Свертывание осетинской школы

Первый рубеж отступления — начальная школа.Период 1950-х — 1960-х гг. занимает особое место в истории осетинской школы. Опыт предшествующих десятилетий ясно показал необходимость комплексного подхода к строительству системы национального образования, определил главные направления работы. Но осмысление этого опыта происходило в новых политических условиях — на фоне перехода к открытой национальной унитаризации, получившей завершенное воплощение в теории формирования «советского народа» как новой исторической общности с русским языком «межнационального общения». Следствием смены вех в национальной политике советского государства явился отказ от поддержки национальных культур и национальной вариативности образования.

В 1950-е гг. в Северной Осетии началось отступление от идеи полноценного национального образования. Поводом для этого послужили объективные трудности национализации осетинской школы. Коренизация неполной средней школы проходила труднее, чем коренизация начальной. Сказался недостаток научно-технических терминов. Отсутствовала система социальной подготовки учителей-предметников для осетинской школы. Особые сложности были связаны с районами распространения дигорского диалекта. Многочисленные проблемы осетинской школы не раз ставились на обсуждение, попытки их разрешения отразились в отчетах Министерства просвещения, постановлениях Совета Министров, материалах учительских съездов и конференций. Переход с 1949–50 учебного года к всеобщему семилетнему обучению в сельской местности (49:2) вновь привлек внимание к трудностям коренизации.

В 1950–51 учебном году учащиеся 4-х классов осетинской школы показали на экзаменах «глубокие и прочные» знания. Все преподаватели начальных классов имели среднее специальное образование и хорошо владели осетинским языком. Ученики были полностью обеспечены учебниками. План издания национальных учебников был выполнен (29 названий общим тиражом 105 тысяч). Критические замечания в министерском отчете касаются лишь плохого знания некоторыми учителями русского языка (51: 3–15).

Совсем по-иному описано положение в старших классах осетинской школы. Жесткой критике подвергнуто преподавание русского языка и литературы — у некоторых учителей связь между родным и русским языками ограничивается переводом отдельных грамматических определений на осетинский язык, сознательное изучение грамматического строя заменяется механическим заучиванием правил (51:27–44). Многие учителя-предметники, как сообщает отчет, «не владеют научной терминологией и не могут хорошо преподносить материал на осетинском языке. В Северо-Осетинском пединституте студенты не изучают на факультетах соответствующую специальную терминологию на осетинском языке. Совсем недавно начали вести педагогическую практику в двух осетинских школах г. Дзауджикау. Учителя-дигорцы коренизируют преподавание не на литературном осетинском языке, а на диалекте этого языка. Учителя-дигорцы для руководства пользуются русскими учебниками, а излагают материал по-дигорски. Ученики, пользуясь осетинскими учебниками и слушая изложение материала по-дигорски, отвечают на «среднем» между дигорским и иронским диалектами языке, (...) тем самым искажают без того запутанные термины, многие из которых совсем не укладываются в сознании дигорца-ученика» (51:71–72).

В 8–10 классах осетинских школ обучение велось на русском языке. По мнению министерства, после семилетней учебы на осетинском языке «этот переход тяжело отражается на успеваемости учащихся, так как им приходится изучать русскую терминологию по предметам заново. Они не подготовлены к занятиям на русском языке, не умеют свободно и легко работать над русским текстом, не могут передать свои знания, нет достаточного словарного запаса на русском языке» (51: 73).

Чтобы исправить положение, планировалось: повышать квалификацию учителей через Институт усовершенствования; обучать учеников начальных дигорских классов литературному языку, а затем полностью перевести преподавание на литературный язык; в 5–7 классах наряду с осетинской изучать и русскую терминологию (51:74).

С 1 сентября 1951 г. действовал новый учебный план осетинской школы, разработанный Минпросом СО АССР по поручению Совета Министров РСФСР и введенный приказом по Министерству просвещения РСФСР (52:1–4). Новый учебный план увеличил количество часов, отводимых на изучение русского языка и литературы, и сократил часы родного языка (см. Приложение, таблица 3). Были подготовлены также новые программы по родному языку и литературе, по русскому языку и литературе (54: 1–21). При этом состав курса осетинской литературы подвергся жестокой ревизии, завершившейся исключением из программы творчества Алихана Токаева и Хоха Тлатова (50:12–14).

В 1951–52 учебном году сделаны очередные шаги к осуществлению закона о всеобуче — было открыто 9 новых школ и подготовлено открытие 26 интернатов на 1000 мест (55:17–19). Но времена окончательно изменились: «осетинский всеобуч» был не нужен.

8 мая 1952 г. Совет Министров СО АССР принял постановление «О мерах по упорядочению коренизации в осетинской школе» (104: 54–56), в котором совершавшееся отступление было легализовано и снабжено благовидными объяснениями. Отметив большое значение и успехи обучения на родном языке в начальной школе, постановление утверждает, что «коренизация 5–7 классов семилетней и средней осетинской школы находится в крайне неудовлетворительном состоянии» и начата «без учета условий и возможностей перевода преподавания всех предметов на осетинский язык; не были подготовлены кадры учителей, перевод стабильных учебников на осетинский язык осуществлялся наспех без достаточно разработанной научной терминологии, имеющиеся в учебниках ошибки и существенные недостатки серьезно тормозят усвоение основ наук учащимися осетинами». Далее в постановлении излагается весьма характерное обоснование предлагаемых изменений: «Качество знаний учащихся коренизированных 5–7 классов крайне низкое. В то время, когда знание русского языка является самым необходимым для связи и общения с другими народами, дальнейшего усовершенствования национальных кадров в области научных и технических познаний и роста культуры, преподавание физики, химии, естествознания, математики и других предметов на осетинском языке служит большой помехой в деле успешного овладения русским языком. Все это приводит к тому, что учащиеся, оканчивающие осетинскую семилетнюю и среднюю школу, испытывают серьезные затруднения при поступлении в техникумы и высшие учебные заведения» (53: 9).

В итоговой части постановления высказана просьба к ЦК ВКП(б) и Совету Министров СССР «разрешить, как исключение, ввести с 1 сентября 1952 года обучение в 5–7 классах осетинских школ на русском языке». Эта мера преподносилась как временная — «до подготовки необходимых условий для успешного проведения коренизации семилетней осетинской школы» (53:10). «Просьба», конечно, была удовлетворена.

В отчете за 1952–53 учебный год Министерство просвещения СО АССР рапортует: «Практика обучения на осетинском языке в 5–7 классах осетинских школ (особенно в дигорских школах) показала, что язык обучения не содействовал поднятию качества знаний учащихся осетинских школ по русскому языку, в связи с этим многие школы в отчетном году вели обучение учащихся на русском языке. Работа в этом направлении (особенно по улучшению качества преподавания на русском языке) продолжается и в настоящее время» (55: 101). Таким образом, обратный переход на русский язык обучения начался в осетинской школе с 1951–52 учебного года.В 1953–54 учебном году на русский язык обучения с 5 класса перешли все осетинские школы (61: 31).

Идеологическая обработка.Шла подготовка к переводу начальных дигорских школ на литературный язык, начиная со 2 класса. Это предполагалось сделать уже в 1953–54 учебном году (56: 101), но было отложено из-за неудовлетворительной подготовки учителей (60: 55). Обучение второклассников-дигорцев на плохо знакомом им «едином литературном языке» заведомо обречено на неудачу. Поэтому, зная уже наметившуюся тогда «линию партии», очень трудно поверить, что планировавшие эту авантюру люди не понимали простых вещей. Значит, они рассчитывали на эту неудачу? Но и в этом нет уверенности. Вполне возможно, что дело в обычной некомпетентности, в невежестве, в равнодушии к родной школе. Между прочим, «серьезные недостатки и ошибки в преподавании родного языка и литературы» отмечало в 1953 г. Бюро обкома партии. Однако, возмущаясь тем, что «до сих пор осетинские школы не имеют единого доброкачественного учебника по грамматике осетинского языка, не упорядочена орфография» (59:2), партийное руководство было озабочено вовсе не этим, а улучшением преподавания русского языка и скорейшим отказом осетинской школы от родного языка обучения.

Интересно, что именно в 1953 и 1954 гг. состояние народного образования в Северной Осетии проверяли бригады соответственно Совета Министров и Министерства просвещения РСФСР. В справках, составленных по итогам этих проверок, всячески подчеркивается неудовлетворительность учебно-воспитательной работы, снижение успеваемости по русскому языку и математике, низкая успеваемость «учащихся коренной национальности» (58:1). Бригада 1954 г. указала, что и после перехода в 5–7 классах на русский язык обучения не удается улучшить качество знаний по русскому языку. Главной причиной названа такая: «отсутствие преемственности в работе учителей начальных и 5–7 классов» (61: 32–34). Будущее решение уже просматривается в этих формулировках — преемственность будет восстановлена полным отказом от обучения на осетинском языке.

Впрочем, никто не останавливал рутинную деятельность органов управления образованием, авторов и издателей учебников. В 1954–1955 гг. шла работа по составлению нового учебного плана, новых программ и новых учебников по русскому и родному языкам для осетинской школы (99: 27). К 1955–56 учебному году для издания были подготовлены 36 учебников, из них на осетинском языке 26. Учебники по русскому языку и литературе, осетинскому языку и литературе были оригинальными, созданными специально для осетинской школы, остальные книги — переводные общесоюзные учебники (63:1). Тогда провели сокращение и слияние малокомплектных школ и классов, 15 начальных школ были присоединены к ближайшим семилетним и средним школам (64: 50).

В1956 г. состоялось несколько решений, имевших прямое отношение к судьбе осетинской школы. 6 июля 1956 г. утверждены правила осетинской орфографии, организованы постоянные комиссии: орфографическая, для улучшения осетинского алфавита, терминологическая (62: 6). Судя по отсутствию ощутимых результатов их деятельности, можно предположить, что решением о комиссиях обком КПСС и Совмин СО АССР камуфлировали основную линию на сокращение функций осетинского языка. Постановление Совмина «О состоянии и мерах улучшения обучения и воспитания в осетинской начальной школе» как раз предшествует созданию комиссий. Принятое 16 марта 1956 г., оно вполне отражает генеральную линию партии: «...осетинская начальная школа не справляется со стоящими перед ней задачами обучения и воспитания детей, не дает учащимся систематических и прочных знаний... Особенно неудовлетворительно обучение детей русскому языку, что ставит их в тяжелое положение не только в начальной, но особенно в семилетней и средней школах» (107). С 27 по 31 июля 1956 г. в столице Северной Осетии прошло межобластное совещание учителей, методистов, научных сотрудников и работников отделов народного образования и министерств просвещения республик Северного Кавказа. Решение этого совещания, опубликованное отдельной брошюрой, тоже делает главный акцент на необходимость повысить уровень знаний по русскому языку (11:6, 9).

В богатом на события 1956 г. состоялась также научно-практическая конференция работников школ СО АССР (26–28 марта). В выступлениях участников конференции нашло отражение двусмысленное положение осетинской школы и главные тенденции ее развития. К середине 1950-х гг. стала очевидной неудача перевода делопроизводства на осетинский язык. После войны этой проблемой уже никто не занимался, и осетинский язык неуклонно вытеснялся из государственной сферы. На фоне развития всеобуча произошел фактический отказ от коренизации средней школы. О создании для осетин возможности получить на родном языке высшее образование не было и речи — даже в пределах необходимой для осетинской школы подготовки кадров (как предполагалось в министерском отчете 1950 г.). В этих условиях неизбежным стало формирование у родителей и учителей отрицательного отношения к обучению детей на осетинском языке, и как следствие — резкое сужение социальной базы для развития осетинской школы.

На конференции возникла открытая дискуссия по вопросу о языке преподавания в осетинской школе. Директор Камбилеевской средней школы Т. поставил вопрос ребром: «Одни дети учатся по осетинской программе, другие — по русской. Правильно ли это с научной точки зрения или с точки зрения нашего пролетарского интернационализма, коммунистического воспитания?» Ответ у директора был готов. «Я считаю, что это искусственные перегородки, — сказал он. — В русских классах очень много осетин, и они лучше занимаются и грамотнее выглядят, чем русские дети по русскому языку. Я это сам по себе чувствую, я учился в русской школе, в вузе учился с русскими, сейчас я разговариваю гораздо хуже по-русски потому, что мне приходится постоянно сталкиваться и разговаривать на осетинском языке. Никто не может сделать замечания в школе, что мы говорим по-осетински, химики, биологи сами малограмотные и не поправляют учащихся. Надо сделать так, чтобы как можно больше детей-осетин учились в русских классах и ввести русские нормативные программы в осетинских школах», — заключил Т. под аплодисменты собравшихся (65: 70). Заметьте, руководитель школы объявляет «малограмотными» тех, кто говорит на родном языке, и призывает запретить в школе не обучение даже, а общение на осетинском языке.

Его поддержали Г. из Дигорской и Г. из Хумалагской средней школы. Они указали на недостатки учебников русского языка и отсутствие нужного числа методических пособий для осетинской школы, низкую квалификацию учителей начальных классов. «По-моему, — подытожил свое выступление Г. из Хумалага, —назрела необходимость поставить вопрос о преподавании всех предметов на русском языке, начиная с первых классов. Я сам осетин, очень люблю осетинский язык и осетинскую литературу, но я всегда думаю, что русский язык везде необходим, даже в самом далеком селении документация ведется на русском языке. Кроме того, учащиеся получат больше пользы от такого преподавания (...). Я прошу рассмотреть этот вопрос и добиться разрешения» (65:61).

На эти предложения, встречаемые аплодисментами в зале, начальство отвечало как бы оправдываясь, ссылаясь на неподготовленность всех условий и вред поспешности в таком важном деле. Спектакль был поставлен по всем правилам партийной сцены тех лет. Министр просвещения А.Г. Тотров вопрошал: «Смогут ли дети, в особенности в отдаленных горных селениях, освоить материал на русском языке в подготовительном и первом классах?» По мнению министра, «пока еще рано ставить вопрос о переводе преподавания в подготовительном и первом классе на русский язык. Надо учитывать и такое положение, что 5–7 классы многих нерусских республик, а то и 5–10 занимаются на родном языке, что наша республика одна из первых по Советскому Союзу поставила вопрос о переводе преподавания, начиная с пятого класса, на русский язык». На предложение работать по учебному плану русской школы министр отвечал, что даже при полном переходе на русский язык обучения «нельзя же прекратить изучение родного языка, значит надо какие-то предметы ущемлять и в счет их вести уроки осетинского языка (...). Особых расхождений между программами для нерусских и русских школ нет и если мы будем добросовестно относиться к исполнению служебного долга, мы будем давать глубокие знания учащимся. Значит, пока этот вопрос отпадает и не надо создавать такие настроения. Такой вопрос надо решать постепенно, чтобы не ошибиться» (65:14).

Более откровенные высказывания позволила себе заведующая отделом обкома партии М.Г. Кулум-бекова, председательствовавшая на конференции.

«Нельзя же такими методами показывать свою любовь к русскому языку и русскому народу, — возмутилась она. — Политика нашей партии не говорит о том, чтобы все народности нашей страны обучать только на русском языке. Наоборот, дается право каждой нации развивать свой язык, свою культуру... Никто из великих педагогов как дореволюционного периода, так и советского не ориентировал обучать национальных детей обязательно на русском языке». Даже если этот протест партийного руководителя имел целью лишь осадить излишне торопливых, отдадим должное женщине, которая не стала скрывать своего презрения к холуйству. М.Г. Кулумбекова и далее была откровенна: «Мы иногда притворяемся, что наши дети с рождения знают русский язык. На этот вопрос нужно смотреть более реально, и там, где есть возможность его осуществить, мы за это и чем скорее осуществим, тем лучше, но где этой возможности нет, не надо этого делать и надо вести работу так, как подсказывает ЦК партии и Минпрос РСФСР» (65: 16–17).

Большинство выступлений на конференции были посвящены политически выверенным «вопросам преподавания русского языка в национальных школах» (65:56).