 |
Пожалуйста позвони Чарли гостиница интерконтинентал срочно тчк целую 9 глава
|
|
|
|
забыто, с припасами обращались небрежно;
часть оставили на судне, а часть потопили. Плот предназначался для ста
пятидесяти потерпевших: ста двадцати военных, включая офицеров, двадцати
девяти моряков и пассажиров-мужчин, одной женщины. Но едва на эту платформу
-- которая была двадцати метров в длину и семи в ширину -- спустились
пятьдесят человек, как она ушла в воду по меньшей мере на семьдесят
сантиметров. С плота были сброшены запасенные ранее бочонки с мукой, и он
заметно поднялся; на него спустились оставшиеся люди, и он снова ушел под
воду. Полностью загруженная, платформа оказалась в метре под поверхностью
воды, а те, кто был на ней, из-за тесноты не могли ступить ни шагу; сзади и
спереди они стояли в воде по пояс. Они страдали от ударов незакрепленных
бочонков с мукой, которые швыряло волнами; им сбросили двадцатипятифунтовый
мешок с галетами, и вода тут же превратила его в тесто.
Предполагалось, что один из морских офицеров примет на себя
командование плотом; однако этот офицер не согласился спуститься туда. В
семь часов утра был дан сигнал, и маленькая флотилия двинулась прочь от
потерпевшего крушение фрегата. Семнадцать человек отказались покинуть
корабль или не вышли к отплытию и, таким образом, остались ждать своей
участи на борту.
Плот буксировали четыре лодки, развернутые в ряд; флотилию возглавлял
полубаркас, который делал промеры. Когда лодки разошлись по местам, на плоту
закричали: "Vive le roi!" -- и подняли маленький белый флаг на конце
мушкета. Но именно в этот момент величайших для всех людей на плоту надежд и
ожиданий к обычным морским ветрам присоединилось дуновение эгоизма. Один за
другим, в силу своекорыстия, некомпетентности, несчастного стечения
|
|
|
обстоятельств или кажущейся необходимости, буксирные концы были отданы. Не
отойдя от фрегата и на две мили, плот лишился помощи. У тех, кто был на нем,
имелось вино, толика бренди, малый запас воды и немного подмокших галет. Их
не снабдили ни компасом, ни картой. Без весел и руля было невозможно
управлять плотом и почти невозможно помочь находящимся на нем людям, которых
постоянно сталкивало друг с другом, когда волны перекатывались через
платформу. В первую же ночь разразился шторм, и плот едва противостоял его
свирепому натиску;
крики покинутых мешались с ревом валов. Некоторые привязались к бревнам
веревками; все были нещадно избиты. Рассвет огласился жалобными криками,
люди возносили к Небесам обещания, которым суждено было пропасть втуне, и
готовились к надвигающейся смерти. Всякое представление об этой первой ночи
бледнеет перед реальностью.
На следующий день море было спокойно, и у многих вновь затеплилась
надежда. Однако двое юношей и пекарь, убежденные, что избежать смерти не
удастся, распрощались с товарищами и добровольно отдались в объятия стихии.
Именно в этот день у потерпевших крушение стали появляться первые
галлюцинации. Кому-то мерещилась земля, иные замечали суда, идущие спасать
их, и эти обманчивые надежды, разбиваясь о скалы, порождали еще большее
отчаяние.
Вторая ночь была ужаснее первой. Волны походили на горы и постоянно
грозили перевернуть плот; собравшись у короткой мачты, офицеры командовали
перемещениями солдат с одного края платформы на другой, дабы скомпенсировать
качку. Несколько человек, уверенные в своей погибели, вскрыли бочонок с
вином, желая облегчить последние мгновения жизни путем помрачения рассудка;
в чем они и преуспевали, покуда морская вода, проникнув в бочку через
сделанное ими отверстие, не испортила напитка. Засим, вдвойне обезумев, эти
|
|
|
несчастные решили подвергнуть все полному разрушению и с этой целью
принялись за веревки, связывавшие плот. Мятежникам воспрепятствовали, и
среди волн и ночной тьмы разыгралась беспощадная битва. Вскоре порядок был
восстановлен, и в течение часа на роковом плоту царило спокойствие. Но к
полуночи солдаты взбунтовались опять и атаковали своих командиров с ножами и
саблями; те, у кого не было оружия, настолько потеряли разум, что пытались
загрызть офицеров зубами, и последние претерпели множество укусов. Людей
бросали в море, избивали, закалывали; за бортом исчезли два бочонка с вином
и единственный бочонок воды. К моменту подавления мятежа плот был усеян
трупами.
Во время первой стычки один из примкнувших к мятежникам членов команды,
по имени Доминик, был выброшен в море. Услышав жалобные вопли своего
предателя-подчиненного, судовой механик кинулся в воду и, схватив негодяя за
волосы, с огромным трудом вытащил его обратно на плот. Голова Доминика была
рассечена ударом сабли. В темноте рана была перевязана и несчастный глупец
возвращен к жизни. Но не успел он толком оправиться, как, проявив черную
неблагодарность, вновь примкнул к мятежникам и ввязался в схватку. На сей
раз он нашел менее удачи и сострадания: той ночью его убили.
Теперь уцелевшим грозила гибелью начинающаяся горячка. Иные бросились в
море; иные впали в оцепенение; иные несчастные кидались на товарищей,
обнажив саблю, и требовали куриного крылышка. Механику, чье мужество спасло
Доминика, чудилось, будто он путешествует по прекрасным равнинам Италии, а
один из офицеров говорит ему: "Я помню, что лодки нас бросили; но вы ничего
не бойтесь; я только что написал губернатору, и через несколько часов мы
будем спасены". Механик, и в бреду сохранивший трезвомыслие, отвечал
офицеру: "Разве у вас есть голуби, способные доставлять депеши с такой
скоростью?"
На шестьдесят человек, сохранивших жизнь, остался лишь один бочонок
вина. Они кое-как смастерили из солдатских жетонов крючки для рыбной ловли;
они взяли штык и согнули его, надеясь поймать на него акулу. После чего
акула действительно появилась, и схватила штык, и одним мощным движением
|
|
|
челюстей снова совершенно выпрямила его, и уплыла прочь.
Дабы продлить свое жалкое существование, они нуждались в дополнительных
ресурсах. Некоторые из уцелевших после ночных мятежей набрасывались на трупы
и отрубали от них куски, пожирая эту плоть в мгновение ока. Большинство
офицеров отказалось от такой пищи, хотя один из них предложил завялить мясо
убитых, чтобы сделать его более удобоваримым. Кое-кто пробовал жевать
портупеи и патронташи, а также кожаную отделку на своих шляпах, однако от
этого было мало проку. Один матрос пытался есть собственные экскременты, но
потерпел неудачу.
На третий день погода была тихой и ясной. Они надеялись отдохнуть,
однако наряду с голодом и жаждой их мучили жестокие видения. Плот,
облегченный теперь более чем вдвое, поднялся из воды -- непредвиденная
польза, которую принесли ночные мятежи. Но вода доходила людям до колен, и
они могли отдыхать лишь стоя, сбившись в одну плотную массу. На четвертое
утро они обнаружили, что с десяток их товарищей умерли ночью; тела были
преданы морю, за исключением одного, предназначенного для утоления голода. В
четыре часа пополудни им встретился косяк летучих рыб; многие рыбы,
перепрыгивая плот, запутались в снастях. Этим же вечером они разделали
добычу, но их голод был столь силен, а доля каждого столь ничтожна, что
многие из них увеличили свои порции за счет человеческого мяса; в сочетании
с рыбой оно сделалось менее отталкивающим. В таком виде его начали есть даже
офицеры.
С этого дня употреблять в пищу человеческое мясо научились все.
Следующей ночью его запасы пополнились. Несколько испанцев, итальянцев и
негров, во время первых мятежей сохранявших нейтралитет, договорились
сбросить командиров за борт и достичь берега -- по их мнению, до него было
рукой подать -- вместе со всем имуществом и ценностями, которые были сложены
в мешок и подвешены к мачте. Снова разгорелась жестокая битва, и снова
роковой плот был омыт кровью. Когда этот третий мятеж наконец удалось
подавить, на борту осталось не более тридцати человек, и плот опять поднялся
|
|
|
из воды. Едва ли хоть один человек на нем лежал без ран, которые постоянно
окатывала соленая вода, и пронзительные крики не утихали.
На седьмой день двое солдат спрятались за последним бочонком с вином.
Они проделали в нем дыру и стали тянуть вино через соломинку. По
обнаружении, согласно заключенному ранее уговору, не допускавшему никаких
поблажек, эти двое нарушителей были сразу же сброшены в воду.
Теперь подошло время принять самое ужасное решение. Сочли уцелевших; их
оказалось двадцать семь. Пятнадцать еще могли прожить несколько дней;
остальные, страдающие от глубоких ран и большей частью лежащие в бреду,
имели ничтожные шансы на выживание. Однако за тот срок, что отделял их от
смерти, они наверняка заметно уменьшили бы ограниченный запас
продовольствия. Было подсчитано, что они могут выпить добрых тридцать-сорок
бутылок вина. Держать больных на половинном пайке значило лишь убивать их
постепенно. И вот после дебатов, тон которым задавало самое беспросветное
отчаяние, пятнадцать здоровых людей сошлись на том, что ради общего блага
еще способных уцелеть их больные товарищи должны быть сброшены в море. Эту
жуткую, но необходимую экзекуцию совершили трое матросов и солдат, чьи
сердца были ожесточены постоянным соседством со смертью. Здоровые были
отделены от больных, как чистые от нечистых.
После этого страшного жертвоприношения пятнадцать уцелевших утопили все
свое оружие, оставив лишь одну саблю на случай, если понадобится перерезать
какую-нибудь веревку или перепилить дерево. Припасов должно было хватить на
шесть дней, занятых ожиданием смерти.
В это время произошло маленькое событие, к которому каждый отнесся
согласно своему характеру. Над их головами появилась порхающая белая
бабочка, каких много во Франции, и села на парус. Некоторые моряки,
обезумевшие от голода, и в этом узрели возможность добыть себе на ужин
лишнюю кроху. Другим, измученным и лежащим почти неподвижно, показалась
настоящим оскорблением та легкость, с которой порхала над ними их гостья.
Иные же увидели в этой обыкновенной бабочке знамение, вестницу Неба, белую,
как Ноев голубь. Даже скептики, не верящие в Божий промысл, осторожно
согласились с тем обнадеживающим соображением, что бабочки недалеко улетают
от твердой земли.
Однако твердая земля так и не появилась. Палимых солнцем людей изводила
свирепая жажда, и они стали смачивать губы собственной мочой. Они пили ее из
маленьких жестяных кружек, предварительно опуская их в воду, чтобы скорее
охладить жидкость. Случалось, что у кого-нибудь похищали кружку и затем
|
|
|
возвращали, но уже без ее содержимого. Был человек, который не мог заставить
себя проглотить мочу, как ни страдал он от жажды. Один из них, врач,
заметил, что у некоторых моча более пригодна для питья, нежели у других. Еще
он заметил, что непосредственным результатом приема мочи внутрь был позыв к
тому, чтобы произвести ее снова.
Один армейский офицер обнаружил лимон и хотел приберечь его для себя;
бурная реакция остальных убедила его в том, что эгоизм чреват фатальными
последствиями. Были также найдены тридцать долек чеснока, которые в свою
очередь послужили предметом спора; не будь все оружие, кроме единственной
сабли, выброшено в море, кровь могла бы пролиться еще раз. На плоту имелись
два пузырька со спиртовой жидкостью для чистки зубов; одна-две капли этой
жидкости, с которой ее обладатель расставался весьма неохотно, вызывали на
языке чудесное ощущение, на несколько секунд прогонявшее жажду. Оловянная
посуда, помещенная в рот, позволяла насладиться прохладой. Уцелевшие пускали
по кругу флакончик из-под розового масла; они вдыхали остатки аромата, и это
действовало на них успокаивающе.
На десятый день, получив свою долю вина, несколько человек решили
довести себя до состояния опьянения и затем покончить счеты с жизнью; их с
трудом уговорили не делать этого. Плот окружили акулы, и некоторые солдаты,
уже почти лишившись разума, открыто купались в непосредственной близости от
этих гигантских рыб. Восемь человек, полагая, что земля не может быть
далеко, сложили второй плот и хотели уплыть на нем. У них получилась узкая
платформа с короткой мачтой и куском дерюги вместо паруса; но, опробовав это
хлипкое сооружение, они убедились в безрассудности своей затеи и отказались
от нее.
На тринадцатый день пытки солнце взошло в абсолютно безоблачном небе.
Пятнадцать несчастных вознесли молитвы Всемогущему Господу и поделили между
собой очередную порцию вина; и вдруг капитан от инфантерии, обозревая
горизонт, заметил корабль и громким возгласом оповестил об этом товарищей.
Все возблагодарили Бога и дали волю изъявлениям радости. Они распрямили
обручи с бочек и привязали к ним платки; один из них взобрался на мачту и
замахал этими самодельными флажками. Все следили за судном на горизонте и
пытались понять, куда оно идет. Некоторые полагали, что оно приближается с
каждой минутой; другие утверждали, что оно движется в противоположном
направлении. Полчаса надежда боролась в них со страхом. Затем корабль исчез.
Их радость сменилась горем и отчаянием; они завидовали участи
товарищей, погибших прежде их. Потом, дабы найти частичное забвение во сне,
они растянули над плотом кусок материи для защиты от солнца и легли под ним.
Было предложено составить отчет об их злоключениях, всем подписать его и
прибить к верхушке мачты в надежде, что он какимнибудь образом достигнет их
семей и правительства.
Они провели два часа в самых мрачных размышлениях; затем артиллерийский
сержант, желая попасть на край плота, выбрался из-под навеса и увидел
"Аргус", идущий к ним на всех парусах; их разделяло всего пол-лиги. У него
перехватило дыхание. Он протянул руки к морю. "Спасены! -- сказал он.-- К
нам идет бриг!" Все возликовали; даже раненые, дабы лучше видеть
приближающихся спасителей, кое-как доползли до конца платформы. Они
обнимались друг с другом, а когда обнаружили, что обязаны своим избавлением
французам, их восторг удвоился. Они замахали платками и возблагодарили
Провидение.
"Аргус" взял паруса на гитовы и лег в дрейф по их правому борту, на
расстоянии в полпистолетного выстрела. Пятнадцать уцелевших, самые сильные
из которых не прожили бы долее сорока восьми часов, были подняты на борт;
капитан и офицеры брига своей неусыпной заботой снова раздули тлеющую в них
искорку жизни. Двое, позднее написавшие отчет о своих испытаниях, заключают,
что спасение показалось им истинным чудом и что в сем благополучном исходе
была заметна рука Высших Сил.
Путешествие фрегата началось с дурного знака, а закончилось оно эхом.
Когда лодки-буксиры потащили роковой плот в открытое море, на нем не хватало
семнадцати человек. Оставшись на корабле по своей воле, они незамедлительно
осмотрели его в поисках того, что не взяли с собой уплывшие и не испортила
морская вода. Они нашли галеты, вино, бренди и бекон; какое-то время на этом
можно было продержаться. Сначала они не слишком беспокоились, поскольку их
товарищи обещали вернуться за ними. Однако когда минули сорок два дня, а на
помощь так никто и не явился, двенадцать из семнадцати решили искать
спасения самостоятельно. Выбрав из корпуса корабля несколько брусьев и
скрепив их прочными канатами, они построили второй плот и отплыли на нем.
Подобно своим предшественникам, они не имели ни весел, ни иного мореходного
оснащения, кроме примитивного паруса. С собой они взяли небольшой запас
провизии и остатки надежды. Но много дней спустя обломки их плота были
обнаружены живущими на побережье Сахары маврами, подданными короля Сайда;
они принесли эту весть в Андар. Скорее всего, люди с этого второго плота
сделались добычей морских чудовищ, которые в таком множестве водятся у
берегов Африки.
И наконец, словно в насмешку, за эхом последовало еще одно эхо. На
фрегате оставались пятеро человек. Через несколько дней после отбытия
второго плота матрос, отказавшийся плыть на нем, также решил достичь земли.
Не способный построить третий плот в одиночку, он пустился в море на клетке
для кур. Возможно, это была та самая клетка, на которой роковым утром в день
кораблекрушения проверял курс корабля вахтенный офицер месье Моде. Однако
клетка для кур пошла ко дну, и матрос погиб не более чем в полукабельтове от
"Медузы".
II
Как воплотить катастрофу в искусстве?
Теперь это делается автоматически. Взрыв на атомной станции? Не пройдет
и года, как на лондонской сцене будет поставлена пьеса. Убит президент? Вы
получите книгу, или фильм, или экранизированную версию книги, или
беллетризованную версию фильма. Война? Шлите туда романистов. Ряд кровавых
убийств? И сразу слышен топот марширующих поэтов. Конечно, мы должны понять
ее, эту катастрофу; а чтобы понять, надо ее себе представить -- отсюда и
возникает нужда в изобразительных искусствах. Но еще мы стремимся оправдать
и простить, хотя бы отчасти. Зачем он понадобился, этот безумный выверт
Природы, этот сумасшедший человеческий миг? Что ж, по крайней мере,
благодаря ему родилось произведение искусства. Может быть, именно в этом
главный смысл катастрофы.
Перед тем как начать картину, он обрил себе голову; мы все знаем это.
Обрил голову, чтобы ни с кем не видеться, заперся у себя в студии и вышел,
только когда закончил свой шедевр. Так вот как это было?
17 июня 1816г. экспедиция отправилась в путь. 2 июля 1816 г., после
полудня, "Медуза" села на риф. 17 июля 1816г. уцелевшие были сняты с плота.
В ноябре 1817 г. Савиньи и Корреар опубликовали свой отчет о путешествии.
24 февраля 1818 г. был куплен холст.
28 июня 1818 г. холст был перенесен в более просторную студию и заново
натянут.
В июле 1819 г. картина была закончена. 28 августа 1819 г., за три дня
до открытия Салона, Людовик XVIII посмотрел картину и обратился к художнику
со словами, которые Moniteur Universel назвала "одним из тех изящных
замечаний, кои служат оценкой работе, а равно и воодушевляют художника".
Король сказал: "Месье Жерико, ваше кораблекрушение никак нельзя назвать
катастрофой".
Все начинается с верности правде жизни. Художник читал отчет Савиньи и
Корреара; он встречался с ними, беседовал с ними. Он составил из найденных
материалов досье. Он отыскал спасенного плотника с "Медузы", и тот сделал
для него модель своего оригинального сооружения. На ней Жерико поместил
восковые фигуры уцелевших.
Чтобы пропитать атмосферу мастерской духом бренности, он окружил себя
собственными творениями, изображающими рассеченные конечности и отрубленные
головы. На картине в ее последнем варианте можно узнать позировавших ему
Савиньи, Корреара и плотника. (Что они чувствовали, имитируя пережитые
страдания?)
Во время работы он был абсолютно спокоен, сообщает Антуан Альфонс
Монфор, ученик Ораса Верне; движения тела и плеч были едва заметны,, и
только легкий румянец на щеках выдавал его сосредоточенность. Он писал сразу
на белом холсте, и ориентиром ему служили лишь приблизительно намеченные
контуры. Он работал дотемна с упорством, продиктованным также технической
необходимостью: густые, быстро сохнущие краски, которыми он пользовался,
требовали, чтобы каждый фрагмент, раз начатый, был закончен в этот же день.
Как мы знаем, он сбрил свои светло-рыжие кудри, не желая, чтобы его
беспокоили. Но он был не одинок; натурщики, ученики и друзья попрежнему
посещали дом, который он делил со своим молодым ассистентом Луи-Алексисом
Жамаром. Среди его натурщиков был юный Делакруа -- с него написана фигура
мертвеца, лежащего лицом вниз с вытянутой левой рукой.
Давайте начнем с того, чего он не изобразил. Опущено было следующее:
1) столкновение "Медузы" с рифом;
2) момент, когда буксирные концы были отданы и плот брошен на
произвол судьбы;
3) ночные мятежи;
4) вынужденный каннибализм;
5) совершенное ради самосохранения массовое убийство;
6) появление бабочки;
7) сцены с людьми по пояс, или по колено, или по щиколотку в воде;
8) самый момент спасения.
Иными словами, задуманная им картина не должна была быть 1)
политической; 2) символической; 3) театрально-драматической; 4) шокирующей;
5) рассчитанной на дешевый эффект; 6) сентиментальной; 7) документальной;
или 8) недвусмысленной.
Примечания
1) "Медуза" была кораблекрушением, газетной сенсацией и картиной;
она была также и поводом. Бонапартисты нападали на монархистов. Поведение
капитана фрегата стало иллюстрацией а) некомпетентности морских офицеров и
коррумпированности Королевского флота; б) бессердечного отношения
представителей правящего класса к тем, кто стоит ниже их. Параллель с
государственным кораблем, садящимся на мель, была бы и примитивна, и
тяжеловесна.
2) Савиньи и Корреар, двое уцелевших, которые составили первый
отчет о кораблекрушении, пытались добиться от правительства компенсации для
жертв и наказания виновных офицеров. Отвергнутые официальным правосудием,
они апеллировали с помощью своей книги к более широкому суду общественного
мнения. Корреар постепенно сделался издателем и памфлетистом; его заведение,
названное "У обломков "Медузы", стало местом сборищ политических
оппозиционеров. Мы можем представить себе изображение момента, когда отдают
буксирные концы: занесенный топор, сверкнувший на солнце; офицер, сидя
спиной к плоту, небрежно распускает узел... получился бы превосходный
живописный памфлет.
3) Мятеж был сценой, которую Жерико чуть было не изобразил.
Осталось несколько предварительных зарисовок. Ночь, шторм, бушующие волны,
порванный парус, подъятые сабли, тонущие люди, рукопашный бой, обнаженные
тела. Что здесь неладно? Самое главное, что это похоже на типовую салунную
драку в третьеразрядном вестерне, где участниками являются все до единого:
кто-то бьет кого-то кулаком, кто-то ломает стул или разбивает бутылку о
чужую голову, кто-то в тяжелых ботинках раскачивается на люстре. Чересчур
много действия. Можно сказать больше, изобразив меньше.
Уцелевшие наброски сцены мятежа считаются напоминающими традиционные
эпизоды Страшного Суда с его отделением праведников от грешников и
обречением мятежников на вечные муки. Такая аналогия была бы несправедлива.
На плоту торжествовала сила, а не добродетель; милосердия же выказывалось
очень мало. Подтекст этой версии говорил бы о том, что Бог держал сторону
офицерства. Возможно, в ту пору так оно и было. Принадлежал ли к офицерству
Ной?
4) В западном искусстве очень мало каннибализма. Ханжество? Едва
ли: ханжество не мешало западным художникам изображать выдавленные глаза,
отрубленные головы в мешках, жертвенное отсечение грудей, обрезание,
распятие. Более того, каннибализм был языческой практикой, что давало
возможность благочестиво заклеймить его в красках, исподволь воспламеняя
зрителя. Но некоторые сюжеты вообще почему-то использовались реже других.
Возьмите, например, представителя офицерства Ноя. Изображений его Ковчега
поразительно мало. Есть странный, забавный американский примитив и мрачный
Якопо Бассано в музее Прадо, но больше на память почти ничего не приходит.
Адама и Еву, изгнание из Рая, Благовещение, Страшный Суд -- все это крупные
художники писали. Но вот Ноя и его Ковчег? Ключевой момент в истории
человечества, шторм на море, живописные звери, божественное вмешательство в
дела человека здесь явно имеется все необходимое. Чем же объяснить этот
пробел в иконографии? Возможно, отсутствием достаточно знаменитого
изображения Ковчега, которое дало бы толчок развитию этого сюжета и
превратило бы его в популярный. Или чем-то, кроющимся в самой этой повести:
может быть, художники сошлись на том, что Потоп характеризует Бога не с
лучшей стороны?
Жерико сделал один набросок, темой которого является каннибализм на
плоту. Высвеченная им сцена антропофагии изображает мускулистого моряка,
гложущего локоть мускулистого трупа. Это выглядит почти комично. В подобных
случаях всегда непросто найти верный тон.
5) Картина есть мгновение. Что мы подумали бы, стоя перед
полотном, на котором три матроса и солдат сбрасывают людей с плота в море?
Что жертвы уже бездыханны? Или что их убивают ради их драгоценностей?
Карикатуристы, затрудняясь объяснить смысл своих шуток, часто рисуют нам
продавца газет рядом с афишей, где красуется какой-нибудь удобный заголовок.
Нужную для понимания этой картины информацию можно было бы передать таким
текстом: "УЖАСНАЯ СЦЕНА НА ПЛОТУ "МЕДУЗЫ", В КОТОРОЙ ОТЧАЯВШИЕСЯ МОРЯКИ,
МУЧИМЫЕ СОВЕСТЬЮ, ПРИХОДЯТ К ВЫВОДУ, ЧТО НА ВСЕХ ПРОВИЗИИ НЕ ХВАТИТ, И
ПРИНИМАЮТ ТРАГИЧЕСКОЕ, НО НЕОБХОДИМОЕ РЕШЕНИЕ ПОЖЕРТВОВАТЬ РАНЕНЫМИ, ДАБЫ
УВЕЛИЧИТЬ СВОИ ШАНСЫ НА ВЫЖИВАНИЕ". Прямо, скажем, длинновато.
Между прочим, "Плот "Медузы" называется не "Плот "Медузы". В каталоге
Салона полотно именовалось "Scene de naufrage" -- "Сцена кораблекрушения".
Осторожный политический ход? Может быть. Но тут есть и полезная подсказка
зрителю: вам предлагают картину, а не мнение.
6) Нетрудно представить себе появление бабочки в изображении
других художников. Но нам наверняка показалось бы, что автор чересчур грубо
пытается сыграть на наших чувствах. И даже если бы проблема тона была
решена, остались бы две главные трудности. Вопервых, это походило бы на
выдумку, хотя в действительности все было именно так; подлинное отнюдь не
всегда убедительно. Во-вторых, живописцу, который берется за изображение
бабочки величиной в шестьвосемь сантиметров, опустившейся на плот двадцати
метров в длину и семи в ширину, очень непросто разобраться с масштабом.
7) Если плот скрыт под водой, вы не можете нарисовать плот. Люди
вырастали бы из поверхности моря, словно полчище Венер Анадиомен. Далее,
отсутствие плота порождает композиционные трудности: когда все стоят, потому
что лечь значит утонуть, ваша картина оказывается битком набита вертикалями;
чтобы с честью выйти из положения, вы должны быть сверхгениальным. Лучше
подождать, пока большинство находящихся на плоту умрет -- тогда плот
вынырнет из-под воды, и горизонтальная плоскость будет к вашим услугам.
8) Подплывшая вплотную лодка с "Аргуса", уцелевшие, которые тянут
руки и карабкаются на нее, трогательный контраст между обликом спасенных и
спасителей, изнеможение и восторг -- все это, без сомнения, очень эффектно.
Жерико сделал несколько набросков этой выразительной сцены. Такая картина
производила бы сильное впечатление, но была бы слишком... прямолинейной.
Вот чего он не написал.
А что же он написал? Вернее: что видим на его картине мы? Давайте
попробуем посмотреть на нее неискушенным взором. Итак, мы рассматриваем
"Сцену кораблекрушения", не зная истории французского мореходства. Мы видим
на плоту людей, взывающих о помощи к крошечному кораблю на горизонте (это
далекое судно, не можем не заметить мы, по величине примерно такое же, какой
была бы та бабочка). Сначала нам кажется, что перед нами миг, предшествующий
спасению. Это чувство возникает отчасти благодаря нашей упорной любви к
хэппи эндам, но еще и оттого, что на каком-то уровне нашего сознания брезжит
вопрос: как же мы узнали бы об этих людях на плоту, если бы спасти их не
удалось?
Что говорит в пользу этого первого предположения?
Корабль находится на горизонте; солнце, хотя его и не видно, тоже на
|
|
|
