 |
Текст №7. Ослепительное
|
|
|
|
Текст №7
Вечер
О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счастье всюду. Может быть, оно
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.
В бездонном небе легким белым краем
Встает, сияет облако. Давно
Слежу за ним… Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.
Окно открыто. Пискнула и села
На подоконник птичка. И от книг
Усталый взгляд я отвожу на миг.
День вечереет, небо опустело.
Гул молотилки слышен на гумне…
Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.
И. Бунин
«Вечер» И. А. Бунина – сонет. Состоит из двух четверостиший и двух трехстиший. В четверостишиях рифмовка перекрестная, рифма женская в нечетных строках, мужская – в четных. Примечательно, что строк в двух четверостишиях восемь, а рифмы только две: рифмуются 1-я, 5-я, 7-я строки (вспоминаем, сараем, краем, знаем) и, соответственно, 2-я, 4-я, 6-я, 8-я (оно, окно, давно, дано).
Первые строки трехстиший: рифмуются между собой, рифма женская (села – опустело); 2-я и 3-я строка каждого так же (книг – миг, гумне – во мне), здесь рифма мужская. Все рифмы точные. Тексту свойственна метрическая упорядоченность – это пятистопный ямб с пиррихием в каждой строке, кроме пятой, седьмой и последней и удлиненными клаузулами в 1-й, 3-й, 5-й, 7-й, 9-й, 12-й стихах. В 12-й и 13-й строках одновременно и пиррихий и спондей в первой стопе, происходит смещение ударения (синкопа) и превращение первой ямбической стопы этих строк в хореическую. «Четкость строгая сонета» (по выражению Н. Рыленкова) характеризует не только форму данного произведения, но все компоненты содержания и изобразительные средства. Стихотворение посвящено одной из самых сложных этико-философских тем – теме счастья, но об этом предмете говорится предельно точно и ясно. Лирический герой не обнаруживает неопределенности или расплывчастости, своего чувства, конкретен и логичен в отображении хода мысли. Первая строка «О счастье мы всегда лишь вспоминаем» – отправная мысль. Затем следует описательный фрагмент, здесь возникают метафорические эпитеты (чистый, льющийся воздух; бездонное небо; легкий край), метафоры (облако встает).
|
|
|
Представшая взгляду картина рождает признание о том, что человек лишает себя полностью впечатлений и знаний даже об окружающих его вещах («Мы мало видим, знаем»), и приводит лирического героя к обобщающему суждению – «А счастье только знающим дано». Думается, именно эта строка заключает авторскую идею. Она созвучна не только расхожему афоризму «Хочешь быть счастливым – будь им! », но и утверждению писателя-философа Ф. Достоевского: «Человек несчастен потому, что не знает, что он счастлив».
После означенного вывода усиливается звучание лирического «Я», это выражается даже в неоднократном употреблении личного местоимения и глаголов 1-го лица (Усталый взгляд я отвожу; я вижу, слышу). При внешней сдержанности субъективное переживание передано отчетливо – «Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне». Оно подтверждает идею: для «знающего» счастьем оборачивается раскрытое в осенний сад окно, слетевшая на подоконник птичка, опустевшее вечернее небо, мерный гул молотилки… – повседневное, прозаическое, которое не связано с усложненными представлениями о счастье.
Текст стихотворения удивительно органичен, что тоже отвечает свойствам сонета. Здесь нет словесной избыточности, напротив, продуманны и лаконичны своеобразные формулы: «…Счастье всюду», «Счастье только знающим дано».
Особенная выверенность, емкость, цельность, завершенность достигаются благодаря синтаксическим и интонационным решениям. Наиболее важные для поэта слова стоят в конце предложения (всюду, облако, открыто, опустело) или стихотворной строки (вспоминаем, оно, давно, знаем, во мне). В последнем случае логическая и ритмическая пауза совпадают, и заключительные слова обретают еще большую значительность.
|
|
|
Не раз возникают внутристиховые паузы и переносы: Встает, сияет, облако. Давно /Слежу за ним… Мы мало видим, знаем. Или: А счастье всюду. Может быть, оно /Вот этот сад осенний за сараем. Это создает интонацию размышления, обозначает переход от описания к размышлению. В первом случае присутствует еще и служащая той же цели фигура умолчания, пунктуационно отмеченная многоточием. В заключительном трехстишии умолчание прерывает ряд зрительных и слуховых ощущений лирического героя и подготавливает резюмирующую строку.
Текст №8
Ослепительное
Я тело в кресло уроню,
Я свет руками заслоню
И буду плакать долго, долго,
Припоминая вечера,
Когда не мучило «вчера»
И не томили цепи долга;
И в море врезавшийся мыс,
И одинокий кипарис,
И благосклонного Гуссейна,
И медленный его рассказ
В часы, когда не видит глаз
Ни кипариса, ни бассейна.
И снова властвует Багдад,
И снова странствует Синдбад,
Вступает с демонами в ссору,
И от египетской земли
Опять уходят корабли
В великолепную Бассору.
Купцам и прибыль, и почет.
Но нет, не прибыль их влечет
В нагих степях, над бездной водной;
О тайна тайн, о птица Рок,
Не твой ли дальний островок
Им был звездою путеводной?
Ты уводила моряков
В пещеры джиннов и волков,
Хранящих древнюю обиду,
И на висячие мосты
Сквозь темно-красные кусты
На пир к Гаруну аль-Рашиду.
И я когда-то был твоим,
Я плыл, покорный пилигрим,
За жизнью благостной и мирной,
Чтоб повстречал меня Гуссейн.
В садах, где розы и бассейн,
На берегу за старой Смирной.
Когда-то… Боже, как чисты
И как мучительны мечты!
Ну что же, раньте сердце, раньте, –
Я тело в кресло уроню,
Я свет руками заслоню
И буду плакать о Леванте.
Н. Гумилев
Уже само название стихотворения несет в себе идею высшего, превосходного. Но, в соответствии с принципами акмеизма, это высшее содержится не в стремлении проникнуть в непознаваемое, как в поэзии символистов. «Преодолевшие символизм, акмеисты отказываются от мистического содержания, от туманных символов. В стихотворении «Ослепительное» Николая Гумилева изображена ситуация реальная: лирический герой отдается мечтам, но не о неведомом, смутно угадываемом будущем, а о прошлом – причем когда-то прожитом, прочувствованном и осмысленном в действительной жизни. Темой становится воспоминание о путешествии в экзотические края. Герой называет себя пилигримом, и общая тональность, мотив светлых слез, упоминание «жизни благостной и мирной» как цели дальнего плавания, подтверждают мысль о своеобразном странничестве. Суть его поясняется в четвертой строфе, где говорится о том, что даже купцы направляют свои корабли, влекомые не прибылью, а тайной. Здесь содержится двойное риторическое обращение «О тайна тайн, о птица Рок» в составе вопросительного предложения. Но данный вопрос не требует ответа, потому что ответ на него словно заготовлен. Лирический герой в своем размышлении не обнаруживает сомнения – именно птица Рок ведет и купцов, и моряков, и его самого. О собственных странствиях лирический герой говорит как о прекрасном «вчера». Но память о прекрасном прошлом тождественна памяти общечеловеческой. Не случайно возникают отсылки к мифологическим сюжетам и образам, эстетические ассоциации в широких рамках культуры мировой: властвующий Багдад, Левант, путешествие Синдбада, остров птицы Рок, пир Гаруна аль-Рашида.
|
|
|
Одним из пунктов – требование философско-эстети-
ческой программы акмеистов, сам Н. С. Гумилев называл изображение души в момент, когда она «дрожит», приближаясь к иному. В данном тексте оно в полной мере реализуется. Герой, отдавший себя во власть «грез памяти» испытывает душевное преображение, очищение. «Боже, как чисты / И как мучительны мечты! » – риторическое восклицание, подтверждающее это. Повторение первых трех строк начальной строфы в качестве заключительных создает обрамление:
Я тело в кресло уроню,
|
|
|
Я свет руками заслоню
И буду плакать долго, долго…
(заключительная строфа варьирует третью – «И буду плакать о Леванте…»).
Стихотворение начинается и заканчивается описанием действий героя в настоящий момент. Они обыденны: садится в кресло, закрывает ладонями лицо, но для наилучшей передачи психологического состояния употреблены метафоры: тело в кресло уроню, свет руками заслоню. Все детали воспоминания конкретны, зримы, осязаемы: кипарис, бассейн, розы, висячие мосты, берег – мыс. Но они воспринимаются как категории душевно-духовного уклада героя, сильнейшие его впечатления, поэтому эстетизируются. Здесь немаловажную роль выполняют эпитеты: кипарис – одинокий, мыс – в море врезавшийся, кусты – темно-красные, смирна – старая, степи – нагие, вещный мир – объект поэзии. Значительность этого, а отнюдь не иного мира передается при помощи лексики, которая может быть оценена как «высокая»: заслоню, томили, благосклонный, властвует, великолепная, хранящие. Вместе с тем, язык – предельно ясен, нет усложненных оборотов. Принадлежностью поэзии стали не только бытовые мелочи, но и нейтральные, общеупотребительные слова – тело, долго, медленный, часы, ссора, жизнь. Соединяясь, они оказывают эстетическое воздействие на читателя. «Прекрасная ясность» поэзии акмеистов («О прекрасной ясности» называется работа Михаила Кузмина) оказывается донесена до читателя и через форму. Стихотворение состоит из семи строф – шестистиший, отчетливо симметричных, во-первых, благодаря рифмовке (ааб/ввб), во-вторых, тому, что третья и шестая строки длиннее остальных и имеют женскую рифму.
Ритмические единицы совпадают с синтаксическими.
Повторение союза и передает продолжительность и непрерывность воображаемой ситуации, всех действий героя, а также особенность и в то же время неразрывность в его сознании отдельных явлений, ставших сакральными.
Стихотворение написано четырехстопным ямбом, который легко и естественно соединяет слова различных слогоударных типов. Это тоже создает впечатление изящества и гармонии и одновременно понятности. Ритмическая структура осложнена пиррихиями и удлиненными клаузулами в 3-й и 6-й стихах каждой строфы.
|
|
|
