Якоб и Амалия наверняка хотели для детей самого лучшего, но нетдоказательств тому, что они как родители обладали воображением илипрозорливостью. Предполагают, что в роду Амалии был ученый. Со стороны Якобав семье были лишь торговцы. Его амбиции были велики, но весьма туманны.Будучи оптимистом, возможно, он видел в розовом свете будущее мальчиков -точнее, мальчика, поскольку его жена после Зигмунда (и вскоре умершегоЮлиуса) рожала только девочек. Он думал об удачном ремесле или дажепрофессии. Едва ли он имел в виду еврейский образ жизни. Будущее было заэмансипацией, за подражанием австрийцам, которые, в свою очередь, стремилисьбыть ближе к Германии. И родители, и сестры (если им не повезет найти мужей) былизаинтересованы в том, чтобы Зигмунд преуспел. У Якоба не было явныхисточников дохода, и как ему удавалось создавать впечатление неплохогоуровня жизни, до сих пор остается загадкой. В городской документациизаписано, что у него не было облагаемых налогом доходов. Семье помогалисыновья из Манчестера и, наверное, Натансоны, пока их глава, тоже Якоб, в1865 году не скончался. Зигмунд-торговец, банкир или врач с накрахмаленнымворотничком и цилиндром стал бы ценным подспорьем в системе выживания отца. Самые ранние фотографии семьи создают впечатление респектабельности.Важно уже одно то, что их делали. На паре снимков 1864 года, когда Зигмундубыло восемь, лет, видна обычная обстановка студии. На портрет попалиизображения всех европейских столиц. На обоих снимках мы видим Зигмунда -уверенного в себе, с головой, возможно, поддерживаемой специальным зажимом,с блестящими, тщательно причесанными волосами, с послушно размещенными поуказанию фотографа немного неуклюжими руками. На одном из снимков изображенЯкоб, мелкий торговец с коротко подстриженной бородкой, на втором - Амалия втемной одежде. Рядом с ней две дочери и сын. Вид у нее довольно властный. Несколько лет спустя родители семейства даже заказали их общий портретмаслом: Зигмунда, пятерых сестер и брата Александра, который наконец родилсяв 1866 году. Головы непропорциональны туловищу: художник явно был неопытен.И все же сам факт заказа картины говорит о многом. Наверняка Зигмунд был родительским любимчиком, и его сестрам этоказалось естественным. Многие вспоминали о нем как о мальчике, которомулегко давалось учение, серьезном не по годам, вызывавшем одобрительныевзгляды взрослых. Когда ему было одиннадцать-двенадцать, родители частобрали его по вечерам в кафе в Пратере - еще одна роскошь, которую Якоб поидее не мог себе позволить, но позволял. Однажды в кафе появилсястранствующий поэт, который на ходу писал для посетителей стихи. Он сочинилстихотворение и для Фрейдов, сказав при том, что их сын станет министром.Перед мальчиком как будто простиралась дорога юриста, и несколько летЗигмунд собирался пойти именно по ней. В старости его сестра Анна писала, что, когда ей было восемь лет, братжаловался, что не может жить с ними в одной квартире из-за ее игры нафортепиано. У него был собственный кабинет, узкий, отделенный от остальныхкомнат, с окном, выходившим на улицу. Ему в то время было десять лет. Что ж,с уроками игры на фортепиано ей пришлось распрощаться. Анна часто приукрашивала семейные обстоятельства, но, без сомнения, онаправа, говоря о том, каким уважением пользовался Зигмунд. Она рассказывала остаршем брате и многое другое. Когда ей было пятнадцать, он запретил ейчитать Бальзака и Дюма, потому что считал это неподобающим. Год спустя изРоссии приехал богатый дядя матери, вдовец, и изъявил желание на нейжениться. Он обещал девушке лошадь, новые платья и любовь своих шестерыхженатых и замужних детей. Дядюшке было пятьдесят девять лет. По словам Анны,Амалия не сразу отвергла его предложение, а сначала посоветовалась с Зиги.Можно предположить, что Якоб был вполне доволен такой финансовойвозможностью. Зигмунд же сказал, что этот добрый дядюшка - старыйгреховодник - может убираться к себе в Россию. Тогда он учился на первомкурсе университета. Якоб любил гулять с сыном по Вене. Однажды он рассказал ему, как вмолодости шапку во Фрейбурге одел в субботу новую меховую. Какой-тохристианин сбросил с него шапку в грязь и приказал убираться с тротуара.Зигмунд: "Что же ты сделал?" Отец: "Вышел на дорогу и подобрал шапку".Мальчик был шокирован этой историей, ярким свидетельством того, как католикипомыкали евреями, в том числе его любимым отцом. В 1900 году Фрейд вспоминал о детской фантазии, в которой выразилосьего стремление отомстить католикам. Он представлял себя Ганнибалом, воиномкарфагенян, семитов, отец которого, Гамилькар, взял с него клятву отомститьримлянам. Даже спустя годы он не забыл эту фантазию. Он знал, как Ганнибал,с триумфом перейдя Альпы с армией и слонами в 218 году до нашей эры,заколебался перед Римом и так и не дошел до него. Фрейд тоже колебался,стоит ли ему ехать в Рим, и сделал это лишь много лет спустя после первогопосещения Италии. Описывая упорство, с которым он исполнял свое детскоежелание, Фрейд неоднократно подчеркивал важность своих детских лет. Емунравилось видеть в своей жизни деяния судьбы. Однажды, как он вспоминал,когда ему было шесть лет, мать сказала ему: все мы из пыли и в пыльобратимся. Зигмунд не поверил. Тогда она потерла ладони друг о друга ипоказала ему серые отшелушившиеся кусочки кожи. Зигмунд сразу все понял. Возможно, еще в юности многие великие люди начинают чувствоватьнеобходимость собирать сведения для биографов. Когда Фрейду, безызвестному ибесперспективному врачу, еще не было тридцати, он объявил невесте, той самойнемецкой девушке Марте, которая подтягивала свои чулки, что он уничтожил всесвои записи за последние четырнадцать лет. "Что до биографов, - добавил он,- не стоит слишком упрощать их жизнь". Это было сардоническим заявлением.Впрочем, про биографию он говорил совершенно серьезно. Позднее, в старости,лишенный иллюзий, он утверждал, что составление биографии - это полнейшаячепуха. Биографы скрывают факты, лицемерят, льстят. Классическоеобразование, в частности Плутарх и его "Жизнеописания", позволяло емусделать вывод, что цель биографа - описать то, что достойно восхищения, идать читателям образец для подражания. Все это чепуха, считал Фрейд, потомучто человек оказывался слишком "хорошим" и от этого неправдоподобным.Правда, он едва ли догадывался, что многие биографы в нем и в его семьебудут стремиться найти именно недостатки. О детстве Фрейда нам известно также мало, как и о детстве любого другого человека. В последнее время исследователи много занимались вопросом злого дядиИосифа. Версия Фрейда представлялась довольно неинтересной. Иосиф, на десятьлет младше Якоба, фигурировал в не очень важном сне Фрейда. Это был человекс рыжей бородой, который, "стремясь сделать побольше денег", нарушил закон ибыл за это наказан. "Мой отец, - писал Фрейд, - который за несколько днейпоседел от горя, всегда говорил, что дядя Иосиф был не плохим человеком, апросто глупым". Были обнаружены новые факты, дополняющие историю. Иосиф,брат Якоба, первым из семейства попал в газеты. В 1866 году его судили вВене за производство фальшивых денег. За то, что он напечатал целоенебольшое состояние в русских рублях, его посадили в тюрьму на десять лет.На суде упоминались и братья, жившие в Манчестере. В то время Зигмунду былодевять лет, и он наверняка знал, что происходило в семье. Сначала Иосиф торговал английскими скобяными изделиями. Он тожепереехав на запад и в 1861 году, вскоре после Якоба, поселился в Вене. Когдав июне 1865 года его арестовали при попытке сбыть стопятидесятирублевыебанкноты, при нем было 17 959 фальшивых рублей. Иосиф и его сообщник Вайхпосещали Англию, и полиция решила, что рубли были напечатаны там с медныхшаблонов. На суде в феврале 1866 года упоминались компрометирующие письма отбратьев из Манчестера, но они не были открыты. Перевозили фальшивые деньги,по утверждению обвинения, "израэлиты польского происхождения" (то естьгалицийские евреи, как и сами Фрейды). Предполагалось, что эти средстваиспользовались для финансирования политических целей антиавстрийскихреволюционеров в Польше. Стучала ли полиция в двери Якоба в Леопольдштадте и только ли отбратней любви поседела его голова, нам неизвестно. Однако это был крупныйсемейный скандал, который чрезвычайно опечалил Фрейдов, стремившихсяизбавиться от отождествления с восточными евреями-обманщиками. Возможно,именно это вызвало в молодом Фрейде такую ядовитую ненависть к восточнымевреям (хотя те из них, кто уехал на запад, часто имели такую же точкузрения). Еще одно последствие - беспокойство по поводу денег. Он частоговорил о бедности своей семьи. "С юных лет, - писал он в сорок три года, -я познал беспомощность бедности и постоянно боюсь ее". Но эта бедность былаотносительной: имеющиеся данные указывают скорее на некоторые неудобства,чем на отчаянное положение. Возможно, эти воспоминания питались несколькоиными знаниями или опасениями, что семья получала из Манчестера деньги,заработанные нечестным путем. Это подозрение по поводу братьев в Манчестере основывается нанеподтвержденном заявлении, сделанном в венском суде и не имевшем законнойсилы в Англии. Все остальное - только догадки. Если связь с Манчестеромсуществовала, скорее всего, это был Филипп. По сравнению с Эммануилом,который начал со скупки и продажи комиссионной одежды, образцовымевреем-семьянином, воспитавшим детей настоящими англичанами, Филипп - этотаинственная фигура. Он торговал дешевой бижутерией и женился на дочеримастера игрушек из Бирмингема. Образование Фрейда было достаточно серьезным. Сначала его учил самЯкоб, потом он пошел в частную еврейскую школу, а в девять лет - вгосударственную школу Леопольдштадта, в которой евреи учились наряду состальными. Начал он нерешительно, но впоследствии все восемь лет допоступления в университет завоевывал первые места и был одним из лучшихучеников класса. Патриот, как и большинство мальчишек, он видел героическое будущее заГерманией. Австрия теряла свое влияние, империя была в упадке. Ее основнымязыком был немецкий. Австрия все чаще подчинялась в политическом и военномсмысле Германии. Когда в августе 1870 года между Германией и Франциейначалась война, четырнадцатилетний Зигмунд следил за ее ходом и отступлениемфранцузов. В следующую зиму Париж был осажден. У Зигмунда была карта сприколотыми флажками, отмечавшими продвижение немецких войск, а такжевосхищенные слушательницы-сестры, которым можно было все это объяснять. Это действительно было волнующее время и для победителей, и для ихсоюзников. Впечатляющее поражение Франции продемонстрировало Европе, каквысоко поднялась Германия. В Лондоне правительство Гладстона увеличиловоенный бюджет. В Вене эмансипированные евреи еще более четко увидели, чтоих будущее - с великой Германией. Первое дошедшее до нас письмо Фрейда было написано примерно в это жевремя. Оно адресовано школьному приятелю, Эдуарду Зильберштейну. ОтецЗильберштейна, делец из Румынии, расположенной дальше к востоку, послал сынав Вену, чтобы дать ему образование. Вот письмо без даты, приблизительно 1870года, написанное в юмористически-напыщенном стиле, который использовалимальчики: Г-н и г-жа Фрейд примут его у себя с братом Карлом, а также предоставятим комнату в новых апартаментах, в кои они переедут по истечении двухмесяцев; кроме того, они обязуются подписывать его школьные записки оболезни. Зигмунд и Эдуард обменивались витиеватыми письмами о выдуманнойИспанской академии, иногда переходя на фальшивый испанский язык, чтобызащитить информацию от глаз взрослых. Это была игра с известными только имшутками и романтическими секретами, в которой девочек называли "принципами".Когда Зигмунд серьезно заинтересовался девочкой по имени Гизела Флюс(сестрой еще одного школьного друга, Эмиля), для переписки ей было даносекретное имя Ихтиозавра. "Fluss" в переводе с немецкого означает "река", ивот она стала "ихтиозавром", доисторической рыбой. Гизела - единственное известное романтическое увлечение Фрейда, кромеженщины, на которой он женился, эта дружба не вылилась ни во что серьезное.Она жила во Фрейбурге, откуда когда-то уехали Фрейды. Там ее отец, ИгнацФлюс, был текстильным фабрикантом - как раз таким, каким не удалось статьЯкобу. Эмиля, как и Эдуарда Зильберштейна, послали учиться в Вену. Фрейды иФлюсы были в дружеских отношениях, и Зигмунд навещал их во Фрейбурге поменьшей мере два раза, летом 1871 и 1872 года. Во время первого посещенияЗигмунду было шестнадцать, а Гизеле - двенадцать. Во время второго он ужебыл в нее влюблен. В 1871 году до поездки во Фрейбург он провел некоторое время на курортеРознау, расположенном в горах в двадцати пяти километрах к югу. Там его матьи почти все ее дети жили в гостинице все лето. У Амалии были слабые легкие,и она часто отправлялась в Рознау после суровой зимы. Это была еще однастатья расходов, которые Якоб каким-то образом ухитрялся себе позволить и окоторых Фрейд впоследствии забыл, вспоминая о своем "тяжелом детстве". Наследующий год, будучи опять во Фрейбурге, он рассказал Эдуарду, что влюбилсяв Гизелу, хотя, "зная мой характер, ваша честь совершенно справедливо можетпредположить, что я не приближаюсь к ней, а сдерживаюсь". Его застенчивость,"бессмысленный Гамлет внутри меня", мешает этому. Он говорил о том, как прекрасен ее орлиный нос, длинные черные волосы,четко очерченный рот и темная кожа - но лишь тогда, когда ее не было рядом.И даже это звучало скорее как выражение вежливости, чем страсти.Единственные чувственные слова о ней были написаны лишь три года спустя, в1875 году, когда она уже давно была для него потеряна, и он подтрунивал надЭдуардом, переживавшим что-то подобное. "Только летом расцветает восхищениепринципами", пишет он, вспоминая "так называемый розовый сад, сотни георгин"и то, как манили его "прогулки, неосознанный поиск и нежеланные и в то жевремя такие желанные открытия". Страсть уступила место хладнокровию. Юному Зигмунду с глубокопосаженными глазами над пухлыми щеками, с часовой цепочкой на жилете, нужнобыло думать о будущем. В марте 1873 года, когда он должен был заканчиватьшколу, он писал брату Гизелы, Эмилю, что в его "несчастной жизни" происходитпроцесс принятия очень важного решения. В мае он объяснил, что это было: онрешил стать ученым-естествоведом, а не юристом. Это еще не означало, что он должен заниматься медициной. Дарвин, в товремя находившийся на гребне славы, тоже был естествоведом. Зигмунд могстать, например, зоологом или химиком и провести жизнь в лаборатории. Онписал Флюсу, что больше всего боится стать посредственностью, кроме того, онсоветовал ему хранить письма - "мало ли что!". Всемирная венская ярмарка, которая в тот год проводилась в Пратере,оживила город и отвлекла школьников от экзаменов. В дождливый майский деньее открыл император Франц Иосиф. Вдали раздавались артиллерийские залпы, акоронованные особы Европы прятались под зонтами. Зигмунд с иронией писалФлюсу о "радующейся толпе" из газетных репортажей, которая, по его словам, вдействительности так страдала от дождя, что никто и не приподнял шляпы. Аего величество, добавил он, выглядел не более "величественно", чем дворник. Кроме шлемов с плюмажем там было кое-что посерьезнее: промышленныепавильоны, полные всевозможных машин и приспособлений. Одно из них -керосиновая лампа с цепями, позволявшими поднимать и опускать ее надобеденным столом, так понравилась Фрейдам, что они ее купили. Австриястремилась показать, что становится современным государством. Некоторыестраны даже чувствовали себя неловко по сравнению с "прогрессивными"хозяевами. Британцы жаловались, что их продукция "алогичным образомзадерживается" на дорогах континента, и прикрывали пустые места флагами,надеясь, что никто этого не заметит. Ярмарка 1873 года стала для венцев поводом показать, как перестроенгород. Вена изменилась в соответствии с либеральными тенденциями. Передоткрытием иностранных репортеров отвели ночью на крыши и показали извилистыеаллеи, ярко освещенные тысячами газовых фонарей. Центральная часть городаранее представляла собой путаницу улочек в поясе зеленых полей. Этооблегчало задачу защиты города от турок или их современных коллег. Пригороднаходился вне защитной зоны. Едва ли это расположение подобало современномугороду. Наконец был издан императорский указ, который разорвал замкнутыйкруг. Армия была вынуждена отказаться от своей земли, и вокруг старогогорода был создан большой бульвар, Рингштрассе (или просто Ринг, "Кольцо"),полный общественных зданий. Ринг и его триумфальный стиль стали символомновой Вены. Зигмунд с отцом во время прогулок видели, как бульвар постепенностроится. Это был символ всего прогрессивного, и его широкие линии с равнойэффектностью исчезали вдали при солнечном свете, снеге или дожде. Армияпостаралась добиться своего хотя бы в том, чтобы ширина дороги была какможно больше. Это усложнило создание баррикад и дало возможность хорошопросматривать позиции врагов и осыпать их картечью. Зигмунд, который в июне сдавал экзамены, тем не менее находил время идля посещения выставки. "Это выставка мира эстета, - пишет он Эмилю Флюсу, -сложный и ветреный мир, который во многом лепит своих собственныхпосетителей". На него произвели большое впечатление письма АвраамаЛинкольна, выставленные в факсимиле, и он читал их своимслушательницам-сестрам. К середине июля он уже получил результаты экзаменов - выпускнойаттестат с отличием. Он сдал письменно греческий, латынь и математику, атакже сочинение на тему "Размышления о выборе профессии". Его мать быласнова в Рознау, но он остался в Вене и в одиночестве гулял по холмам. "Мойотец против, - рассказывал он Зильберштейну, - и хотя я каждый день по часумечтаю [о Рознау], я не могу в действительности намереваться сделать то, чтоон по серьезным причинам не одобряет". Не мог он и поехать в Англию,посетить которую впервые намеревался в этом году. Почему - он не говорил. ОГизеле в письмах ничего нет, кроме строчки, адресованной Эдуарду, где онутверждает, что отказался от "привязанности" к ней. Эта история практически не оставила следа в биографии Фрейда, если несчитать рассказа в "Покрывающих воспоминаниях" о пациенте, "человеке суниверситетским образованием", в котором Фрейд, так любивший самоанализ,изобразил как раз самого себя. Он сделал довольно общее заключение о том,что детские воспоминания изменяются силами подсознательного. Он предложилтермин "покрывающие воспоминания" для ранних воспоминаний, которые -возможно, незаметно от человека - являются экраном для предшествующих илипоследующих событий, которые связаны через личные ассоциации с самимвоспоминанием. Покрывающие воспоминания - это иллюзия, но за ней скрываетсяреальность. В этой работе 1899 года покрывающие воспоминания - так называемого"образованного человека", то есть Фрейда - посвящены одуванчиковому лугу,где он с другим мальчиком крадет цветы у его сестры. Они выбрасывают своисобственные цветы и подбегают к крестьянке, которая угощает их ломтяминезабываемо вкусного хлеба. Мы знаем, что этими детьми были сам Фрейд и егоплемянник Джон, девочка - это сестра Джона, Полина, а происходило все это воФрейбурге. С этим воспоминанием связано второе, о том, как герой рассказа посещаетгород своего детства. Это в действительности Фрейд, который в юношествевозвращается во Фрейбург. Как говорит "образованный человек", его семьяуехала оттуда из-за "катастрофы" в делах. После отъезда он мечтал вернутьсяв ту же сельскую местность возле города, где он родился. В шестнадцать летон возвращается туда же с друзьями и влюбляется пятнадцатилетнюю девочку.Это была Гизела Флюс, которой на самом деле было тринадцать. Когда онавернулась в школу, оставив изнемогающего от любовных томлений парня в домесвоих родителей, тот "проводил долгие часы в одиноких прогулках попрекрасным лесам, которые я открыл заново и заполнил своими воздушнымизамками". Это были фантазии, начинавшиеся со слов "если бы". Вот если бы оностался там, где родился, вырос в деревне, стал торговцем, как отец, иженился на ней! После этого все желтое напоминало ему о желтом платье,которое она носила в тот день, когда он впервые ее увидел. Приводится и еще один цикл воспоминаний, связанный с посещением "дяди"три года спустя. Этот "дядя" процветал в "далеком городе" - на самом делеэто был сводный брат Фрейда Эммануил в Манчестере. Там он встретился сдетьми, с которыми тогда играл на лугу. Фрейд, или "образованный человек",считал, что отец и сводный брат планировали, чтобы он "сменилневразумительный предмет приложения усилий на нечто более практичное", тоесть на переезд в Манчестер и женитьбу на Полине. Эти воспоминания сочетались друг с другом: желтые цветы, желтое платьеГизелы, хлеб во сне, который был так приятен на вкус, потому что олицетворялпрелесть деревенской жизни с Гизелой, обмен цветов на хлеб, который выражалидею Якоба об отказе от эфемерных целей в пользу практических занятии.Воровство цветов у Полины - это дефлорация, ее или - поскольку прошлое инастоящее взаимозаменяемы - Гизелы, потому что именно это, как признает"образованный человек", он хотел сделать в юности. Любой мужчина считаетпривлекательным при мыслях о браке, - пишет Фрейд в виде диалога между собойи этим несуществующим пациентом, - именно первую брачную ночь. Разве онзаботится о последствиях? Фантазия о "самой серьезной сексуальной агрессии"так груба, предполагает он, что была выражена в невинной сцене детскихшалостей на цветочном лугу. Эта сцена наверняка происходила вдействительности, но сохранилась в памяти лишь потому, что содержала в себедругие воспоминания. За фактическим содержанием статьи можно увидеть биографическиесведения, которые рассказывают нам о том, каким Фрейд был в юности, что онмечтал о женщинах и о том, что хотел бы сделать с ними. В этом нет ничегонеобычного для подростка, равно как и в смутных намеках на мастурбацию. Ноэтим подростком был Фрейд. Как психолог он стремился найти мотивычеловеческого поведения в половых инстинктах. Это было смелым ипрогрессивным шагом. Даже если Фрейд и немного преувеличил, его идеи помоглилюдям признать правду о самих себе, чем они и занимались на протяжении всегодвадцатого века. Но когда Фрейд исследовал свою собственную сексуальность,он как бы отгораживался от "обычных" людей. Разрабатывая методы, ставшиеосновой психоанализа, он утверждал, что вопросы пола были замечены им в своевремя лишь с большой неохотой, и люди безропотно приняли эту легенду. Фрейд любил казаться строгим и непорочным, недоступным для обычныхискушений. В этом было достаточно правды, чтобы это было правдоподобным. Онстремился быть воплощением благородного рационализма, но в нем всегдаприсутствовала тень более уязвимого человека. Этим вторым Фрейдом был, средимногих других образов, и юноша, который чувствовал себя неловко и неувереннос женщинами. Если бы его характер позволил ему быть смелее с Гизелой и небыть "бессмысленным Гамлетом", трепещущим и бездействующим, возможно, сексне был бы для него причиной стольких тайных страданий. Без сомнения,насладившись одной-двумя Гизелами, он все равно создал бы психоанализ,потому что он видел смысл своей жизни в объяснении человеческой природы, но,возможно, система, построенная им, выглядела бы по-иному.
