Желание. Признание

Желание

Всякий разговор об антропологии невозможен без указания на то «место», из которого мы получаем право отделить человеческое от животного. По Гегелю, мы можем указывать на истину достоверности себя самого в Самосознании, в сознании, полагающим себя само в качестве истины и обращенного к себе в качестве достоверности себя же[8]. В этом знании разделено, во-первых, знание о себе самом, во-вторых, знание о некотором принципиально «ином». Кожев комментирует данное суждение следующим образом: «Человек – это Самосознание. Он сознает себя, сознает, что он – человек, что в бытии человеком заключено его человеческое достоинство и что этим-то он и отличается от животного, которому выше простого Самоощущения не подняться. Человек осознает себя в тот миг, когда - «впервые» - говорит «Я»»[9]. Но где и в каких формах возможно запечатление этого «Я»? Кожев замечает, что «Я» занимается созерцанием, оно поглощено созерцательным объектом. Человек «отрывается» от созерцания лишь в момент появления Желания: «Именно желание (осознанное) какого-то сущего учреждает это сущее в качестве Я и раскрывает его в качестве такового, побуждая сказать «Я»»[10]. Желание раскрывает эту незримую диспозицию, наделяет нас правом и возможностью указать на возникшее противостояние, на появившегося субъекта и объекта Желания, на «Я» и какое-то «НЕ-Я». Таким образом, Самосознание, имеющее своим предметом свое «чистое я», «достоверно знает себя само только благодаря снятию того другого, которое проявляется для него как самостоятельная жизнь; оно есть вожделение»[11].

Таким образом, бытие человеком с необходимостью предполагает в своем основании момент Желания. Но, как замечает Кожев, само по себе желание еще не разграничивает человеческого от животного. Природа желания по отношению к своему объекту деструктивна. Направленное на него, оно может получить удовлетворение лишь в разрушении своего объекта: «Я Желания – это пустота, наполняемая положительным реальным содержанием только посредством отрицающего действия, которое удовлетворяет желание, разрушая, преобразуя, ассимилируя желаемое «Не-Я»»[12]. Но что в Желании отличает человека от животного?

Для того чтобы из «инобытия», из бытия животным, появился человек, появилось Самосознание, необходимо желание совершенно иной природы, желание, направленное не на вещь, а на что-то не-наличное, неданное в непосредственном опыте. В ситуации, когда субъект противопоставлен объекту, кроме «вещи» и желание ничего нет. Значит, заключает Кожев, «предметом человеческого Желания должно быть другое Желание. Для того, чтобы Желание стало человеческим, прежде всего нужно, чтобы Желаний было много… условием, при котором из Самоощущения может родиться Самосознание, а внутри животности возникнуть человечность, будет множественный характер животной реальности. Стало быть, человек может появиться на земле только в стаде»[13].

Стадность и множественность особей становится предпосылкой для осуществления ситуации, когда желание одной особи начинают совпадать с желаниями другой. Она начинает желать желания других. Здесь и пролегает разница между человеческим и животным: человечно желать того, чего желают другие и потому что они это желают, «человеческая история – это история желаемых Желаний»[14]. Разделение человеческого и животного Кожев видит в готовности отказаться от желаний, свойственных животной жизни в пользу желаний человеческих. Подтверждением реальности такого отказа служит готовность умереть ради осуществления человеческого Желания: «человек «удостоверяет» свою человечность только тогда, когда рискует своей (животной) жизнью ради удовлетворения своего человеческого Желания. Только посредством риска сотворяется и раскрывается как таковая человечность; только благодаря риску она «удостоверяется», т. е. обнаруживается, доказывается, верифицируется и подтверждается как что-то, по существу отличное от животности, от реальности природной... говорить о «происхождении Самосознания – значит неминуемо вести речь о рисковать жизнью (ради какой-то не-жизненной цели)»[15].

Признание

Мы выяснили, что иметь человеческие Желания по Кожеву – это желать Желания других. Чем, в таком случае, оборачивается желание Желаний других? Желая желание другого, Я, тем самым, требую от него признать, что я имею право желать его желание, что я являюсь «Я», я самодостаточен, ведь мое желание его Желания в конечном счете подкреплено моей готовностью расстаться с жизнью во имя этого.

Как заключает Кожев, «без этой борьбы не на жизнь, а на смерть, которую ведут из чисто престижных соображений, человек на земле так никогда бы и не появился»[16]. Таким образом, разговор о человеке, о разделении человеческого и животного с необходимостью предполагает две вещи – Желание и Признание. Если в Желании человеческая реальность зарождается, то подтверждается она в бесконечной борьбе за Признание. Поскольку признания в таком случае жаждет каждый, возжелавший желание другого, то это столкновение желаний Желаний не может не обернуться борьбой между желающими сторонами.

Борьба за Признание, доведенная до своего логического завершения – смерти одного или обоих соперников, не достигает первоначальной цели – нельзя «ни стать, ни раскрыть себя человеком»[17]. Другими словами, в условиях смерти одного из противников добиться признания невозможно точно также, как если бы погибли оба. Для существования Признания необходимо одновременное существование обоих желаний, желаний победившей и побежденной стороны. Только в этом случае, возжелав желание другое и победив, победитель обретает признание со стороны побежденного. В его гибели же никакого признания нет.

Таким образом, победивший в схватке за Признание, но убивший своего противника, лишает себя возможности очеловечиться через признание. Акт насилия во имя признания созидает человеческую реальность только в случае сохранения жизни обоих соперников. Но как такое возможно?

Так происходит потому, пишет Кожев, что в борьбе за признания соперники зачастую ведут себя по-разному. Один из них в ходе борьбы непременно уступит, не отважится рисковать своей жизнью, претендуя на Желание другого (конечно, так может и не произойти, тогда непризнанными погибнут оба). Таким образом, уступивший отказывается от собственного признания в пользу признания другого. «Так вот, такое «признание» означает признание другого своим Господином, а также признание и объявление себя Рабом Господина»[18]. В исходе борьбы двух соперников за признание, в акте очеловечения, всегда рождается Господин и Раб. Человек, таким образом, не может быть «просто» человеком, он всегда разнесен по одну из сторон данной диспозиции, подтверждает свое бытие в противостоянии; разговор о Самосознании всегда превращается в разговор о диалектике Рабства и Господства.

«Господин есть сознание, сущее для себя, но уже не одно лишь понятие сознания, а сущее для себя сознание, которое опосредствовано с собой другим сознанием, а именно таким, к сущности которого относится то, что оно синтезировано с самостоятельным бытием или с вещностью вообще. Господин соотносится с обоими этими моментами: с некоторой вещью как таковой - с предметом вожделения, и с сознанием, для которого вещность есть существенное»[19].

Бытие Господина – бытие для себя. Бытие же Раба – это бытие вещи, на которое он согласился в акте признания Господина. С одной стороны, между Господином и Рабом устанавливается определенная зависимость: именно признание последнего наделяет первого особым статусом. С другой стороны, самостоятельное бытие Господина господином довлеет над Рабом. Раб принимает на себя установку Раба. Здесь же кроится и великая трагедия Господина: с одной стороны, он добился того, чего желал – добился Признания себя самодостаточным, присвоил право Желания другого. А с другой стороны, низвергнув соперника до состояния Раба, определив его в мир «вещей», Господин получил признание от «вещи», что, по большому счету, сводит на нет все его «усилия». Его Признание утратило всякий смысл.

Если все вышесказанное справедливо, то мы пребываем в ситуации, в которой истинная достоверность себя самого, обретенная в Самосознании, даруется не Господину, зависящему от «вещи», но Рабу, тому, кто был вынужден стать таковым через отказ от притязаний и рабство. Бытие Господином, основанное на утверждении своего Желания в акте насилия, является обратным тому, что оно утверждало. Бытие же Раба имеет некую потенцию к обретению целостности и «вочеловеченности» в «снятии» рабского положения: «Если праздное Господство – это тупик, то работающее Рабство, напротив, есть источник всякого человеческого, общественного и исторического прогресса. История – это история трудящегося Раба. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на отношения Господина и Раба не с точки зрения Господина, но с точки зрения Раба»[20]. И если бытие Господином представляет своего рода «тупик», то Раб проходит несколько стадий в своем развитии.