 |
Отсутствует часть книги: Радищев - поэт-переводчик 17 глава
|
|
|
|
"1817". Тот же водяной знак и на восходящей к этому
тексту ранней копии П. П. Свиньина (РНБ. Ф. 679 П. П.
Свиньина. № 133). Но автограф из собрания Полторацкого
содержит два текстовых пласта. Если верхний дает нам
редакцию 1817 г., то нижний (сначала представлявший бе-
ловой автограф) - авторская копия более раннего текста.
Возможно, предположительно его можно отнести к 1814 г.
Приведем этот текст:
1 Ср. надпись на одном из ранних автографов (РНБ):
"Сочинена в 1817 осенью 1814 года", что, видимо, следу-
ет истолковывать как указание на начало и конец работы
над первой редакцией. Истоки замысла, возможно, уходят
и в более раннее время. Г. В. Ермакова-Битнер пишет:
"Первые черновые наброски "Дома сумасшедших", возможно,
относятся еще к началу 1810-х гг. 9 августа 1812 г. Ба-
тюшков пишет Дашкову: "Я и сам на днях отправляюсь в
Москву. Я увижу и Каченовского, и Мерзлякова, и
весь Парнас, весь сумасшедший дом кроме нашего милого,
доброго и любезного Василия Львовича"". И заключает:
"Это письмо Батюшкова свидетельствует о том, что уже в
1812г., по-видимому, существовали наброски поэмы Воей-
кова. И Каченовский, и Мерзляков попали в "Дом сумас-
шедших", в самый первый вариант, и Василий Львович Пуш-
кин сначала там находился, но потом на его место был
помещен Хвостов" (Поэты-сатирики конца XVIII - начала
XIX в. Л., 1959. С. 673). К сожалению, исследовательни-
ца, видимо, ошибочно истолковывает цитируемое ею пись-
мо: говорить на его основании о существовании какой-ли-
бо рукописи не приходится. Во-первых, никаких упомина-
ний о такой рукописи в переписке и других документах
окружения Воейкова не имеется (сам Воейков свидетельст-
вовал, что Вяземский в 1815 г. в Дерпте был первым чи-
|
|
|
тателем его сатиры; зачем Воейков стал бы долгие годы
прятать произведение, весь смысл которого заключался в
игре на скандальной актуальности текста?). Во-вторых,
перечень имен в письме Батюшкова не совпадает с сатирой
Воейкова: Мерзляков в ней упоминается, но не как житель
"желтого дома", а включение имени В. Л. Пушкина, как
это видно из анализа текста, вторично и, видимо, дати-
руется 1815 г. До и после этого эпизода его устойчиво
заменял граф Хвостов. Однако из этого письма следует,
что определение русского Парнаса как "сумасшедшего до-
ма" бытовало в литературном окружении Воейкова. В 1807
г. в "Послании моему старосте" Воейков сравнивал писа-
ние стихов с возможностью "в сумасшедший дом в жару
не залететь". Этот, видимо, принятый в дружеском
кругу образ стал зерном, из которого вырос замысел са-
тиры.
2 Цит. по копии РГБ. Ф. 53 (А. В. Висковатов). Ед.
хр. 6334. Л. 258-280. Аналогичная надпись имеется и на
ряде других списков, например: РНБ. Ф. 37 (Артемьев).
Ед. хр. 250.
I редакция. 1814-1817
Други милые, терпенье,
Расскажу вам чудный сон.
Не игра воображенья,
Не случайный призрак он.
Нет - то мщенью предыдущий
И страшащий с неба глас,
К покаянию зовущий
И пророческий для нас.
Ввечеру, простившись с вами,
В уголку сидел один
И Кутузова стихами
Я раскладывал камин,
Подбавлял из Глинки сору,
И твоих, о Мерзляков!
Из "Амура" по сю пору
Недочитанных стихов.
Дым от смеси этой едкой
Нос мне сажей закоптил
Но в награду крепко, крепко
И приятно усыпил.
Снилось мне, что в Петрограде
Чрез Обухов мост пешком
Перешед, спешил к ограде
И вступаю в желтый дом.
От любови сумасшедших
В список бегло я взглянул
И твоих проказ прошедших
Длинный ряд воспомянул,
О, Кокошкин! Долг романам
И тобою заплачен;
Но, сказав "прости" обманам,
Ты давно уж стал умен.
|
|
|
Ах! и я... Но сновиденье
Прежде други расскажу:
Во второе отделенье
Я тихохонько вхожу.
Тут - один желает трона,
А другой - владеть луной,
И портрет Наполеона
Намалеван, как живой.
Я поспешными шагами
Через залу перешел
И увидел над дверями
Очень четко: "Сей отдел
Прозаистам и поэтам,
Журналистам, авторам;
Не по чину, не по летам,
Здесь места по нумерам".
Двери настежь Надзиратель
Отворя, мне говорит:
Нумер первый - ваш приятель,
Каченовский здесь сидит
Букву Э на эшафоте
С торжеством и пеньем жжет,
Ум его всегда в работе -
По крюкам стихи поет,
То кавыки созерцает,
То обнюхивает гниль,
Духу роз предпочитает,
То сметает с книжиц пыль
И, в восторге восклицая,
Набивает ею рот:
"Сор славянский, пыль родная!
Слаще ты, чем мед и сот!"
Вот на розовой цепочке
Спичка Шаликов в слезах
Разрумяненный, в веночке
В яркопланжевых чулках.
Прижимая веник страстно,
Кличет Граций здешних мест
И, мяуча сладострастно,
Размазню без масла ест.
Нумер третий: на лежанке
Истый Глинка восседит,
Перед ним дух русский - в склянке
Нераскупорен стоит.
Книга кормчая отверста
И уста отворены,
Сложены десной два перста,
Очи вверх устремлены:
"О, Расин! Откуда слава!
Я тебя, дружок, поймал, -
Из российского Стоглава
Ты "Гафолию" украл.
Чувств возвышенных сиянье,
Выражений красота
В "Андромахе" - подражанье
"Погребению кота"!"
"Ты ль. Хвостов? - к нему вошедши,
Вскликнул я. - Тебе ль здесь быть?
Ты дурак - не сумасшедший,
Не с чего тебе сходить!" -
В Буало я смысл добавил,
Лафонтеня я убил,
Я Расиня обесславил, -
Быстро он проговорил.
И читать мне начал оду.
Я искусно улизнул
От мучителя, но в воду
Прямо из огня юркнул.
Здесь старик с лицом печальным
Букв славянских красоту,
Мажет золотом сусальным
Пресловутую фиту,
И на мебели повсюду
Коронованное кси,
Староверских книжиц груду
И в окладе ик и пси.
Том в сафьян переплетенный
Тредьяковского стихов
Я увидел изумленный
И узнал, что то Шишков.
Вот Сладковский восклицает:
"Се, се Россы, се сам Петр!
Се со всех сторон сияет
Молния из тучных недр!
И чрез Ворсклу при преправе
Градов на суше творец
С твердостью пошел ко славе
И поэме сей конец".
|
|
|
Вот - Жуковский в саван длинной
Скутан, лапочки крестом,
Ноги вытянув умильно,
Дразнит черта языком,
Видеть ведьму вображает
И глазком ей подмигнет,
И кадит, и отпевает,
И трезвонит, и ревет.
Вот Кутузов: он зубами
Бюст грызет Карамзина,
Пена с уст течет ручьями,
Кровью грудь обагрена.
Но напрасно мрамор гложет -
Только время тратит в том,
Он вредить ему не может
Ни зубами, ни пером.
Но Станевич в отдаленьи,
Увидав, что это я,
Возопил в остервененьи:
"Мир! Потомство!
За меня Злому критику отметите,
Мой из бронзы вылив лик.
Монумент соорудите;
Я заслугами велик!"
-Как! И ты бессмертьем льстишься?
О червяк! Отец червей! -
Я сказал, - и ты стремишься
К славе из норы своей?
И тогда как свет не знает
Точно где, в каких местах
Храбрый Игорь почивает,
Где Пожарского скрыт прах,
Где блистала Ниневия
И роскошный Вавилон,
Русь давно ль слывет Россия?
Кем наш север заселен?
"Двор читал мои творенья, -
Молвил он, - и государь
Должен в знак благоволенья..."
- Стой, дружок. Наш добрый царь
Дел без нас имеет кучу:
То мирит, смятенный мир,
От царей отводит тучу;
То дает соседям пир.
То с вельможами хлопочет,
То ссылает в ссылку зло,
А тебя и знать не хочет,
Посиди - тебе тепло.
Чудо! Под окном на ветке
Крошка Батюшков висит
В светлой, проволочной клетке;
В баночку с водой глядит,
И поет певец согласный:
"Тих, спокоен сверху вид,
Но спустись туда - ужасный
Крокодил на дне лежит".
Вот Грузинцев, и в короне,
И в сандалиях, как царь,
Горд в мишурном он хитоне,
Держит греческий букварь.
"Верно Ваше сочиненье", -
Скромно задал я вопрос.
- Нет, Софоклово творенье,-
Отвечал он, вздернув нос.
Я бежал без дальних споров.
- Вот еще, - сказали мне.
Я взглянул: Максим Невзоров
- - Углем пишет на стене: -
"Если б так, как на Вольтера,
Был на мой журнал расход,
Пострадала б горько вера:
Я вредней, чем Дидерот".
От досады и от смеху
Утомлен, я вон спешил,
Горькую прервав утеху,
Но смотритель доложил:
"Ради ль вы или не ради
Но указ уж получен,
Вам отсель нельзя ни пяди
|
|
|
И указ тотчас прочтен:
- Тот Воейков, что Делиля
Столь безбожно исказил,
Истерзать хотел Эмиля
И Виргилию грозил,
Должен быть как сумасбродный
В цепь посажен в желтый дом; -
Темя все обрить сегодня
И тереть почаще льдом".
Прочитав, я ужаснулся,
Хлад по жилам пробежал,
И, проснувшись, не очнулся
И не верил сам, что спал.
Други, вашего совету;
Без него я не решусь:
Не писать - не жить поэту,
А писать начать - боюсь.
Верхний слой автографа из собрания Полторацкого, ко-
торый образует редакцию 1817 г., отличается тем, что
все строфы снабжены номерами (арабские цифры), а в
текст внесены следующие изменения:
Други милые! Терпенье!
Нет - но мщенью предыдущий
И грядущий с неба глас,
Я в углу сидел один
Я растапливал камин
Недоконченных стихов
И в награду крепко, крепко
Перешед, спешу к ограде
Я тихонечко вхожу }
Я чинехонько вхожу } (оба варианта не зачеркнуты)
Тут портрет Наполеона
Прямо из огня нырнул
И в окладе икс и пси.
К редакциям 1814-1817 гг. следует отнести варианты,
извлекаемые из списков ИРЛИ, РНБ, РГБ, РГАЛИ и ГИМ
(первая цифра обозначает номер строфы, вторая - стиха):
1,4. Не паров скопленье он
4,5. О, Каверин, долг романам
Карамзин! О, долг романам
12,1. "Пушкин, ты? - к нему вошедши
16,6. Тихо в гроб к себе зовет
В ряде списков стихи 5-8 в строфе 19 и 1-4 в строфе
20 отсутствуют, зато после строфы 24 введены:
Слог мой сладок, как микстура
Мысли громки без ума,
Толстая моя фигура
Так приятна, как чума.
Строфа 16, посвященная Жуковскому, видимо, в наибо-
лее раннем тексте 1814 г. отсутствовала и появилась при
одной из промежуточных переработок (вернее всего, ее
следует связать с 1815-1816 гг. - арзамасскими пародия-
ми и полемикой вокруг баллады "Людмила"). В наиболее
ранних списках она, как правило, не встречается.
В списке РГАЛИ (Ф. 1346. On. 1. Ед. хр. 569) имеются
строфы, которые могут быть отнесены лишь к промежуточ-
ным редакциям 1815-1816 гг.:
Вот и Герман, весь в чернилах
Пишет план воздушный свой
И толкует, как в горнилах
Плавят золото с сурьмой.
И тогда же в исступленьи
Бросив свой мундир в камин,
Он хохочет в восхищеньи
И шагает как павлин
Но, узрев меня, несчастный
Сделал два раза прыжок
И запел он несогласно:
"Гибельный, жестокий рок!
Так иду на поле славы,
Но в карманах пустота;
О, гусары величавы!
Я их строев красота!"
Основания для датировки следующие: Герман Федор
(Фридрих) Иванович (1789-1852), сын известного геолога.
В 1815 (или 1816?) г. после смерти отца, испытывая де-
нежные затруднения, оставил Горное ведомство. По свиде-
тельству В. Штейнгеля, "когда генерал Эссен назначен
|
|
|
был военным губернатором в Оренбург, он взял его в адъ-
ютанты. По этому случаю Герман вступил в военную службу
и вскоре переведен был в лейб-гвардии гусарский полк"'.
Вступление Германа в гусары датируется 1817 г. Следова-
тельно, время создания строф - между 1815-1817 гг. Дру-
гих свидетельств о знакомстве Воейкова с Германом не
имеется.
Второй этап создания текста - редакция 1818-1822 гг.
- реконструируется нами на основании вычленения из бо-
лее поздних списков строф, бесспорно датируемых этими
годами.
II редакция. 1818-1822
Други милые! Терпенье!
Расскажу вам чудный сон.
Не игра воображенья,
Не случайный призрак он.
Нет - но мщенью предыдущий
И грозящий с неба глас
К покаянию зовущий
И пророческий для нас
Ввечеру, простившись с вами,
Я в углу сидел один
И Кутузова стихами
Я растапливал камин,
Подбавлял из Глинки copy
И твоих, о Мерзляков!
1 Колесников В. П. Записки несчастного, содержащие
путешествие в Сибирь по канату / Примеч. В. Штейнгеля.
СПб., 1914. С. 33. Ф. И. Герман - личность мало извест-
ная. По свидетельству Вигеля, отличался необыкновенным
умом, а декабрист Штейнгель говорит о благородстве его
характера. В "Северной пчеле" (1852. 8 июля. № 151. С.
602. Стб. 1) в некрологе читаем: "Ф. И. Герман был ода-
рен острым умом, необыкновенно счастливой памятью и
ревностно занимался литературой. Нам обещаны отрывки из
его сочинений". В 1823 г. по доносу был переведен в ар-
мию, что, вероятно, следует связать с общей волной реп-
рессий, задевших и оренбургский кружок.
Из "Амура" по ею пору
Недоконченных стихов.
Дым от смеси этой едкой
Нос мне сажей закоптил
И в награду крепко, крепко
И приятно усыпил.
Снилось мне, что в Петрограде
Чрез Обухов мост пешком
Перешед, спешу к ограде
И вступаю в желтый дом.
От любови сумасшедших
В список бегло я взглянул
И твоих проказ прошедших
Длинный список вспомянул,
Карамзин, Тит Ливии русский,
Ты, как Шаликов, стонал,
Щеголял, как шут французский.
Ах, кто молод не бывал?
Я и сам... но сновиденье
Прежде, други, расскажу.
Во второе отделенье
Бешеных глупцов вхожу.
"Берегитесь, здесь Наглицкой!
Нас вожатый упредил, -
Он укусит вас, не близко!.."
Я с боязнью отступил.
Пред безумцем на амвоне
Кавалерских связка лент,
Просьбица о пенсионе,
Святцы, список всех аренд,
Дач, лесов, земель казенных
И записка о долгах,
В размышленьях столь духовных
Изливал он яд в словах:
"Горе! Добрый царь на троне,
Вер терпимость, пыток нет!..
Ах, зачем не при Нероне
Я рожден на белый свет!
Благотворный бы составил
Инквизиции проект,
В масле бы варить заставил
Философов разных сект.
Заподжарив, так и съел бы
И родного я отца.
Что ми дасте? Я поддел бы
Вам небесного творца.
Я за деньги - христианин,
Я за орден - мартинист,
Я за землю - мусульманин,
За аренду - атеист!"
Други, признаюсь, из кельи,
Уши я зажав, бежал...
Рядом с ней на новосельи
Злунич бегло бормотал:
"Вижу бесов пред собою,
От ученья сгибнул свет,
Этой тьме Невтон виною
И безбожник Боссюэт.
Полный бешеной отваги
Доморощенный Омар
Книги драл, бросал тетради
В печку на пылавший жар.
Но кто сей скелет исчахший
Из чулана кажет нос? -
То за глупость пострадавший
Ханжецов... Чу, вздор понес!
1Вариант: "При себе бы сечь заставил
Философов разных сект".
2Вариант: "Я, как дьявол, ненавижу
Бога, ближних и царя;
Зло им сделать - сплю и вижу.
В честь Христова алтаря!"
3Вариант: "Локк запутал ум наш в сети,
Геллерт сердце обольстил,
Кантом бредят даже дети,
Дженнер нравы развратил!"
Вариант: "Локк запутал ум наш в сети,
Галлер сердце обольстил,
Кантом бредят даже дети
Дрекслер нравы развратил!"
"Хочешь мельницу построить,
Пушку слить, палаты скласть,
Силу пороха удвоить,
От громов храм божий спасть,
Справить сломанную ногу,
С глаз слепого бельмы снять,
Не учась, молися богу
И пошлет он благодать.
К смирненькой своей овечке
Принесет чертеж, размер,
Пробу пороха в мешечке,
Благодати я пример!
Хоть без книжного ученья
И псалтырь одну читал,
Я директор просвещенья
И с звездою генерал"
Слыша речь сего невежды
Сумасброда я жалел
И малейшия надежды
К излеченью не имел.
Наш Пустелин недалеко
Там в чулане заседал
И, горе воздевши око,
Исповедь свою читал:
"Как, меня лишать свободы
И сажать в безумный дом?
Я подлец уж от природы,
Сорок лет хожу глупцом
И Наглицкий вечно мною,
Как тряпицей черной, трет,
Как кривою кочергою
Загребает или бьет!"
Я дрожащими шагами
Через залу перешел
И увидел над дверями
Очень четко: "Сей отдел
1 Вариант: "Видишь, грамоте не знаю,
Не учился, не читал,
А россиян просвещаю
И с звездою генерал".
Прозаистам и поэтам,
Журналистам, авторам,
Не по чину, не по летам
Здесь места - по нумерам".
Двери настежь надзиратель
Отворя, мне говорит:
"Нумер первый, ваш приятель
Каченовскии здесь сидит,
Букву Э на эшафоте
С торжеством и лики жжет;
Ум его всегда в работе:
По крюкам стихи поет;
То кавыки созерцает,
То, обнюхивая гниль,
Духу роз предпочитает;
То сметает с книжек пыль
И, в восторге восклицая,
Набивает ею рот:
"Сор славянский! Пыль родная!
Слаще ты, чем мед и сот!"
Вот на розовой цепочке
Спичка Шаликов, в слезах,
Разрумяненный, в веночке,
В ярко-планшевых чулках.
Прижимая веник страстно,
Ищет граций здешних мест
И, мяуча сладострастно,
Размазню без масла ест.
Нумер третий: на лежанке
Истый Глинка восседит;
Перед ним дух русский в склянке
Неоткупорен стоит,
Книга кормчая отверста
И уста отворены,
Сложены десной два перста,
Очи вверх устремлены.
"О Расин! Откуда слава?
Я тебя, дружка, поймал:
Из российского Стоглава
Ты "Гофолию" украл1.
Чувств возвышенных сиянье,
Выражений красота,
В "Андромахе" - подражанье
"Погребению кота""
"Ты ль. Хвостов? - к нему вошедши,
Вскликнул я. - Тебе ль здесь быть?
Ты дурак, не сумасшедший,
Не с чего тебе сходить!" -
В Буало я смысл добавил,
Лафонтена я убил,
А Расина переправил! -
Быстро он проговорил
И читать мне начал оду...
Я искусно ускользнул
От мучителя; но в воду
Прямо из огня юркнул.
Здесь старик с лицом печальным -
Букв славянских красоту -
Мажет золотом сусальным
Пресловутую фиту.
И на мебели повсюду
Коронованное кси,
Староверских книжек груду
И в окладе ик и пси2.
Том, в сафьян переплетенный
Тредьяковского стихов
Я увидел изумленный -
И узнал, что то Шишков.
Вот Сладковский, восклицает:
"Се, се Россы! Се сам Петр!
Се со всех сторон зияет
Молния из тучных недр!
И чрез Ворсклу при преправе,
Градов на суше творец
С драгостью пошел ко славе,
А поэме сей - конец!"
1 Вариант: ""Федру" ты свою украл".
2 Вариант: "И в окладе юс и пси".
Вот Жуковский! В саван длинный
Скутан, лапочки крестом,
Ноги вытянувши чинно,
Дразнит черта языком,
Видеть ведьму вображает:
То глазком ей подмигнет,
То кадит и отпевает,
И трезвонит, и ревет.
Вот Кутузов! - Он зубами
Бюст грызет Карамзина;
Пена с уст течет ручьями,
Кровью грудь обагрена!
Но напрасно мрамор гложет,
Только время тратит в том,
Он вредить ему не может
Ни зубами, ни пером!
Но Станевич в отдаленьи
Усмотрев, что это я,
Возопил в остервененьи:
"Мир! Потомство! За меня
Злому критику отметите,
Мой из бронзы вылив лик,
Монумент соорудите:
Я велик, велик, велик!"
Чудо! - Под окном на ветке
Крошка Батюшков висит
В светлой проволочной клетке,
В баночку с водой глядит
И поет он сладкогласно:
"Тих, спокоен сверху вид,
Но спустись на дно - ужасный
Крокодил на нем лежит".
Вот наш Греч: рукой нескромной
Целых полгода без сна,
Из тетрадищи огромной
Моряка Головнина
Он страницы выдирает
И - отъявленный нахал -
В уголку иглой вшивает
Их в недельный свой журнал.
Вот Измайлов, автор басен,
Рассуждений, эпиграмм.
Он пищит мне: "Я согласен,
Я писатель не для дам.
Мой предмет - носы с прыщами,
Ходим с музою в трактир
Водку пить, есть лук с сельдями,
Мир квартальных есть мой мир".
Вот в передней раб-писатель,
Каразин-хамелеон!
Филантроп, законодатель,
Взглянем, что марает он?
Песнь свободе, деспотизму,
Брань и лесть властям земным,
Гимн хвалебный атеизму
И акафист всем святым.
Вот Грузинцев! Он в короне
И в сандалиях, как царь;
Горд в мишурном он хитоне,
Держит греческий букварь.
"Верно, ваши сочиненья?" -
Скромно сделал я вопрос.
"Нет, Софокловы творенья!" -
Отвечал он, вздернув нос.
Я бегом без дальних сборов...
"Вот еще!" - сказали мне.
Я взглянул: Максим Невзоров
Углем пишет на стене:
"Если б, как стихи Вольтера
Христианский мой журнал
Расходился. Горе! Вера,
Я тебя бы доконал!"
От досады и от смеху
Утомлен, я вон спешил
Горькую прервать утеху,
Но смотритель доложил:
"Ради вы или не ради,
Но указ уж получен;
Вам нельзя отсель ни пяди!"
И указ тотчас прочтен:
"Тот Воейков, что Делиля
Столь безбожно исказил,
Истерзать хотел Эмиля
И Виргилию грозил,
Должен быть как сумасбродный
В цепь посажен в желтый дом;
Темя все обрить сегодня
И тереть почаще льдом".
Прочитав, я ужаснулся,
Хлад по жилам пробежал,
И, проснувшись, не очнулся -
И не верил сам, что спал.
Други, вашего совету!
Без него я не решусь:
Не писать - не жить поэту,
А писать начать - боюсь!
|
|
|
