Глава 4. Диалоги с ментальностямн прошлого Жоржа Дюби. 6 глава

Если говорить о Школе "Анналов" эпохи Марка Блока, то ее просто не существовало. Она стала оформляться под влиянием научной и организационной деятельности Люсьена Февра в послевоенные годы, но лишь при Фернане Броделе стала влиятельной силой, завоевавшей ведущие позиции в европейской историографии и научные, и институционные. Сейчас она даже стала модной.

Между тем, "явление, за которым в последние 20 лет закрепилось название "новая историческая наука" или "новая история", можно включить в общий комплекс понятий, употреблявшихся с эпитетами "новый", "новая", - начиная от новой математики и кончая новой кухней. "Здесь можно выявить элементы "моды", что отчасти и объясняет раздражение некоторых историков и заставляет остерегаться поверхностных суждений, - пишет Жак Ле Гофф. - Но следует признать, что под знаком этого нового течения не только появилась целая серия научных работ, но и произошло глубокое обновление методов изучения истории'' [71; 90-94].

Что же объединяет сторонников этого направления? Все они гак или иначе восприняли теорию "очень продолжительного времени", основные принципы "геоистории" Ф. Броделя. Но были открыты и новые перспективы. Круг интересов Дюби, Леруа Ладюри, Ле Гоффа резко расширился, включив в себя историю ментальностей и историю культуры. Все они ощутили потребность рассматривать социально-экономическую историю в более широком

контексте, включающем идеологию и религиозность, психологию и воображение.

В этом нашла выражение некая общая тенденция современной исторической мысли выйти за пределы узкой специализации, выработать более широкий и открытый взгляд на историю как на историю людей. Так, спонтанно появляется на свет историческая наука нового типа. Необходимо продумать ее перспективы, проблематику и исследовательские методы.

Основание журнала "Анналы" в 1929 году невозможно объяснить только решением Блока и Февра, за ним крылись более общие причины. 1929 год - переломный в истории Запада. Мировой экономический кризис потряс мир до самых его основ. Наступила новая полоса во всемирной истории. Одним из симптомов этого перелома явился глубочайший духовный кризис, который охватил массы людей и усугубил начавшийся еще до первой мировой войны разброд в среде интеллектуалов. Была решительно поколеблена вера в силу разума, в традиции гуманизма, а вместе с ней убежденность в эффективности демократии. В этой обстановке оказалось возможным установление тоталитарных режимов по всей Европе, от Германии и СССР до Италии и Испании.

Проблематика "Анналов" первого периода их существования едва ли может быть понята в отрыве от нравственной, интеллектуальной и социально-политической ситуации в Европе и в мире в период между двумя мировыми войнами. Работы Блока и Февра ясно свидетельствуют, что их интерес к ментальности людей минувших эпох, несомненно, питался их жизненными наблюдениями и собственным опытом. Тоже можно сказать и об "анналистах" последующего периода. По признанию Броделя, "идея очень долгого времени" пришла к нему в немецком плену и являлась попыткой уйти от удручающих событий повседневности на те уровни исторической жизни, на которых событие как бы "аннигилируется" экзистенциальный опыт, приводящий к выводу о бессилии человека перед лицом истории.

Ныне "Анналы" и "Новая историческая наука" работают в совершенно иной ситуации. Круто меняются международные отношения, уходит в прошлое "холодная война". Демократия обновляет свои силы, тоталитарные режимы рушатся один за другим с невероятной быстротой и неожиданностью. Вместе с их

исчезновением во многих странах расчищается и интеллектуальная обстановка.

Не существует более идеологической монополии предельно догматизированного марксизма. Поэтому и создаются условия для научного сотрудничества разных исторических школ и направлений. Появилась почва для исторического оптимизма, есть надежда, что второе тысячелетие христианской эры все же не завершится в обстановке апокалипсических ожиданий конца света, какие обуревали европейцев около 1000 года.

В этих условиях ''Новая историческая наука'' ищет способы сосуществования с другими научными парадигмами. Однако она продолжает сохранять свою внутреннюю идентичность, несмотря на то, что под ее ''флагом" оказываются историки под час весьма различных научных ориентации - философских, методологических, идеологических. "Новая история" перестала быть чисто французской, она нашла своих приверженцев в Италии, Великобритании, в США, Польше и Венгрии, Германии и России. Она обрела вместе с тем и оппонентов, которые спешат похоронить "Анналы", полагая, что они уже сыграли свою роль после того, как победили позитивистскую историографию. По шутливому замечанию Ф. Броделя, "Анналы" успешно процветали до тех пор, пока боролись со своими противниками; не иметь же врагов - опасно для жизни" [36; 16-29].

Однако, - и это факт,- ни одно другое течение мировой исторической мысли сейчас не привлекает к себе такого же напряженного интереса, как "Новая историческая наука". Возможно здесь дело и в очевидном литературном блеске, которым отличаются ее представители - все они, несомненно, блестящие и остроумные гуманитарии. Впрочем, этот "блеск", порой, воспринимается как препятствие для понимания, как повод обвинения в "несерьезности" и источник раздражения... Однако не менее очевидна и причина этой "изысканности" - они пишут не только для узкого круга посвященных, но, как правило, ничем не жертвуя из научной серьезности, проблематики, остроты и скрупулезности анализа, адресуются к широкому гуманитарному читателю. Установка на широкого читателя, так же как и на специалиста, определяется пониманием социальной функции исторического знания. В

русскоязычном культурологической среде их можно сравнить пожалуй, лишь с Ю. М. Лотманом и Л. Н, Гумилевым.

В этой связи с широкими кругами читателей кроется одна из причин живучести "Новой исторической науки", выдержавшей все превратности истории нашего столетия и свои собственные трансформации и смену "парадигм". Новое осознание огромной воспитательной значимости истории, ее место в гуманитарной жизни современного мира и в системе общественного самосознания придает Школе "Анналов" особую притягательность.

Жорж Дюби считает, что секрет этой притягательности лишь в том, что она просто объединяет хороших и добротных историков, которые не прекращают своих исканий. Поэтому в этой "Школе" нет историков посредственных или просто плохих. Но надо думать, что ответ кроется не в декларациях "новых историков" - ответ в их трудах.

Надо думать и то. что любой современный историк, независимо от того, какими проблемами он занимается, не может не знать основной продукции "Новой исторической науки" и не интересоваться: что за вопросы они задают источникам и с помощью каких методов получены ими те или иные результаты? Нельзя быть на уровне мировой науки, не обладая подобного рода знаниями.

Но не зачем заниматься историей, если вы не на уровне мировой науки. Последнее соображение является еще одним оправданием написания этой книги.

Но "новая история" - не панацея, и не рецепт исторического исследования. Видимо, мало задаться вопросом о сильных ее сторонах-необходимо попытаться увидеть и слабые ее стороны и те трудности, с которыми она не смогла совладать.

Отличительной чертой "анналистов" является, как можно видеть, смелая постановка новых проблем, которые до них в исторической науке, как правило, не ставились. "История-проблема" таково кредо историков этого направления. Они не идут по пути описания встречающихся в источниках феноменов, они конструируют "идеальные типы", проверяемые и корректируемые ими в процессе исследования. Доминирование проблемы означает необходимость понимания, но понимания не в смысле "вживания" в материал или в "дух эпохи", но в смысле исследовательского проникновения в суть изучаемого явления.

138-

Какие же это проблемы? Они так или иначе всегда продиктованы современностью, движением культуры, ''геологическими" сдвигами пластов мысли, глубинными запросами общества, к которому принадлежат историки. История не бегство от жизни, но 'существенный ее компонент - так ставили вопрос Феври и Блок. Связь с современностью рассматривается не как препона для объективного изучения истории, но в качестве его существенного условия. Именно современность ставит перед историком актуальные проблемы изучения и, собственно на такие жизненные вопросы историк - аналитик, а не пророк, только и способен давать ответы.

Диалог современности с прошлым, образующий существо исторического познания, предполагает известную общность проблем, которые волнуют нас и которые не были чужды людям прошлого, хотя, естественно, рисовались им иначе, чем нам. Центральные вопросы, стоящие перед "новыми историками", - это проблемы человеческого самосознания, аспекты истории меняющегося человеческого восприятия мира, ориентации индивида и группы, системы ценностей.

Едва ли можно говорить о согласованной и целенаправленно продуманной стратегии научного поиска "новых историков" или об их единой "парадигме" [52]. Их искания новых путей и методов исследования всегда носили преимущественно эмпирический характер. По убеждению Февра и Блока, "инстинктивно враждебных по отношению ко всем теоретическим конструкциям, которые угрожают приобрести принудительную силу" [86; 51-58], история, которая "живет в реальностях, а не в абстракциях", не поддается систематической концептуализации. Соответственно, с самого начала существования "Анналов" было провозглашено, что свою объединяющую роль журнал будет выполнять "посредством примера и на практике".

Положение изменилось в послевоенный период. Не без влияния структурализма была провозглашена задача разработки "общей методологии наук о человеке" (Ф. Бродель) и в этой связи и с особой силой-полидисциплинарности. Вместе с тем акцент явственно переместился с изучения движения, изменения в истории на реконструкцию стабильных структур, пребывающих во "времени очень большой длительности", и их функционирования.

Одновременно намечается и другая "парадигма", в центре внимания которой стоит человек с его повседневными потреб­ностями и интересами, с его ориентациями и мировидением, определяющим его поведение. Это привело к тому, что в поле зрения историков был включен целый комплекс тем, которые до недавнего времени оставались, по существу, вне их внимания. Установка на постоянное расширение "территории историков", понимание того, что в конечном счете всё есть продукт истории и должно быть понято в качестве такового - этот научный экспансионизм "Новой исторической науки" делает ее необычайно динамичной. Историки энергично расширяют сферу своей компетенции и включают в нее такие пласты человеческой жизни, на которые традиционно смотрели как на вне исторические константы.

Но при этом стали размываться очертания целого, создалось впечатление, будто история "распалась", "лежит в "осколках", историческое знание переживает глубокий кризис, в котором повинны именно "новые историки".

Между тем, по мысли Ф. Броделя, историческая мысль перманентно находится в состоянии кризиса, который ведь и есть способ ее существования. Вопрос в том, каков этот кризис - кризис, обусловленный упадком и деградацией исторической мысли, или же кризис роста, преобразования, обновления и усложнения, неизбежной и необходимой трансформации проблематики и методологии?

Действительно, хорошо известно, какие трудности встречает историк, когда он пытается связать процессы духовной жизни общества с процессами экономическими и социальными. Ведь трудно подчас продвинуться дальше самых общих и туманных утверждений о "соответствии" и "отражении" в "конечном счете" в духовной сфере изменений в сфере материальной. Не более того. Методология, претендующая на установление такого рода связей, по большей части оказывается "методом переплетчика" [69; 41-42].

По сути дела в исторической науки "анналисты" впервые целеустремленно поставили вопрос о координации ментальностей с социально-экономическими структурами. Это не значит, что его всегда удается решить. Тем более, что с этим вопросом связана проблема объяснения в истории. "Новые историки" отвергают универсальные схемы, претендующие на то, что могут объяснить все

на свете. Каждое историческое явление нуждается в конкретном, индивидуально построенном объяснении, которое принимает в расчет все обстоятельства и факторы, а не постулирует априорно их иерархию.

Но имеется потребность и в некоторой более общей модели объяснения, не применяемой механически, но присутствующей в качестве постоянно проверяемой гипотезы. ''Анналисты" исходят из убеждения, что любое объяснение в истории, как и вообще в делах человеческих, должно вовлекать в свою орбиту сознание людей, сопричастных рассматриваемому феномену. Исторические деяния всегда суть деяния людей и, следовательно, не происходят, не затронув их мыслей, идей, верований, эмоций.

В этом отношении "новых историков" можно как бы разделить на два направления. Одно из них представлено Блоком, Февром, Дюби, Ле Гоффом и др. Они исходят из того принципа, что нет истории, которая происходила бы где-то помимо людей, над их сознанием; история проходит через людей, при их участии. А потому изучение ментальностей, идеологий и социального поведения не есть какой-то факультативный, необязательный и дополнительный привесок к "серьезной" истории структур - это неотъемлемый компонент исследования. Более того, исследование человеческой "субъективности" является тем узлом, в котором связываются все линии развития. Соответственно, научные методы, применяемые историками этого направления, даже в тех случаях, когда строится общая картина, - преимущественно индивидуализирующие, качественные, принимающие в расчет специфику каждого отдельного свидетельства. Представители этого направления сознают необходимость изучения конкретных феноменов и событий истории, понимая вместилищем, что эти явления нужно изучать в связи со структурами, внутри которых они имели место.

Другое направление, у истоков которого стоит Ф. Бродель ставит человеческий фактор в подчиненное положение, полагая существование надличностных структур, неподверженных воздействию сознания. Это выражается в тенденции "замедлить" ход истории, рассматривать ее под знаком "времени очень большой протяженности". Эта картина "стоячей истории" естественно вытекает из интерпретации ее преимущественно на уровне неповоротливых, стабильных структур. Разумеется, трудно провести

четкую демаркационную линию между обоими направлениями. Например, Э. Леруа Ладюри едва ли правомерно будет "приписать" только к одному из них - в его творчестве причудливо переплетаются характерные черты той и другой тенденций (см. глава 5 наст, работы).

Сложилась несколько противоречивая ситуация. С одной стороны, усилиями основателей Школы "Анналов" и их продолжателей изменился самый взгляд на историю (мы уже упоминали о термине "коперниканский переворот"). Сфера исканий историков неимоверно расширилась и продолжает расширяться. С другой стороны, это обогащение исторической науки чревато опасностью нового расчленения ее на фрагменты и затемнения целого. Стало трудно ориентироваться в море сюжетов и обдумывать их возможные взаимные связи.

В энциклопедическом словаре "Новая историческая наука" (1978) редакторы заявляют о своей приверженности к концепциям "медленной", почти "неподвижной истории", "времени большой длительности", а также и к изучению повседневного, заурядного, "простых людей" - приверженности к тем научным ориентациям, которые подсказывает сближение с культурной антропологией. При этом они "отвергают любую философию истории, не приемля ни Вико, ни Гегеля, ни Кроче, ни тем более Тойнби" и не разделяют "иллюзий позитивистской истории", равно как и "марксистской телеологичности или вневременностей структурализма" [146]. И, поскольку прежние "парадигмы" исторического знания, которые получали импульсы от структурализма и марксизма, утратили конструктивную силу, "Новая историческая наука" вновь стоит перед необходимостью продумать свои пути и направление дальнейших поисков. Жак Ле Гофф обращается к коллегам принять участие в обсуждении методов исторического исследования и взаимоотношений между историей и социальными науками в новых условиях, когда вследствие резкого умножения числа объектов изучения необходимо обновления инструментария историка.

В круге проблем: история и экономика, биография и история, история и география, новое понимание "социального", история права и герменевтика, история ментальностей. Общество - не "вещь", к его изучению не применимы функционалистские и структуралистские модели. Куда более продуктивны понятия динамичных отношений и

взаимосвязей в рамках постоянно меняющихся конфигураций. Предмет истории процесс постоянно возобновляющейся

самоидентификации ее участников, действующих одновременно и сознательно и неосознанно, процесс, который исключает априорный детерминизм.

На рубеже 1990-х гг. идеи "Новой исторической науки" начали постепенно восприниматься и некоторыми бывшими советскими, а ныне российскими историками. Этому был, в частности, посвящен тематический выпуск альманаха "Одиссей", дискуссия о настоящем и будущем исторической науки вокруг Школы "Анналов" и также серии обзорных статей в "Вопросах истории", и др. Эти материалы, отчасти, обобщают дискуссии, ведущиеся на страницах самих "Анналов".

Попытаемся кратко их резюмировать.

Говоря о подзаголовке "Анналов" "Экономики. Общества. Цивилизации" участники дискуссии подчеркивают, что его не следует истолковывать таким образом, будто он означает тотальность истории или указывает на определенный уровень детерминации типа "экономика детерминирует социальную структуру, а от последней зависит культура". На самом деле экономика пронизана культурой, а социальное неотделимо от экономического. Общество функционирует как система равновесий всех этих' категорий. Поэтому историческое исследование всегда представляет собой эксперимент, в котором постоянно смещается угол рассмотрения и меняются уровни анализа. Ни одна дисциплина не может претендовать на интеллектуальную гегемонию. Важно при этом не упускать из виду специфику видения, присутствующую в каждой из них. Полидисциплинарность предполагает множественность подходов и ракурсов рассмотрения.

Среди выступлений общеметодологического характера выделяется работа Андре Бюргьера "О понимании в истории" [122]. Его идея такова:

Совершенная Блоком и Февром научная революция - самая важная среди революций в истории нашей дисциплины начиная с конца XVII века, когда в историю впервые были введены методы научной критики. Она заключается вовсе не в обновлении тем и объектов исследования, но в коренном изменении отношения историка к этим объектам. Эта "коперниканская революция".

решительно перевернувшая взаимоотношение историков с прошлым, была "молчаливой" и, парадоксальным образом, прошла незамеченной: новая установка была воспринята без споров и конфликтов, которые разделили историков на сторонников и противников изучения структур, групп, экономики или событий, индивидов и политической истории. Между тем, все эти дебаты не были порождением того принципиально нового, что принесли "Анналы" в науку истории, они лишь привели к некоторой переакцентировке уже и прежде известных тем. Так называемые "новые объекты изучения" приобретают иной смысл именно в контексте проблемы исторического понимания и объяснения.

Сознает это историк или нет,- пишет Бюргьер, - со времен Блока и Февра он не может не руководствоваться в своей практике тем. что объектом изучения служит не прошлое само по себе, но те его остатки и следы, которые способны ответить на вопросы, поставленные историком; вопросы же эти подсказывает ему окружающая его жизнь. Объект исследования не дан архивами в виде некоей "уснувшей действительности", якобы полузабытой и терпеливо ожидающей своего "воскрешения" и "последнего суда" исторической науки, на котором источники "сами собой заговорят", - объект истории создается историком. Соответственно, содержание истории составляет не прошлое, но время, а точнее - процедуры анализа и понятия, при помощи которых можно обнаружить движение обществ, постичь его механизмы и восстановить их генезис и распад.

В связи с этим Бюргьер пишет о расхождениях между Блоком и Февром как расхождениям между историей социальной и историей психологической. Наследие Бока - современная историческая антропология. Наследие же Февра многовариантно - оно воплощается в работах Дюби, Арьеса и др. и их научные поиски ведутся, как правило, вне установления связей с социальной реальностью. "Велик соблазн полагать, будто историческое познание есть не что иное, как история представлений". При этом прошлое сводится к мышлению, к осознанным или неосознанным мыслительным образам. Вследствие особого внимания к символизму, к народной религиозности и другим объектам культурной антропологии, ныне оттесняется на задний план интерес к социальным структурам. Это - результат новых парадигм в

социальных науках, связанных с кризисом классического марксизма [122].

Таким образом, именно творческая активность историка - и в определении проблемы, и в "конструкции" исторического источника, и в создании им самого предмета (''объекта") истории - решительно подчеркивается "анналистами" начиная с Февра. Именно эта в высшей степени активная позиция исследователя рассматривается в качестве решающей отличительной особенности Школы "Анналов".

Действительно, читателя интересует история, но то, что он находит в книге по истории, - это интерпретация; последняя же определяется постановкой проблемы и видением историка. Но историк изучает не внешне противостоящий ему "объект", который обладает иной природой, нежели сам ученый, но человека, людей. Поэтому его отношение к предмету исследования коренным образом отлично от отношения физика или биолога это отношение диалогическое. "Точные науки - это монологическая форма знания: интеллект созерцает вещь и высказывается о ней. Здесь только один субъект познающий (созерцающий) и говорящий

(высказывающийся). Ему противостоит только безгласная вещь. Любой объект знания (в том числе и человек) может быть воспринят и познан как вещь. Но субъект как таковой не может, оставаясь субъектом, стать безгласным, следовательно его познание может быть только диалогическим" [9; 360-365].

Диалог строится на принципе равноправия сторон, и в историческом исследовании важно уловить оба голоса - того, кто вопрошает, и того, кто отвечает. Речь должна идти о "диалогической активности познающего", но и о "диалогической активности познаваемого субъекта". Читатель исторического произведения вовлекается в диалог культур, к одной из которых он сам принадлежит. Историческое познание основывается на экзистенциальной заинтересованности историка (и его читателя). Он выступает в роли своего рода посредника между современностью и прошлым [89; 319-344].

Постановка вопроса об активности историка в процессе реконструкции прошлого восходит к методологическим спорам рубежа XIX и XX веков, вспыхнувших в русле неокантианской теории познания [27; 7-50]. Но можно видеть, что в рамках "ремесла"

историка новый подход к "истории-проблеме" был сформулирован именно Февром и Блоком.

Другая важнейшая сторона проблемы понимания в истории -проблема "изменений". Как и почему происходят изменения? Вопрос кажется нелепым - мало ли почему они происходят, всякий раз нужно выяснять их причины. Но если обратиться к историческим сочинениям, то очевидно, что специалисты зачастую не затрудняют себя поисками объяснения причин развития, - создается впечатление, что они им известны заранее (по Гегелю, история имеет цель). Констатируя различия в структуре общества, зафиксированные в разные моменты истории, исследователь склонен объяснять причины этих различий, исходя, преимущественно, из общих представлений о ходе исторического процесса. Объяснительные схемы даны не анализом материала источников, а той философией истории, которой явно или неявно придерживается данный историк.

Возвращаясь к Школе "Анналов", нужно признать, что в центре внимания ее представителей находятся не изменения, не развитие, но стабильные состояния, структуры - экономические, социальные, ментальные. Синхрония, а не диахрония, заполняет современное видение истории. В этом концептуальной поле на передний план естественно и неизбежно вышли проблемы малоподвижного времени чрезвычайно большой длительности и проблемы ментальностей, представляющие собой, по выражению Ф. Броделя, "темницы, в которые заключено "la longue duree". Очевидно, такая переориентация связана с кризисом идеи линейного прогресса мировой истории-идеи, которая доминировала в исторической мысли прошлого столетия. Эта идея, дискредитированная катаклизмами XX века, навязывала историку специфическое видение прошлого - как определенной ступени на пути восхождения к современности. Соответственно, минувшая история рассматривалась не в своей неповторимой самоценности, но в соотнесении с итогом исторической эволюции. Такая телеология (в том числе и марксистская) служила главным препятствием тому разумному релятивизму, без которого невозможно объективное проникновение в содержание истории.

Несколько слов и об идее "тотальной" истории. Она, несомненно, также выражает направляющую тенденцию "Новой исторической науки", общую установку исследования, которое не

раскладывает изучаемые явления по отдельным полочкам, но устремлено на обнаружение глубинных, сущностных связей между ними. Прежде всего речь идет о преодолении разобщенности между материальной и духовной сторонами общественной жизни, о понимании их в качестве разных ипостасей социальной истории.

По мнению "анналистов" принцип "тотальной истории" может реализоваться в виде локального, регионального исследования, которое рассматривает самые различные аспекты истории и функционирования данной социальной общности людей, чтобы в результате сложилась связная картина их жизни. Такое локальное исследование "тотальных социальных фактов" (в привычной нам терминологии, это историческое краеведение) представляет собой образчик "микроистории", в которой отражаются основные черты "макроистории". Микроанализ служит средством моделирования истории более обширных образований. Поэтому "микроистория" и "макроистория" не антагонистичны, скорее они находятся (по крайней мере, в идеале) в отношении дополнительности. Здесь, в ограниченном пространственно - временном "континууме", легче приблизиться к отдельному человеку, к малой группе, нежели при подходе "макроисторическом".

Однако эвристический статус "микро" - и "макроистории" различен. Вырабатывая некие макроисторические (в привычной нам терминологии, всемирно-исторические) конструкции, историк неизбежно оперирует такими общими понятиями, которые даны ему его мировоззрением и современностью. Типологические концепты социологии: "класс", "государство", "общество", "собственность" и г. м. - это обобщения, непосредственно источниками не фиксируемые, и неизбежен вопрос: в какой мере они могут быть адекватно применены к обществу прошлого. Сказанное тем более относится к понятиям типа "формация", "способ производства" или "феодализм", "рабовладельческий строй", "первобытно общинный строй", "хозяйственно-культурный тип" и т. п. Природа всех подобных понятий такова, что неизбежны различные их истолкования, и самая их применимость к той или иной эпохе истории оказывается предметом дискуссии. "Социальная классификация, - писал Марк Блок, - не представляет собой реальноста, которую можно наблюдать гак же просто, как

материальный объект. Ибо ее создают люди, и в той мере, в какой они ее выражают, они в определенном смысле изобретают ее" [16].

Между тем сведения о микроструктурах разных рангов и объемов ("семья", "род", "клан", "племя", "вотчина", "поместье", "деревня'', "город", "церковный приход'', "братство" и т. д.) историк получает непосредственно из источников, что вынуждает его их дешифровывать и анализировать. Иначе говоря, исследователь не вправе упускать из виду различий вместо дологической природе и, соответственно, в степени теоретической обобщенности понятий макро - и микросоциологии.

При этом "тотальная история" всегда остается своего рода "линией горизонта", движение к которой демонстрирует неисчерпаемость предмета исследования и постоянно обнаруживает новые перспективы. Именно так "анналисты", от локальных тем по истории Франции и Европы, переходят к конструированию универсальных исторических моделей: "феодальной революции" XI века, "неподвижной истории", "смерти на Западе", ментальных моделей Жоржа Дюби ("Собор. Город. Школа.", "Власть", "Сопротивление народов", "Счастье" и т. п.), модели западноевропейской цивилизации Жака Ле Гоффа.

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: