Глава 4. Диалоги с ментальностямн прошлого Жоржа Дюби. 1 глава

Жорж Дюби, признанный мэтр французской исторической науки, член двух французских Институтов (Академий) - выдающийся историк, идеолог "Новой исторической науки". Он родился в Париже в 1919 году, был профессором в Безансоне и Экс-ан-Прованс, в Коллеж де Франс в Париже, редактором двух научных исторических журналов: "Средние века" ("Le Moyen Age") и "Аграрные исследования" ("Etudes rurales").

Ж. Дюби - верный ученик и последователь Февра и Блока. По его признанию, тем, что он собой представляет, его сделало чтение "Королей-чудотворцев", "Феодального общества" и "Религии Рабле". Это признание сделано в работе "Удовольствие историка" (Le plaisir de 1'historien) - сборнике высказываний историков о самих себе для демонстрации связей между историей, которую они изучают, и историей, которая с ними происходит [35; 49-50]. Более всего Дюби

занимает "вопрос о том, что связывает общественные формации и формации культурные, материальное и нематериальное, реальность и вымысел" [49; 5-7]. Это - credo ''Новой исторической науки", время утверждения позиций которой, по его мнению, завершилось. "Нет больше Бастилии, которые нужно было бы штурмовать".

Дюби - "тотальный" историк культуры. Он, автор множества статей по истории ментальностей, сосредоточивает свое внимание на истории семьи, родства, брака и связанных с ними представлений и ценностей, а также на истории рыцарства [13; 164-168, 91; 78-94, 97; 58-76]. Выбрав в качестве героя одной из своих последних книг знаменитого рыцаря Гийома де Марешаля, Дюби реконструирует вокруг него мир рыцарства, включая присущую ему систему ценностей и ритуалов, искусство войны и турниров, анализ кодекса поведения, категорий щедрости и вассальной верности. Это позволяет историку выйти далеко за пределы традиционной индивидуальной биографии [128]. Не в меньшей степени Дюби занимает художественное развитие всего Средневековья, формы искусства, взятые, однако, не сами по себе, но в более широком контексте идеологии и ментальности, и соотношение социальных и духовных структур, взаимодействие мира воображаемого с миром действительным [49].

Общество живет, как неоднократно подчеркивает Дюби, не столько в соответствии с объективными условиями, сколько в соответствии с тем образом или видением мира, который оно для себя создало. Образ мира "впитывает" в себя как черты фантазии и "отлета от реальности", так и фрагменты последней, переплавляя все в соответствии со своей внутренней структурой. Дюби, вслед за Люсьеном Февром, обратился непосредственно к проблемам истории ментальностей, обосновывая необходимость их изучения тотальным подходом к истории и поисками более всестороннего исторического синтеза. Взаимодействие истории материальной цивилизации и социальной структуры, с одной стороны, с историей коллективных представлений и культуры, с другой - в этом, по его мнению, главная цель и задача исторической науки.

В своих конкретных изысканиях Дюби остается в одном и том же периоде истории Франции - XI-ХШвв. Он настойчиво подчеркивает необходимость для историка возможно более строго придерживаться хронологических рамок, выверять

последовательность событий, ибо объяснения, которые не считаются с течением исторического времени, вполне могут оказаться ошибочными. В этом отношении, он оказывается более скрупулезным, нежели его коллеги, противопоставляющие "событийную историю" "истории-проблеме". Такое

противопоставление порождается абсолютизацией идеи о том, что историк сам "создает", ''изобретает" свои источники.

Между тем, как уже отмечалось, остаток прошлого, памятник (письменный или материальный), сам по себе остается "немым", он ничего или очень немногое сообщает историку. Это своего рода "вещь в себе". Историческим источником, "вещью для нас", он становится лишь тогда, когда историк выделяет его из ряда этих немых "памятников", инертных остатков прошлого, когда он задает ему определенные вопросы и тем самым включает его в структуру своего диалога с людьми прошлого. В этом смысле историк действительно "создает" свой источник. При этом источник, его форма, язык, на котором он "говорит", исторически обусловлены и зависят от места, занимаемого им в хронологическом ряду, от конкретного историко-культурного контекста. Дюби - историк очень конкретный.

Пытаясь реконструировать систему отношений между разнопорядковыми феноменами, он тщательно устанавливает, принадлежат ли эти феномены к одной временной плоскости. В этом смысле его позиция отличается от броделевской теории множественности времен - "времени большой длительности", "времени конъюнктур", "событийного времени".

Дюби с симпатией относится к марксизму. Однако он считает, что необходимо уточнить и модифицировать определенные положения исторического материализма, "изменить соотношение элементов", с тем, чтобы модель отвечала особенностям изучаемой эпохи. Он предпочитает понятие не "феодального", а "сеньориального способа производства". Это терминологическое уточнение продиктовано тем соображением, что при феодализме не столько существовал примат экономики над политикой, сколько политика доминировала над экономикой. Решающей в социальной жизни была не собственность на землю и иные средства производства, а власть господина над людьми. В силу обладания этой властью, судебной, политической, военной, глава сеньории мог

организовать эксплуатацию крестьян. Изменения в распределении и структуре власти играли более существенную, даже решающую роль в развитии общества в Х-ХП веках, нежели экономика. А если точнее, полагает Дюби, то в средневековую эпоху едва ли вообще существовали раздельно экономика и политика, собственность и власть, - они образовывали нераздельное единство. И именно в связи с анализом производства, собственности, купли-продажи и потребления особое значение приобретает исследование ментальностей.

Так, изменения в аграрном строе и формах поселений невозможно объяснить одним только развитием производительных сил. Так, например, расчистки земель в обширных лесных массивах были в XII веке блокированы потребностью знати устраивать большие охоты для своих вассалов, а также потребностью монахов укрыть в "пустыне" (т. е. в глухих лесах) свои отшельнические кельи.

Равным образом, Дюби не склонен видеть в средневековом государстве только аппарат принуждения, стоявший на службе господствующего класса: следует учитывать, что монархия выступала в роли арбитра между господами и эксплуатируемыми, создавая при этом вокруг себя собственную социальную группу, на которую могла опираться. Что касается церкви, то и она как бы возвышалась над обществом.

Дюби, таким образом, полагает, что невозможно выделять какой-либо один фактор в истории в качестве "последней инстанции", - таковой не существует. Речь не может идти о какой-либо однозначной жесткой детерминации. Упрощенная идея противопоставления определяющих базисных (infra) и поверхностных надстроечных (supra) пластов методологически порочна в принципе. В действительности, на лицо некая ''глобальность", и в ней можно вычленить корреляции, связи, взаимные "вертикальные" и "горизонтальные" соответствия. И марксистское понятие "общественная формация", как "адекватная и полезная метафора" такой глобальности", отражает ее упрощенно и лишь отчасти.

"То, что я пишу, это моя история, - утверждает Дюби, - и я не намерен скрывать субъективности собственных высказываний... У меня нет особого вкуса к теориям: мое дело-работать... Я убежден в том, что мы должны исходить из конкретного. Меня интересуют

люди прошлого, оставившие какие-то следы". Эти ''следы" - данные источников - организуются историком, который устанавливает между ними некие связи. И неминуемо, при установлении таких "диспаратных" связей между данными источников особую роль играет "воображение" историка. И такое "воображение" подключается лишь на стадии обдумывания уже собранного материала, при его упорядоченности. Теория здесь как бы не причем [125]. Очевидно, такое высказывание довольно экстравагантно и потому требует комментария. Трудно сказать, насколько применима для конкретных исторических исследований общая философия истории [62]. Но существует широкое поле собственной специальной методологии истории; в него входят отнюдь не одни только самые общие теоретические предпосылки и постулаты, но и более непосредственно затрагивающие ремесло историка системы понятий и методов исследования. Имеются в виду так называемые "теории среднего уровня", которые, с одной стороны, опираются на общефилософские принципы, а с другой - выработаны именно для данной отрасли знания. Применительно к истории, а точнее, к проблематике "Новой исторической науки" речь, несомненно, должна Идти о таких принципах, как "история-рассказ" и "история-проблема", "тотальная история", "ментальность" или "картина мира", проблемы соотношения динамики и статики в историческом процессе или множественности временных ритмов в истории. Это и вопрос о соотношении элитарной ("ученой") культуры и религиозности с культурой "неофициальной" ("народной"); и вопрос о формировании и распространении культурных моделей, или проблема "многослойности" человеческого сознания и т. п. Все эти проблемы непосредственно вытекают из логики профессии историка - поэтому они - методологические проблемы исторической науки.

Естественно, что у историков всегда имеются теоретические предпосылки, которыми они руководствуются, только у одних они осознаны, а другие пользуются ими, не вдумываясь в них. А неосознанное пользование методологией ведет к нечеткости в постановке проблем и в осмыслении полученных результатов. Не придавая должного значения теории и полагая, что интуиция и воображение - вполне достаточные средства для того, чтобы совладать с материалом и реконструировать определенный фрагмент

действительности далекого прошлого, ученому приходится при объяснении исторических явлений довольствоваться догадками или упрощенными схемами.

Поэтому ясно, что у Дюби есть своя методология. Он предпочитает ее называть "идеологией". Ее суть - определение характера ментальности через систему социальных связей, или через систему власти и служения - той самой идеи, которой, по его мнению подчинены экономические отношения в феодальном обществе.

Понятие служения, как и непосредственно с ним связанное понятие иерархии - центральная социальная идея этого общества, пронизывающая все отношения - от отношений верующего с Господом до отношений подданного с господином и от устройства церкви до брачной жизни. Идея служения объединяла аспекты социальные и религиозные с аспектами ментальными, эмоциональными, и поэтому она распространялась даже и на любовь трубадура к даме. Представление о преобладании целого над частями также было неотъемлемым компонентом феодальной ментальности. Каждый индивид и каждый социальный разряд существуют не сами по себе и не ради самих себя, - они мыслимы только в качестве компонентов социального макрокосма. И именно поэтому, Дюби формулирует в качестве доминанты феодального строя понятие служения и власти как принцип, по сути дела, методологический.

Подчеркивая, что феодализм есть способ производства и система отношений зависимостей, и сеть правовых институтов, и специфическая военная организация господствующего класса, он обобщает это в формуле: "Феодализм - это средневековый тип ментальности", "disposition d'esprit" [127; 765-779].

Ибо феодальная ментальность, пронизывающая все аспекты общественных отношений, от производственных до семейных и от юридических до художественных, определяла историческую индивидуальность западноевропейского средневекового общества. В самом деле, поместная организация хозяйства, с крупными землевладельцами - обладателями частной власти и с зависимыми крестьянами, существовала в разного типа обществах и в разные эпохи. Равным образом, военный строй тяжеловооруженных конников также не являлся специфическим отличием средневекового Запада. Однако крупное землевладение древнего Востока или императорского Рима с "царскими земледельцами" или колонатом не

превращалось в феодальное, и сидящий на коне воин тем самым еше не становился рыцарем [57].

Уникальной в истории была специфическая природа этики ("теории действия"), системы ценностей и ментальности, связанной принципом служения, которое не превращало низшего в раба или холопа и оставляло место для развития личности. И если феодализм невозможно полностью сводить к одной лишь ментальности, то вместе с тем его невозможно и понять, не приняв в полной мере в расчет особенностей ментальностей средневековых европейцев. В ментальности, таким образом, фокусируются основные ''силовые линии", пронизывающие общество.

Сказанное означает, что Дюби, как представитель "Новой исторической науки", как бы "спрямляет" связи между материальной жизнью и ментальностью. Руководствуясь принципом "глобальной" или "тотальной" истории, он не стремится при этом разработать такую теорию объяснения исторических феноменов, которая позволила бы им объять социальное и ментальное, культуру и способ производства. Напротив, "я убежден, - пишет он, - в неизбежной субъективности исторического исследования, моего, во всяком случае... Я не выдумываю, впрочем, выдумываю, но стараюсь обосновать свои изобретения на возможно более прочных опорах и строить, исходя из строго критически проверенных показаний, возможно более точных свидетельств" [125; 44]. Для подтверждения этой идеи субъективности Дюби ссылается на то, что он не ближе к истине, чем историки XI и XII веков, чьи труды он изучает. У каждого - своя собственная интерпретация, и все они совершенно равноправны. Он согласен с мыслью Люсьена Февра о том, что разные эпохи создавали свое представление о прошлом, свои Рим и Афины, свои Средневековье и Ренессанс.

Если, по старой и "доброй" марксистской привычке, "наклеить ярлык" на Дюби, то такой подход следует называть историческим релятивизмом. Он, разумеется, продуктивен, ибо предохраняет от прогрессистских восторгов. Ведь идея, будто бы до нас люди плохо понимали смысл истории, а мы, находясь как бы на ее "вершине'", способны все увидеть яснее, правильнее и глубже - эта идея просто глупа, она - высокомерная иллюзия. Совершенно ясно, что взгляд на историю как компонент картины мира меняется вместе с ходом истории и с изменением перспективы, и каждая эпоха дает

собственную оценку исторического прошлого. С другой стороны, как все же понимать термин Дюби "моя история"? Ведь историк пишет не поэму, не роман и не картину. Видение исторических явлений, которое он предлагает, есть конечно, его личное видение - но только ли его одного? Ведь то, что мы пишем, это непросто наше субъективное видение истории, это один из вариантов современного ее видения, опирающегося на достигнутый уровень знаний и методов. И если мы выполняем все требования, предъявляемые ныне к историческому труду, то можно рассчитывать, что полученные новые результаты исследования будут введены в научный оборот, восприняты коллегами и общественной мыслью.

Давно установлено, что творческая работа гуманитария совер­шается и, надо полагать, будет совершаться преимущественно "единоличными" усилиями. Известно выражение, что "яичко золотое, а не простое, снесла курочка Ряба, но отнюдь не мощный научно-исследовательский институт". Но корпорации

ученых-гуманитариев непросто возможны-они необходимы. Потому как распознать то, что снесено именно золотое яичко, - привилегия коллектива, научной общественности, читателей. Работая у своего "верстака", член цеха историков мысленно ориентируется на критерии, выработанные его средой. В этом смысле история, которую он разрабатывает - не только его, она общая.

Очевидно, этими соображениями может определяться место самого Дюби в Школе "Анналов". Несомненно, что его труды - это ее "золотые яйца". И по гордому определению самого Дюби, нет "Новой исторической науки" и "новых" историков - просто есть историки хорошие и плохие. А если они хорошие, то уже одним этим становятся и "новыми". И хорошими они могут быть лишь при условии, если постоянно разрабатывают новые методы исторической критики применительно к своим новым задачам [125].

Одной из существенных сторон изучения ментальности Дюби считал проблему воссоздания исторической памяти. Занимаясь крестьянами средневековья, он пытается выяснить, что "происходило в голове крестьянина той эпохи?" Это очень трудная и необычная задача. Ведь ясно, что историческая память селективна, и в этом отборе очень много отсеивается. Применительно к Средневековью видимыми в памятниках остаются одни лишь вершины, предельные точки социального здания. Именно поэтому большинство историков,

пытаясь выяснить такие аспекты, как "образ мира простолюдина", положение женщины, формы брака, отношения родства и сексуальности той эпохи, вынуждены были об этом вопрошать, собственно, только высшую аристократию. Действительно, основные труды Дюби посвящены истории рыцарства и аристократов. Что касается других слоев общества, то он здесь лишь ставит проблемы извлечения соответствующей информации из имеющихся источников. По его убеждению, просто раньше не было интереса к этим проблемам, а потому отсутствовала и воля разрабатывать новую методику исследования источников, которая заставила бы их "разговориться".

Дюби полагает, что до тех пор, пока не поставлен новый вопрос, исторические источники молчат [49; 54]. Создается иллюзия, будто данная проблема не разрабатывается именно из-за отсутствия материалов. Однако достаточно четко сформулировать новую проблему и осознать ее важность, как обнаруживается, что положение не так уж безнадежно. Подобным образом обстоит дело и с ментальностью, культурой, образом мира, существовавшим в головах средневековых простолюдинов. Нужно лишь умело "опрашивать" источники, знать, как к ним подступиться. Такой подход перекликается с мыслью Д. Коллингвуда о том, что если источник умело ''пытать", то он "сознается" [62].

Это касается таких массивов исторических памятников, как жития святых (где содержится множество указаний о верованиях и поведении простолюдинов, язычников и христиан, сведений о повседневной жизни, сообщений о политике церкви по отношению к народу), и "покаянные книги" (любые сведения от людей, пришедших на исповедь), и "visiones" (записи рассказов людей, которые якобы побывали на том свете, но возвратились к жизни с тем, чтобы поведать окружающим о муках, ожидающих грешников, и о радостях, кои заслужили праведники). Большинство визионеров простолюдины. В их повествованиях раскрываются неожиданные стороны христианства в его народном восприятии, представления о пространстве и времени, о душе и загробном суде, которые нередко широко расходятся с теологическими доктринами.

Это касается и проповедей, обращенных к народу, где монахи и священники использовали ту систему представлений, которая была присуща их аудитории, и формул благословений и заклятий, и

"ехетр!а" - дидактических "примеров", которые в совокупности представляют собой целую энциклопедию народной жизни едва ли не во всех без исключения ее проявлениях. Во всех этих источниках скрыты необозримые массивы сведений о ментальное™ людей, не принадлежавших к аристократической вершине феодальной пирамиды. Они позволяют проникнуть в пласты культуры более "глубокого залегания".

Попытка реконструкции, "воскрешения" этого потонувшего мира верований, ценностей, обычаев, моделей поведения целой культуры, оказавшейся в источниковедческом отношении оттесненной как бы на задворки истории - заманчивая задача. Если историк этим не занимается, то он оказывается в положении сообщника в "заговоре молчания, составленном тысячу лет назад". Поэтому нужно искать возможности прорваться к духовному миру этих "простецов".

Таким образом, по Дюби, культура возникает прежде всего лишь вблизи источника власти, вокруг государей, и лишь затем находит отклик в нижних этажах социального здания; там происходит вульгаризация аристократических моделей и их ассимиляция другими слоями общества. При этом, культурные модели могут распространяться уже горизонтально, и даже в какой-то мере "снизу вверх". Последнее обстоятельство подтверждается следующим. В средневековом обществе основные культурные модели оказываются, как правило, моделями религиозного поведения, выражают установки в отношении к христианским истинам. Воплощение идеального образца человека -святой. Но историкам хорошо известно, что культ святых во многих случаях складывался вопреки церкви, многие деятели которой опасались профанации религии. Стихийно возникавшее поклонение тому или иному святому выражало скорее потребность верующих иметь близкого и "собственного" заступника, нежели глубину религиозного чувства. Установлено, что и жития святых подчас возникали в результате своего рода "сотрудничества" благочестивого автора с народной устной традицией. Таким образом, данная культурная модель формировалась не только и не столько на "верхах" общества, сколько в совсем иной социальной и интеллектуальной среде.

Мало того, когда были введены инквизиционные процессы канонизации, проводившиеся папской курией, то значительное число местных святых не было канонизировано за отсутствием достаточных "доказательств" их святости. Однако им продолжали поклоняться на местах, и духовенству, чтобы не потерять контактов с паствой, приходилось с этим считаться. Именно так культурная модель навязывалась низами верхам.

Особенно ярко это можно увидеть в ''рождении чистилища". Идея чистилища сформировалась не только в результате эволюции схоластической мысли богословов. Они в конце концов придали ей завершенную концептуальную форму и легализовали существование чистилища на "карте" потустороннего мира; в середине XIII века папа утвердил догмат о чистилище. Но как смутный образ, выражающий неодолимую жажду верующих сохранить надежду на спасение, хотя бы после временного испытания адскими муками, чистилище может быть найдено в "видениях" того света уже в раннее Средневековье. Эту модель мира формировали страхи и чаяния "простецов", а лишь затем она получила оформление и санкцию теологов. По сути, идея чистилища это в

структурно-антропологическом смысле идея инициации, перенесенная универсальной религией христианства на небеса

Это же относится и к образу ведьмы. Известно, что на про­тяжении длительного периода вера в ведьм и их способность к трансформациям и ночным полетам, в то, что они участвуют в шабашах и обладают сверхъестественной силой вредить людям и их имуществу, - эта вера расценивалась церковью как богопротивная и преследовалась. Но со временем церковь признала способность ведьм вступать в союз с дьяволом. Народная "культурная инициатива" была таким образом легализирована и "спущена" в виде идеологического принципа. Начались официальные преследования ведьм. С конца XV и до середины XVII века "охота на ведьм" приняла чудовищные масштабы [31].

Таким образом, очевидными становятся пути образования культурной модели "снизу" и "сверху" - она распространяются в толще общества, а затем перерабатываются интеллектуалами и получают концептуальное оформление, и в переосмысленном виде становится инициативой культурной элиты. Дюби убежден, что

использование таких моделей при изучении ментальное™ в любую эпоху чрезвычайно продуктивно. Наверное, с этим стоит согласиться.

Всесторонний обзор творчества Жоржа Дюби требует, очевидно, специального труда, а не главы в книге. Тем более, это творчество не окончено: Дюби сейчас, правда, уже далеко за 70, но он вполне активен. Особую популярность ему принес телесериал по истории Европы, где он соорудил, по собственному выражению, "конструкцию, которая послужила основой для зрительной информации". Текст фильма стал основой для книги и издан на русском языке под названием "Европа в средние века" [49]. На этом фоне научный путь Дюби представляется в виде последовательного расширения исторического видения: от истории экономики - к истории социальных отношений к истории культуры, систем ценностей, ментальностей и художественного воображения - к постижению социально-культурной целостности.

При этом происходит не простая смена тем и сюжетов исследования, но углубление в тот же самый предмет: общество рассматривается с разных пунктов наблюдения, и взор историка все дальше проникает в его структуру. В намерения Дюби входит комплексный охват социальных и экономических отношений и "координированных" с ними феноменов духовной жизни. Так, он изучает связи между спиритуальностью и этикой монахов и их хозяйственной практикой, что позволяет по новому взглянуть на произведения искусства и церковной архитектуры. На этом подходе основана его обобщающая монография "Эпоха соборов" (1976), где исследуются встречи и пересечения искусства и общества методом "в чувствования". Этот же метод явился основным для подготовки его знаменитого фильма о европейском средневековье.

В исследовании о семье, браке и положении женщины во Франции на.протяжении Х-ХП столетий эти коренные формы человеческих отношений выступают в связи с отношениями собственности, правом наследования, с социальной, церковной и политической системами. В конечном итоге изучение брака и семьи дает Дюби возможность рассмотреть вопрос о том, как функционировало феодальное общество, ибо в брачно-семейных отношениях увековечивали себя определявшие его структуры. На браке строились системы родства и все общество. "Брак представлял собой камень свода социального здания" и поэтому историк не в

состоянии понять природу феодализма, если он не знает тех норм, в соответствии с которыми люди вступали в браки.

Дюби прослеживает изменения, которые претерпевал брак, в их широкой обусловленности многоразличными факторами, не выделяя каких-либо решающих моментов. В обстановке "феодальной революции" конца IX - начала XI вв. брак играл роль важнейшего средства формирования сеньориальных союзов. Понятию причинности Дюби предпочитает понятие корреляции. Но наряду с этим он прослеживает зависимость представлений о браке и семье от сдвигов в экономическом строе общества (рост городов и производства, расчистка новых земель, расширение доходов сеньорий и т. п.). Две модели брака, светская и церковная в их меняющихся соотношениях оказываются эпифеноменами глубинных социально-экономических процессов. Подобные исследования также позволяют связать историю ментальностей со всей основной историей.

В частности, Дюби решительно возражает против склонности историков приписывать людям других времен собственные представления об эмоциональной жизни. Любовь в XI веке, по его мнению, не имела ничего общего с любовью современной, и браки, в особенности браки царствующих особ, представляли собой прежде всего проблему династическую и потому были делом родственников, не заботившихся о чувствах лиц, вступавших в брак.

Итак, по мнению Дюби, одной из важнейших задач современных наук о человеке заключается в том, чтобы "в рамках нерасторжимой тотальности" выявить взаимодействия экономических условий с одной стороны, и комплекса моральных предписаний, систем ценностей идеальных представлений и моделей поведения с другой. Без изучения ментальных установок невозможно изучение истории общества. Надо полагать, в такой установке отчетливо, намечается путь перехода от изучения тех или иных аспектов видения мира и поведения людей к последовательно культурно-антропологическому видению истории, которое было бы распространено не только на верхнюю, видимую часть "айсберга", но и на скрытые от прямого наблюдения его основные массивы.

Надо полагать, преемственность с Марком Блоком и Люсьеном Февром здесь отчетливо ощущается. По Блоку, ментальность обуславливается взаимодействием между самыми

различными силами и факторами, определяющими человеческие деяния. Подвергаясь всевозможным воздействиям и давлениям со стороны этих факторов и видоизменяясь в результате их давления, ментальность вместе с тем образует ту атмосферу, тот ''эфир", в котором эти силы и факторы действуют. Все социальные феномены, от экономики, структуры общества и до верований и политических кризисов, говорит Блок, "смыкаются в человеческом сознании" [16; 82-89].

Именно здесь, по Дюби, ''камень свода" исторического иссле­дования. Речь должна идти как об обоюдных влияниях и взаимодействиях (экономика влияет на сознание, но и сознание в свою очередь влияет на экономику), как о "корреляциях" (поли­тический строй и социальная структура "соотнесены'' с искусством и религией), так и том, каким образом все эти факторы фокусируются и преломляются в сознании людей, становясь стимулами их социального поведения и моделируя его специфическим для данной эпохи и культуры способом. Это преломление оказывается, как демонстрируют труды Дюби, сложными подчас "искажающим", трансформирующим действительность. Но историк должен исследовать действительное содержание человеческих умов и находить в них исторически обусловленную картину мира.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: