Диоген лаэртский о Зеноне из Кития 6 глава

(6) Но ты спрашиваешь, чем кончился мой замы­сел уехать? Едва я выбрался из давящего города, от запаха дымящихся кухонь, которые, едва их зато­пят, изрыгают вместе с пылью все таившиеся в них ядовитые пары, как тотчас самочувствие мое изме­нилось. А как ты думаешь, сколько сил прибавилось.у меня, когда я добрался до виноградников? Выпу­щенный на пастбище, я накинулся на мой корм. Я снова нашел самого себя: не осталось слабости в не­надежном, замышлявшем дурное теле, я опять всей душой предался занятиям.

(7) Но место мало поможет в этом, если душа не '.будет принадлежать сама себе, — а она, если захочет, •найдет способ уединиться даже в гуще дел. Напро­тив, кто выбирает то ту, то эту местность в погоне за досугом, всюду найдет отвлеченья. Рассказывают, еще Сократ, когда кто-то жаловался на то, что не по­лучил пользы от путешествий, ответил: «И недаром: ведь ты путешествовал с тобою!» (8) Как хорошо бы­ло бы некоторым уехать подальше от себя! А не то они сами себя теребят, портят, пугают. Что пользы \ ^пересекать моря и менять города? Если хочешь бе- '•* жать от того, что не дает тебе покоя, другим должно 'быть не место а ты. Представь себе, что ты приехал 'в Афины, приехал на Родос; выбирай какую угодно страну; разве важно, какие в ней нравы? Ведь твои-то нравы — с тобою! (9) Ты считаешь богатства благом; стало быть, тебе будет мучительна бедность и — са­мое печальное! — бедность мнимая: ведь ты, хоть имеешь много, будешь воображать, будто тебе не

хватает ровно столько, на сколько превзошел тебя имеющий больше. Ты считаешь благом почести: так тебе будет плохо оттого, что такой-то стал консу­лом, а такой-то — даже во второй раз; ты будешь за­видовать всякому, чье имя чаще попадается в годо­вых списках. И честолюбие настолько лишит тебя разума, что при виде одного обогнавшего ты забу­дешь обо всех, кого оставил позади. (10) Ты счита­ешь смерть величайшим злом, хотя если есть в ней что-то плохое, так только одно: ее боятся раньше, чем она приходит. Тебя будут пугать не то что опас­ности, а подозрения, ты постоянно будешь мучиться пустыми страхами. Что пользы, если

Путь меж врагов позади, позади твердыни аргивян?

Даже мир даст тебе поводы бояться; однажды пав духом, ты и самой безопасности не будешь верить. Привыкшая к слепому страху, душа неспособна будет заботиться о собственном спасенье: она не избегает, а убегает, а опасности легче ударить нас сзади. (11) Са­мым тяжким злом ты считаешь потерю любимых, — а это так же глупо, как оплакивать листья, падающие с красивых и украшающих твой дом деревьев. На все, что тебе приятно, смотри так же, как смотришь на эти листья, покуда они зелены. Тот или этот день непре­менно отнимет у тебя того или этого; но и утрата тех, кого ты любишь, кого считаешь усладой своей жизни, не тягостней паденья листьев: снова родятся листья, снова появятся близкие, хоть прежние вновь и не ро­дятся. (12) «Вот именно, не прежние!» — Так и ты не будешь прежним! Всякий день, всякий час ты меня­ешься, — но что похищено у других, то явно, а украд­кой похищенного у нас мы не видим. Других у нас от­нимают, а самих себя мы теряем незаметно. Об этом ты не думаешь и не ищешь лекарства для ран, — на­против, ты сам сеешь причины для треволнений, на то надеясь, в этом отчаиваясь. Но разумный всегда примешивает к надеждам долю отчаянья, к отчая­нью — долю надежды.

(13) Чем может помочь странствие само по себе?

Оно не умерит страсти к наслажденьям, не обуздает алчности, не утишит гневливости, не отразит не­укротимого натиска любви, не избавит душу от дру­гих зол, не прояснит суждений, заблуждений не рассеет, — разве что па короткое время займет тебя новизной, как мальчика, который дивится невидан­ному. (14) В остальном же езда только усиливает не­постоянство духа, когда он нездоров, делает его еще легкомысленней и беспокойней. Те, кто жадно стре­мился в иные места, покидают их еще более жадно, перелетают как птицы, уезжают быстрей, чем приеха­ли. (15) Путешествие даст тебе узнать другие племена, покажет горы необычайных очертаний, нехоженые пространства равнин, орошенные неиссякаемыми водами долины или, если ты понаблюдаешь, природу какой-нибудь реки, которая либо набухает от летнего паводка, как 11нл; либо, как Тигр, скрывается из виду, а потом, такая же полноводная, появляется из тайни­ков, через которые текла; либо, как Меандр — предмет упражнений и игры для всех поэтов, — вьется часты­ми излучинами, близко подступает к собственному руслу и опять поворачивает, не успевши влиться в се­бя самое. Но путешествие не сделает тебя ни лучше, ни здоровее.

(16) В ученых занятиях, в общении с чиноначаль-никами мудрости должны мы проводить время, что­бы усвоить исследованное, исследовать неоткрытое. Так нуждающаяся в искуплении душа отпускается на свободу из жалкого рабства. А пока ты не знаешь, от чего бежать, к чему стремиться, что необходимо, что не нужно, что справедливо и что честно, будешь ты не путешествовать, а блуждать. (17) Никакой пользы не даст тебе эта езда: ты ведь будешь путеше­ствовать вместе со своими страстями, и твои беды от тебя не отстанут. Если бы только не отстали! Тогда они были бы еще далеко: а так они не с тобою, а в те­бе и, значит, везде будут томить тебя и мучить одина­ковыми неприятностями. Больному следует искать не новых мест, а лекарства. (18) Человек сломал бед­ро, подвернул сустав: не в повозку и не на корабль должен он садиться, но позвать врача, чтобы тот

срастил сломанную кость, вправил вывих. Так не­ужели, по-твоему, можно вылечить переменою мест душу, сломанную и вывихнутую во многих местах? Слишком силен этот недуг, чтобы лечить его прогул­ками в носилках. (19) Путешествие никого не сдела­ет ни врачом, ни оратором; местность не учит ника­кому искусству; так неужели мудрости, которая пре­выше всего, можно набраться по дороге? Поверь мне, нет дороги, которая уведет тебя прочь от влече­нии, от гнева, от страха, — а будь такая дорога, весь род человеческий пустился бы по ней сомкнутым строем.

Все эти недуги будут томить тебя и иссушать в странствиях по морям и по суше, пока ты будешь носить в себе их причины. (20) Ты удивляешься, что бегство тебе не помогло? Но все, от чего ты бежишь, с тобою. Значит, исправься сам! Сбрось с себя бремя, удерживай желания в неких пределах, выскобли из души всякую порчу! Если хочешь приятно путешест­вовать, вылечи твоего спутника! Будешь жить вместе со скупым и алчным — жадность пристанет к тебе; будешь общаться со спесивцем — к тебе перейдет чванство; в дружбе с палачом ты не избавишься от жестокости; возьми в товарищи развратника — рас­палится и твоя похоть. (21) Хочешь освободиться от пороков — сторонись порочных примеров. Скупец, развратитель, жестокий, коварный — все, что повре­дили бы тебе, будь они близко, — в тебе самом. Уйди от них к лучшим, живи с Катонами, с Лелием, с Тубе-роном, а если тебе по душе греки — побудь с Сокра­том, с Зеноном. Один научит тебя умереть, когда это необходимо, другой — раньше, чем будет необходи­мо. (22) Живи с Хрисиппом, с Посидонием. Они пе­редадут тебе знание божественного и человеческо­го, они прикажут быть деятельным и не только крас­но говорить, сыпля словами для удовольствия слушателей, но и закалять душу и быть твердыми против угроз. В этой бурной, как море, жизни есть одна пристань: презирать будущие превратности, стоять надежно и открыто, грудью встречать удары судьбы, не прячась и не виляя. (23) Природа произ-

 

вела нас на свет высокими душой и, подобно тому как одних животных она наделила свирепостью, других — хитростью, третьих — трусостью, так нам она дала дух славный и божественный, ищущий, как жить честнее, а не как безопасней, подобный все­ленной, — ибо с нею он состязается, за ней следует, насколько это возможно человеческому шагу. Он жаждет отличиться и верит, что его заметят и похва­лят. (24) Он — господин всего, он над всем и, значит, ничему не покоряется. Ничто не кажется ему ни тяж­ким, ни способным согнуть мужа.

Гибель и тягостный труд — ужасные видом обличья;

вовсе нет, если кто сможет посмотреть на них прямо и пробиться взглядом сквозь тьму. Многое, что но­чью представляется ужасным, день делает смехо­творным.

•• Гибель и тягостный труд — ужасные видом обличья.

Наш Вергилий сказал превосходно: они ужасны не на самом деле, а только видом, то есть кажутся та­кими, а казаться — не значит быть. (25) Так ли они, повторяю, страшны, как гласит молва? И скажи, Лу-цилий, молю: с чего мужу бояться труда, человеку — смерти?

Сколько раз попадались мне считающие невоз­можным все, чего сами они не могут, и говорящие, будто мы требуем больше, чем выдерживает челове­ческая природа. (26) Насколько же лучше я думаю о них! Ведь и они многое могут, да не хотят. А кому из тех, кто пытался, изменял успех? Разве, когда возь­мешься, все не оказывается легче? Мы не потому не осмеливаемся, что трудно, — трудно оттого, что мы не осмеливаемся. (27) Если вам нужен пример, возь­мите Сократа, старца необычайной выносливости, прошедшего через все невзгоды, но не побежденно­го ни бедностью, еще более гнетущей из-за домаш­него бремени, ни тяготами, которые он нес и на вой­не, и дома должен был сносить, — вспомни хоть его

жену с ее свирепым нравом и дерзким языком, хоть тупых к ученью детей, больше похожих на мать, чем на отца. И почти всю его жизнь была то война, то ти­рания, то свобода более жестокая, чем война и власть тиранов. (28) Двадцать семь лет шли битвы; закончились бои — государство предано было зло­вредности тридцати тиранов, большинство из кото­рых были ему врагами. И наконец — приговор по са­мым тяжким статьям: ему ставили в вину и святотат­ство, и развращение юношества, которое он, мол, натравливал на богов, на родителей, на государст­во; а после этого — темница и яд. Но все это на­столько не изменило его души, что он даже в лице не изменился. Вот удивительное и редкое свойство! А Сократ сохранил его до последнего часа: никто не видел его ни веселее, ни печальнее, — он был по­стоянно ровен среди постоянных преследований фортуны.

(29) Хочешь другой пример? Возьми того Катона, что жил недавно, которого фортуна гнала с еще боль­шей враждебностью и упорством. Во всем она стави­ла ему преграды, даже под самый конец не давала уме­реть, а он доказал, что мужественный может и жить, и умереть против воли фортуны. Вся его жизнь про­шла или в пору гражданских войн, или в ту, что была уже чревата гражданской войною. И о нем ничуть не меньше, чем о Сократе, можно сказать, что он жил под игом рабства, если только ты не считаешь Гнея Помпея, и Цезаря, и Красса сторонниками свободы. (30) Никто не видел, чтобы Катон менялся при всех переменах в государстве: он явил себя одинаковым во всем — в преторской должности и при провале на вы­борах, при обвиненье и в провинции, на сходке наро­да, в войсках, в смерти. Наконец, когда трепетало все государство, когда по одну сторону был Цезарь, под­держанный десятью легионами и таким же многочис­ленным прикрытием из иноземных племен, по дру­гую — Помпеи, который один стоил всех этих сил, когда эти склонялись к Цезарю, те — к Помпею, — один лишь Катон составлял партию приверженцев республики. (31) Если ты захочешь охватить в душе

картину того времени, то по одну сторону ты уви­дишь плебеев и чернь, готовую устроить переворот, по другую — оптиматов и всадническое сословие и все, что было в городе почтенного и отборного; а посреди осталось двое — Катон и республика. Ты удивился бы, увидав, что

Здесь и Атрид, и Приам, и Ахилл,, обоим ужасный,

ибо он обоих порицает, обоих разоружает. (32) Вот какой приговор выносит Катон обоим: «Если победит Цезарь, я умру; если Помпеи — отправлюсь в изгна-нье». Чего было ему бояться, если он сам себе — и по­бежденному, и победителю — назначил то, что мог бы назначить разгневанный противник? Он и погиб по собственному приговору. (33) Ты видишь, что люди могут переносить тяготы: через пустыни Африки он пешком провел свое войско. Видишь, что можно тер­петь и жажду: увлекая за собой по иссохшим холмам остатки побежденного войска, безо всякой поклажи, он выносил недостаток влаги, а когда случалась вода, пил последним. Видишь, что можно презреть и почет и бесчестье: в самый день своего провала он играл на площади собраний в мяч. Видишь, что можно не бо­яться могущества вышестоящих: он бросал вызов сра­зу и Цезарю, и Помпею, меж тем как остальные если и осмеливались задевать одного, то лишь в угоду дру­гому. Видишь, что можно презреть и смерть, и изгна-нье: он сам себе назначил и изгнанье, и смерть, а до того — войну.

(34) Значит, мы можем набраться довольно муже­ства, чтобы всему этому противостоять, — лишь бы нам захотелось высвободить шею из ярма. Прежде всего надо отвергнуть наслаждения: они ослабляют, изнеживают и многого требуют, — потому-то мно­гого приходится требовать от фортуны. Потом надо презреть богатства: они — залог рабства. Так отсту­пимся от золота, от серебра и всего, чем отягощены счастливые дома: свободы не добыть задаром. А если ты высоко ее ценишь, то все остальное придется це­нить ни во что. Будь здоров.

Письмо CV

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Я скажу, за чем тебе надобно следить, чтобы жить безопасней. А ты, полагаю, выслушаешь мои наставления так, словно я поучаю тебя, как сохра­нить здоровье на Ардеатинском поле! Посмотри сам, что подстрекает человека губить другого, — и ты увидишь надежду, зависть, ненависть, страх, пре­зренье. (2) Из всего названного самое легкое — это презренье: многие даже прятались в нем ради само­защиты. Кого презирают, того, конечно, топчут, но мимоходом. Никто не станет вредить презирае­мому усердно и с упорством. Даже в бою лежачего минуют, сражаются с тем, кто на ногах. (3) Для на­дежды ты не подашь бесчестным повода, если у тебя не будет ничего, способного распалить чужую бесче­стную алчность, ничего примечательного. Ведь жела­ют заполучить как раз примечательное и редкое, пусть оно и мало. Зависти ты избежишь, если не бу­дешь попадаться на глаза, не будешь похваляться сво­ими благами, научишься радоваться про себя. (4) Не­нависть порождается либо обидами, — но ее ты не навлечешь, если никого не будешь затрагивать, — либо родится беспричинно, — но от нес тебя убере­жет здравый смысл. Для многих ненависть бывала опасна: ведь иные вызывали ее, хотя и не имели вра­гов. Бояться тебя не будут, если твоя удачливость бу^ дет умеренной, а нрав кротким. Пусть же люди зна­ют, что тебя задеть не опасно и помириться с тобою можно наверняка и без труда. А если тебя боятся и до­ма, и вне его, и рабы, и свободные, — это тебе же са­мому плохо: ведь повредить под силу всякому. При­бавь еще одно: кого боятся, тот и сам боится, кто ужасен другим, тому неведома безопасность. (5) Ос­тается еще презренье; мера его — в твоей власти, ес­ли ты сам принял его на себя, если такова твоя воля, а не неизбежность. Избавиться от этой неприятнос­ти тебе помогут или свободные искусства, или друж­ба с людьми, имеющими власть и влияние у власть имущих. Впрочем, к ним нужно приближаться, но не

сближаться тесно, чтобы лекарство не обошлось нам дороже болезни.

(6) А самым полезным будет не суетиться и по­меньше разговаривать с другими, побольше с со­бою. Есть в беседе некая сладость, вкрадчивая и со­блазнительная, и она-то не иначе, чем любовь или опьянение, заставляет выдавать тайны. А кто услы­шит, тот не промолчит, кто не промолчит, тот скажет больше, чем слышал, да и о говорившем не умолчит. У всякого есть человек, которому доверяют столько же, сколько ему самому доверено. Пусть первый даже не даст воли своей болтливости, пусть довольству­ется одним слушателем, — их получится целый го­род, и то, что недавно было тайной, делается общим толком.

(7) Еще немалый залог безопасности — не посту­пать несправедливо. Кто над собою не властен, у тех жизнь полна смуты и тревоги, от которых они никог­да не свободны. Чем больше они навредят, тем боль­ше боятся; трепещут, сделав зло, и не могут ничего другого делать, удерживаемые совестью, принуждаю­щей их держать перед нею ответ. Кто ждет наказанья, тот наказан, а кто заслужил его, тот ждет непременно. (8) Когда совесть нечиста, можно остаться безнака­занным, а уверенным нельзя. Даже непойманный ду­мает, что его вот-вот поймают, он ворочается во сне, и, едва заговорят о каком-нибудь злодействе, вспо­минает о своем: оно кажется ему плохо скрытым, плохо запрятанным. Преступник может удачно схо­рониться, но полагаться на свою удачу не может. Будь здоров.

Письмо CVI

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Я не так скоро отвечаю на твои письма не пото­му, что так уж обременен делами: этих оправданий можешь не слушать, ведь свободен и я, и все, — если мы только пожелаем. Дела за нами не гонятся, — люди сами держатся за них и считают занятость признаком счастья. Так почему же я сразу не написал тебе? То, о чем

ты спрашивал, составляет часть моего труда. (2) Ведь ты знаешь, что я в нем хочу охватить всю нравственную философию и объяснить все относящиеся к ней во­просы. Вот я и колебался, отложить ли мне тебя или рассмотреть твое дело прежде, чем до него в своем месте дойдет очередь; и мне показалось, что человеч­нее будет не задерживать пришедшего из такой дали. (3) Потому я и этот предмет изыму из ряда связанных с ним и, если будет еще что-нибудь подобное, пошлю тебе по своей воле, без просьбы. Ты спросишь, что я имею в виду. — Все, о чем скорей приятно, чем полез­но, знать; вроде того, про что ты задаешь вопросы: те­лесно ли благо?

(4) Благо приносит пользу, то есть действует; а что действует, то телесно. Благо движет душу, в некото­ром роде лепит ее и удерживает, — а все это свойства тела. Телесные блага сами телесны, — а значит, и ду­шевные блага тоже, потому что и душа есть тело. (5) Бла­го человека не может не быть телом, потому что он сам телесен. Я солгу, если не признаю, что все питаю­щее тело или поддерживающее либо восстанавлива­ющее его здоровье — телесно; значит, и благо челове­ка есть тело. Я думаю, ты не сомневаешься, что страс­ти — такие, как гнев, любовь, грусть, — суть тела (мне хочется присовокупить и то, о чем ты не спрашива­ешь); а если сомневаешься, погляди, меняемся ли мы от них в лице, хмурим ли лоб и распускаем ли мор­щины, краснеем ли и чувствуем ли, как кровь отлива­ет от щек. Что же, по-твоему, может оставить столь явные телесные признаки, кроме тела? (6) А если страсти суть тела, то и душевные недуги тоже, — та­кие, как скупость, жестокость, все закоренелые и уже неисправимые пороки; а значит, и злоба со всеми ее разновидностями — коварством, завистью, спесью — тоже; (7) а значит, и блага тоже, во-первых, потому что они противоположны порокам и, во-вторых, по­тому что явят тебе те же приметы. Неужели ты не ви­дел, какую силу придает взгляду храбрость? какую ос­троту — разумность? какую кротость и покой — бла-гочестье? какую безмятежность — веселье? какую непреклонность — строгость? какую невозмути-

мость — правдивость? Значит, все это — тела; от них меняется и цвет кожи, и состоянье тела, над которым они и властвуют. Все названные мною добродетели суть блага, как и всё, что они дают. (8) Как усомниться вот в чем: все, что может к чему-либо прикоснуться, есть тело?

Тело лишь может касаться и тела лишь можно кос­нуться — так сказал Лукреций. А от всего названного мною наше тело не менялось бы, если бы не испытало прикосновений; значит, все это телесно. (9) Опять-таки, все, в чем достаточно силы, чтобы толкать впе­ред, принуждать, удерживать, приказывать, есть тело. Но разве страх не удерживает? Разве дерзость не толка­ет вперед? Разве храбрость не придает сил и не движет нами? воздержность не обуздывает и не отзывает вспять? радость не поднимает? грусть не давит? (10) На­конец, что бы мы ни делали, мы поступаем так по ве­ленью либо злонравия, либо добродетели; а что пове­левает телом, то и само есть тело, что дает телу силы, то тоже тело. Благо человека есть и благо его тела; зна­чит, оно телесно.

(11) Ну что ж, в чем ты хотел, в том я тебе угодил; а сейчас я скажу себе, что ты скажешь на это (я воочию вижу тебя): мы играем в разбойники; тратим время на ненужные тонкости, от которых становятся не лучше, а только ученее. (12) Мудрость и яснее, и проще, для благомыслия довольно прочесть немного. Но и фило­софию, как все остальное, мы загромождаем ненуж-ностями. В чтении, как и во всем, мы страдаем неуме­ренностью; и учимся для школы, а не для жизни. Будь здоров.

Письмо CVII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Где твоя разумность? где тонкое уменье разби­раться во всем? где величье? Такой пустяк так тебя мучит? Рабы сочли твою занятость благоприятной для побега! Обманули бы тебя друзья (пусть они но­сят это имя, которое дает им наш Эпикур, и зовутся так, чтобы им было особенно стыдно не быть друзь-

ями на деле); а тебя покинули люди, на которых ты даром тратил труды, которые считали, что ты и дру­гим в тягость. (2) Тут нет ничего необычного, ниче­го неожиданного. Сердиться на все эти вещи так же смешно, как жаловаться, что на улице тебя обрызга­ли, а в грязи ты испачкался. В жизни все — как в бане, в толчее, на дороге: одно брошено в тебя нарочно, другое попадает случайно. Жизнь вещь грубая. Ты вышел в долгий путь, — значит, где-нибудь и по­скользнешься, и получишь пинок, и упадешь, и уста­нешь, и воскликнешь «умереть бы!» — и, стало быть, солжешь. Здесь ты расстанешься со спутником, тут похоронишь его, там — испугаешься. Через такие вот неприятности ты и должен измерить эту ухабис­тую дорогу. (3) Он желает смерти? Пусть приготовит душу ко всему, пусть знает, что явился в такое место, где гремит гром, где

Скорбь ютится и с ней грызущие сердце заботы, Бледные ликом живут болезни, унылая старость.

С ними и приходится проводить жизнь под одной кровлей. Бежать от них ты не можешь, презирать мо­жешь. А презришь ты их, если часто сумеешь предво­схитить мыслью будущее. (4) Всякий смелее подсту­пится к тому, к чему долго приучал себя, и будет стоек в тяготах, если думал о них заранее. А неподготовлен­ный, напротив, испугается пустяков. Вот и надо доби­ваться, чтобы для нас не было неожиданностей; а так как все кажется тяжелее из-за новизны, то благодаря непрестанному размышлению ты ни в какой беде не будешь новичком.

(5) «Рабы покинули меня!» — А другого они огра­били, обвинили, предали, затоптали, старались погу­бить ядом или доносом. То, о чем ты говоришь, слу­чалось со многими. Немало стрел, и самых разных, направлено в нас; одни уже вонзились, другие метко 'посланы и попадут непременно, третьи, хотя попа­дут в других, заденут и нас. (6) Так не будем дивиться тому, на что мы обречены от рожденья, на что нико­му нельзя сетовать, так как оно для всех одинаково.

Да, так я и говорю, — одинаково: ведь даже избежав­ший беды мог и не уйти от нее; равенство прав не в том, что все ими воспользуются, а в том, что они всем предоставлены. Прикажем душе быть спокой­ной и без жалоб заплатим налог, причитающийся со смертных.

(7) Зима приносит стужу — приходится мерзнуть; лето возвращает тепло — приходится страдать от жары; неустойчивость погоды грозит здоровью — приходится хворать. Где-нибудь встретится нам зверь, где-нибудь — человек, опасней любого зверя. Одно отнимет вода, другое — огонь. Изменить такой порядок вещей мы не в силах, — зато в силах обрес­ти величье духа, достойное мужа добра, и стойко пе­реносить все превратности случая, не споря с при­родой. (8) А природу переменами вносит порядок в то царство, которое ты видишь. За ненастьем сле­дует вёдро; после затишья на море встают волны; по очереди дуют ветры; ночь сменяется днем; одна часть неба поднимается, другая опускается; вечность состоит из противоположностей. (9) К этому закону и должен приспособиться наш дух, ему должен сле­довать, ему повиноваться; что бы ни случилось, пусть он считает, что иначе быть не могло, и не сме­ет бранить природу.

Лучше всего перетерпеть то, чего ты не можешь исправить, и, не ропща, сопутствовать Богу, по чьей воле все происходит. Плох солдат, который идет за полководцем со стоном. (10) Поэтому будем провор­но и без лени принимать приказы и неукоснительно продолжать прекраснейший труд, в который вплете­но все, что мы терпим. Будем обращаться к Юпитеру, чье кормило направляет эту громаду, с теми же слова­ми, что наш Клеанф в своих красноречивых стихах, которые позволил мне переложить на наш язык при­мер Цицерона, красноречивейшего мужа. Понравят­ся они тебе — будь доволен, не понравятся — знай, что я только следовал Цицеронову примеру.

(И)

', Властитель неба, мой отец, веди меня "4 Куда захочешь! Следую не мешкая,

На все готовый. А не захочу — тогда Со стонами идти придется грешному, Терпя все то, что претерпел бы праведным. Покорных рок ведет, влечет строптивого.

(12) Так и будем жить, так и будем говорить. Пусть рок найдет нас готовыми и не ведающими ле­ни! Таков великий дух, вручивший себя Богу. И на­оборот, ничтожен и лишен благородства тот, кто упираегся, кто плохо думает о порядке вещей в мире и хотел бы лучше исправить богов, чем себя. Будь здоров.

«УТЕШЕНИЯ К МАРЦИИ»

Скелет, который ты видишь у нас, мышцы и обтя­гивающая их кожа, лицо и послушные руки, равно как и все другие члены, которыми мы окружены, — это оковы духа и тьма. Они подавляют, затемняют, заражают дух, отклоняют его от истины и навязыва­ют ему ложь; с этим отягчающим его телом душе приходится вести настоящую борьбу. Consol. ad Marc., 24,4-

•***• >4^Ш^'' «О ДОСУГЕ» •.

Я спрашиваю: быть может, верно предположение, которое служит иным философам сильнейшим под­тверждением божественности природы человека и которое состоит в том, что души суть искорки, ото­рвавшиеся от высших святынь, упавшие и пристав­шие к чуждым им элементам. De otio, 32.

«О БЛАГОДЕЯНИЯХ»

В борьбе за существование животные, вооружен­ные зубами и когтями, кажутся сильнее человека, но природа одарила человека двумя свойствами, ко-

торые делают это слабое существо сильнейшим на свете разумом и обществом. De benef., IV, 18.

Общительность обеспечила человека господст­вом над зверями. Общительность дала ему, сыну земли, возможность вступить в чуждое ему царство природы и сделаться также владыкой морей... Она не дает случаю одолеть его, ибо ее можно призвать для противодействия случаю. Устрани общитель­ность — и ты разорвешь единство человеческого рода, на котором покоится жизнь человека. De benef., IV, 18.

Тот, кто думает, что рабство распространяется на всю личность, заблуждается: ее лучшая часть свобод-па от рабства. Только тело подчинено и принадле­жит господину, дух же сам себе господин... Только судьба тела и руках господина: его он покупает, его продает; то, что внутри человека, он не может при­своить себе с помощью торговой сделки. De benef., 11120.

Раб есть человек, равный по натуре другим лю­дям; в душе раба заложены те же начала гордости, че­сти, мужества, великодушия, какие дарованы и дру­гим человеческим существам, каково бы ни было их общественное положение. De benef.

«ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНЫЕ ВОПРОСЫ»

Все возникает из всего. Из воды воздух; из воздуха вода; огонь из воздуха; из огня воздух. Почему, следо­вательно, не возникать земле из воды и из земли во­де? Если земля может превращаться в другие элемен­ты, то она может превращаться и в воду, скорее всего именно в нее. Оба этих элемента родственны друг другу; оба тяжелы, оба плотны, оба оттеснены в низ­шую область мира... Почему ты не изумляешься при виде волны, которая надвигается после стольких волн, разбившихся о берег? Нет недостатка в том, что возвращается в самого себя. Все элементы подверже­ны взаимным возвращениям. Что погибает из одно­го, переходит в другое. И природа сохраняет образу-

Античность

ющие ее части в равновесии, словно боясь, чтобы при нарушении отношения частей не рухнул мир. Все находится во всем. Воздух не только переходит в огонь, но и не бывает никогда без огня. Изъемли из него теплоту: он застывает, становится неподвиж­ным и затвердевает. Воздух переходит во влагу, тем не менее не бывает без влаги. Земля превращается в воздух, в воду, но никогда не лишена ни воды, ни воздуха. И взаимопереход тем легче, что второй элемент, в какой надо переходить, уже смешан с пер­вым. Quaest. nat^Ill, 10.

Захочешь ли назвать Бога судьбой? Не ошибешь­ся: ведь от него все в мире зависит, он причина всех причин. Хочешь ли назвать его провидением? Верно будет сказано: ведь его мудростью все направляется, чтобы не было в мире беспорядка и все получало ра­зумный смысл и объяснение. Назовешь ли его при­родой? Не согрешишь против истины, ибо от него все рождается, его дыханием мы живем. Назовешь ли его миром? Не обманешься: ведь он и есть то целое, что ты видишь, совершенный во всех составляющих его частях, сам сохраняющий себя своей силой. Quaest. nat^ II, 45.

Закон судьбы совершает свое право... ничья моль­ба его не трогает, ни страдания не сломят его, ни ми­лость. Он идет своим невозвратным путем, предна­чертанное вытекает из судьбы. Подобно тому как во­да быстрых потоков не бежит вспять и не медлит, ибо следующие воды стремят более ранние, так по­винуется цепь событий вечному вращению судьбы, а первый ее закон — соблюдать решение. Quaest. nat^ 11,35.

⇐ Предыдущая42434445464748495051Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: