Осенью 1873 года Фрейд стал студентом Венского университета. Позже онговорил, что выбрал медицину из-за "некоего любопытства". Сначала он простоостановился на естественных науках, точно не зная, что из этого выйдет. Онговорил другу Эмилю Флюсу, что надеется "заглянуть в вековые тома природы идаже подслушать, как все в ней происходит". Его университетское образованиестоило дорого, но он не спешил. Позже были и благотворительные стипендии, окоторых Фрейд не говорил. В семнадцать лет у него был "довольно большойсчет" в книжной лавке, который отцу приходилось оплачивать. Если в семьепоявлялись лишние деньги, все тратилось на него. Письма Зильберштейну на втором курсе выявляют его неуверенность ибеспокойство. Тогда, в январе 1875 года, он посещает лекции по анатомии,физиологии, зоологии, физике, математике и "дарвинизму". Если о бедном обеспокоенном студенте-медике говорят, что у него своимысли, это несправедливо. Он скорее капля жидкости, которую сложныемеханизмы перекачивают от одного лекционного зала в другой, и по законаммеханики он вынужден проходить этот путь с минимальным трением иминимальными временными затратами. Он был "полуночником", учился с десяти вечера до двух ночи или позже. Вфеврале он сказал, что слишком много работал и несколько дней пропускаллекции, "вместо этого гуляя по улицам Вены и изучая массы". Добавил ли онслово "Вена" как литературный штрих, чтобы создать образ молодого ученого,одиноко и таинственно скитающегося по городу? К марту он посещал лекции пофилософии профессора Франца Брентано, бывшего священника, связанного слитературой, и решил, что ему нужна докторская степень по философии изоологии. Он дополнил свой список дисциплин логикой и в апрелепроинформировал Зильберштейна о том, что впервые испытывает "академическуюрадость... близость к чистейшим родникам науки". К середине июня 1875 года, когда ему было уже девятнадцать, онсобирался провести долгие каникулы дома, в Вене, с микроскопом и горой книг,занимаясь зоологией и гистологией. Эта картина учебного усердия две неделиспустя была нарушена его собственным признанием: "Меня не зря упрекают, чтоя распыляю свои незначительные силы на совершенно разнородные предметы". В конце того учебного года его манила другая жизнь в виде карьеры вбизнесе. Он собрался в Англию к Фрейдам, жившим в Манчестере (сведения обэтом зашифрованы в "Покрывающих воспоминаниях"). Это решение было либопринято быстро, либо утаивалось от Зигмунда до последнего момента. В концеиюня он все еще планировал учиться на каникулах, а к середине июля ужесообщил Зильберштейну, что уезжает. Фрейд только намекнул, что Эммануил и его отец прочат его в бизнесмены,так что, возможно, на него не оказывали большого давления. Вероятно, что этуидею Эммануилу подбросил Якоб, таинственных денежных доходов которого едвахватало на сына: тому нужны были микроскопы, книги, плата за обучение, ностановиться знаменитым врачом он не спешил. Возможно, Эммануил надеялся нато, что лишний смышленый паренек в деле будет способствовать егопроцветанию. Когда же он сам увидел зрелого Зигмунда, то понял, что емунужно что-нибудь получше. Об этом можно прочитать в письме, которое онотсылает Якобу во время посещения Зигмунда. Его слова похожи на упрек: Это великолепный образчик человека, и если бы я имел перо Диккенса, ябы сделал из него героя... Всем твоим описаниям грош цена. Только теперь,когда он у нас, мы видим, каков он на самом деле. Это признание Эммануила и то, что он, скорее всего, поддерживалнамерение Зигмунда продолжать образование, могут объяснить, почему Фрейд всюжизнь восхищался сводным братом: тот увидел то, чего не заметил Якоб. Это посещение, продлившееся почти семь недель, не прибавило ему знанийпо зоологии, но предоставило новый контекст для видения самого себя. Вовремя путешествия на побережье он провел несколько часов на пляже, собираяморских животных, выброшенных на берег волнами Ирландского моря. Маленькаядевочка увидела у него в руках морскую звезду и спросила: "Она живая?" Онответил: "Да, он живая". Эта грамматическая ошибка иностранца так смутилаего, что приснилась ему двадцать пять лет спустя. В доме Эммануила вАрдвике, пригороде Манчестера, он жил вместе с Джоном, Полиной и их братомСэмом, родившимся в Англии. Полина (как он сообщил Зильберштейну) оказалась"красива", Джон - "англичанин во всех отношениях, со знанием языков итехники, значительно превосходящим обычное образование бизнесмена". Оба егосводных брата были уважаемыми владельцами магазинов, хоть и не богатыми, аФилипп за три года до того женился на "умной и приятной женщине". Англия для Зигмунда была вне всякой критики. Манчестер был городомиммигрантов, в который на протяжении всего девятнадцатого столетиясъезжались немцы и евреи: наборщики, портные, простые рабочие, ростовщики,врачи. Этот задымленный рай очаровал Зигмунда. Перед ним появилась одна издорог, которую он мог бы выбрать. По возвращении в Вену в сентябре он писалЗильберштейну при свете "этой ужасной и вредной для глаз керосиновой лампы"(в то время как в Англии любой нищий пользуется газом), что он "предпочел быжить там, а не здесь, несмотря на дождь, туманы, пьянство и консерватизм".Благоприятный ветер мог бы занести его в Англию для "практическойдеятельности" после окончания учебы: Если бы я хотел повлиять на большое количество людей, а не на малоечисло читателей или коллег-ученых, Англия была бы самым подходящим для этогоместом... Уважаемый человек, пользующийся поддержкой прессы и богачей, могбы совершать чудеса, избавляя людей от физических недугов, если бы в нембыло достаточно стремления открыть новые терапевтические пути. Наконец он видел перед собой возможный вариант будущего: занятиячастной врачебной практикой среди торговцев и фабрикантов Северной Англии.Предложил ли ему это Эммануил в залитой газовым светом гостиной в Ардвике,подчеркнув, как репутация и солидные доходы могут сочетаться друг с другом икак хорошо было бы, чтобы новое поколение Фрейдов росло уже там? Но на этомвсе рассуждения закончились. Зигмунд снова взялся за изучение многочисленныхдисциплин. Гизела Флюс не сразу исчезла из его жизни. В сочельник 1874 года онабыла с сестрой в Вене. Очевидно, их принимали Фрейды. На следующий месяц дведевушки брали уроки танцев, и Зигмунд упоминает о "удовольствии'прикоснуться' к Гизеле, то, для чего у меня меньше поводов и возможностей".Вскоре после этого он советует Зильберштейну, как вести себя сшестнадцатилетней девушкой, которой тот заинтересовался. Он предостерегаетего, говоря, что нельзя поощрять "безрассудную страсть" в представительницахпола, лишенного "врожденного этического стандарта. [Женщина] может поступатьправильно лишь тогда, когда она не выходит за рамки привычного, подчиняясьтому, что общество считает правильным". Зигмунд принял популярную в то времяидею врожденной аморальности женщины и считал сдержанность в половыхвопросах хорошим поступком по отношению к женщинам. "Приучая бедняжек клести и галантности, мы наносим им вред", - пылает он добродетельнымнегодованием. Но Гизела по-прежнему в его мыслях и, без сомнения, снах. В начале октября, вскоре после возвращения из Манчестера, Зигмундпослал Зильберштейну стихотворение в форме "свадебной песни" по поводу того,что Ихтиозавра вышла замуж за человека по имени Розенцвейг. Это довольностранно, потому что она вышла замуж только шесть лет спустя (причем занекоего Поппера). В то время Гизеле было шестнадцать. Возможно, юный Гамлетхотел избавиться от мыслей о ней (и о молодых женщинах вообще, которыевызывали в нем сладострастные грезы) раз и навсегда и выбрал для этого формусатирических стихов. Воображаемый Розенцвейг высмеивался как скряга, Гизелапредставала не очень умной, но хорошей хозяйкой ("Ловко режет она селедку").В черновом варианте стихотворения есть ироничные строки о его печальнойсудьбе и боли, разрывающей сердце, а также о цианиде, бритвенных лезвиях иревольверах. Зигмунд хотел продемонстрировать, как его сердце закаляется истановится неуязвимым для эротики. За иронией скрывались истинные чувства.Однако, по всей видимости, стихотворение помогло. Постскриптум к письмувыразил его новое настроение языком, который вызвал бы улыбку у любогопоследователя Фрейда, если бы в то время уже был изобретен сексуальныйсимволизм: Теперь я похоронил магический жезл, способствовавший ее обучению, ипусть начнется новая эра, без тайных сил, без потребности в поэзии ифантазии! Больше о Гизеле ничего не говорилось. Какие бы сны она ни вызывала, всеэто было забыто. В марте следующего, 1876 года Фрейд снова отправился в путешествие, наэтот раз связанное с его изучением зоологии. Он получил стипендию, котораяпозволила ему провести месяц в лаборатории в Триесте, на Адриатическомпобережье. Впервые он попал на юг. В то время Триест принадлежал Австрии ислужил главным морским портом империи, но по духу и происхождению этот городбыл итальянским. Этот проект был организован Карлом Клаусом, профессором сравнительнойанатомии университета, который в прошлом году учредил в Триесте небольшойинститут для проведения зоологических экспериментов. Клаус, крупныйавторитет в области гермафродитизма у низших животных, дал Фрейду заданиеисследовать половую жизнь угря, в частности, определить, есть ли у самцаугря семенники, что науке еще не было известно. Институт находился в маленьком доме с садом на побережье, "в пятисекундах от последней волны Адриатики", и Фрейд часами склонялся надостанками угрей, а темно-синяя гавань блестела за окном. Каждый день, когдаприходили рыбачьи лодки, зоологи спешили во двор, чтобы набрать полныекорзины свежей морской живности. Фрейд с удовольствием препарировал акул искатов, но главным предметом его поисков были самцы угря. "Все угри, которыхя разрезаю, оказываются представительницами слабого пола", - пишет онЗильберштейну, отмечая, что с этой же проблемой столкнулся Аристотель, что ипривело того к выводу, что угри не имеют самцов и рождаются из грязи. Он очень подробно описывает Зильберштейну свой кабинет: наконец-то онстал настоящим ученым. Его рабочий стол расположен напротив окна, второмстол заполнен книгами, еще есть три стула, полки с двадцатью пробирками,микроскоп в левом углу рабочего стола, анатомическое блюдо справа, четырекарандаша и бумага для зарисовок посередине, а впереди целый ряд стеклянныхсосудов и мисок с мелкими существами или частями более крупных в морскойводе. Вокруг них инструменты, иглы, предметные стекла. На стол негдеположить руку. Каждый день он сидел за ним с восьми до двенадцати и с часудо шести, занимаясь этой мясниковской наукой... руки вымазаны белой и красной кровью морскихживотных, перед глазами плавают cell detritus и не оставляют меня даже восне. В моих мыслях только великие проблемы, связанные со словами "протоки","семенники" и "яичники" - этими всемирно известными словами. Он жил на улице, названной в честь итальянского святого, как ибольшинство остальных улиц города. Дух римского католицизма ощущался гораздосильнее, чем в Вене. Он заметил мемориальную доску в соседнем городке,увековечившую память мэра шестнадцатого столетия, который "выгнал всехевреев и избавил город от грязи". Он заметил и женщин-южанок и один деньнаходился под впечатлением от очарования этих стройных, высоких существ,которых потом описал Зильберштейну, их тонких лиц, темных бровей и маленькихпухлых верхних губ, делавших их "великолепными образчиками". Триест, какрешил Фрейд, населен "итальянскими богинями". Но они вызывали в нем "чувствостраха" и через день как будто исчезли. Теперь он замечал женщин с красивымиволосами, которые выпускали один локон над глазом - так причесывались "болеесомнительные слои общества". Очевидно, богини оказались проститутками. Когда они с коллегой отправились в одно воскресенье на пароходе врыбацкий порт Маггия, он увидел три доски с объявлениями об акушерскихуслугах, "удивительно много для такого маленького городка". Посетив тавернуи кафе, он заметил, что обе хозяйки беременны, и даже пошутил по этомуповоду в письме Зильберштейну, говоря, что поленился проверять, "может, наместных женщин так действует морская фауна, что они плодоносят круглый год,или же они делают это лишь в определенное время и все вместе". В Вене тоже хватало беременных (и проституток). Но здесь, в южномгороде, они производили другое впечатление. Он провел в Триесте месяц ивернулся туда в сентябре с новым грантом, чтобы продолжать успешно начатуюработу. Возможно, женская плоть снова его томила. На этот раз писемЗильберштейну нет. По моему мнению, именно воспоминания о Триесте нашли свое выражение вочерке, который он написал тридцать девять лет спустя. Этот очерк назывался"Сверхъестественное" и был опубликован осенью 1919 года. В нем Фрейдописывает, как одним жарким летним днем он шел "по пустынным улицампровинциального городка в Италии, мне незнакомого", и оказался в районеборделей, где "раскрашенные женщины" сидели в окнах маленьких домиков. Онпоспешил прочь, но потерял дорогу и снова оказался на той же улице, "где моеприсутствие уже начало привлекать к себе внимание". И снова он пошел прочь,и опять оказался там же. Но теперь, однако, меня охватило чувство, которое я могу назвать толькосверхъестественным, и я был рад наконец очутиться на площади, на которой былсовсем недавно, и уже не пошел ни на какие исследовательские прогулки. Фрейд любил играть с неизвестным, а потом выводить на свет "привидение"с помощью психоаналитического объяснения. Именно это он сделал в"Сверхъестественном", где рассматривались неизвестные человеку события и ихспособность вызывать ощущение неловкости. Но он проигнорировал истиннофрейдовское значение эпизода: он постоянно возвращался на эту улицу, потомучто хотел посетить бордель. Это могло происходить в любом из нескольких итальянских городов,которые он посетил за эти годы, но, похоже, история не об опытномпутешественнике. Квартал борделей очень подходит для Триеста, который, как ивсе морские порты, не мог без него обойтись. Хотя в 1876 году городпринадлежал Австрии, во время написания очерка в 1919 году его как разотобрали у Австрии, потерпевшей поражение в первой мировой войне, и отдалиИталии, одной из победительниц. Это болезненное напоминание об австрийскомпоражении, вероятно, вызвало в нем память о Триесте и заставило добавить куже существующей рукописи историю о "жарком летнем дне". Предполагают, чточерновик был готов раньше, а весной 1919 года переписан. Эта история, частьличной жизни Фрейда, плохо сочетается с основным текстом. В 1919 году Фрейд был так же опечален политическими событиями, как ибольшая часть венского среднего класса. Он наверняка прочитал о Триесте вгазетах и вспомнил этот город таким, каким он его видел. В статье в "Нойефрайе прессе" в апреле журналист жаловался на безразличие правительства иутверждал, что без порта Австрия сдается на милость Италии. В мае Фрейднашел у себя в ящике стола неопубликованный очерк и переработал его. Он считал, что ни одна наша мысль не является случайной, чточеловечество подвержено "строгой определенности, которая правит нашейпсихикой". Забыть имя или оговориться - это знак внутреннего конфликта.Поэтому постоянное возвращение к улице раскрашенных женщин говорит оконфликте между добрыми намерениями, которые заставляли его двигатьсядальше, и низменной реальностью, которая тянула его назад. Если Фрейду в 1919 году пришло в голову, что читатели-психоаналитикиобнаружат эту связь, он тем не менее понимал, что они увидят в нем человека,не поддающегося искушениям, стоящего выше всего этого. Для образованногомолодого человека с парой флоринов в кармане посещение проститутки былодостаточно обычным делом, так что, противостоя этому искушению, Фрейдпродемонстрировал свою прекрасную самодисциплину. Я думаю, что он гордилсяэтим достижением в тот душный летний день, когда солнце стояло над крышами,а на лестнице виднелась женская тень. И все-таки он хотел бы поступитьиначе.
Глава 5. Призвание
Во второй половине девятнадцатого столетия в европейских лабораторияхпод невидимый аккомпанемент дыма, изрыгаемого трубами фабрик и заводов,создавались все новые знания. Большая часть открытий относилась к биологии имедицине. Люди стали считать человеческий организм неким подобием машины, вкоторой сжигается газ, циркулирует энергия и действуют те же законы природы,что и в локомотиве. В конце концов человек будет знать, а значит, и пониматьвсе. Нет тайн, нет неразрешимых загадок - есть только отсутствие вернойинформации. Человеческое тело исследовали в живом и мертвом состоянии, особенно вмертвом, потому что лечить человека от болезней гораздо сложнее, чемразрезать его и посмотреть, что у него внутри. В Вене целые бригады врачей истудентов спешили в прозекторскую, пока трупы не остыли, чтобы подтвердитьсвои диагнозы. Карл Рокитанский, профессор патологической анатомии Венскогоуниверситета, как утверждали, изучил сотню тысяч трупов. Эрнст Брюкке,профессор физиологии, советовал своим студентам рассматривать ткани вмикроскоп и учил их, что "в организме действуют только обычные силы физики ихимии". Такова доктрина "позитивистской" школы, учеником которой былЗигмунд. Он узнал, что жизнь заключается в управлении этими нескончаемымипотоками энергии. В то же время появился дарвинизм, который объяснил, какэти биологические механизмы были созданы в процессе эволюции. И стар и младисследовали птичьи крылья и кроличьи нервы (а при возможности - семенникиугрей), чтобы увидеть, как работает эта великолепная задумка природы. Эрнст Вильгельм фон Брюкке (1819-1892) стал учителем Зигмунда. Онпобуждал его к написанию научных работ, иногда выражал сдержанную похвалу и,как потом стали говорить, был для Фрейда чем-то вроде "образа отца", когдаэтот фрейдовский термин завоевал популярность. Эта фигура была несколькопугающа - протестант с севера Германии, с рыжими волосами и опасной улыбкой,не терпевший слабых венских законов. Студенты ежились под его взглядом. Брюкке занимался со студентами в столь же мрачной обстановке - настарой военной фабрике. Посещение его занятий было обязательным. Фрейдзанимался исследованиями и в других областях, но в 1876 году остановилсяименно на кафедре Брюкке. Там он сосредоточился на центральной нервнойсистеме, и это определило основное направление его исследований. Со временемФрейд стал заниматься неврологией, а позже - проблемными вопросамипсихологии. Фрейд пользовался расположением Брюкке, если кто-то мог пользоватьсярасположением этого человека, но учился преодолевая большие сложности.Главной проблемой была его бедность, а также национальность. В этопросвещенное время средние классы пользовались уважением, но можно ли то жесказать о евреях среднего класса? Хотя в новой просвещенной Австрии былодостаточно много еврейских врачей и ученых, они часто сталкивались сосложнениями, и чем выше они поднимались по академической лестнице, тембольше становились преграды. Как и многие другие представители поколения,Фрейд не был приверженцем иудаизма. Всю свою жизнь он был атеистом изанимался социальными и психологическими аспектами религии, которую считалследствием человеческого отчаяния и неврозов. Насколько религиозна была его семья, точно неизвестно. Некоторыеисследователи утверждают, что родители Зигмунда были очень религиознымилюдьми; другие бросаются в другую крайность и считают их "просвещенными"евреями, распрощавшимися со всеми пережитками прошлого. Обе точки зрениямаловероятны. Якоб относился к своей национальности с некоторойсентиментальностью. Амалия была старомодной галичанкой, хотя ее внучка(старшая дочь Фрейда Матильда, родившаяся в 1887 году) писала: "Не думаю,что вопросы религии ее очень волновали". Она "небрежно" отмечала самыеглавные религиозные праздники и не придавала им особого значения. Очевидно, еще меньше значения придавал им восемнадцатилетний Зигмунд. Всентябре 1874 года, когда начался второй год его обучения в университете, онпишет Эдуарду Зидьберштейну о Рош Ашана, еврейском Новом годе. Фрейдыотмечали этот праздник, и "даже атеист, семья которого, к счастью, неслишком благочестива, не может отказать себе в соблюдении этой традиции,поднося к губам новогоднее лакомство". Зигмунд высмеивал еврейские праздникии их связь "между религией и желудком". Пасха "способствует запорам,вызванным пресным тестом и крутыми яйцами". Что же до Йом Киппура, Дняискупления, он так "печален не из-за гнева Божия, а из-за сливового джема иего действия на кишечник". О приближении этого праздника он мог знать по"шуму двух умирающих рыбин и гусыни", доносившемуся из кухни. Еще до окончания школы Фрейд понял, что значит быть евреем внееврейской среде. Вена была самым антисемитским городом в Европе. Тудасъезжалась еврейская беднота с востока, гонимая либо тяжелой жизнью, либолюбопытством, и местные жители отнюдь не были от этого в восторге. Фрейд былобрезан, жил в Леопольдштадте, его родители приехали издалека. "Впервые ястал понимать, что значит принадлежать к чуждой расе, и антисемитскиенастроения среди остальных подсказали мне, что нужно занимать твердуюпозицию". Это было написано уже в зрелом возрасте, как и его воспоминания отом, как он появился в университете и был разочарован, когда обнаружил, что"от меня ожидают, что я должен чувствовать себя ниже их, чужаком, посколькуя еврей. Я отказался унижаться". Фрейд старался предотвратить проблемы где только мог. Он вступил встуденческое общество, выступавшее за политический союз с Германией (нопозже никогда не упоминал об этом), чтобы отдалиться от наиболее ненавидимыхевреев, выходцев из восточных провинций. Считалось, что еврей-уроженец Венылучше готов к жизни - как в социальном, так и в академическом смысле. Фрейдаотделяло от Галиции только одно поколение. Так считали не только евреи, но и все остальные. В университете лучшебыло не считаться одним из "Ostjuden", восточных евреев. В июне 1875 годаФрейд познакомился со студентом, знавшим четыре языка и писавшимлитературные эссе, и объявил, что он, без сомнения, "очень умен, но, ксожалению, польский еврей". Если бы он заменил слово "польский" на менеенеприятное "моравский", он бы фактически говорил про самого себя. В молодости Зигмунд не раз замечал в поездах евреев, которые недостойносебя вели. Поезда представляли собой новую свободу. Кроме того, в них людинаходились друг с другом в замкнутом пространстве, и им было нечего делать,кроме как наблюдать друг за другом. В сентябре 1872 года, за год допоступления в университет, возвращаясь в Вену из Фрейбурга, где он как развлюбился в Гизелу, Фрейд столкнулся с еврейским семейством и решил, что ихстоит описать Эмилю Флюсу. Они были из Моравии, и глава семьи говорил "таким же языком, какой яслышал от многих других, даже во Фрейбурге". Фрейд не распространялсяслишком много. Было достаточно сказать, что это были "не те" евреи. Сын был"слеплен из того теста, которое судьба использует для обманщиков: хитрый,лживый". Из их разговора Зигмунд узнал, что "мадам еврейка и ее семья былиродом из Мезерича [город на пути из Фрейбурга в Вену]; подходящая компостнаякуча для таких сорняков". Подобная точка зрения не случайна. Ее можно назвать жизненно важной.Фрейд проучился в университете сравнительно недолго, когда один из тамошнихсветил, Теодор Бильрот, прогрессивный немецкий хирург и всесторонний человек(он к тому же писал музыку и был знаком с Брамсом), заявил, что слишкоммного евреев с востока - в частности, из Венгрии и Галиции - приезжаетучиться на медиков в Вену. Он предложил ввести квоту, чтобы спастиуниверситет от этих культурно недоразвитых иммигрантов, которые, "даже еслиговорят и думают на более богатом немецком языке, чем многие чистокровныетевтонцы", не могут считаться настоящими немцами. Шестьдесят лет спустявыводы Бильрота получили бы более теплый прием в Берлине. Он много думал надэтой проблемой и не смог не признать, что "между чистой немецкой и еврейскойкровью - огромная разница". До нас не дошло, говорили ли что-нибудь подобное другие профессораФрейда, да и сам Бильрот впоследствии взял свои слова обратно, потому чтоэто вызвало студенческие бунты, во время которых евреев выгоняли излекционных залов и били*. Еврейские члены радикального студенческогообщества, похоже, всеми силами поддерживали Бильрота. Фрейд об этом эпизоденикогда не упоминал. * Студенты кричали "Долой евреев!" Они все еще кричали это в Венскоммедицинском университете перед второй мировой войной, "а после нее,конечно", как пишет еврейский писатель Эммануил Райс, "там не осталосьевреев, которым можно было это кричать". "Дурная кровь", которая передается из поколения в поколение, имела силунаучного диагноза. У этого диагноза был национальный подтекст: евреевобвиняли в умственной нестабильности. Одна из причин, по которой Фрейд началпоиск корней невроза в детстве человека, а не в его наследственности,возможно, была вызвана его стремлением доказать, что у евреев и у нееврееводни и те же психологические механизмы. В молодости он считал, что состороны Якоба унаследовал "дурную кровь". Семья, за которой он наблюдал,была "лживой" и склонной к совершению преступлений. Его замечание о том, чтоони могут быть обманщиками, напоминает о дяде Иосифе, фальшивомонетчике,скромном семейном скелете в шкафу. Семья еще одного брата Якоба, Абрама,который жил в Бреслау и произвел на свет слабоумных детей, в глазах Фрейдатоже была подозрительна. Он знал о бытовавшем мнении, что евреи как нациябольны и аморальны. И эти дядья слишком хорошо соответствовали данной точкезрения. Будучи малообеспеченным евреем, он мог обратиться в благотворительныеорганизации за помощью для покупки книг и оплаты обучения. Для этого нужнобыло пройти допрос в полиции и получить удостоверение нуждающегося. Но Фрейдрешил избежать этого унижения и с помощью Брюкке получил две стипендии отчастных еврейских фондов в 1878 и 1879 годах, составивших вместе чуть большетысячи современных фунтов в год и не требовавших никакого удостоверения.Впоследствии Фрейд никогда не упоминал об этом. Студенческие годы продолжались. Фрейд все еще не принимал решения отом, становиться врачом или исследователем. Вена стремительно менялась,Рингштрассе застраивалась общественными и частными зданиями. Фрейд каждыйдень видел их, выходя из тесной квартиры в еврейском квартале и перебираясьчерез канал в новую Вену. Улицы заполняла строительная пыль от зданий,гранитных покрытий дорог, сухого лошадиного навоза. Фрейда окружала грубостьи вульгарность. В один жаркий день, 15 августа 1877 года, вид людейпоказался ему настолько неприятным, что он писал Зильберштейну: "Хотел бы я,чтобы всю эту толпу поразил небесный гром и мир стал бы настолькопросторным, чтобы можно было встретить не больше одного человека на тримили". В плохо освещенных, пропахших газом лабораториях он исследовал нервныеклетки спинного мозга рыб и продемонстрировал, что они близки к клеткамнервной системы высших животных. Когда он представлял свою статью, слушателиаплодировали. В июле 1878 года профессор Рокитанский умер, и Фрейд побывална его похоронах, а потом отправился в Пратер с однокашником, ИосифомБеттельгеймом. Там они встретили гуляющую семью Беттельгейма, но Фрейд кдосаде обнаружил, что отец семейства - "неправильный" еврей, потому что тотиздевался над горбатой женщиной. Этим летом для разнообразия он изучал нервы в слюнных железах ипланировал провести опыты на собаках. В августе он шутливо рассуждает, в чемже его истинное призвание: в свежевании животных или пытках над людьми - тоесть зоология это или медицина. В число его друзей входил один старший ассистент Брюкке, Эрнст Флейшльфон Марксов, молодой еврей с изысканными манерами и отличными связями,вызывавший восхищение Фрейда. Флейшль знал всех. По выражению Фрейда, непользовавшегося такими привилегиями, он "часто бывает в самом исключительномобществе". Через Флейшля он познакомился со многими людьми искусства инауки. Он узнал Теодора фон Гомперца, академика, издававшего работы умершегонезадолго до того Джона Стюарта Милля, и получил от него книгу на перевод.Это позволило ему заработать немного денег. Кроме того, он одалживал деньгиу Флейшля, главного в отделе, и у Иосифа Панета, его подчиненного. Еще однимвлиятельным другом, связанным с Брюкке и Флейшлем, стал Йозеф Брейер.Брейер, модный врач с репутацией ученого, был семейным человеком, которыйпознакомил Фрейда с прелестями буржуазного семейного быта. Этот человек былна четырнадцать лет старше Фрейда и стал его самым важным другом в этотпериод жизни. Где-то в 1879 году, когда Фрейду было двадцать три, он начал служить вармии, хотя для студента-медика это означало всего лишь пребывание вбольнице на дежурстве в течение года. На следующий год он сдал первый ивторой выпускные экзамены на степень врача, а в марте 1881 года - последнюючасть и, таким образом, после семи лет обучения стал доктором медициныЗигмундом Фрейдом. Хотя он имел разрешение на практику, но почти ничего незнал о клинической медицине, да и, наверное, ему это было не нужно. Онпродолжал работать в лаборатории Брюкке. Это был спокойный и ясно выражающийсвои мысли человек, явно готовый работать за гроши, который в конце концов вдалеком будущем должен был стать ассистентом, а может, и старшим ученым. Среди тех, кто был с ним во время получения степени в марте 1881 года,оказались и родители Гизелы Флюс. Та за месяц до того вышла замуж за своегогосподина Поппера. После скромной истории с этой девушкой, когда Фрейду былошестнадцать лет, в его жизни до брака не было никаких женщин. В 1881 годуему было двадцать пять: здоровый, хорошо сложенный, приятной наружностимолодой человек, который, насколько известно, все еще был девственником.Возможно, он оставался таковым до тридцати лет. Это не так уж необычно исегодня, но довольно странно в случае Фрейда, поскольку психологическаятеория, которую он разрабатывал на протяжении почти всей жизни, вращаласьвокруг секса. Внутреннее внимание к этому предмету и внешняя сдержанность,возможно, заставили Фрейда придать ему такое значение. Есть не совсем обоснованные рассказы о том, что у Фрейда быливнебрачные связи. Согласно одному из них, он говорил своей пациентке, МарииБонапарт, что не был девственником, когда женился. Ее дневники, где могло быбыть какое-то упоминание об этом, практически не опубликованы и доступ к нимзакрыт. По словам одного американского писателя и аналитика Джона Е. Гедо,покойный Бруно Беттельгейм ему "лично сообщил", что его венский дядя"говорит, что ходил в бордели" с Фрейдом. Рассказы Беттельгейма не всегдадостоверны. У него действительно были дядья в Вене, хотя упомянутый вышеоднокашник Фрейда Иосиф Беттельгейм едва ли был одним из них. Эта историябыла рассказана на вечеринке, и Гедо не довел исследование до конца*. * В Вене заниматься легкомысленным сексом было достаточно легко. Одинвенский писатель, пользовавшийся большим уважением Фрейда и отвечавший емувзаимным уважением, Артур Шницлер, профессионально занимался невротическойстрастью и ее мрачными последствиями - почти как Фрейд. Но он принимал висследованиях непосредственное участие. На шесть лет моложе Фрейда, сынврача, врач-самоучка, он еще до двадцати лет начал преследовать продавщиц.Его работы - это то, что мог бы написать Фрейд, имея более свободный нрав. Неважно, что Фрейд делал - или не делал, - но в своих работах онсчитает половое влечение или его последствия унизительными для человека.Карьера - куда более безопасное занятие. По его выражению, можно"сублимировать" половое влечение, направляя его в другое русло. Аутоэротизм- совсем другое дело. "Нужно знать, как это делать правильно", - якобыслышали, что он так отзывался о мастурбации. Как врач он придерживалсяраспространенной в то время точки зрения, что мастурбация - серьезнаяпроблема, и много писал о ней в своих ранних работах. Неуверенный и сдержанный в сексуальном плане, Фрейд нашел подходящуюпартнершу лишь в апреле 1882 года. Их скромные отношения закончились браком.Ее звали Марта Бернейс. Она родилась в июле 1861 года (и была на пять летмоложе Зигмунда). Это была покладистая темноволосая девушка, которая жила встрогости в Вене со своей матерью-вдовой, сестрой Минной и братом Эли. Еесемья принадлежала к евреям-ортодоксам. Их семьи дружили, возможно, черездочерей - это еще один намек на то, что Фрейды не забыли свое еврейскоепрошлое. Впервые Зигмунд увидел Марту, придя однажды вечером домой и заставее и, возможно, ее сестру за столом с его семьей. Поскольку семья Мартыпридерживалась строгой религиозной диеты, вероятно, Фрейды тоже соблюдалиее. Марта чистила яблоко. Зигмунд влюбился в нее с первого взгляда (покрайней мере, так рассказывают). В ее семье были ученые, и, возможно, этотоже нравилось человеку, у которого не было настоящей научной родословной.Бернейсы были более развитой семьей как в социальном, так и винтеллектуальном плане. Дедушка Марты по отцовской линии, Исаак Бернейс, былглавным раввином Гамбурга. Двое из его сыновей стали достойнымипреподавателями университета, но третий сын нарушил традицию. Это был отецМарты, Берман, которого оптимистически называли "торговцем". Он переехал вВену в 1869 году с женой и тремя детьми. Там он прожил в стесненныхобстоятельствах десять лет, а потом умер на улице от сердечного приступа какраз перед Рождеством 1879 года. Марта и Зигмунд встретились спустя два года. "Свежая" и "милая" - вот какой он ее увидел. Именно эти качества долженбыл искать в женщине мужчина. Вскоре он уже присылал ей каждый день краснуюрозу. Они гуляли вместе, посещали красивые места в округе, в том числеГринцинг под Каленбергом. Она испекла ему пирог, а он прислал ей "ДавидаКопперфильда". Они пожали друг другу руки под столом, а 15 июня Зигмунднаписал свое первое любовное письмо. "Вы так изменили мою жизнь", - писалон, добавив, как прекрасно было у нее в гостях. Эли на минуту оставил иходних, но Зигмунд сдержался и не стал подчиняться искушению. То, что онхотел сделать - обнять ее, поцеловать, - было бы "низко по отношению кгостеприимству и радушию этого дома, и я не сделал бы ничего низкого возлевас". Через два дня он тайно сделал ей предложение и получил тайноесогласие. Религиозные наклонности семьи Бернейсов едва ли нравились Фрейдубольше, чем им мог понравиться атеист. По субботам Марта вынуждена былапрятаться в саду, чтобы писать ему письма. Позднее он старался убедить ее непоститься в День искупления, потому что она и так слишком худа. Возможно,ему было приятно спасти эту послушную и понятливую молодую девушку, какой онее считал, от неправильной жизни. Еще во время ухаживания он не раз ссорилсяс ее семьей. В семье Марты, как и Зигмунда, скрывался скандал. Ее покойный отец былкем-то вроде дяди Иосифа - хотя в ином масштабе. Он сидел в тюрьме зазлостное банкротство. В Гамбурге он в основном занимался продажей акций ирекламой курортов. У него пропали деньги, и весь 1868 год он просидел втюрьме. Когда он освободился, рекламное агентство, на которое он работал,предложило ему работу в Вене, и именно поэтому он переехал туда с семьей.Его жена, Эммелин, которая, как большинство северных немцев, считала Венуслишком ветреным местом, так и не полюбила этот город. Если Зигмунд знал онесчастьях мистера Бернейса, возможно, именно это заставило его вести себятак покровительственно по отношению к Марте. Фрейд рассчитал, что сможет жениться на Марте лишь через девять лет. Кэтому времени ему будет тридцать пять, а ей тридцать. Они принялись ждать,как это часто бывало в то время, но Фрейд начал задумываться о своейкарьере. Той весной, когда он познакомился с Мартой, он занимал влаборатории должность демонстратора, самую низкооплачиваемую, за которуюгосударство платило ему около двух тысяч фунтов на современные деньги.Перспективы продвижения не было, пока не ушли Флейшль и второй ассистент.Фрейд ту
