Глава II. Антропология насилия Ж. Батая

Раб

Первое, весьма условное, состояние раба – бытие Раба рабом (в аристотелевском смысле раба как говорящего орудия). Господин является сущностью для Раба, имеющее полное Признание последним. Раб слит со своим рабским «я», он служит Господину, которого боится, всецело отчуждая ему плоды своего труда. На этом этапе в существовании Раба главным и существенным моментом можно выделить страх смерти. Раб уже Вступал в поединок с Господином и чуть было не поплатился за это жизнью. Но одновременно с этим «страх смерти заставляет человека осознать собственную действительность, всю важность для него простого факта собственного существования; только насмерть испугавшись, он способен понять, что жизнь – дело нешуточное. Но тут еще нет осознания своей самостоятельности… своего человеческого достоинства»[21].

Следующей ступенью в развитии состояния Раба является Раб - «стоик». На этом этапе исторического развития духа, выражаясь словами Гегеля, Самосознание [Раба] становится «для себя в-себе-сущей стихией», но это лишь общая сущность, не имеющая ничего общего с «предметной сущностью, в развитии и движении ее многообразного бытия»[22]. Это определенный этап «свободы самосознания», на котором в качестве истины самосознание полагает чистую мысль, отрицая всякое наличное. В терминах Господства и Рабства можно попробовать это выразить как попытку «самопризнания» Рабом самого себя - некоторая абстрактная, в определенном смысле солипсичная свобода, остающаяся внутри. Раб пытается уверить себя в собственной свободе, объясняя ее собственным знанием о ней: «Реальные обстоятельства жизни при этом в расчет не берутся: не имеет значения, кто ты – римский император или раб, богач или бедняк, болен или здоров, – хватит с тебя идеи свободы»[23]

Скептицизм или скептическое сознание «есть реализация того, чего стоицизм есть только понятие, и действительный опыт того, что такое свобода мысли; она есть в себе негативное и должна проявить себя таким именно образом. С рефлексией самосознания в простую мысль о себе самом, вопреки этой рефлексии, из бесконечности на деле выпало самостоятельное наличное бытие или постоянная определенность»[24]. Скептицизм выносит на первый план то, что скрывалось внутри стоицизма, определенный деятельный аспект. Возникает момент сомнения в собственных внутренних установках самосознания; скептическое самосознание не может укрепиться в своей достоверности, потому что не может обнаружить ничего постоянного в этой достоверности себя. Другими словами, сознание сталкивается с самим собой и познает собственную противоречивость, противоречивость внутренней свободы и внешнего детерминированного рабства. Момент скептицизма призван утвердить сознание как сознание в своей противоречивости. Но возможно ли оставаться на такой позиции? По замечанию Кожева, скептик не интересует Гегеля, так как невозможно жить в бессмысленности бытия Мира[25]. Гегеля интересует продолжающий жить Нигилист. Раб осознает противоречие, но не хочет вступать в борьбу с Господином.

Следующим этапом является сознание, осознавшее себя как противоречивое – Несчастное сознание [Христианское]. Раб пытается найти оправдание своему существованию в ее неизбежности. Свобода и Признание есть и они одинаково доступны для Раба. Только вот находятся они за пределами этого мира. Фигура Бога снимает необходимость борьбы с Господином за освобождение и признание в силу того, что перед Ним [Богом] Раб и Господин равны. Но отношения Господина и Раба не снимается. Оно лишь уходит на другой план: с появлением Абсолютного Господина в лице Бога. Соответственно, в развитии сознания Раба происходит определенный «круг», выводящий фигуру Господина за рамки наличного, превращающий его власть и требование признания в тотальные формы.

Преодоление данного этапа возможно на стадии превращения Раба в Гражданина. «Быть Господином – значит сражаться, рисковать жизнью». Однажды наступает ситуация, когда Гражданам нет нужды воевать (труд наемников). «Граждане, которые не воюют – не Господа. Они принимают идеологию своих рабов – сначала Стоицизм, потом Скептицизм и, наконец, Христианство. Мы, таким образом, получили ответ на поставленный вопрос: Господа приняли идеологию своих Рабов»[26]. Господа сделались Рабами, оппозиция оказалась снятой.

Насилие

В связи со всем вышеперечисленным остается не до конца проясненным вопрос о роли насилия в становлении и развитии Человека. Не будет преувеличением сказать, что рассуждения Кожева предполагают насилие в качестве основного двигательного момента проявления человеческого. Ясно, что момент признания несет в себе  обязательность насилия: в его акте рождаются Господин и Раб: «…Он может знать, что он – Господин, только заставляя Раба признать себя таковым»[27]. Актом насилия творится появление человеческого. Более того, память о случившемся [насилии] остается с Рабом, который начинает жить, испытывая страх смерти. Но именно этот страх смерти, страх перед насилием, приводит в итоге к развитию сознания Раба и, в конечно счете, снятия оппозиции: «если бы не это чувство власти, не страх и ужас перед Господином, человеку никогда не стать Рабом и, значит, не достичь конечного совершенства»[28].

Так, на примере диалектики Господина и Раба рождается представление о «насильственном» (пусть и опосредованно) рождении сознания (вслед за представлениями, которые были развернуты в текстах «Эротика. Смерть. Табу» Бородая Ю. М[29]. и «Записки из подполья» Ф. М. Достоевского). Господин выступает катализатором этого процесса: «Мало испугаться и даже понять, что боишься смерти – нужно жить этим страхом… Человек, не испытавший страха смерти, не знает, что наличный Мир природы враждебен ему…преобразование Мира предполагает «негацию», не-приятие наличного Мира в целом. И источником такого абсолютного отрицания может быть только абсолютный страх…перед тем, кто этим Миром правит. Перед его Господином»[30].

Глава II. Антропология насилия Ж. Батая

Проблема диалектической оппозиции Господина и Раба далее развивается Ж. Батаем. Данной проблематике, если не считать общности ее смыслового ядра, которая воспроизводится в общем батаевском дискурсе, посвящен раздел «Суверенность» в книге " Проклятая часть: Сакральная социология" [31].

Проследить преемственность дискурса в данном случае не представляется затруднительным. Известно, что в 30-е годы XX века Ж. Батай был активным участником семинаров А. Кожева, (результатом которых и стало написанное «Введение в чтение Гегеля» последнего). Таким образом, в своих теоретических построениях Батай, так или иначе, задействует разработанную Гегелем и получившую развитие в комментариях Кожева модель диалектики Господства и Рабства.