Народное образование во второй половине XIX — начале XX в.

С 1860-х гг. начинается новый этап в истории народного образования в Осетии. В эпоху буржуазных реформ, совпавшую с окончанием Кавказской войны, на Кавказе была проведена реорганизация системы образования. Перед правительством стояли теперь задачи скорейшего мирного освоения края, и школа, по мысли реформаторов, должна была сыграть важную роль в подготовке местных кадров бюрократии, помочь культурному слиянию кавказских окраин с российской метрополией.

Принципы образовательной политики.В середине XIX в. в образовательной политике на Кавказе боролись две основные тенденции, выявленные и подробно описанные в работе Л.С. Гатаговой (165). Реги-оналисты ориентировались на учет социально-политических и этнокультурных особенностей Кавказа. Их поддерживала либерально-демократическая интеллигенция России, сомневавшаяся в целесообразности принудительной русификации. Централисты, напротив, стояли за скорейшую унификацию системы образования на Кавказе по общероссийскому образцу.

С середины 1850-х гг., после ухода М. С. Воронцова, все большую силу набирала тенденция унификации. В ходе школьной реформы развернулась борьба вокруг принципиального вопроса о языке преподавания в школах национальных регионов. Ее итогом явилась статья 4 «Положения о начальных народных училищах» 1864 г., предписывавшая вести преподавание на русском языке. Принятое в 1867 г. «Положение об учебной части на Кавказе и за Кавказом» также требует вести преподавание всех предметов на русском языке. В том же году министр народного просвещения Д. А. Толстой в отчете императору определил: «Цель инородческого образования — сближение инородческих племен с господствующим русским населением, постепенное слияние их с русскою цивилизациею» (цит. по 165:48). Рассчитанная на мононациональный регион «система просвещения инородцев», разработанная казанским профессором И. И. Ильминским, не была принята на Кавказе, как не были применены и «Правила о мерах к образованию инородцев» 1870 г. Удобным предлогом, позволявшим отвергать принцип обучения на родном языке, давно утвердившийся в научной педагогике, послужило то, что в кавказских школах очень часто учились дети разных национальностей. Трудности, возникавшие по причине незнания детьми русского языка, кавказское школьное начальство преодолевало подбором учителей, которые знали родные языки учащихся и пользовались ими для разъяснения на первых этапах обучения (165:44–53).

Что же касается присутствия в школе родного языка в качестве изучаемого предмета, то этот вопрос, в зависимости от политической конъюнктуры и ведомственной принадлежности школы, мог быть решен по-разному точно также, как и две другие принципиальные проблемы: подбор учительских кадров и набор изучаемых предметов.

Система образовательных учреждений.В пореформенное время Министерству народного просвещения подчинялся Кавказский учебный округ во главе с попечителем, в его составе действовали местные органы —дирекции народных училищ. Например, школы, действовавшие на территории нынешней Северной Осетии, находились в ведении Дирекции народных училищ Терской области. Соответственно — территории Южной Осетии состояли в ведении аналогичных дирекций Тифлисской и Кутаисской губерний. Однако главная роль в организации школьного дела в Осетии принадлежала созданному в 1860 г. «Обществу восстановления православного христианства на Кавказе» (далее — ОВПХ), в ведение которого перешли школы упраздненной Осетинской духовной комиссии. В1863 г. наместник Кавказа утвердил «Правила о приходских школах Общества восстановления православного христианства на Кавказе» — в них формулировались цели и определялось содержание школьного образования. На первый план были выдвинуты миссионерские задачи — образовательный цикл предписывалось связывать с религиозным воспитанием. Руководство приходскими школами и преподавание в них поручалось священникам. Первые годы школьной деятельности ОВПХ получили резко негативную оценку в демократическом лагере: «это были не школы, а те же церкви — только в миниатюре... Такая школа, дававшая детям грамоту с целью читать только книжки священного писания, никоим образом не могла возбудить в народе стремлений к живой, осмысленной деятельности», — писал X. А. Уруймагов (194:37). Между тем несомненная заслуга ОВПХ состоит в создании системы начального образования в Осетии. Лишь за первые четыре года (1864–1867) число школ выросло с 13до 30(172: 180). Не все планы осуществились, часть школ пришлось закрыть — не оправдало себя содержание школ в горных селениях, где малое число жителей и дальность соседних селений не позволяли набирать достаточный контингент учащихся. Идея же об устройстве в горах двухклассных училищ с пансионом (105: 126) требовала дополнительных средств.

Эпоха реформ принесла обновление и даже частичную секуляризацию. В 1870-е гг. ОВПХ сосредоточилось на строительстве школьных зданий (прежде школы открывались в случайных помещениях, не приспособленных для учебных целей) и других вопросах материального обеспечения. Руководство учебным процессом было передано в ведение Кавказского учебного округа, не замедлившего заменить священников молодыми учителями со специальным педагогическим образованием. Учебный план был приведен в соответствие с программами Министерства народного просвещения (193: 77–78; 173: 348–349). По правилам, установленным в 1874 г., в приходских школах преподавались следующие предметы: а) чтение и письмо местного письменного языка; б) чтение и письмо русского языка и практическое изучение его; в) молитвы, краткий катехизис и священная история; г) четыре первых действия арифметики, а также элементарные сведения из геометрии; д) церковное и светское пение; е) черчение; ж) гимнастика.

Эти благотворные изменения, выдержанные в духе великих реформ, оказались перечеркнуты через полтора десятилетия. В соответствии с общероссийскими «Правилами о церковноприходских школах» от 13 июня 1884 г., приходские школы в Осетии с 1885 г. были возвращены в распоряжение духовного ведомства и переименованы в церковноприходские (159:18). X. А. Уруймагов с горечью писал об этом событии, запечатлевшем в области народного образования победу реакции и наступление эпохи контрреформ: «...школа, резко изменив свою физиономию и направление, сделалась ведомственным орудием в руках духовно-учебного начальства» (194:42). Центральное место в учебном плане вновь занял закон Божий, «Родная речь» Ушинского была заменена слабым учебником Викторина, вдобавок в программу ввели славянский (церковнославянский) язык.

На протяжении всего XIX в. духовное ведомство упорно отстаивало свой приоритет в деле просвещения осетин, препятствуя открытию светских (т. н. «народных» или «министерских») школ. Владикавказский епархиальный училищный совет в 1898 г. утверждал в обращении к синоду: «Если церковная школа имеет просветительное значение для русских, то среди туземцев — это миссионерский стан....Открытие министерских школ в Осетии прямо нежелательно, ибо таковые школы обещают насадить рационализм, далекий от христианского влияния, что имеет благоприятную почву у осетин» (цит. по 193: 72).

Такую позицию, поддержанную правительством и кавказской администрацией, нетрудно объяснить. Интерес империи к осетинам определялся принципом, который был сформулирован еще в ходе Кавказской войны: «Прочное владычество в Осетии утвердит господство наше на большем пространстве хребта Кавказских гор» (77:5). Осетия, занимая центральные территории по обоим склонам Кавказа и располагаясь на пересечении важнейших стратегических коммуникаций, присоединилась к Российской империи по собственной инициативе и обоюдному согласию. Осетины — индоевропейский народ, в абсолютном большинстве православные христиане. В них традиционно видели опору России на Кавказе. Стабильное политическое положение в Осетии было важной заботой российских властей. Отсюда и особое внимание к сохранению позиций христианства — ведь Осетия имеет собственное мусульманское большинство и на севере окружена народами, исповедующими ислам. Одним из следствий этого внимания была развитая сеть школ и быстрое распространение образования — в области просвещения Северная Осетия далеко опережала соседей. Оборотной стороной этих достижений было то, что школы рассматривались как идеологический «фронт» и «миссионерский стан» — потому они и были в большинстве церковными.

Лишь в конце XIX в. в Северной Осетии появляются министерские школы — вначале в мусульманских селениях. Первой была Эльхотовская школа, открытая в 1886 г. (105:150). Народные школы открывались зачастую на средства сельских обществ или частных лиц. В 1890-е гг. на собственные средства открыли школы в родных селениях братья Шанаевы в Бруте, писатель Б. А. Туганов в Дур-Дуре, генерал Д. Г. Цаликов в Ногкау и др. (122; 123). Министерские школы отличались от церковноприходских лучшей постановкой учебного процесса, более широкой и приближенной к интересам народа программой обучения, высокой квалификацией учителей. И народ очень скоро оценил их преимущества.

В1900-е гг. развернулось широкое общественное движение за упразднение церковноприходских школ ОВПХ и замену их министерскими школами Дирекции народных училищ Терской области. Многие сельские общества вынесли соответствующие приговоры, кое-где произошли даже конфликты между местным духовенством и интеллигенцией. В числе лидеров этого движения — известные осетинские педагоги Г. Б. Дзасохов, М. К. Гарданов, С. Ц. Тхостов, X. А. Уруймагов (130; 154; 126).

Конечно, церковноприходские школы не были закрыты — с явной поддержкой администрации победу в споре одержал епархиальный училищный совет. Руководителем и идеологом борьбы за сохранение церковноприходских школ стал А. Н. Кодзаев, епархиальный наблюдатель осетинских школ (136; 137). Общественное мнение не простило ему непримиримой позиции и репрессивных мер против учителей-оппонентов (130; 134; 154). В 1905 г. он был вынужден подать в отставку (193:106–110,126–127).

А уже в 1906 г. новый епархиальный наблюдатель признается в своем отчете: «До сих пор школьное начальство строго оберегало Осетию от вторжения министерства народного просвещения. Между тем, можно положительно утверждать, все плоскостные селения давно охладели к церковным школам, крайне неохотно их содержат, ибо все расположение их на стороне министерства народного просвещения. (...) Мне кажется, что роль миссионерства церковных школ окончена. (...) Ни гражданского, ни религиозного воспитания школы народу не дали. Поэтому нет основания бояться министерских школ, когда и сам народ их желает, (...) и когда они служат той же просветительной цели» (105:186).

В последние годы XIX в. в Северной Осетии было 32 церковноприходские и 23 народные школы, а накануне революционного 1917 г. — 52 церковноприходские и 35 народных школ (105: 225–228; 173: 473).

Относительно благополучно развивалось и женское образование (124; 149; 133; 128). Уже в 1870-е гг. в Северной Осетии действовало шесть женских начальных школ (105:138–139) — при полном отсутствии таковых у всех прочих «инородцев» Северного Кавказа. В это число не входит женская школа, основанная протоиереем А.В. Колиевым и в 1866 г. преобразованная в трехклассное училище с пансионом. Обучение в этой школе начиналось с подготовительного класса, имевшего два отделения (т. е. рассчитанного на два года), и продолжалось в трех основных классах, каждый из которых также предусматривал двухгодичный курс. Названная именем великой княгини Ольги Федоровны (супруги наместника и попечительницы ОВПХ), Владикавказская Ольгинская осетинская женская школа стала гордостью Осетии, она воспитала и дала образование первым поколениям осетинских учительниц. В 1891 г. Ольгинская школа была преобразована в женский приют с училищем, а в 1916 г. приют реорганизован во второклассную женскую учительскую школу (87: 31–32; 200: 9–10).

Поданным 1914 г., в осетинских церковноприходских школах обучалось 4 055 человек — из них 1 089 девочек, в школах Дирекции народных училищ было 2 514 учеников — из них 472 девочки (173:473). При многих школах существовали также воскресные и вечерние классы для взрослых, желающих учиться (194:40). По справедливой оценке Ахмета Цаликова, «только одна Осетия в смысле распространения народного образования была поставлена в лучшие условия сравнительно со всеми другими туземными народностями» (197: 85). Здесь имеется в виду прежде всего массовая начальная (так называемая «осетинская») школа.

В начале XX в. во Владикавказе действовали и средние учебные заведения: две мужские и две женские гимназии, два реальных училища, техникум путей сообщения, учительская семинария, учительский институт и кадетский корпус. Эти учебные заведения работали по общероссийским программам. Учащиеся-осетины не составляли в них большинства. Осетинский язык не изучался.

Иное дело Ардонское духовное училище, основанное ОВПХ в 1887 г. В 1895 г. училище преобразовано в духовную миссионерскую семинарию, а с 1909 г. стало семинарией обычного типа (170). Обязательным предметом в Ардонской семинарии был осетинский язык —это соответствовало целям подготовки священников для осетинских приходов и учителей для церковноприходских школ Осетии. Сохранилась семинарская «Программа преподавания осетинского языка». Она должна была, как в ней сказано, «удовлетворять главной цели сего духовно-учебного заведения —подготовить питомцев его к успешному прохождению священной обязанности служителя алтаря и проповедника Слова Божия на осетинском языке. Ввиду этого преподавание осетинского языка... должно состоять: а) в основательном ознакомлении учащихся с церковно-богослужебным осетинским языком со стороны практической и теоретической и б) в усвоении ими разговорного осетинского языка с оттенками различий главных его наречий» (88:1). Впрочем, Ардонская семинария не только не сыграла предназначавшуюся ей роль рассадника клерикальной идеологии, но сделалась центром подготовки гуманитарной интеллигенции и педагогических кадров, своеобразным трамплином для поступления осетинской молодежи в высшие учебные заведения России.

Осетинский язык в школе.

Официальная педагогика империи допускала существование национальных особенностей лишь на уровне начального образования. Школы, в которых обучались осетины, было принято именовать «осетинскими школами». Только ли этногеографический смысл вкладывался в это название? Каково отношение дореволюционной «осетинской школы» к проблемам и целям национального образования?

Прежде чем отвечать на эти вопросы, следует вспомнить, что XIX в. был временем становления современной осетинской нации и формирования осетинской национальной культуры. На вторую треть XIX в. пришлось начало культурного переворота. Политические, социальные и хозяйственные сдвиги, подготовившие крушение феодализма и вовлечение Осетии в систему всероссийских, а затем и мировых экономических связей, с неизбежностью разрушили традиционный уклад жизни, повысили мобильность населения, расширили горизонты культурного взаимодействия. Поворот традиционного общества к просвещению, специализация отдельных сфер культурной деятельности, появление профессиональной литературы и искусства — все это происходило на фоне национальной консолидации и осознания национальных интересов. Именно в этом историческом и культурном контексте протекала деятельность и формировалась мотивация осетинских просветителей середины XIX в.

В 1860 г. управляющий осетинскими приходами и духовно-учебными заведениями Военно-Осетинского округа архимандрит Иосиф (И. И. Чепиговский) высказал в официальном письме свои «соображения о том, возможно ли и каким путем ввести и распространить между осетинами грамотность на их родном языке». Вывод, с которым духовный пастырь (украинец, изучивший осетинский язык, автор осетинского букваря) познакомил администрацию, был таков: «...есть полная возможность скоро и правильно двинуть национальное осетин образование»(111: 256–257). Аргументами архимандрита Иосифа были наличие осетинской письменности с удобной грамматикой А.М. Шегрена и подготовленный самим Иосифом букварь, а главное —достаточное число образованных осетин, «знающих грамматически как свой, так и русский язык, готовых потрудиться на пользу своих соотечественников в деле распространения между ними национальной грамотности» (111:257). Ближайшими сподвижниками Иосифа были священники Аксо Колиев, Михаил Сухиев, Алексей Аладжиков, учителя Соломон Жускаев, Егор Караев, Георгий Кантемиров. Благородные начинания Иосифа и его соратников осуществились лишь в той части, которая зависела от их собственных сил, воли и энтузиазма. Им удалось немало: издание букваря в 1861 г., переводы богослужебной и учебной литературы, колиевская школа для девочек, повседневное и бескорыстное самодеятельное просветительство... Но широкие планы «национального образования осетин» остались неосуществленными. Главным и непреодолимым препятствием оказалась государственная система образования, поделившая граждан империи на «сынов и пасынков» — по точному определению Ахмета Цаликова. Во всеподданнейшем отчете за 1867 г. министр народного просвещения утверждал, что «конечною целью образования всех инородцев, живущих в пределах нашего отечества, бесспорно, должно быть обрусение их и слияние с русским народом» (105:15).

Практическое воплощение принципа русификации состояло не в примитивном запрете на родной язык, а в отсутствии его государственной поддержки. Имперская политика в области просвещения была политикой своеобразного «образовательного протекционизма» — поддержки, развития и навязывания русской школы, которая могла быть модифицирована в зависимости от обстоятельств, к которым применялась. На окраинах многонациональной России приходилось использовать в обучении родной язык детей, не знакомых до поступления в школу с русской речью. В правилах 1863 г. о школах ОВПХ (и то лишь в примечании к § 12) упомянуто о том, что «обучение в приходских школах русской грамоте производится после изучения природной грамоты» (105:118). На деле же на осетинском языке начинали изучать закон Божий — по картинкам с объяснениями учителя и по букварю архимандрита Иосифа, включавшему параллельные духовные тексты на осетинском и русском языках (159: 14). Вряд ли это можно считать полноценным изучением родного языка. Точно так же и использование устных объяснений на осетинском языке, компенсировавших слабое понимание детьми русской речи, не может называться обучением на родном языке. Однако и такая роль осетинского языка показалась чрезмерной начальнику Владикавказского округа. В своем рапорте от 26 июня 1868 г. начальнику Терской области он пишет об осетинах, что это народ, «не находящий сочувствия в туземном населении Кавказа, к этому еще религия ставит их в более близкие отношения к русским, следовательно, русский язык необходим для осетин, видимо клонящихся к обрусению». Вульгарно-политическая интерпретация факта языковой, культурно-исторической и религиозной близости осетин и русских служит обоснованием культуртрегерских амбиций колониального чиновника. Он добавляет, что «грамота осетинская есть недавнее изобретение и только применение русского алфавита к осетинскому языку, так что знающий один из этих алфавитов легко переходит к другому». Далее следует вывод: «...полагаю необходимым во всех осетинских школах начинать обучение грамоте прямо с русского языка, для облегчения же понимания учениками чуждого им языка, в одно и то же время следует учить и осетинской грамоте, учебники которой следует приноровить для этой цели» (105: 129). Результатом подобного глубокомыслия явилась консервация сложившегося положения осетинского языка в школе, несмотря даже на то, что существовали законные основания для расширения роли родного языка в обучении детей. По правилам об устройстве учебной части на Кавказе от 22 ноября 1873 г., «все желающие могли изучить родной язык в приготовительном и первых четырех классах средних учебных заведений» (186:174). Правила для школ ОВПХ от 9 декабря 1874 г. называют «чтение и письмо местного письменного языка» в качестве учебного предмета и предусматривают норму, в соответствии с которой «преподавание всех предметов, начинаясь на местном языке, переходит затем на русский, на котором впоследствии и ведется исключительно все обучение» (105:136–137).

Ни в Осетии, ни тем более за ее пределами не было инстанции, заинтересованной в использовании даже этих ограниченных возможностей. Впрочем, весьма характерная формулировка, предлагавшая изучение родного языка по желанию, оставляет замечательную возможность не спрашивать о пожеланиях и не создавать для них почвы.

Инспектор школ ОВПХ, докладывая 15 января 1876 г. начальнику Терской области о состоянии осетинских школ, делает неутешительный вывод о расхождении целей школы с интересами народа: «...с одной стороны стало население, которое совершенно случайно то отдает, то разбирает своих детей из школы, так как оно не видит ясных результатов, которые доказывали бы ему пользу обучения в школе; с другой стороны — школы, лишенные вследствие этого возможности выучить чему-либо основательно своих учеников» (105: 140–141). И это происходит на фоне особой тяги осетин к образованию, многократно отмеченной в этнографических описаниях и официальных документах XIX в. (см., напр., 105: 129,161). Показательно, что, сетуя на оторванность школы от интересов народа, инспектор еще прежде отказывается от единственного способа устранить это противоречие. Он пишет, что в России «достаточно ученику проучиться в школе один год, чтобы вынести умение читать и писать на родном языке, но совершенно другое дело в Осетии, где русский язык является иностранным и где тем не менее русская грамота является единственной, которой возможно обучать детей в школе, так как осетинская, изобретенная самими же русскими, существует лишь в немногих книгах духовного содержания, изданных обществом восстановления христианства и затем более нигде не употребляется» (105:140). Итак, найден еще один аргумент —«нигде не употребляется». Отсутствие у осетинского языка официальных функций становится оправданием для его полного вытеснения.

Картина будет неполной, если еще раз не вспомнить, что тенденции, определившие жизнь осетинской приходской школы, противоречили не только достижениям российской педагогической науки, но даже распоряжениям высшей кавказской администрации. Выдающиеся русские педагоги К. Д. Ушинский, Н. И. Ильминский и др. уже показали все преимущества и жизненную необходимость обучения детей на родном языке. Учебный план, утвержденный наместником в 1881 г., предлагал первый год вести обучение только на родном языке и т. п. Особый интерес к русификации осетин, некоторая автономия духовного ведомства (школы ведь приходские) и покровительство местной администрации сделали свое дело. По свидетельству X. А. Уруймагова, осетинский язык служил в школе только «вспомогательным средством для сознательного введения детей в область изучения русского языка, главного и обязательного предмета» (194: 42). «Больше этого в то время на осетинском языке ничего, действительно, нельзя было делать, — поясняет известный осетинский педагог. — Преподавание предметов на осетинском языке не могло вестись, потому что не было осетинского учебника; если же он, осетинский язык, как предмет преподавания, не входил в упомянутый курс, то это нужно объяснять тем, что и литературы на этом языке никакой не было» (194:42).

Этот замкнутый круг так и не был разорван в XIX в. Новый учебник — «Осетинская азбука» (1890 г.) Алмахсита Канукова, первые светские книги —»Æфхæрдты Хæсанæ» (1897 г.) Александра Кубалова и «Ирон фæндыр» (1899 г.) Коста Хетагурова вышли в свет без всякой помощи со стороны государства.

Выступления осетинской интеллигенции за обучение детей на родном языке также оставались без ответа. Одним из первых поднял свой голос Афако Гассиев — философ, публицист и общественный деятель. «Главная беда или зло наших школ — это язык, — писал он в 1877 г. — Детей учат не на родном языке. Ведь, подумаешь, — не анахронизм ли это в наш педагогический век!»(164: 249).

Вторая половина XIX и первая четверть XX в. стали для Осетии эпохой Национального возрождения —интенсивного строительства профессиональных основ национальной культуры. Проблема школы сделалась решающим пунктом не только национально-культурного, но и социально-политического размежевания. Языковые проблемы занимали центральное месо в культурной деятельности, формировавшей национальное самосознание. Родной язык был осмыслен как душа культуры, связующая нить времен, гарантия национальной идентичности.

Движение за приобщение школы к культурным нуждам народа и целям национальной культуры активизировалось в начале XX в. Выступления в печати Г.М. Цаголова, Г.Б. Дзасохова, X.А. Уруймагова, М.К. Гарданова и других (147; 148; 125; 126; 129; 142; 141; 119; 120) влились в широкий хор голосов передовых деятелей просвещения Кавказа и всей России. Поиск причин неблагополучия в кавказских школах подытожил известный грузинский педагог Я. Гогебашвили: игнорирование родного языка как языка обучения, низведение его до уровня необязательного предмета, а также неверная методика преподавания русского языка, на котором принимаются учить плохо подготовленных для этого детей (166: 83).

Летом 1901 г. собрался съезд учителей церковноприходских школ Северной Осетии. Съезд постановил: приступить к составлению учебников осетинского языка для улучшения и расширения его преподавания; учредить общество взаимопомощи учителей; открыть склад учебных пособий и учительскую библиотеку (152: 292).

До руководства Кавказского учебного округа смысл происходившего дошел не сразу. Еще в отчете 1903 г. звучит нескрываемая гордость за то, что преподавание в абсолютном большинстве школ «ведется на русском языке» (186: 165). Только в революционном 1905 г. наместник Кавказа граф И. И. Воронцов-Дашков признал «необходимым в начальных училищах преподавание всех учебных предметов вести на родном языке учащихся» — 29 октября 1905 г. на это было дано официальное разрешение (186:170).

К сожалению, Осетия оказалась не готова к использованию этой возможности. Состоявшийся 10–16 августа 1905 г. съезд учителей Северной Осетии требовал всего лишь «ввести в программу родной язык как обязательный предмет». Среди прочих требований съезда: переименование церковноприходских школ в народные, сокращение курса закона Божия и исключение из программы славянского языка, изменение и дополнение программ по общеобразовательным предметам, введение в школьный курс естественной истории и сельскохозяйственных знаний (105:176). Просьба «ввести родной осетинский язык, как необходимый для правильного нашего развития и в будущей деятельности учительства в начальных осетинских школах» высказана и в петиции воспитанниц Владикавказского Осетинского Ольгинского женского приюта, поданной в педагогический совет в ноябре 1905 г. (105:177). Можно согласиться с существующей в литературе оценкой этих требований как прогрессивных и либерально-демократических (200: 16–17; 193:131–134). Но совершенно очевидно, что наместник был более радикален.

Ответом на общественную активность учительства было постановление о закрытии «общества вспомоществования» учителей церковноприходских школ за «политическую пропаганду вредных идей» (105:177–178). В 1906 г. проведены преобразования в епархиальном училищном совете. Чтобы вывести школы из-под влияния национального движения, епархиальный наблюдатель предложил назначать в осетинские школы русских учителей, мотивируя это «слабой подготовкой» учителей-осетин (105:179).

Поражение первой русской революции, политическая реакция и спад общественнного движения, репрессии против передовых учителей, тяжелое материальное положение учительства — все это способствовало сохранению в школах прежнего положения вещей. Тем не менее, в послереволюционное десятилетие острая борьба вокруг школ продолжалась. Население начало переходить от прошений о замене церковных школ министерскими к открытому бойкоту церковноприходских школ. Администрация же делала все возможное, чтобы пресечь общественную активность и организационное оформление осетинского учительства (193:142–145).

Самым крупным достижением начала XX в. стало введение в школах осетинского языка в качестве обязательного предмета (197: 85).

В 1915 г. окружной наблюдатель в своем отчете рисует следующую картину изучения осетинского языка в школе: «Изучение грамоты и письма осетинского языка ведется принятым порядком. По букварю Канукова прочитываются слова, с надлежащей переработкой целые предложения и статейки. Встречающиеся «на ряду» стихотворения и басни заучиваются согласно общим дидактическим приемам и правилам и методам. Родной язык положено изучать в течение двух лет. Но как я отмечал в отчетах за предыдущие годы, материала недостает и на один год. Кроме его, даже учебники Канукова приобретаются с трудом. Их нет в продаже. Занятия по этому предмету ведутся везде с надлежащим успехом. Вместе с изучением родного языка в школах ведутся уроки устного обучения детей русскому языку» (105: 211). Замечательно, что описывая изучение закона Божия, наблюдатель указывает на трудности, связанные с большим количеством учебного материала, который необходимо пройти на русском языке, и просит училищный совет «разрешить отцам законоучителям означенный материал проходить на родном языке» (105:211).

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: