Теория «мировых систем» и политическая география

Занимаясь политическими причинами социально-территориального неравенства и придя в этой связи к

проблеме интернационализации производства и капитала, поли-тико-географы начали изучать взаимосвязи между глобальным и национальным масштабом в политике. Одним из главных результатов на этом направлении стала политико-географическая интерпретация теории «мировых систем», предложенной американским историком и экономистом И. Валлерстайном и основывающейся на теории «длинных волн» русского экономиста Н. Д. Кондратьева [Wallerstein, 1979; Taylor, 1993].

В соответствии с этой теорией уже к XVI в. сформировалась единая капиталистическая экономика, под влиянием которой развивались отдельные страны. В ней Валлерстайн выделил три главных элемента: (1) единый мировой рынок, (2) наличие по крайней мере нескольких экономически мощных стран, ни одна из которых не могла его политически контролировать в одиночку. Формирование мирового рынка стало возможным именно благодаря конкуренции товаров множества стран', (3) трехзвенная иерархическая структура: ядро – полупериферия – периферия. Она обеспечивает, с одной стороны, господство стран «ядра» над странами «периферии», с другой – гибкость всей конструкции за счет среднего звена, амортизирующего противостояние между «ядром» и «периферией», комбинирующего в себе признаки того и другого. В периоды структурной перестройки мирового хозяйства и связанной с ней перекройки политической карты мира изменения происходят именно за счет «полупериферии»: одни, принадлежащие к этой категории страны, переходят на верхнюю ступень их иерархии, другие, наоборот, деградируют до состояния «периферии».

Пропорции между звеньями этой трехчленной структуры, характерной и для других социальных и территориальных систем, Валлерстайн проследил на разных фазах «длинных волн» Кондра-

тьева, что позволило выявить перемещение мирового «ядра». В период господства западноевропейских стран, охвативший прошлое столетие, центр тяжести мировой экономики сместился из Великобритании в Германию, а затем, в наступившем в XX в. периоде «глобальной цивилизации», – на восток США. Ныне мировое «ядро» «дрейфует» по направлению к Азиатско-тихоокеанскому региону, на запад США.

Теория Валлерстайна- Тейлора ввела в научный оборот идею о существовании структурных и исторических ограничений развития мировой экономики, препятствующих в пределах каждой фазы «длинных волн» преодолению обширной периферией своего зависимого статуса.

Эта теория прежде всего экономическая: отношения господства и подчинения в мировых системах основываются на территориальном разделении труда и специализации стран каждого из звеньев иерархии на производстве товаров определенной сложности и специфическом сочетании его факторов (в частности, цене рабочей силы).

Однако теория Валлерстайна-Тейлора справедливо получила высокую оценку и политико-географов, поскольку она:

• впервые органически связала все пространственные уровни политики: (1) глобальный, определяющий основные тенденции развития мирового хозяйства; (2) национально-государственный, или идеологический, опосредующий восприятие человеком действительности, осознание им реального мира, развивающегося по универсальным глобальным закономерностям, (3) локальный уровень непосредственного опыта человека, на котором он живет и работает;

• способствует теоретизации геополитики, делает ранее сугубо описательную категорию «политическая карта мира» научной;

• применима для всех уровней исследования, ибо трехзвенная пространственная структура, детально проанализированная Вал-лерстайном и его последователями, носит всеобщий характер.

Важный вывод из теории Валлерстайна-Тейлора – доказательство ошибочности взгляда на мировое развитие как на некую единую траекторию, которую рано или поздно должны пройти все страны и районы.

Распространение теории Валлерстайна-Тейлора среди географов устранило в политической географии крен в сторону исследо-

ваний на уровне отдельных стран, явно обозначившийся в 1970-е годы. Вдохновляющие перспективы открывает соединение теории «мировых систем» с концепцией географического места – диалектическая связка глобального и локального.

Джонстон и Тейлор предприняли попытку вписать в широкий контекст теории «мировых систем» электоральную географию и органически интегрировать ее в «новую» политическую географию. Вслед за многими политологами, социологами и философами Тейлор задается вопросом: почему демократические страны, где проводятся свободные выборы, ограничены почти исключительно мировым «ядром»? Почему в странах «полупериферии» и «периферии» режимы, законно избранные на основе свободного волеизъявления избирателей, если и приходят к власти, то, как правило, на короткий период, деградируя затем в авторитарные режимы или уступая им власть в результате переворотов? [Taylor, 1993].

Политико-географы и политологи пытаются отвечать на этот вопрос, рассчитывая корреляции критериев демократического режима (возможность соревновательности политических партий, высокая степень политической мобилизации ими населения, свобода действий для оппозиционных сил, стабильность) с экономическими и географическими переменными. Такие корреляции объяснили относительную ограниченность распространения демократических режимов лишь отчасти. В отдельных странах выявлялось несоответствие между сравнительно высоким уровнем социально-экономического развития и отсутствием свободы выражения политических взглядов. Тем не менее Тейлор утверждает, что в нынешних западных государствах реализованы основные принципы программы социал-демократов. Для нормального функционирования и обеспечения массовой поддержки государство перераспределяет между социальными группами значительную часть национального дохода. Естественно, продолжает Тейлор, большой эффект от этого может быть достигнут лишь в странах, находящихся на достаточно высоком уровне экономического развития, т.е. в странах мирового «ядра».

В странах «периферии» и «полупериферии», в условиях нехватки средств для активной социальной политики, соревнование политических партий в борьбе за власть – лишь один из путей ее завоевания и контроля, и часто единственной практической возможностью для удержания власти остается подавление и преследование политических противников или же проведение клиенте-

листской политики подкармливания определенных социальных или территориальных групп населения.

Концепция Тейлора, несомненно, интересна и полезна, но все же несколько преувеличивает значимость экономических факторов и недооценивает роль политико-культурных и исторических. В самом деле, на государственном строе сильнейшим образом сказываются различия между индивидуалистской и коллективистской культурами – наиболее общие различия, характеризующие дихотомию между демократическим Западом и авторитарным Югом и отчасти Востоком.

Характерные черты индивидуалистской культуры – упор на личную инициативу, убеждение в том, что каждый должен сам заботиться о своем благополучии и благосостоянии семьи, чувство независимости от общественных институтов, вера в право на собственное мнение и независимую частную жизнь, в превосходство и универсальность этих ценностей.

Напротив, коллективистская культура предполагает убеждение в том, что сила человека – в принадлежности к определенным социальным группам или организациям: родственным кланам, этносам, партиям и др., вера в справедливость господствующих в обществе взглядов и авторитетов лидеров, стоящих во главе этих групп, законность права группы на контроль над частной жизнью человека и его взглядами, в обмен на лояльность тех, кто обеспечивает ему свою опеку.

Естественно, индивидуалистская и коллективистская культуры обусловливают и отношение человека к власти и государству – к допустимости и пределам социального неравенства, способам завоевания и удержания власти, формам политической борьбы и т.д. Важные политико-культурные рубежи основываются на отношении людей к неопределенности и риску в жизни. У жителей западных стран сформирована готовность к постоянным изменениям в конъюнктуре, сочетающаяся с определенной терпимостью и верой в силу законов, ограничивающих столкновение интересов установленными рамками. В других регионах, в частности на Востоке, распространены убежденность в незыблемости и рациональности существующих порядков, меньшая готовность к изменениям и нетерпимость к инакомыслию.

Таким образом, очевидно, что глубинные черты общественного сознания определяют значимость и сущность выборов в представительные учреждения по крайней мере не в меньшей степени, чем экономические факторы.