Диоген лаэртский о Зеноне из Кития 11 глава

Античность

лю, а также посредством зубов. Если же у нее где-ни­будь есть язва, то, так как грязную рану трудно ле­чить, а чистую легко, она мягко слизывает образую­щийся гной. И изречение Гиппократа она отлично соблюдает: так как лечением для [раненой] ноги слу­жит неподвижность, то в случае раны на ноге она поднимает ее и, насколько возможно, заботится, что­бы ее не потревожить. Если же ее беспокоят вредные соки, она ест траву и, выплевывая вместе с ней вред­ное, выздоравливает. Если таковым оказалось это животное, на котором мы остановили ради примера свое рассуждение, а именно: выбирающим себе под­ходящее, избегающим вызывающее тягости, облада­ющим искусством доставлять себе это подходящее, воспринимающим и облегчающим свои ощущения и не лишенным добродетели — на чем покоится со­вершенство внутреннего разума, — то вследствие этого собака может явиться совершенной. Отсюда, кажется мне, некоторые из занимающихся филосо­фией и почтили себя прозвищем собаки. Что касает-⁴ ся до внешнего разума (искусства речи), то пока не представляется необходимым производить о нем изыскание, ибо от него, как противоречащего до­стижению добродетели, отказывались и некоторые из догматиков, вследствие чего во все время учения хранили молчание; и, кроме того, предположим, что какой-нибудь человек будет нем, но никто из-за это­го не назовет его неразумным. Но, чтобы покончить и с этим положением, обратим прежде всего внима­ние на то, что животные, о которых идет речь, про­износят также и человеческие звуки, как, например, сороки и некоторые другие. Но, чтобы оставить и это, [заметим]: если мы не понимаем языка так на­зываемых неразумных животных, то все-таки не представляется невероятным, что они-то разговари­вают, а мы их не понимаем. Ведь мы не понимаем также, когда слышим чужой (варварский) язык, и он нам кажется однообразным. Мы слышим, что и соба­ки издают иные звуки, когда они защищаются от ко­го-нибудь, или тогда, когда они воют, или когда они подвергаются побоям, или когда они, ласкаясь, виля-

ют хвостом. И вообще, если кто-нибудь обратил бы на это внимание, то он нашел бы как у этого, так и у остальных животных большую разницу в голосе при различных обстоятельствах, так что в силу этого он, наверно, признал бы, что так называемые неразум­ные животные обладают и внешним разумом. Если же они не уступают людям ни остротой ощущений, ни внутренним разумом, ни, в довершение всего, внешним, то по отношению к представлениям они не менее нас достойны веры. Это положение воз­можно доказать, переводя одинаковым образом речь и на каждое из других неразумных животных. Кто бы, например, не сказал, что птицы отличаются ост­ротой ума и обладают выразительной речью, так как они знают не только настоящее, но и будущее и объ­ясняют его тем, кто может их понять, указывая это как другим образом, так и голосом?

Но, как я и раньше указал, я довел сравнение до излишества, достаточно, думаю, показав и раньше, что мы не можем ставитьнаши ощущения выше тех, которые возникают у неразумных животных. Поэто­му, если неразумные животные внушают не меньшее доверие, чем мы, в суждении о представлениях, а представления бывают различны, соответственно разнице среди животных, то я буду иметь возмож­ность сказать, каковым кажется мне каждый из под­лежащих предметов, но буду принужден, в силу вы­шесказанного, воздержаться от суждения, каков он по природе.

О пттм тропе

Итак, вот каков первый троп воздержания от суж­дения. Вторым называли мы тот, который возникает от разницы между людьми. Предположим, что кто-нибудь признает, что люди достойны большего дове­рия, чем неразумные животные; все-таки мы найдем [необходимость] воздержания, поскольку оно зави­сит и от разницы между нами. Ибо из двух вещей, как говорят, составлен человек, из души и тела, и по от­ношению к ним обоим мы различаемся друг от друга,

именно по отношению к телу внешним видом и при­сущими каждому организмами. По внешнему виду тело скифа различают от тела индийца, и эту разни­цу, как говорят, производит различное преобладание соков. В зависимости же от различного преоблада­ния соков возникают и различные представления, как мы установили и в первом рассуждении. Поэтому между людьми существует большая разница в том, ка­кие из внешних предметов они выбирают или избе­гают. Индийцы радуются одному, а наши соотечест­венники другому, а радоваться различному служит признаком того, что получаешь разные представле­ния от внешних предметов. По присущим же каждо­му организмам мы отличаемся так, что некоторые легче переваривают бычачье мясо, чем живущих вблизи скал рыбок, и получают расстройство желуд­ка от слабого лесбосского вина. А была, говорят, в Аттике старуха, принимавшая без ущерба для себя тридцать драхм цикуты, Лисида же принимала без­болезненно четыре драхмы опия макового сока. А Демофонт, стольник Александра, попав на солнце или в баню, мерз, а в тени согревался. Афинагор же, аргивянин, безболезненно переносил укусы скорпи­онов и фаланг, а так называемые псиллы не испыты­вают никакого вреда даже от укусов змей и аспидов, и уроженцы Египта, тснтириты, не ощущают вреда от крокодилов. Среди эфиопов те, которые живут на­против Мерой у реки Астапа, едят безопасно скорпи­онов, змей и тому подобное. Руфин Халкидский пил чемерицу, и от этого его не рвало и вообще не чисти­ло, но он принимал ее и переваривал, как какой-ни­будь из обычных напитков. Хрисерм же, принадле­жавший к школе врача Герофила, съев перцу, испы­тывал боли в желудке. Хирург Сотерих заболевал расстройством всякий раз, как ощущал запах сомовь­его жира. Аргивянин Андрон так мало страдал от жажды, что даже проезжал через безводную Ливию, не нуждаясь в питье. Цезарь Тиберий видел в темно­те. Аристотель упоминает про одного жителя Фасоса, которому казалось, что перед ним всегда идет какая-то человеческая фшура. Если после приведения этих

немногих примеров из тех, которые имеются у дог­матиков, ясно, что существует такая большая разница среди людей по отношению к телу, то естественно, что и по отношению к самой душе люди различают­ся между собою, ибо тело есть некий отпечаток души, как на это указывает и физиономическая мудрость. Главнейшим же доказательством разностороннего и безграничного различия в мыслительной способ­ности людей служит разногласие в учении догмати­ков как о прочих вещах, так особенно о том, что сле­дует выбирать и что отклонять. Поэтому надлежа­щим образом высказались об этом и поэты; Пиндар, например, говорит: «Радуют одного почести и венки иетроногих коней, других жизнь в многозлатных хо­ромах, а тот счастлив, направляясь в быстром кораб­ле через морскую пучину».

А Гомер говорит: «Люди несходны: те любят одно, а другие другое» (Одиссея, п. 14, ст. 228).

Но и трагедия полна подобными же мыслями, именно там говорится: «Если бы всем одно и то же казалось вместе прекрасным и мудрым, то не было бы среди людей враждующего спора» (Еврипид, Фи­никиянки, ст. 453), и в другом месте: «Изумительно, что одно и то же одним из смертных нравится, дру­гим ненавистно».

Следовательно, если выбор и отказ основываются на удовольствии и неудовольствии, а удовольствие и неудовольствие покоятся на ощущении и представ­лении, так как одно и то же одни выбирают, а другие избегают, то последовательным будет для нас заклю­чение, что одно и то же оказывает на людей не одина­ковое действие, потому что [иначе] они одинаково бы выбирали и отклоняли. Если же одно и то же произво­дит различное действие, смотря по различию между людьми, то, естественно, и из этого может вытекать воздержание от суждения; именно мы можем с веро­ятностью сказать, каковым соответственно каждому такому различию кажется каждый из внешних пред­метов, но, каков он в отношении к своей природе, мы указать не в состоянии. В самом деле, мы будем дове­рять либо всем людям, либо некоторым; если всем,

то мы будем как браться за невозможное, так и прини­мать противоположности; если же некоторым, то пусть нам скажут, с кем нам надо соглашаться. Плато-новец будет говорить, что с Платоном, эпикуреец — с Эпикуром и соответственно и прочие. И таким об­разом, враждуя между собою без определенного ре­шения, они снова приведут нас к воздержанию от суждения. Говорящий же, что следует соглашаться с большинством, допускаег известное ребячество, так как никто не может обойти всех людей и пересчитать, что нравится большинству, и можно допустить, что у некоторых народов, которых мы не знаем, то, что у нас встречается редко, присуще большинству, а то, что у нас случается с большинством, происходит ред­ко; поэтому, [может быть, у них] большинство, уку­шенное фалангой, не испытывает боли, а испытыва­ют ее немногие и редко. Точно так же обстоит дело и с присущими каждому организмами, о которых бы­ло сказано раньше. Поэтому и вследствие различия между людьми вытекает необходимость воздержания от суждения.

О ТРЕТЬЕМ ТРОПЕ

Кош же некоторые из догматиков, будучи само­любивыми, утверждают, что в суждении о вещах нуж­но давать предпочтение самим себе перед остальны­ми людьми, то мы, конечно, знаем, что их требование неуместно (ибо и они сами составляют часть этого противоречия; и если, отдавая себе предпочтение, они так судят о явлениях, то еще до начала суждения они принимают явление как обсужденное, перенося суждение на самих себя). Все же, сосредоточившись в своем суждении на одном человеке, как, например, на созданном их грезами мудреце, и желая прийти к воздержанию от суждения, мы обращаемся к треть­ему по порядку тропу. Мы разумели под ним тот, ко­торый основывается на разнице в ощущениях. Что и ощущения различаются между собою, это вполне ясно. Например, картины имеют углубления и возвы­шения на глаз, но не на ощупь. Мед некоторым ка-

жегся сладким на вкус, но неприятным на вид. Поэто­му невозможно сказать, сладок ли он действительно или неприятен. То же и относительно миро: оно лас­кает обоняние, но претит вкусу. Так как смола эвфор-бия тяжело действует на глаза и безвредна для других частей тела, то мы не будем в состоянии сказать, без­вредна ли она действительно для тела по присущей ей природе или вредна. Точно также и дождевая вода полезна для глаз, а дыхательное горло и легкие грубе­ют от нее так же, как от оливкового масла, смягчаю­щего, однако, верхний слой кожи. Далее, прикосно­вение ската к конечностям заставляет их цепенеть, а на другие члены оно действует безболезненно. По­этому нам нельзя будет говорить, каковой является по своей природе каждая из этих вещей, а можно только сказать, какой она каждый раз кажется. Мож­но привести и другие сходные примеры, и притом в большом количестве, но, чтобы не терять больше времени, чем позволяет тема, скажем следующее. Каждое из доступных нашему ощущению явлений производит на нас многообразное впечатление. Так, например, яблоко представляется гладким, благо­уханным, сладким и желтым. Поэтому неясно, имеет ли оно на самом деле только эти качества, или оно однокачественно и кажется разнообразным только в силу разнообразного устройства органов ощуще­ния, или имеет еще больше качеств, чем нам кажется, но некоторые из них не производят на нас впечатле­ния. Что оно одпокачсствснно, следует заключить из того, что мы раньше говорили о нище, принимаемой телами, о воде, принимаемой деревьями, и о воздухе, вдыхаемом во флейтах, свирелях и тому подобных инструментах. Ибо и яблоко может быть единооб­разным, но казаться разнообразным в зависимости от разнообразия органов, посредством которых про­исходит восприятие. Что же касается того, что ябло­ко может иметь больше качеств, чем нам кажется, то мы здесь рассуждаем так. Представим себе кого-нибудь, имеющего от рождения чувство осязания, за­паха и вкуса, но не слышащего и не видящего. Такой человек будет думать, что вообще нет ничего види-

мого или слышимого, а только существуют те три ро­да качеств, которые он может воспринять. Таким об­разом, допустимо, что и мы, имеющие только пять чувств, воспринимаем лишь те из качеств яблока, ко­торые мы способны воспринять. Возможно, однако, что существуют и другие качества, подлежащие дру­гим органам ощущения, которыми мы не обладаем, вследствие чего и не воспринимаем ощущаемого ими. Но природа, скажет кто-нибудь, соразмерила ощущение с ощущаемым. Но какая природа? — [так надо спросить], потому что у догматиков существует такой горячий и нерешенный спор о существовании ее самой по себе. Тот, кто судит по вопросу, есть ли природа, либо не будет, по мнению догматиков, вну­шать доверие, если он простой человек, либо, если он философ, будет сам частью разногласия и не судь­ей, а судимым. Но, однако, если допустимо, что ябло­ко обладает только теми качествами, которые, как ка­жется, мы можем воспринять, или еще большим ко­личеством качеств, или, наоборот, у него нет даже тех качеств, которые подлежат нашим чувствам, то нам будет неясно, каково же яблоко? То же рассуж­дение имеет силу и о других воспринимаемых чувст­вами предметах. Если же чувства не могут воспри­нять внешнего мира, то не может их воспринять и мышление, так что из этого рассуждения, по-види­мому, должно вытечь воздержание от суждения о внешнем мире.

О ЧЕТВЕРТОМ ТРОПЕ

Однако, чтобы объять своим рассуждением каж­дое отдельное чувство или чтобы, даже отвлекшись от чувств, иметь возможность достичь воздержания от суждения, обратимся к четвертому его тропу. Это так называемый троп об обстоятельствах, причем под обстоятельствами мы разумеем распределение состояний. Проявление этого тропа мы усматриваем в вопросе о естественном и противоестественном, бодрствовании и сне, в зависимости от возраста, от движения или покоя, от ненависти или любви,

I

от недоедания или сытости, от опьянения или трез­вости, от предшествующих состояний, от смелости или боязни, от огорчения или радости. Например, в состоянии естественном и неестественном пред­меты воспринимаются не одинаково: безумным и одержимым божеством кажется, что они слышат богов, а нам — нет. Равным образом они часто гово­рят, что воспринимают запах от смолы гуттаперче­вого дерева и розмарина или подобного тому и еще большего другого, в то время как мы этого не ощу­щаем. И одна и та же вода, если полить ее на воспа­ленные части тела, кажется кипятком, а для нас теп­лой. И одно и то же платье кажется лимонно-желтым тем, у кого глаза налиты кровью, а мне нет. И один и тот же мед мне кажется сладким, а страдающим жел­тухой горьким. Если же кто-нибудь скажет, что при­месь некоторых соков вызывает необычные пред­ставления от подлежащих предметов у людей, нахо­дящихся в противоестественном состоянии, то мы ответим: ведь и здоровые люди имеют перемешан­ные соки; поэтому возможно, что эти соки могут сде­лать так, что внешние предметы, будучи такими по природе, какими они кажутся людям, находящимся, как говорят, в так называемом неестественном состо­янии, все-таки кажутся иными здоровым. Придавать же одним из соков силу изменять внешние предметы, а другим нет, будет ложно. Точно так же здоровые люди находятся в соответствии с природой здоро­вых людей и в противоречии с природой больных, а больные — в противоречии с природой здоровых и в согласии с природой больных, так что и им надо доверять, как находящимся в известном отношении в каком-то естественном состоянии. В зависимости, далее, от сна и бодрствования рождаются различные представления, так что мы не получаем наяву тех же представлений, какие получаем во сне, и равным об­разом не получаем во сне тех представлений, какие имеем наяву. Поэтому бытие и небытие в этом случае возникает не просто, а в соотношении к чему-ни­будь, именно ко сну или бодрствованию. Естествен­но, следовательно, что мы видим во сне то, чего не су-

шествует наяву, но что не вовсе не существует: оно существует во сне точно так же, как действитель­ность существует наяву, даже если бы ее не было во сне. Что касается соотношений с возрастом, то один и тот же воздух кажется старикам холодным, а цвету­щему возрасту мягким, и одна и та же краска кажется глубоким старцам темной, а молодым достаточно яркой, и также один и тот же звук кажется иным глу­хим, а другим отчетливым. И в зависимости от выбо­ра и избегания люди тоже испытывают разные по­буждения, смотря по различию в возрасте. Детям, на­пример, мячи и обручи кажутся серьезным делом, взрослые выбирают иное, и другое старики. Из этого вытекает, что в зависимости от различного возраста проистекают и различные представления о предме­тах. И в зависимости от движения и покоя предметы кажутся неодинаковыми: именно то, что, стоя на мес­те, видим мы неподвижным, кажется движущимся, когда мы проплываем мимо. То же самое замечается и в зависимости от любви и ненависти: некоторые чувствуют чрезмерное отвращение от свиного мяса, другие считают особенно приятным. Отсюда и Ме­нандр говорит: «Каким он кажется на взгляд? С каких пор он сделался таким? Какое чудовище! Полное воз­держание от несправедливости делает нас и прекрас­ными».

А многие, имеющие уродливых возлюбленных, счи­тают их великими красавцами. Далее, в зависимости от голода и сытости одна и та же пища кажется особенно вкусной голодным и плохой сытым. В зависимости же от опьянения и трезвости то, что нам трезвым кажется позорным, мы будем считать отнюдь не по­зорным при опьянении. В зависимости от предшеству­ющих состояний одно и то же вино кажется кислым тем, кто. поел перед этим фиников или фиг, и слад­ким — поевшим ранее орехов или гороха, а предбан­ник согревает входящих с улицы, но холодит выходя­щих, если бы они в нем промедлили. В зависимости же от смелости и боязни одно и то же дело кажется опас­ным и страшным трусу и нисколько не ужасает более храброго. В зависимости же от радости и печали одни

и те же вещи кажутся неприятными огорченным и приятными радующимся. Итак, если существует такая несоразмерность в зависимости от состояний и в раз­ное время люди при этих состояниях делаются раз­личными, то, может быть, легко было бы сказать, каким кажется каждый из предметов каждому человеку, но не так-то легко сказать, каков он, потому что эта несораз­мерность неразрешима. Каждый, судящий по этому во­просу, либо сам находится в одном из вышеупомяну­тых состояний, либо вообще ни в каком. Но сказать, что он не находится вообще ни в каком состоянии, что он, например, не здоров и не болен, не находится ни в движении, ни в покое, не имеет никакого возраста и свободен и от всех других состояний, совершенно бес­смысленно. Если же он судит о видимых образах, нахо­дясь в каком-либо состоянии, то он сам будет частью разногласия и, кроме того, не безупречным судьей по вопросу о внележащих предметах, потому что он сму­щен теми состояниями, в которых находится. Поэтому ни бодрствующий не может сравнить представления спящих с представлениями бодрствующих, ни здоро­вый — представления больных с представлениями здо­ровых. Мы ведь более доверяем вещам, находящимся налицо и действующим на нас в данную минуту, чем отсутствующим. Но и другим способом неразрешима несоразмерность в таких представлениях. А именно, предпочитающий одно представление другому или одно обстоятельство другому либо делает это без суж­дения и доказательства, либо рассуждая и доказывая. Но ни без них, [т. е. суждений и доказательств], так как тогда ему не будут доверять, ни с ними [он не может этого делать]. Ибо если он будет судить о представле­ниях, то во всяком случае будет судить при помощи способа суждения, [критерия]. Этот критерий он при­знает либо правильным, либо ложным. Если ложным, то он не будет внушать доверия. Если же он станет ут­верждать его правильность, то либо без доказательства, что этот критерий правилен, либо с доказательством. И если без доказательства, то он не будет внушать дове­рия; если же с доказательством, то непременно будет необходимо, чтобы и доказательство было правиль-

ным, так как [иначе] он не будет внушать доверия. Но признает ли он правильным доказательство, на­правленное к достоверности критерия, обсудив его или не обсудив? Если [он сделает это], не обсудив его, то он не будет внушать доверия; если же обсудив, то он скажет, очевидно, что судил его критерием, а для этого критерия мы будем спрашивать доказательство и для него [в свою очередь] критерий. Дело в том, что и доказательство всегда нуждается в критерии, чтобы быть твердым, а критерий в доказательстве, чтобы ка­заться правильным, и не может быть правильного до­казательства, если ему не предшествует правильный критерий, и правильного критерия не может быть без того, чтобы заранее быть уверенным в том, что он снабжен доказательством. И таким образом, и доказа­тельство и критерий попадают в заколдованный круг, в котором и то и другое оказывается недостоверным, ибо каждое, ожидая подтверждения через другое, ста­новится недостоверным подобно другому. Итак, если ни без доказательства и критерия, ни с ними никто не может предпочитать одно представление другому, то разные представления, возникающие в зависимости от разных состояний, не могут быть разрешимы, так что, насколько можно судить, и из этого тропа выте­кает воздержание от суждения о природе внешних чувств.

О ПЯТОМ ТРОПЕ

Пятый троп говорит о зависимости от положений, расстояний и мест, в зависимости от каждого из этого одни и те же предметы кажутся различными; напри­мер, одна и та же колоннада, если глядеть на нее с двух концов, кажется суживающейся, а если глядеть с сере­дины, — повсюду ровной; один и тот же корабль ка­жется издали маленьким и неподвижным, а вблизи большим и движущимся; одна и та же башня издали кажется круглой, вблизи же четырехугольной. Так бы­вает в зависимости от расстояний; в зависимости же от мест пламя светильника кажется тусклым на солн­це и ярким в темноте; одно и то же весло кажется пре-

Из-

ломленным в воде и прямым на суше, и яйцо, нахо­дясь в птице, — мягким, на воздухе же — твердым, и моча рыси, находясь в животном, кажется влажной, а на воздухе — твердой, и коралл — мягким в море и твердым на воздухе, и звук кажется иным, возникая в свирели, и иным — во флейте, и иным — просто на воздухе. И в зависимости от положений одна и та же картина, отклоненная назад, кажется гладкой, а на­клоненная вперед — имеющей углубления и выступы. Шеи голубей кажутся различного цвета в зависимос­ти от различных наклонов. Итак, если всякое явление созерцается в известном условии, на известном рас­стоянии и в известном положении, каждое из кото­рых, как мы показали, производит большое измене­ние в представлениях, то мы будем вынуждены и че­рез этот трои прийти к воздержанию от суждения, ибо желающий предпочитать одни представления другим будет пробовать невозможное. В самом деле, если он выскажется просто и без доказательства, то не будет внушать доверия; если же он захочет вос­пользоваться доказательством, то, называя его лож­ным, уничтожит сам себя; если же он назовет его пра­вильным, то с него потребуют доказательства, чт о оно правильно, а это доказательство в свою очередь по­требует другого, потому что и оно должно быть пра­вильным, и так до бесконечности. Устанавливая же бесконечные доказательства, нельзя будет предпочи­тать одно представление другому. Если же никто не будет в состоянии, ни с доказательством, ни без дока­зательства, разобраться в упомянутых выше представ­лениях, то отсюда вытекает воздержа! ше от суждения; ибо мы можем, пожалуй, сказать, какою нам кажется каждая вещь в связи с тем или иным положением, или с тем или иным расстоянием, или при том или ином условии; какова же она по природе, в силу вы­шесказанного, мы показать не в состоянии.

О ШЕСТОМ ТРОПЕ

Шестой троп находится в зависимости от приме­сей; по нему мы заключаем, что, если из подлежащих

предметов ни один не воспринимается нами обо­собленно, но вместе с каким-нибудь другим, то воз­можно, пожалуй, сказать, каковой является смесь из внележащего предмета и из того, вместе с чем она рассматривается, но нам нельзя было бы сказать, ка­ковым является в чистом виде внележащий предмет. А что ничего из внешних предметов не воспринима­ется обособленно, но непременно вместе с чем-ни­будь и что в зависимости от этого последнего оно созерцается иным, это, думаю я, вполне ясно. По крайней мере, наша собственная краска иначе пред­ставляется в горячем воздухе, иначе в холодном, и мы не могли бы сказать, какова наша краска по при­роде, а только то, какой она созерцается нами вмес­те с каждой из этих примесей. И один и тот же звук кажется иным в соединении с редким воздухом и иным в соединении с густым, и ароматы опьяняют в бане и на солнце гораздо более, чем на холодном воздухе, и тело, окруженное водой, весит легко, а ок­руженное воздухом — тяжело. Далее, не говоря уже о внешней примеси, наши глаза имеют в себе обо­лочку и влагу. Так как без них нельзя созерцать види­мого, то оно не может быть воспринято точно: мы воспринимаем смесь, и потому страдающие желту­хой видят все желтым, а имеющие кровоизлияние в глазах — кроваво-красным. И если один и тот же звук кажется различным в широко открытых местах и различным в узких и извилистых, различным на чистом воздухе и различным в испорченном, то ве­роятно, что мы не воспринимаем звука безошибоч­но; ведь наши уши обладают изогнутыми и узкими отверстиями и загрязнены выделениями, идущими, как говорят, от головы. Мало того, так как материя находится и в ноздрях, и во вкусовых центрах, то вместе с нею, а не в чистом виде мы воспринима­ем и подлежащее вкусу и запаху. Таким образом, в силу примесей наши чувства не воспринимают точной сущности внешних предметов. Но не вос­принимает их также и разум, главным образом пото­му, что ошибаются его руководители — чувства; кро­ме того, может быть, и сам он производит какую-ни-

будь присущую ему примесь к тому, что ему сообща­ют чувства. Ибо в каждом из тех мест, где, по мнению догматиков, находится руководящее начало, мы со­зерцаем существование известных соков, — захочет ли кто поместить это начало в области мозга, или сердца, или какой-либо другой части живого суще­ства. Значит, и на основании этого тропа мы видим, что, не будучи в состоянии ничего сказать о природе внешних предметов, мы принуждены воздержаться от суждения.

О СЕДЬМОМ ТРОПЕ

Седьмым тропом мы обозначали тот, который ка­сается отношений величины и способа устройства подлежащих предметов, причем под устройством мы понимаем вообще [способ] составления. Ясно, что и на основании этого тропа мы принуждены воздержаться от суждения о природе вещей. Напри­мер, оскребки рога козы, созерцаемые просто и без составления, кажутся белыми, а сложенные с соста­вом рога являются черными. Точно так же и опилки серебра сами по себе кажутся черными, в сложении же с целым они представляются белыми. Части тэна-рийского камня, будучи отшлифованы, кажутся бе­лыми, а в сложении с полной совокупностью — жел­тыми. И песчинки, отделенные друг от друга, кажут­ся жесткими, собранные же в кучу, они производят мягкое ощущение. И чемерица, если принимать ее тонко растертой и вспененной, производит удушье, но этого не происходит, если она грубо размолота. Вино, употребленное в меру, укрепляет нас, а выпи­тое с излишком расслабляет тело. Подобно тому и пища оказывает различное действие, смотря по отношению величины: часто, по крайней мере при­нятая в слишком большом количестве, она разруша­ет тело несварением и холерическим состоянием. Таким образом, мы и здесь сможем сказать, каковой является маленькая часть рога и каковым он являет­ся, составленный из многих тонких частей; и како­вым является раздробленное на части серебро, и ка-

ковым является оно, составленное из многих дроб­ных частей; и каковым является крошечный кусочек тэнарийского камня, и каковым является он, состав­ленный из многих маленьких кусков; и, говоря о пе­счинках, чемерице, о вине и о пище, мы можем раз­бирать только соотношение их с чем-нибудь, но ни­коим образом не природу вещей самое по себе вследствие происходящей в зависимости от состав­лений неодинаковости представлений. Вообще ка­жется, что и полезное делается вредным в зависимо­сти от неумеренного но отношению к величине упо­требления, и то, что кажется вредным, если его взять чрезмерно, не вредит в маленьких размерах. Сказан­ное более всего подтверждается наблюдаемым во врачебных средствах, где точное смешение простых лекарств делает состав полезным, малейшее же до­пущенное уклонение делает его не только бесполез­ным, но часто вреднейшим и ядовитым. Таким обра­зом, рассуждение о соотношениях величин и соста­вов разрушает действительность внешнего мира. Вследствие этого вероятно, что и этот троп может привести нас к воздержанию от суждения, так как мы не можем начистоту высказаться о природе внешних предметов.

О восьмом тюпе

Восьмой троп говорит об отношении к чему-ни­будь; на основании его мы заключаем, что раз все су­ществует по отношению к чему-нибудь, то мы удер­жимся говорить, каково оно обособленное и по своей природе. Но следует знать, что здесь и в других случа­ях мы употребляем слово «есть» вместо слова «являет­ся» (кажется); по внутреннему же смыслу мы говорим следующее: «является по отношению к чему-нибудь». Это же говорится в двояком смысле: во-первых, по от­ношению к судящему (ибо внешний предмет, подле­жащий суждению, «кажется» по отношению к судяще­му) и, во-вторых, по отношению к чему-либо созер­цаемому вместе, как, например, «правое» по отношению к «левому». Что все существует по отно-

шению к чему-нибудь, мы доказали уже и раньше, на­пример, касательно судящего мы говорили, что все «является» по отношению к данному животному, или данному человеку, или данному ощущению, или данному положению; касательно же созерцаемо­го вместе мы говорили, что все является по отноше­нию к данной примеси, данному способу, данному составу, определенной величине и определенному положению. Но и другим, отдельным от этого обра­зом можно заключить, что все существует по отноше­нию к чему-нибудь, а именно следующим тропом. От­личаются ли от вещей, имеющих отношение к чему-нибудь, вещи, существующие отлично от других, или нет? Если не отличаются, то, значит, и эти послед­ние существуют по отношению к чему-нибудь; если же отличаются, то все-таки вещи, существующие от­лично от других, находятся в отношении к чему-ни­будь, так как все различающееся считается таким по отношению к чему-нибудь, ибо это говорится в отно­шении к тому, от чего оно отличается. Также, по мне­нию догматиков, одни части бытия образуют высшие роды, другие — низшие виды, третьи — роды и виды; все же это существуег по отношению к чему-нибудь; все, таким образом, существует по отношению к че­му-нибудь. Кроме того, говорят догматики, из сущест­вующего часть вполне очевидна, другая неочевидна; видимое является указывающим; неочевидное же, на­оборот, указывается видимым, ибо видимое, по их мнению, есть лицо очевидного. Но «указывающее» и «указываемое» берется по отношению к чему-ни­будь. Сверх того, одни части существующего похожи, другие не похожи между собой, одни равны, другие не равны; и это существует по отношению к чему-ни­будь; все, таким образом, существует по отношению к чему-нибудь. И тот, кто говорит, что не все сущест­вует по отношению к чему-нибудь, подтверждает то, что все существует по отношению к чему-нибудь, ибо тем самым, что он нам противоречит, он указывает, что положение «все существует по отношению к че­му-нибудь» имеет отношение к нам, а не вообще. Да­лее, если мы указываем, что все существует по отно-

⇐ Предыдущая45464748495051525354Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: