 |
письменным исповеданием, проклявъ еретиковъ вместе съ ересью и ни в коем
|
|
|
|
письменным исповеданием, проклявъ еретиковъ вместе съ ересью и ни в коем
случае не вступая в общение с ними. А доколе не сделает етого, да будет
чуждъ для васъ, боящихся Господа. Ибо он лукавнует под причиной личины
раскаяния, увлекая васъ и тайно распространяя пагубные речи, по-видимости
какъ бы отъ лица противниковъ. Поетому и ты, какъ слабейший, заразившись
беседою его, стал недоумевать о том и другомъ”. (Там же, часть 2, письмо
42. К Фалелею сыну, стр. 396-397).
“Обрадовался я, получив почтенное письмо твое, любезнейший из отцев, и
узнав, что дела твоего преподобия идут так и сяк; ибо, по известиям от
других, впрочем людей достоверных, я скорбел, услышав о твоей лицемерной
подписке. Выслушай меня, почтеннейший, я буду говорить откровенно. Я не
могу найти причины, почему ты, быв задержан царским чиновником, остался
без мучений, т. е. отпущен. Ето служит поводом к молве. Известно, что
никто из говорящих смело не остался без заключения в темницу или, по
крайней мере, без ссылки или изгнания. Те же, которые вне етого,
предались увлечению, чтобы не опечалить тебя, сказавъ что-нибудь более
суровое. Разве ты не видел, прозорливейший, тяжкаго гонения от Льва,
соименного дикому зверю (здесь имеется ввиду император – еретик Лев
Армянин, жестокий тиран и гонитель), которого рука хватала и находящихся
под властию другого, убивала, губила и, что человеколюбивее, – заключала
в темницу после тяжкого бичевания, а не только что подвластных ей? Если
же сам ты ничего не потерпел такого после задержания, то, извини, святой
муж, ты был уловлен. Не говори мне, что таким образом была сохранена
собственная церковь и остались неповрежденными изображения, равно как и
|
|
|
поминовение святейшаго нашего патриарха. Ето любят говорить и другие
увлеченные. Все ето не могло быть спасено иначе, как изменою истинного
защищения. Что за польза, если мы сами, сделавшиеся и называющиеся
храмомъ Божиимъ, стали непотребными, а бездушные дома постарались
сохранить? Икона Христа или Богородицы, или другого святого, не падаетъ –
она пребываетъ въ них, как первообразах, но падают те, которые думают
уничтожить ее, равно, как и те, которые, из угождения им, оставляют
смелость и страдание за нее. Как? Они умирают, а другие отправляются в
ссылку, иные подвергаются бичеванию, иные заключаются в темницу: горы,
пустыни, скалы и пещеры населены блаженно гонимыми; а мы остаемся дома и
думаем, что не получим вреда? Нет. Пусть погибает весь вещественный мир
видимый; пусть важнее его будет верная погибель души, которой
подвергается тот, что представляет такие предлоги. Я сказал ето по любви
и для напоминания, чтобы мы удостоились принимать епитимию, и потому
что, во время православия ничто не будет оставлено без исследования.
Лучше – придти со смирением и исцелять немощное, нежели оправданием
навлекать на себя большую виновность”. (Там же, часть 2, письмо 106. К
Евстратию игумену, стр. 468-469).
Ето письмо, по своему содержанию, имеет огромное значение для нашего
времени. Оно дает ярко выраженную святоотеческую оценку тому, что
происходит и теперь, только в несомненно больших масштабах.
Приведем ещё одно письмо, в котором говорится о преступности “подписки”,
даваемой гонителям:
“В настоящее время, когда Христос гонится чрез Его икону, не только тот,
кто имеет преимущество, по званию и сведениям, должны подвизаться,
беседуя и наставляя в православном учении, но и занимающий место ученика
обязан смело говорить истину и свободно отверзать уста. Ето слова не
|
|
|
меня грешного, но божественного Златоуста, затем и других отцов. То же,
что господа игумены, задержанные императором (еретиком и гонителем), не
сделали вышесказанного, хотя они, и по званиям и по сведениям, выше всех
игуменов здешней страны, а напротив, скорее молчали, и не только ето, –
хотя и ето тяжко, – но ещё дали собственноручную подписку, что они не
будут ни сходиться друг с другом, ни учить – ето измена истине и
отречение от предстоятельства и погубление подчиненных, кроме того и
равностепенных. Апостолы, получивъ повеление от иудеев не учить во имя
Христово, говорили: Аще праведно есть пред Богом вас послушати паче,
нежели Бога, судите (Деян. 4, 19); и ещё: Повиноватися подобает Богови
паче, нежели человеком (Деян. 5, 29). Ето же и подобное следовало
сказать и тем, чтобы Бог прославился чрез них, чтобы сделать назидание
православным, чтобы утвердить монастыри, чтобы укрепить страждущих в
ссылках. Почему же мы предпочитаем монастыри Богу и получаемое от того
благополучие – страданию за благо, за истину? Где слова: Глаголах пред
цари, и не стыдяхся? (Пс. 118, 46). Где изречение: Се устнам моим не
возбраню? (Пс. 39, 10). Где сила и слава нашего звания? Как блаженные
Савва и Феодосий, в то время, когда император Анастасий предался
нечестию (имеются в виду ереси евтихианская и манихейская), пламенно
восстали в защиту веры, то анафематствуя лжеучителей в церкви, то
свидетельствуя в тех письмах, какие посылали к императору, что они
готовы скорее потерпеть смерть, нежели изменить что-нибудь из
постановленного? Ети же господа игумены, как рассказывают, говорят: мы
кто такие? Во-первых – христиане, которые теперь непременно должны
говорить; потом – монашествующие которым не следует ничем увлекаться,
как непривязанным к миру и независимым; далее – игумены, которые
|
|
|
