Глава 4. Диалоги с ментальностямн прошлого Жоржа Дюби. 3 глава

Результаты изучения материалов истории Лангедока на протяжении более чем четырех столетий были впоследствии включены Леруа Ладюри в общефранцузскую картину. Ее главнейшие черты выражены формулой "недвижимая история" (1'histoireimmobile) [72; 115-116]. Ее основные идеи состоят в следующем.

После подъема, происходившего в XI-XIII веках, в период между 1300-м и 1720 гг. Не наблюдалось прогресса

сельскохозяйственной техники и не росла урожайность. На протяжении всего этого периода оставалась почти неизменной численность населения Франции, которое систематически страдало от опустошительных эпидемий и в лучшем случае оказывалось способным восстановить прежний уровень. Общение между разными странами, завоевания, как шедшие с Востока в Европу, так и из Европы в Новый Свет, привели к созданию мировой экосистемы, объединенной заразными болезнями. Тем самым, при всех временных подьемах и спадах, под час сильно колебавших "маятник" (17 млн. населения во Франции в 1320 г., 9 млн. в 1440 г., вновь 17 млн. между 1515 и 1715 гг.) в стране устанавливается своего рода экологическое и демографическое равновесие, в условиях которого жили и воспроизводили себя 12-13 поколений крестьян.

Другим действенным фактором, обеспечивающим демо­графическую стагнацию, была война. Не будучи опустошительной в феодальную эпоху, предшествовавшую созданию крупных европейских государств (напр., в знаменитой битве при Бувине погибли всего 7 человек), война приобрела затем совершенно иной характер. Вместо локальных и сравнительно кратких распрей между отдельными сеньорами - длительные истощающие конфликты: Столетняя война. Тридцатилетняя война. Война была страшна не столько численностью павших на полях сражений, сколько эпидемиями, переносимыми войсками из одной части страны в другую. Так, от эпидемий во время гугенотских войн в 1627-1628 гг. умерло более миллиона жителей. Вместе с тем войны, которые постоянно вели абсолютные монархии Европы, опустошали сельскую местность и разоряли хозяйство в деревне. В отдельных областях крестьянство просто исчезло. Следовательно, война и политика, порождавшие голод и разрушение, трагическим образом поддерживали это длительное демографическое "равновесие".

На протяжении всего этого времени подавляющее большинство населения, за исключением тонкой ''пленки" элиты, пребывало в состоянии "относительной культурной стабильности": они говорили на местных диалектах, оставались верными католицизму, частично опиравшемуся на фольклор. Реформация, сопровождавшаяся распространением книгопечатания и грамотности, привела к нарушению этой стабильности. Попытки же "модернизации", в частности отмена культа святых и Богоматери,

привели всю нацию к потрясениям и в конечном итоге к возвращению к католицизму после отмены Нантского эдикта. Характер восстаний крестьян был консервативен - их идеалы неизменно находились в прошлом. Что касается имевшихся новаций (теория Ньютона, философия Декарта, паровая машина Папена и пр.), то массы народа они не затрагивали.

'Недвижимая история'', таким образом, может пониматься как развитие теории Ф. Бродиля о "времени большой длительности", областью действия которого является природная, биологическая и демографическая сферы. Однако, Э. Леруа Ладюри пошел и другим, самостоятельным путем - путем историка, для которого история вещей представляет интерес лишь постольку, поскольку в ней выражается человеческая ментальность.

Глава 6.

"Аппетит к истории" и историческая антропология Жака Ле Гоффа.

Жак Ле Гофф - член редколлегии "Анналов", руководитель Группы по изучению исторической антропологии средневекового Запада, президент Школы высших исследований после Люсьена Февра и Фернана Броделя. Он родился в Тулоне в 1924г. Он признается, что еще в детстве испытывал нечто подобное структуралистским склонностям, когда размышлял над сказками и легендами, этот ранний опыт определил его дальнейший интерес к трудам К. Леви-Стросса - автора знаменитой "Структурной антропологии". Именно антропологическая школа определила характер его подхода к истории [68; 358].

В своем автобиографическом очерке, названном "Аппетит к истории", Ле Гофф замечает, что ему чужда "бесплотная история идей": подобно Марку Блоку, он стремится изучать духовную жизнь на уровне масс и сосредоточивать внимание на их ментальностях и латентных системах ценностей. "Я неизменно предпочитал человеческие существа абстракциям, но историк не в состояниях понять иначе, чем в недрах исторических систем, в которых они жили. Вся история заключается в этом взаимодействии структур с людьми во времени" [150; 214-218].

"Аппетиты" к истории Ле Гоффа велики и многообразны. В круг его интересов входят проблемы средневековой этики и поведения, изменения в системе ценностей, представления о времени и пространстве, народная культура и ее взаимодействие с культурой официальной, церковной, трансформация мифов и фольклорных мотивов, которая происходила в результате этого взаимодействия. Мирвоображения людей Средневековья, память и история, историческая ментальность и т. д. Но кардинальная проблема, над которой Ле Гофф не перестает работать - проблема средневековых ментальностей. Он не всегда придерживается одной и той же терминологии и в ряде случаев предпочитает говорить о "воображаемом" (1'imaginaire), о "чувствительности", "символизме", "системе ценностей" и даже об "идеологии", но в конечном счете речь идет об одном и том же предмете - о картине мира и ее компонентах.

Действительно, все авторы, пишущие о ментальностях, определяют их терминологически неоднозначно: "общие категории представлений", "воображение", "видение мира", "глубинные и архаические слои психики", "неосознанное", "повседневная сторона сознания", "установки", "поведение" и т. п. Ясно, что понятие "mentalites" отличается неопределенностью. Однако, спрашивает Ле Гофф, возможно ли понять Крестовые походы, не изучив определенный тип религиозной ментальности? Или: что такое "феодализм"? Система институтов, способ производства, социальный строй, тип военной организации? Конечно. Но, как показал Жорж Дюби, нужно продолжить анализ и углубиться в понимание природы феодального служения. И тогда оказывается, что "феодализм это средневековая ментальность". В XVI веке зарождаются капита­листические отношения, и для понимания этого процесса приходится принимать в расчет "протестантскую этику" - новую форму мировосприятия, новую систему ценностей и новые модели поведения, которые способствовали развитию буржуазной практики накопления и вместе с тем нового типа человеческой личности.

Историк ментальностей, говорит Ле Гофф, обращает сугубое внимание на неосознанное, повседневное, на автоматизмы поведения, на вне личные аспекты индивидуального сознания, на то, что было общим у Цезаря и последнего солдата его легионов, у Людовика Святого и крестьянина его домена, у Колумба и матроса на его

каравеллах. При таком подходе историку приходится работать методами "археопсихологии", докапываясь до потаенных смыслов и значений. Здесь особое внимание придается изучению инерционных сил в истории, традиций, привычек сознания, ибо "ментальное™ меняются медленнее всего. История ментальностей - это история замедлений в истории". Ее связь с социальными структурами очевидна, но сложна и опосредована. Нельзя говорить об одной и той же ментальности человека той или иной эпохи, - в одно и то же время и даже в одном сознании сосуществуют разные ментальности. Таким образом, приходится предполагать наличие как некоего общего ментального фонда, так и ментальностей разных групп и классов общества.

Будучи "историей замедлений в истории", история ментальностей есть вместе с тем и история трансформаций. Когда в XI-XIII вв. на Западе начали подниматься города, то формирование нового общества сопровождалось появлением нового типа ментальности, питающей вкус к обеспеченности и безопасности, ориентированной на обмен, экономику, на новые формы социальности и солидарности.

Сама неопределенность понятия "mentalite", по мнению Ле Гоффа, плодотворна, она необходима на стадии освоения историками новой области исследования. Ведь неопределенность и размытость понятия обусловлена самой природой этого феномена: ментальность вездесуща, она пронизывает всю человеческую жизнь, присутствуя на всех уровнях сознания и поведения людей, а потому так трудно ее определить, ввести в какие-то рамки.

Ныне Жак Ле Гофф - активно работающий историк. Круг изучаемых им проблем чрезвычайно характерен для всего нынешнего состояния "Новой исторической науки" [71; 90-94]. Поэтому мы здесь уделяем ему особое внимание. Он усматривает свою главную задачу в том, чтобы выдвигать новые проблемы, искать источники, анализ которых дал бы возможность прочитать их глубже и по-новому, разрабатывать оригинальные методы их исследования. Теория и методология Ле Гоффа неизменно погружены в конкретный материал. "У меня - не философская голова, - признается Ле Гофф,- я воспитан в пренебрежении к философии истории". Он против смешения истории историков с маленькой "и" и Истории философов с заглавной "И". Однако он считает необходимым размышлять об

исторической науке и заниматься историей сознательно, обдумывая ее проблемы и методы. Не методология ради методологии, но мысли об истории, которая происходит и которой занимаешься.

Проблема времени - одна из центральных переменных величин в истории культуры, изучаемая Ле Гоффом [71; 90-94]. Для традиционной историографии время - не более чем параметр протекания событий; это даты в хронологических и синхро­нистических таблицах. По отношению к содержанию исторического процесса время остается формой, которая всякий раз заполняется иным содержанием, но которая нейтральна, как бы индифферентна к нему и с ним существенно не связана.

В теории Ф. Броделя "время большой длительности", как и "время конъюнктур" и "краткое время" событий приобретают новое значение, - время тесно связано с содержанием исторического процесса, вернее, с разными его уровнями, поскольку изменения на уровне социальных структур или на уровне событийном происходят разными темпами. Это обусловлено принципиально иным пониманием смысла изучения исторического времени - ведь историк или социолог имеет дело с целым "спектром социальных времен", и без понимания тепморальной сложности любой социальной структуры невозможно правильное, адекватное познание и самой этой структуры.

Тем не менее, и для Броделя время есть, собственно, лишь инструмент, используемый историком, который изучает все эти изменения. Историк налагает соответствующие временные формы на конкретный материал и констатирует их неравномерность, их "несинхронную одновременность". Во всех этих случаях речь идет, так сказать, об "объективном времени", - о времени, наблюдаемом историком.

Но ведь время есть прежде всего категория субъективная, это атрибут человеческого сознания. Как оно воспринимается индивидом, группой, обществом в целом? Всегда ли восприятие времени было таким же, как ныне? Достаточно поставить эти вопросы, для того, чтобы стало ясно, сколько проблем здесь таится. Субъективное осознание времени, его переживание в разных цивилизациях, в разные эпохи истории одной и той же цивилизации, восприятие его разными социальными слоями, группами и индивидами, - все это открывает новые богатейшие возможности для

изучения человеческого сознания и его своеобразия в тот или иной период.

Первые подходы к проблеме восприятия времени в истории, в частности его исчисления, восходят еще к концу XIX и началу XX века [5]. Но проблему времени как компонента истории культуры впервые четко поставил Марк Блок [16; 18-19]. В ''Феодальном обществе" он показывает особенности восприятия времени в Средние века и приходит к заключению: господствовало "безразличие в отношении ко времени", которое не умели точно измерять и которым не слишком дорожили [16; 135-138].

Очевидно, такая общая опенка нуждается в некотором уточнении. Средневековые люди не ценили время - если сравнивать их отношение к нему с позиций людей эпохи капитализма, когда появляется выражение ''время - деньги". Действительно, в Средние века время определяли приблизительно и мыслили его сравнительно большими отрезками (минута или секунда были схоластическими абстракциями, но не мерами времени). Время груда не было четко и последовательно противопоставлено времени досуга, и к тому же оно было ограничено - запрещалось трудиться не только по воскресеньям, но и в дни многочисленных святых, т. е. примерно треть дней в году.

Но вместе с тем, средневековые люди по-своему дорожили временем, поскольку его необходимо было использовать для спасения души: действия, направленные на достижение этой цели (молитвы, исповедь, покаяние, искупительные дары святым, паломничества и т. д.), священники и проповедники не рекомендовали откладывать, и покаяние на одре смерти считалось менее эффективным и ценилось ниже, нежели покаяние, принесенное заблаговременно. Временем, подчас, умели дорожить и в чисто земных делах, в которых промедление было чревато убытками или неприятностями, например, в страдную пору, при сборе урожая, когда приходилось грудиться интенсивно и подолгу, либо в коммерческих сделках.

Все оценки того, дорожили временем в Средние века или нет, оставались к нему безразличными или были озабочены его ходом, неизбежно относительны. Если мы хотим понять господствовавшие тогда установки в отношении ко времени, нужно включить вопрос о нем в соответствующий социальный контекст [36]. И заслуга именно

такой, новой и более глубокой постановки проблемы времени как социокультурной проблемы принадлежит прежде всего Жаку Ле Гоффу.

Время в концепции Ле Гоффа не есть внешний признак или параметр исторического развития. Но вместе с тем оно не есть для него и просто-напросто один из многих компонентов культуры. Время выступает в его трудах в качестве орудия социального господства, мощного инструмента контроля над обществом, над жизнью и сознанием его членов. Обнажая, вслед за Блоком, внутренние связи между социальной системой и духовной жизнью, между материальными и ментальными структурами, Ле Гофф находит такого рода связь и в установках по отношению ко времени. Изменения в этих установках - составная часть общего социально-экономического развития, происходившего во второй половине Средневековья процесса секуляризации человеческой деятельности во всех ее формах.

Как совершались эти изменения?

На протяжении длительной эпохи на время природных и сельскохозяйственных циклов накладывалось литургическое время церкви. И аграрное время, и время церковное имели между собой то общее, что они были, по существу, циклическими: каждый год повторяются те же самые природные и хозяйственные сезоны и отмечаются одни и те же приуроченные к определенным сезонам праздники. Присущий христианству линейный аспект времени, распрямленного в вектор, который ведет из прошлого в будущее (от сотворения мира до конца света) и организуется вокруг центра -рождения, проповеди и крестной муки Христа, - отступал на второй план в обыденном сознании, а также и в церковной практике.

Это сближение времени аграрного со временем литургическим ставило первое под контроль второго. Церковь ритмизировала время: в ее руках находились средства его отсчета. Но церковь и контролировала время верующих. Она определяла время постов и молитв, время труда и время досуга, время будничное и время праздничное. Отчасти приурочивая церковные праздники к праздникам народным, "фольклорным", духовенство стремилось регулировать все течение жизни индивида и коллектива, сообщая ей своеобразный ритм. Церковь запрещала работать по праздникам; введя пост, она поставила питание в определенные рамки; она

ограничивала и сексуальную жизнь верующих, определяя дни, когда половой акт был под запретен даже в супружестве, и карала ослушников.

Эти наблюдения Ле Гоффа противоречат распространенному в марксистской науке представлению о не щадной и неумеренной эксплуатации крестьян феодалами. Эта эксплуатация ограничивалась "емкостью желудков феодалов" (К. Маркс), т. е. их натурально-хозяйственными и социально-политическими

потребностями, которые в целом были довольно велики, однако не диктовались погоней за прибылью. Эта эксплуатация лимитировалась и позицией церкви, которая, исходя из соображений и доктрины, жестко ограничивала время труда крестьян.

В средневековых "нравоучительных примерах" ("ехетр!а"), адресованных массам прихожан и служивших делу их религиозно-нравственного воспитания, рассказывается о тех страшных наказаниях, которые обрушивались на головы лиц, несоблюдавших запреты, связанные с сакральным временем. Человек трудится в поле по воскресеньям или в дни некоего святого - и на его урожай падает с небес молния, испепеляющая и хлеба, и скот. Святой, разгневанный неуважением по отношению к нему, которое выразилось в том, что не соблюдается досуг в посвященный ему день, насылает на виновного страшную болезнь. О мужиках, которые так устают на протяжении будних дней, что не прикасаются к своим женам, засыпая, едва они повалились в постель, но бегают за ними, "как петухи", по воскресеньям, с негодованием говорит проповедник. Все эти и многие подобные рассказы не лишены занимательности, но главная цель, ими преследуемая, - поставить массу народа в определенные рамки, всесторонне и постоянно направлять его повседневное поведение. Нетрудно видеть, что церковь действительно держала время под своим контролем и тем самым контролировала сознание и жизнь верующих [70; 25-47].

Контроль над временем - одна из существенных и далеко не вполне изученных форм социального контроля. Любопытно, что осуждение тех или иных профессий, который внушали духовенству подозрения, так же могло мотивироваться тем. что занимающиеся этими профессиями лица посягают на время-Божье достояние.

С особенной четкостью это проявилось в отношении ростовщиков. Отдача денег под проценты расценивалась в ту эпоху в

качестве одного из самых тяжких грехов. Ростовщику, безусловно, уготован ад. Потому что любой другой грех нуждается в отдыхе и не совершается непрерывно. Убийца непокушается непрестанно на жизнь других людей; прелюбодей когда-нибудь да отдыхает; вор не крадет не покладая рук; никто не в состоянии постоянно впадать в грех клятвопреступления. Но грех ростовщика отличается постоянством. В будни и в праздники, равно в те часы, когда ростовщик бодрствует или когда он спит, его деньги, которые он отдал под проценты, продолжают непрерывно и неустанно трудиться на него и приносить ему прибыль; и даже в тот момент, говорит проповедник, когда ростовщик слушает эту уличающую его проповедь, проценты по-прежнему нарастают. Его "волы", т. е. деньги, "рашутне уставая". Следовательно, ростовщик торгует временем, которое ему не принадлежит. Иными словами, он покушается на Божьи дары - на день и ночь. А потому он должен быть лишен вечного дня, т. е. загробного спасения, и брошен во мрак вечной ночи - в ад.

Ле Гофф показывает, что церковный контроль над временем верующих - выражение объективной социальной реальности. Этот контроль был весьма эффективным средством воздействия на умы и поведение всей массы населения. Если принять во внимание то, что церковь контролировала не одно только время, но и несравненно большую ценность - вечность, регулируя достижение рая избранниками и обрекая остальных на адские муки, и что этот контроль принимал вполне ощутимые формы (исповедь, покаяние, отпущение грехов, индульгенции, заупокойные мессы и молитвы), картина сделается еще более наглядной и впечатляющей.

Колокольный звон- символ церковного контроля над временем. Однако, при таком подходе очевиден нарастающий конфликт между церковью и торгово-купеческими кругами. Так, на рубеже XIIT-XIV веков на башнях соборовигородских ратуш появляются первые в Европе механические часы. Они отбивают только часы, не зная более мелких подразделений времени, но отбивают часы без относительно к тому или иному лицу; не нужен звонарь - и ставится под вопрос та социальная сила, которая за его спиной стоит [70; 25-47].

Механические часы появляются на городских башнях в тот исторический период, когда городское население - купцы,

ремесленники, предприниматели стали более остро, нежели прежде, нуждаться в определении времени, часов труда и отдыха, когда, следовательно, время сделалось социальной ценностью. Бой часов на башне городской ратуши символизировал уже не господство церкви над ходом времени, но притязания "новых людей" на то, чтобы взять время под свой контроль. Существо дело состояло именно в борьбе между двумя социальными силами-церковью и бюргерством из-за контроля над временем. Переход к механическому отсчету времени тем самым подготавливал новый и в высшей степени существенный сдвиг в его понимании: он впервые наглядно продемонстрировал, что время не зависит от человека, что оно не антропоморфно и внутренне безразлично к своему содержанию.

В самом деле, показывает Ле Гофф, на протяжении всей предшествующей истории люди ощущали свою внутреннюю связь с временем; они видели в нем некую таинственную силу, на которую можно при определенных условиях воздействовать, замаливать ее, побуждать обернуться к людям доброй своей стороной. Время можно было предрекать. Оно расчленялось на время сакральное и время мирское, профанное; с тем и с другим были связаны определенные и обязательные нормы поведения. Сплошь и рядом время, так же как и пространство, измерялось движением или поступками человека. Человек обладал собственным "пространственнно-временным континуумом", который в значительной мере определял сущность его личности.

В эпосе и средневековом рыцарском романе время, не насыщенное событиями, человеческими поступками, как бы не существует, это - "пустое время". Часы, движимые механической силой, символизировали начало процесса отчуждения времени от человека. Оказалось, что время этически нейтрально, оно делимо на равновеликие бескачественные отрезки. В обществе, в котором течение времени ощущалось в меньшей мере, в обществе с относительно низким темпом изменений, настоящее преобладало: оно как бы охватывало и прошлое, и будущее. Теперь же время вытянулось в прямую, ведущую из прошедшего в будущее, но соединяющее их настоящее при этом превратилось в точку, скользящую вдоль этой прямой. Овладев секретом более точного измерения, времени, человек вместе с чем начал утрачивать свой

104-

контроль над ним. Эти изменения не были ясны людям Средних веков до конца.

Но новая тенденция уже наметилась, купцы как бы сделали свою "заявку" на время. Ле Гофф иллюстрирует это цитатой из трактата "О семье'' Леона Батиста Альберти - там подчеркнуто, что наряду с телом и душой величайшей ценностью для человека является время. Одновременно с освоением времени купцы конца Средневековья осваивали и пространство. Это овладение выражалось как в их практической деятельности, так и в новой интерпретации пространства в живописи Возрождения. Новое отношение ко времени и пространству ведет к появлению портрета, сменяющего абстрактно-символическое изображение человека конкретно-индивидуальным. Ле Гофф полагает, что в этой обстановке церковь идет на уступки купцам в религиозных вопросах: открывает перед ними новые перспективы спасения души (не исключает возможности попадания душ отдельных ростовщиков не в ад, а в чистилище, из которого впоследствии открывалась дорога в рай) и т. п.

Однако при этом церковь с большим трудом воспринимает новую этику, которая в большей мере отвечает потребностям денежных, людей. Психологические коллизии, связанные с этим, продолжаю! долгое время оставаться весьма острыми. Так, богатеям, которые на протяжении деловой жизни не останавливались перед нещадной эксплуатацией всех, кого им удавалось обобрать, на пороге смерти приходилось отказываться от своих неправедно нажитых богатств - возвращать деньги ограбленным, жертвовать их беднякам и сиротам, оставлять средства на заупокойные мессы и молитвы [148; 210-256].

Самое важное методологическое достижение Ле Гоффа в вопросе "о времени церкви и времени купцов" - то, что время предстает как аспект общественного сознания и, соответственно, как проблема истории культуры. Причем культуры, понимаемой антропологически. Такой подход дает ему возможность свободно двигаться от богословских текстов к городским уложениям и ремесленным уставами от сочинений моралистов - к трактатам об исповеди. При этом, Ле Гофф изучает не просто отношение средневековых людей ко времени и его изменениям. Его задача -проследить связи и взаимодействия между социальным и

ментальным. Он ищет эти взаимодействия между разными пластами и уровнями социального целого. Иными словами, он предпринимает на практике осуществить исследовании "тотальной истории" средневекового Запада [148J.

Одна из ведущих идей Ле Гоффа, развиваемых в "Цивилизации Средневекового Запада", - рост человеческого самосознания в период центрального Средневековья. Вкратце ее смысл в следующем. Экономическое развитие Запада- завершение внутренней колонизации, аграрная революция, в особенности же развитие городов, ремесел и товарного обращения - сопровождалось демографическим подъемом, укреплением экономических и социальных позиций бюргерства. Параллельно шли коммунальное движение и объединение государств. Все это в свою очередь породило 'на протяжении XII-XIII веков глубокую переориентацию внутреннего мира западноевропейца, выразившуюся в выдвижении на первый план иных этических ценностей, нежели те, какие особенно подчеркивались моралистами раннего Средневековья. Ле Гофф полагает, что именно изучение системы ценностей и ее изменений может раскрыть внутреннюю динамику общества.

В ценностях кристаллизуются основные устремления его членов, они представляют собой "узлы", в которые стягиваются силовые линии, пронизывающие их сознание и воображение. Понятие "Ренессанс XII века" наполняется в понимании Ле Гоффа новым, более емким содержанием, ибо историк, оперирующий понятием "ценность", применяет, по его убеждению, более строгий концептуальный аппарат, нежели его предшественники, которые пользовались довольно расплывчатыми понятиями "Zeitgeist" или же "Weltanschaunung". "История, рассматриваемая в плане системы ценностей, - пишет Ле Гофф, - это не история событий или материальных отношений. Она опирается не столько на прямые высказывания, сколько на имплицитные указания источников. В центре ее внимания - символы и знаки, которые запечатлены в памятниках самого разного характера; ее приходится восстанавливать по частям" [148; 178-190].

Итак, чем же ознаменовались XII и XIII века? Ле Гофф показывает, что в этот период перестраивается культурная и ментальная вооруженность человека. В соответствии с ней происходит трансформация всей системы ценностей - экономических,

социальных, интеллектуальных, художественных, религиозных, политических - ценностей, взаимосвязанных и взаимодействовавших между собой. На их формирование оказали влияние такие факторы духовной и церковной жизни, как развивавшаяся в то время схоластика и новые нищенствующие ордена.

Культурным, идеологическими экзистенциальным горизонтом людей раннего Средневековья были небеса, а потому и ценности людей, которые боролись за свою земную жизнь, были ценностями неземными, сверхприродными. Между тем, общей чертой обновления системы ценностей в период после 1200 года было, по мнению Ле Гоффа, перемещение центра внимания "с небес на землю". Рост самосознания выразился в преодолении прежнего "презрения к миру" (contemptus mundi) и в обращении человека к земному миру -разумеется, "в пределах, совместимых с христианской религией" [70; 25-47]. Теперь он старается достичь спасения иными, менее однозначными путями. В труде видят не, как прежде, наказание за первородный грех, а позитивную ценность, участие в творческом деянии Бога.

Уважение к авторитетам отныне сочетается с пониманием превосходства нового знания. Техническое и интеллектуальное новшество уже не синоним греха. И самая история рассматривается уже не под знаком старения и упадка, но наоборот - в виде восхождения.

В этот период по-новому осваиваются время и пространство. Появляются, как мы знаем, механические часы. Постепенно вырабатывается понятие точности, складывается новое отношение к числу и счету, число становится этически нейтральным. Математика постепенно перестает быть "сакральной арифметикой", которая была ориентирована на высшие, неземные ценности и воплощала божественные символы - она превращается в сферу практической деятельности. Искусство счета приобретает огромное значение как в коммерческих сделках, так и в делах государственных. Можно даже говорить о возникающей в этот период "арифметической ментальности" и даже об "арифметической мании". Революцию в математике принесли переход к арабским цифрам и введение нуля. Шире распространяется грамотность, деловые люди придают ей все большее значение. Но одновременно возрастает оценка учености ради нее самой. Изменяется соотношение устного слова и слова

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: