 |
Пожалуйста позвони Чарли гостиница интерконтинентал срочно тчк целую 12 глава
|
|
|
|
далекой родине.
-- Его делают из винограда?
-- Совершенно верно, леди.
-- Скажите мне, откуда у вас виноград, из которого сделано это вино?
Архимандрит развел руками, как бы предлагая дамам взглянуть вокруг.
-- А кто первым посадил виноградники, с которых собран этот урожай?
-- Наш великий предок и праотец, породивший всех нас, Ной. Мисс
Фергюссон подытожила сказанное, хотя, с точки зрения ее компаньонки, это
было вовсе не обязательно:
-- Вы угощаете нас вином из ягод, собранных на плантациях Ноя?
-- Имею честь, мадам.-- Он улыбнулся. Похоже, он ожидал если не особых
благодарностей, то, по меньшей мере, легкого удивления. Вместо этого мисс
Фергюссон встала, отобрала у мисс Лоуган нетронутое вино и вернула оба кубка
слуге. Затем без единого слова покинула келью архимандрита, пересекла двор
таким шагом, что три овцы инстинктивно потянулись за ней, и начала
спускаться по склону горы. Мисс Лоуган сделала несколько неопределенных
жестов, адресованных священнику, затем побежала догонять нанимательницу. Они
в молчании миновали пышные абрикосовые сады; не удостоили вниманием пастуха,
который протягивал им чашу с молоком; не обменявшись ни словом, вошли в
поселок, где мисс Фергюссон, вновь обретшая свою расчетливую вежливость,
попросила старосту приготовить им помещение не откладывая. Старик предложил
свой дом, самый большой в Аргури. Мисс Фергюссон поблагодарила его и вручила
ответный подарок -- маленький пакетик сахару, принятый с должной
серьезностью.
Этим вечером путешественницам сервировали ужин в их комнате, на низком
столике не больше стула пианиста. Им подали лаваш -- тонкие здешние лепешки,
разрезанные пополам крутые яйца, ломтики холодной баранины и плоды
|
|
|
земляничного дерева. Вино отсутствовало, то ли потому, что таков был обычай
этого дома, то ли потому, что сведения об их визите в монастырь уже дошли до
ушей старосты. Вместо вина они опять пили овечье молоко.
-- Это кощунство,-- наконец сказала мисс Фергюссон.-- Кощунство. На
Ноевой горе. Живет как крестьянин. Предлагает женщинам ночевать у себя.
Делает вино из винограда Патриарха. Это кощунство.
Мисс Лоуган, хорошо изучившая спутницу, и не пыталась отвечать, а тем
более защищать обходительного архимандрита. Она вспомнила, что
обстоятельства их визита не позволили им осмотреть древнюю иву, выросшую из
дощечки от Ноева ковчега.
-- Мы поднимемся на гору,-- сказала мисс Фергюссон.
-- Но мы же не знаем, как это делается.
-- Мы поднимемся на гору. Грех должен быть смыт водой. Грехи мира были
смыты водами Потопа. Этот монах совершает двойное кощунство. Мы наполним
наши бутылочки снегом со святой горы. Чистый сок Ноевой лозы, за которым мы
явились, осквернен. Вместо него мы привезем с собой очищающую воду. Это
единственная возможность спасти путешествие.
Мисс Лоуган кивнула, скорее от изумления, нежели в знак согласия.
Они вышли из поселка Аргури утром 20 июня года от Рождества Христова
1840-го, в сопровождении одного лишь своего курда. Староста сочувственно
объяснил им, что здешние жители считают гору священной и никто из них не
отважится подняться по ней выше монастыря Святого Иакова. Он и сам разделял
эти верования. Он не пытался отговорить женщин от их замысла, но настоял на
том, чтобы мисс Фергюссон взяла у него взаймы пистолет. Она пристегнула его
к поясу, хотя не умела обращаться с оружием и не собиралась пускать его в
ход. Мисс Лоуган, тоже по совету старосты, взяла в дорогу мешочек с
лимонами.
Леди ехали верхом, прикрывшись от утреннего солнца белыми зонтиками.
Подняв глаза, мисс Фергюссон обнаружила, что у вершины горы начинает
|
|
|
появляться облачный ореол. Ежедневное чудо, сказала себе она. За несколько
часов, похоже, продвинулись недалеко; сейчас они пересекали бесплодную
полосу, где не было почти ничего, кроме мелкого песка да желтоватой глины;
лишь изредка попадались чахлые колючие кусты. Мисс Лоуган заметила несколько
бабочек и множество ящериц, но была втайне разочарована тем, что о своем
присутствии заявляет столь малое количество из плававших на Ковчеге тварей.
Она призналась себе, что до сих пор лелеяла о склонах горы нелепое
представление как о чемто вроде зоологического сада. Но ведь зверям было
наказано плодиться и размножаться. Им следовало бы исполнить Божью волю.
Они часто углублялись в скалистые ущелья без единой капли влаги.
Видимо, это была безжизненная гора, сухая, как меловые карьеры в Сассексе.
Но потом, чуть повыше, она удивила их: вдруг открылось зеленое пастбище и
розовые кусты с нежными цветами. Они обогнули каменный выступ и наткнулись
на небольшой лагерь -- три или четыре шатра из рогожи, крытых черными
козлиными шкурами. Мисс Лоуган была слег-ка встревожена этим внезапным
обнаружением группы номадов, чьи животные паслись ниже по склону, но мисс
Фергюссон направила свою лошадь прямо на них. Свирепого вида мужчина, чьи
спутанные волосы походили на крышу его собственного шатра, подал им грубую
чашу. В ней было кисловатое молоко, разбавленное водой, и мисс Лоуган отпила
немного, чувствуя себя не в своей тарелке. Они кивнули, улыбнулись и поехали
дальше.
-- Вы считаете это проявлением естественного гостеприимства? -- вдруг
спросила Аманда Фергюссон.
Мисс Лоуган поразмыслила над этим странным вопросом.
-- Да,-- ответила она, поскольку они уже много раз сталкивались с
образчиками подобного поведения.
-- Мой отец сказал бы, что это просто животное стремление подкупить
чужестранцев, чтобы отвратить их гнев. Верить в это было бы для него делом
чести. Он сказал бы, что эти кочевники ведут себя в точности как жуки.
-- Как жуки?
-- Мой отец интересовался жуками. Рассказывал мне, что если посадить
одного в коробочку и постучать по крышке, он тоже начнет толкаться изнутри,
думая, что ты -- это другой жук, предлагающий себя в пару.
|
|
|
-- Мне не кажется, что они ведут себя как жуки,-- сказала мисс Лоуган,
постаравшись подчеркнуть своим тоном, что это всего лишь ее личное мнение и
она ни в коей мере не хочет задеть полковника Фергюссона.
-- Мне тоже.
Мисс Лоуган не совсем понимала настроение, владеющее ее компаньонкой.
Проделав такой огромный путь, чтобы замолить грехи отца, она вместо этого
словно бы постоянно спорила с его тенью.
У первого же крутого откоса Большого Арарата они привязали лошадей к
колючему дереву и стреножили их. Отсюда предстояло идти пешком. Мисс
Фергюссон, с поднятым зонтиком и пистолетом на поясе, устремилась вперед
уверенной поступью праведницы; мисс Лоуган, болтая своим мешочком с
лимонами, старалась не отставать, ибо тропинка становилась все более
обрывистой; обремененный кладью курд замыкал шествие. Чтобы достичь снеговой
границы, они должны были провести на горе две ночи.
Они упорно поднимались целый день, и часам к семи, когда небо приобрело
мягкую абрикосовую подцветку, остановились передохнуть на голом скалистом
языке. Поначалу они не обратили внимания на шум и не поняли, что он
означает. Раздался низкий рокот, гранитный гул, хотя откуда он шел, сверху
или снизу, было неясно. Затем земля под их ногами начала дрожать, и они
услышали нечто вроде раската грома -- но далекого, приглушенного,
устрашающего грома, словно какой-то первобытный бог бунтовал в своей
глубокой темнице. Мисс Лоуган бросила на компаньонку испуганный взгляд.
Аманда Фергюссон смотрела в бинокль на монастырь Святого Иакова, и на лице
ее лежало поразившее робкую путешественницу выражение сдержанного
удовольствия. Мисс Лоуган была близорука, и потому именно черты лица ее
спутницы, а не собственные наблюдения подсказали ей, что случилось. Когда
бинокль наконец перешел к ней, она убедилась в том, что все без исключения
стены и кровли маленькой церкви и монастырского поселка, который они
покинули только сегодня утром, разрушены мощным подземным толчком.
Мисс Фергюссон энергично встала на ноги и снова двинулась в гору.
|
|
|
-- Разве мы не будем помогать уцелевшим? -- озадаченно спросила мисс
Лоуган.
-- Там никого не осталось,-- ответила ее спутница. И добавила более
резким тоном: -- Это кара, которую им следовало предвидеть.
-- Кара?
-- За непослушание. За вино из Ноева винограда. За то, что построили
церковь и осквернили ее кощунством. -- Мисс Лоуган осторожно глянула на
Аманду Фергюссон, соображая, как лучше выразить мысль, что ее смиренному и
недалекому уму эта кара представляется чересчур суровой.-- Это святая
гора,-- холодно сказала мисс Фергюссон.-- Гора, где нашел прибежище Ноев
ковчег. Малый грех становится здесь великим.
Мисс Лоуган так и не нарушила своего тревожного молчания; она просто
последовала за компаньонкой, которая взбиралась вверх по каменистой ложбине.
Дойдя до конца, мисс Фергюссон подождала товарку и вновь обратилась к ней:
-- Вы думаете, Бог похож на главного судью в Лондоне. Ждете от него
целой объяснительной речи. Бог этой горы -- тот самый Бог, который из всего
мира пощадил только Ноя и его семью. Помните это.
Мисс Лоуган была серьезно обеспокоена этими словами. Неужели мисс
Фергюссон уподобляет землетрясение, разрушившее поселок Аргури, самому
великому Потопу? Неужто избавление от гибели двух белых женщин и одного
курда приравнивается ею к спасению Ноева семейства? Когда они готовились к
экспедиции, им говорили, что магнитный компас на таких горах бесполезен, ибо
там много залежей железа. Оказывается, думала мисс Лоуган, здесь вполне
можно потерять ориентацию и в других смыслах.
Что она делает на Ноевой горе бок о бок с паломницей, обратившейся в
фанатичку, и бородатым селянином, говорящим на непонятном языке, в то время
как скалы под ними взрываются, точно начиненные порохом, который служит им
для умилостивления местных вождей? Все призывало их спуститься, но они
по-прежнему шли вверх. Курд, от которого она ожидала бегства в самом начале
землетрясения, попрежнему сопровождал их. Может быть, он собирался
перерезать им глотки, когда они заснут.
Они переночевали и с восходом солнца вновь тронулись в путь. Их зонтики
ярко белели, оживляя унылый горный пейзаж. Тут были только Голые скалы да
галечник; ничего не росло, кроме лишайника; кругом было абсолютно сухо. Так
могла.бы выглядеть поверхность Луны.
Они поднимались, пока не достигли первого снега, лежавшего в длинном
темном разломе на склоне горы. Они были в трех тысячах футов от вершины, как
раз под ледяной шапкой, венчающей Большой Арарат. Именно здесь теплый воздух
с долины превращался в пар, который украшал юру волшебным ореолом. Небо над
|
|
|
ними обрело светло-зеленый оттенок, его голубизна почти сошла на нет. Мисс
Лоуган было очень холодно.
Они наполнили свои бутылочки снегом и передали их на сохранение курду.
Позже мисс Лоуган пыталась снова вызвать в памяти уверенную осанку и
странную безмятежность на лице своей нанимательницы в начале спуска; оно
излучало удовлетворение, граничащее с самодовольством. Они прошли не более
нескольких сот ярдов -- проводник впереди, мисс Лоуган замыкающей, и
пересекали каменистую осыпь, что было скорей утомительно, нежели рискованно,
когда мисс Фергюссон споткнулась. Она упала вперед и вбок и, прежде чем курд
успел помешать ее продвижению, съехала ярдов на десять вниз по склону.
Первой реакцией мисс Лоуган было удивление, ибо ей почудилось, что мисс
Фергюссон потеряла опору на маленьком выступе сплошной скалы, не
представлявшем никакой опасности.
Когда они подошли к ней, она улыбалась, явно не расстроенная видом
крови. Мисс Лоуган не могла позволить курду перевязывать мисс Фергюссон; она
взяла лоскуты, оторванные им для этой цели от своей рубашки, но настояла на
том, чтобы он отвернулся. Через полчаса или около того они продолжили спуск;
мисс Фергюссон опиралась на руку проводника с непонятной беспечностью,
словно на прогулке по какомунибудь собору или зоологическому саду.
За остаток этого дня они преодолели небольшое расстояние, так как мисс
Фергюссон нуждалась в частом отдыхе. Мисс Лоуган прикинула, сколько еще
добираться до лошадей, и была удручена результатом оценки. К ночи они
достигли двух небольших пещер, которые мисс Фергюссон уподобила отпечаткам
Богова большого пальца. Курд, осторожно принюхиваясь, вступил в одну из них;
затем, убедившись, что она свободна от диких зверей, пригласил войти женщин.
Мисс Лоуган приготовила ложа и дала своей спутнице немного опиума;
проводник, сделав какие-то загадочные жесты, исчез. Он вернулся час спустя с
несколькими чахлыми кустиками, которые ему удалось выломать из скал. Он
развел костер; мисс Фергюссон легла, выпила воды и заснула.
Проснувшись, она заявила, что чувствует слабость; руки и ноги плохо
слушались ее. Она не ощущала ни прилива сил, ни голода. Этот день они
провели в пещере, надеясь, что к следующему утру состояние мисс Фергюссон
улучшится. Мисс Лоуган стала размышлять о переменах, происшедших с ее
нанимательницей по прибытии на гору. Целью их паломничества было вымолить
прощение для полковника Фергюссона. Однако до сих пор Аманда Фергюссон ни
разу не молилась; она словно все еще спорила со своим отцом; вместе с тем
Бог, чей образ создавался на основе ее речей, явно не походил на Бога,
который мог бы легко простить полковнику его упрямое нежелание узреть
истинный свет. Значит, мисс Фергюссон уверилась или, по меньшей мере,
склонилась к мнению, что душа ее отца уже погибла, что она отвергнута,
проклята? Этим ли все объясняется?
Вечером мисс Фергюссон попросила компаньонку покинуть пещеру, чтобы она
могла переговорить с курдом наедине. Необходимости в этом не было, ибо мисс
Лоуган не понимала ни слова из той турецкой, или русской, или курдской, или
какой там еще тарабарщины, которая служила ее спутникам средством общения;
однако она сделала, как ей было велено. Она постояла снаружи, глядя на
кремовую луну и боясь только, как бы в ее волосах не запуталась летучая
мышь.
-- Положите меня так, чтобы я могла видеть луну.-- Они подняли ее
осторожно, словно она была старухой, и перенесли поближе ко входу в
пещеру.-- Вы отправляйтесь завтра с рассветом. Вернетесь или нет, неважно.--
Мисс Лоуган кивнула. Она не спорила, потому что понимала бесперспективность
спора; не плакала, потому что за слезы ее отчитали бы.-- Я буду вспоминать
Святое Писание и предамся Божьей воле. На этой горе Божья воля явлена как
нигде. Я не знаю лучшего места, откуда Он мог бы взять меня к себе.
Этой ночью мисс Лоуган и курд дежурили около нее по очереди. Луна, уже
почти полная, заливала своим светом полпещеры, где лежала Аманда Фергюссон.
-- Отец захотел бы еще музыки в придачу,-- как-то заметила она. Мисс
Лоуган улыбнулась в ответ, и это рассердило ее компаньонку.-- Вы же не
можете знать, о чем я говорю.-- Мисс Лоуган согласилась вторично.
Стояла тишь. Было холодно и сухо; от кострища тянуло гарью.
-- Он считал, что картины должны двигаться. С огнями, музыкой и
патентованными печами. Он видел в этом будущее.-- Мисс Лоуган, осведомленная
немногим больше, чем прежде, ради безопасности хранила молчание.-- Но
будущее не в этом. Посмотрите на луну. Луне не нужны музыка и цветные огни.
Мисс Лоуган выиграла один маленький, последний спор -- скорее благодаря
активным действиям, чем при помощи слов,-- и обе бутылочки с талым снегом
были оставлены мисс Фергюссон. Она согласилась взять также пару лимонов. На
рассвете проводник и мисс Лоуган с пистолетом, перекочевавшим теперь на ее
пояс, отправились вниз по склону. Мисс Лоуган была настроена решительно, но
пока не знала, как лучше поступить. Она, например, подумала, что если
крестьяне из Аргури не хотели подниматься на гору до землетрясения, то
уцелевшие едва ли пожелают отправиться туда сейчас. Возможно, ей придется
искать помощи в более отдаленном селении.
Лошадей не было. Курд издал долгий горловой звук, принятый ею за
выражение досады. Дерево, к которому они их привязали, стояло на месте, но
лошади исчезли. Мисс Лоуган представила себе, какая паника охватила
животных, когда земля заходила под ними ходуном; наверное, они сорвались с
привязи и как бешеные помчались вниз с горы, волоча за собою путы. Позже,
бредя вслед за проводником к поселку Аргури, она додумалась и до другого
объяснения: лошадей могли украсть дружелюбные номады, встреченные ими в то
первое утро.
Монастырь Святого Иакова выглядел полностью разрушенным, и они миновали
его без остановки. Недалеко от развалин Аргури курд знаками попросил мисс
Лоуган подождать, пока он осмотрит поселок. Двадцать минут спустя он
вернулся, качая головой,-- все было ясно. Когда они обходили руины стороной,
мисс Лоуган не могла не заметить, что землетрясение погубило всех жителей,
оставив нетронутыми те самые виноградники, которые, если верить мисс
Фергюссон, и послужили орудием соблазна, навлекшего на людей кару.
Первого населенного пункта они достигли только через два дня. Это была
деревня среди холмов к юго-западу от горы; там курд привел ее в дом
священника-армянина, сносно говорившего по-французски. Она объяснила ему,
что нужно немедленно собрать отряд спасателей и вернуться на Большой Арарат.
Священник отвечал, что ее проводник, без сомнения, как раз занят сейчас
поиском людей, способных отправиться на выручку. Его поведение показалось
мисс Лоуган странноватым; видимо, он не совсем поверил ее рассказу о том,
что они одолели большую часть пути к вершине Массиса, о чьей неприступности
хорошо знали как крестьяне, так и святые.
Весь день она ждала возвращения курда, но так и не дождалась его; на
следующее же утро в ответ на ее расспросы ей сказали, что он покинул поселок
сразу же, как только вышел от священника. Мисс Лоуган была огорчена и
разгневана поступком этого Иуды, о чем и не преминула в сильных выражениях
сообщить приютившему ее армянину; священник кивнул и предложил помолиться за
мисс Фергюссон. Мисс Лоуган не стала возражать, хотя эффективность простой,
незамысловатой молитвы в краях, где приносят в жертву собственные зубы,
внушала ей серьезные сомнения.
Лишь несколько недель спустя, задыхаясь в каюте грязного пароходика,
идущего из Трапезунда, она припомнила, что в течение всего их совместного
путешествия курд был почтительным и аккуратным исполнителем указаний мисс
Фергюссон; к тому же для нее так и осталось неизвестным, что произошло между
ними в тот последний вечер в пещере. Возможно, мисс Фергюссон велела
доставить свою компаньонку в безопасное место, а затем покинуть ее.
Мисс Лоуган размышляла также и о падении мисс Фергюссон. Они пересекали
осыпь; там хватало коварных камней, и идти было трудно, но к тому моменту
спуск стал, безусловно, менее крутым, а ее спутница, несомненно, оступилась
на почти ровной гранитной площадке. Арарат -- магнитная гора, где не
работает компас, а на магнитной горе легко совершить неверное движение. Нет,
это тут ни при чем. Вопрос, которого она избегала, звучал так: не сама ли
мисс Фергюссон инициировала этот несчастный случай, дабы достичь или
подтвердить то, что она желала достичь или подтвердить. Когда они впервые
любовались горой в облачном нимбе, мисс Фергюссон сказала, что все можно
объяснить двумя способами, что оба они основаны на вере и что свобода воли
дана нам для того, чтобы мы могли выбирать между ними. Этой дилемме
предстояло занимать мысли мисс Лоуган в грядущие годы.
Три простые истории
I
Я был нормальным восемнадцатилетним: зачехленный, робкий, мало
повидавший и ехидный; отчаянно образованный, дружелюбно бестактный и не
отличающийся душевной тонкостью. По крайней мере, все прочие
восемнадцатилетние, мои знакомые, были такими, поэтому я считал, что со мной
все нормально. Я собирался поступать в университет и только что получил
место преподавателя в начальной школе. Если судить по прочитанной
литературе, мне были уготованы блестящие роли:
гувернера в старой каменной усадьбе, где павлины отдыхают на тисовых
изгородях и в заколоченной келье обнаруживаются белые как мел кости;
легковерного инженю в эксцентричном частном заведении на границе
Уэльса, битком набитом дюжими пьяницами и тайными развратниками.
Предполагалось, что меня поджидают бесшабашные девицы и невозмутимые слуги.
Вам знакома социальная мораль этой истории: меритократ (*) понемногу
заражается снобизмом.
_____________
(*)Меритократ -- человек, выдвинувшийся благодаря своим способностям.
У реальности оказалось меньше размаху. Один триместр я преподавал в
подготовительной школе не дальше полумили от дома и, вместо того чтобы
коротать ленивые часы с симпатичными детьми, чьи матери, надежно защищенные
шляпками, снисходительно улыбались бы и все же флиртовали со мной в теченье
бесконечного, сбрызнутого пыльцой дня спортивных состязаний, проводил время
с сыном местного букмекера (он одолжил мне свой велик; я его разбил) и
дочкой пригородного адвоката. Но полмили -- вполне приличный конец для мало
повидавшего; и в восемнадцать лет даже крохотные градации в средних слоях
общества волнуют и устрашают. Школа существовала с семьей в придачу; у семьи
был дом. Все здесь было другим и потому лучшим: горделивые латунные краны,
форма перил, подлинные работы маслом (у нас тоже имелась подлинная работа
маслом, но она была не такая подлинная), библиотека, которая по непонятной
причине казалась чем-то большим, нежели просто набитой книгами комнатой,
мебель, достаточно старая для того, чтобы в ней завелись древесные черви, и
беззаботное приятие унаследованных вещей. В холле висела ампутированная
лопасть весла; на ее черной поверхности были золотыми буквами выписаны имена
представляющей колледж восьмерки, каждого члена которой наградили подобным
трофеем в осиянные солнцем довоенные дни; эта штука казалась до
невозможности экзотической. В саду находилось бомбоубежище, которое
заставило бы моих домашних краснеть и подверглось бы энергичной маскировке
многолетней зимостойкой зеленью; однако здесь оно служило только предметом
слегка иронической гордости. Семья соответствовала дому. Отец был шпионом;
мать прежде была актрисой; сын носил воротнички с петлицами и двубортные
жилеты. Нужно ли добавлять еще что-нибудь? Прочти я к тому времени побольше
французских романов, я знал бы, чего мне ожидать; и, конечно, именно здесь я
впервые влюбился. Но это уж другая история или, по крайней мере, другая
глава.
Школу основал дед, и он до сих пор жил вместе со всеми. Хотя ему давно
перевалило за восемьдесят, он лишь в последнее время был отлучен от
преподавания каким-то моим товарным предшественником. Он мелькал то там, то
сям, слоняясь по дому в кремовой полотняной куртке, галстуке своего колледжа
-- "Гонвилл-энд-Киз", полагалось вам знать,-- и круглой плоской шапочке (у
нас такая шапочка никого бы не удивила, а здесь это был особый шик --
подобный головной убор мог означать, что вы любитель псовой охоты). Он искал
свой "класс", которого никогда не находил, и толковал о "лаборатории",
которая представляла собой всегонавсего удаленную от прочих помещений кухню
с бунзеновской горелкой и проточной водой. В теплые дни он усаживался
снаружи, у парадной двери, с переносным радиоприемником "Роберте" (целиком
деревянная коробка, как я заметил, обеспечивала лучшее звучание, нежели
пластмассовые или металлические корпуса обожаемых мною транзисторов) и
слушал репортажи о крикетных матчах. Звали его Лоренс Бизли.
Если не считать моего прадеда, человек этот был самым старым из всех,
кого я когда-либо видел. Его возраст и положение вызывали с моей стороны
обычную смесь почтительности, опаски и нахальства. Его дряхлость -- одежда,
заляпанная невесть в какую давнюю пору, слюни, свешивающиеся с подбородка,
как взбитый белок,-- порождала во мне естественную юношескую досаду на жизнь
и на неизбежные признаки ее заключительного этапа: чувство, которое легко
переходит в ненависть к носителю этих признаков. Дочь кормила его детскими
консервами, что опять-таки подтверждало для меня издевательский характер
существования и особую презренность этого человека. У меня появилась
привычка сообщать ему выдуманные результаты крикетных матчей. "Восемьдесят
четыре -- два, мистер Бизли",-- кричал я, проходя мимо старика, дремлющего
на солнышке под долговязой глицинией. "ВестИндия набрала семьсот девяносто
на трех воротах",-- заявлял я, доставив ему поднос с его детским обедом. Я
называл ему результаты матчей, которые никогда не были сыграны,
фантастические результаты, невозможные результаты. Он кивал в ответ, и я
ускользал, похихикивая,-- меня радовала моя мелкотравчатая жестокость и
сознанье того, что я вовсе не такой славный юноша, каким, наверное, ему
представляюсь.
За пятьдесят два года до нашего знакомства Лоренс Бизли был пассажиром
второго класса на совершавшем свой первый рейс "Титанике". Ему было тридцать
пять, он недавно оставил место учителяестественника в Далиджском колледже и
теперь пересекал Атлантику -- по крайней мере, согласно позднейшему
семейному преданию,-- обуреваемый противоречивыми чувствами, в погоне за
американской наследницей. Когда "Титаник" наткнулся на айсберг, Бизли спасся
в полупустой шлюпке No 13 и был подобран "Карпатией". В качестве сувенира
сей восьмидесятилетний счастливец держал у себя в комнате одеяло, на котором
было вышито название спасшего их корабля. Более скептически настроенные
члены семьи утверждали, что вышивка появилась на одеяле значительно позже
1912 года. Еще они тешили себя догадкой, что их предок бежал с "Титаника" в
женском платье. Разве имя Бизли не отсутствовало в первом списке спасенных и
разве не оказалось оно среди имен погибших в бюллетене, подводящем итоги
катастрофы? Не было ли это очевидным подтверждением гипотезы, что фальшивый
труп, который чудом обернулся живым счастливчиком, прибег к помощи панталон
и писклявого голоса, а после благополучной высадки в НьюЙорке украдкой
избавился от своего дамского наряда в туалете подземки?
Я с удовольствием поддерживал эту гипотезу, ибо она гармонировала с
моим взглядом на мир. Осенью того года мне предстояло повесить на зеркале в
своей тамошней комнате бумажку со строками: "Какой обман -- вся наша жизнь
земная. / Так раньше думал я -- теперь я это знаю" (*). Случай с Бизли
вписывался в общую картину: герой "Титаника" подделывал одеяла и был
обманщиком-трансвеститом; а потому сколь же уместно и справедливо с моей
стороны потчевать его фальшивыми результатами крикетных матчей. А по
большому счету так: ученые утверждали, будто жизнь есть выживание самых
приспособленных; разве случившееся с Бизли не доказывало, что "самые
приспособленные" суть просто-напросто самые хитрые? Герои, крепкие люди
йоменских добродетелей, лучшие представители рода, даже капитан (особенно
капитан!) -- все отправились на дно вместе с кораблем; в то время как трусы,
паникеры, обманщики нашли способ улизнуть в спасательной шлюпке. Разве не
было это убедительным подтверждением того, что генетический фонд
человечества постоянно беднеет, что дурная кровь забивает добрую?
__________
(*) Слегка измененная автоэпитафия Джона Гея (1685- 1732) (перев. С.
Маршака).
В своей книге "Гибель "Титаника" Лоренс Бизли не упоминал о женском
платье. Представители американского издательства "Хоутон Миффлин" поселили
|
|
|
