 |
Композиция "Отрывков из путешествия Онегина"
|
|
|
|
Равноправное положение " Отрывков" в составе романа побуждает начать его анализ именно с них. Читатели, ожидающие анализа по ходу развития содержания от начала к концу, возможно, будут разочарованы. Однако принципы предлагаемого здесь описания и характер устройства самого " Онегина" уходят от этого шаблона. В стихотворных текстах движение содержания складывается из поступательных и возвратных волн: ретроспективно переживание отыгранных эпизодов наслаивает на них новые смыслы. Кроме того, компоненты " Онегина", с одной стороны, безусловно связанные между собой, с другой — тяготеют к автономности, свернутости в себе, и поэтому каждый из них может " выниматься" для отдельного рассмотрения. Будучи такой независимой частью, " Отрывки" великолепно моделируют целое романа по принципу синекдохи (часть вместо целого), " не только подчеркивают внесюжетное построение, но как бы стилистически символизируют его" (6). Текст " Онегина" вообще требует повышенного внимания к любому своему моменту. В этом смысле жанровый подзаголовок " роман в стихах", избранный Пушкиным после долгих колебаний, даже как бы дезориентирует читателя, провоцируя его увлечься сюжетной историей. Пушкин примеривает к " Онегину" жанр поэмы, а в предисловии к первой главе в поглавной редакции назвал его " большим стихотворением", в чем, разумеется, есть известный резон. В этом случае усиливается правило, согласно которому " внимательное прочтение стихотворения требует значительного количества возвращений назад и продвижений вперед и напоминает разглядывание картины, поскольку стихотворение раскрывает свои тайны лишь в одновременном присутствии своих частей" (7). После аналитической прелюдии перейдем к непосредственному разбору " Отрывков" как художественного единства, как полновесного композиционно-смыслового звена, замыкающего собой стихотворное повествование. Мы исходим из убеждения, что " Отрывки" по своей художественной структуре и смыслу эквивалентны главам и полностью манифестируют жанровые черты стихотворного романа. Среди них отмечаем " расщепленную двойную действительность" (термин А. В. Чичерина), в которой неразрывно и неслиянно сосуществуют миры автора и героев, а также внефабульность, фрагментарность, " пропуски текста", стилистическую полифонию, столкновение стиха и прозы и это далеко не все. В " Отрывках" особенно выразительно действуют основные принципы построения и развертывания текста: композиционная монтажность и постоянные переключения из плана в план на всех порядках.
|
|
|
Подробный анализ всех этих особенностей устройства " Отрывков" будет произведен позже. Сейчас они лишь названы. " Отрывки" нуждаются в описании их как художественного целого. Поскольку Пушкин создал их из сводной полубеловой рукописи бывшей восьмой главы " Странствие" с использованием ранних творческих заготовок, уместно попытаться реконструировать этот непроясненный процесс. Однако здесь возникают почти непреодолимые трудности, и реконструировать пути создания " Отрывков" практически невозможно: исследователю не найти приемлемой опоры. Даже оригинальные гипотезы о полном тексте " Странствия" до его переделки Пушкиным не оказались убедительными.
Попытаемся все же представить себе переработку бывшей восьмой главы в " Отрывки", считая их истинным окончанием " Онегина". Ее сводная редакция включает в себя 34 строфы, два фрагмента были ранее напечатаны (" Одесса" — 1827, " Прекрасны вы, брега Тавриды" — 1830). Для " Отрывков" Пушкин воспользовался также печатным " Предисловием" к " Последней главе" из поглавной редакции (1832), приписав к нему один абзац. Из 34 строф Пушкин полностью исключил 14, отрезав большой кусок начала и весь конец текста (стр. 1—8, 10—11, 31—34), но позже восстановил одну из них (10) в виде графического эквивалента, то есть текста, выраженного через " заменяющие его внесловесные элементы" (Ю. Н. Тынянов). Проделав ряд операций, в частности введя краткие прозаические скрепы между фрагментами в первой половине " Отрывков", Пушкин поставил впереди Предисловие, а последнюю строфу (30) также превратил в графический эквивалент. В результате получились 22 строфы, из которых 17 полных, 3 неполных и 2 в форме графических замещений. Все это и составило окончательный текст " Отрывков из путешествия Онегина".
|
|
|
Прежде чем перейти к более детальному рассмотрению " Отрывков" в качестве модели всего текста " Онегина", оглянемся на то, что осталось в пределах " Странствия". Выберем те две строфы, которые стали теперь эквивалентами. Бывшая десятая строфа из " Странствия" теперь обозначена так:
Тоска!.. *
И это все! далее, вместо одиннадцатой строфы, следует: " Онегин едет в Астрахань и оттуда на Кавказ". В этой микропоэтике можно наблюдать все главные принципы организации текста " Отрывков". Номер строфы, как это полагалось в главах, — заменен звездочкой, стихотворный текст — одной ямбической стопой: остальное пропущено, наконец, снизу пропуск отчеркнут прозаической строкой. Имитируется беспорядок, случайность, а на самом деле все продумано. В этом кусочке виден творческий принцип Пушкина, который написал " Отрывки" и весь роман стихами, прозой и значимой пустотой.
Поэтический эквивалент у Пушкина — это не просто графическое замещение отсутствующего текста, но знак энергетической концентрации, " не ослабление, а, напротив, нажим, напряжение нерастраченных динамических элементов" (Ю. Н. Тынянов). В " пустотах" действует хаос, непременное условие созидательного космического порыва. Это качество " Онегина" и это качество Бытия. Наконец, в " зонах молчания" накапливаются неисчислимые потенциалы и резервы смысла, смысла непроясненного, но обладающего гораздо более мощными творческими импульсами, чем сформулированный смысл любой сложности. Поэтому стремление во что бы то ни стало отыскать и восстановить неизвестный текст, скрытый за эквивалентом, приведет лишь к " выключению" энергетико-смысловых объемов, к уничтожению " воздуха" между свободно лежащими частями романа.
|
|
|
Это не означает, что отброшенный текст нельзя примерить на место эквивалента. Их взаимоналожение провоцирует языковую игру с колеблющимися смыслами, благодаря чему обостряются необязательные, но возможные сюжетные перспективы. Для уяснения этого прочтем бывшую десятую строфу " Странствия" на фоне ее эквивалента в " Отрывках":
Тоска! Евгений ждет погоды,
Уж Волга, рек, озер краса,
Его зовет на пышны воды,
Под полотняны паруса.
Взманить охотника нетрудно:
Наняв купеческое судно,
Поплыл он быстро вниз реки.
Надулась Волга; бурлаки,
Опершись на багры стальные,
Унылым голосом поют
Про тот разбойничий приют,
Про те разъезды удалые,
Как Стенька Разин в старину
Кровавил волжскую волну.
Сокращая " Странствие", Пушкин выпустил целиком из маршрута Онегина " путешествие из Петербурга в Москву" (стр. 5—8) и плавание " вниз по Волге". Не будем догадываться о причинах сокращения: опасения цензуры здесь на последнем месте. Самое интересное в строфе — ее тематика и стилистика. Не вдаваясь в подробности, отметим фольклорную окраску всего текста, народную образность, лексику, интонацию. Удивительно, как Евгений стилистически вовлекается в разбойничью речную тему. Волга оказывается сродни Онегину, как " рек, озер краса". Ведь Онегин и сам через весь роман несет свою принадлежность к северной реке и озеру (8). Волга зовет героя " на пышны воды, / Под полотняны паруса". Эти повторы, эти усеченные эпитеты заманивают Евгения на корабль, завораживая его участью главаря разбойников. Чего стоят одни эти " пышны воды" (позднее Пушкин напишет: " Люблю я пышное природы увяданье" ). Тут и бурлаки, и Стенька Разин... Короче, народная апология разбойничьей удали.
|
|
|
В связи с этим перескажем один реальный случай. На докладе B. C. Баевского Ю. М. Лотман задал ему вопрос, что делал Онегин между дуэлью с Ленским и возвращением в Петербург. B. C. Баевский ответил, что не знает, так как об этом у Пушкина не сказано. Далее рассказывает сам Баевский: " Оказалось он считал, что в течение трех лет... Онегин предводительствовал на Волге шайкой разбойников. Я онемел от изумления. А Ю. М. привел некоторые косвенные аргументы. Дворянин-разбойник и предводитель разбойников был привлекательной для Пушкина-романиста фигурой (Дубровский, Швабрин). В сне Татьяны Онегин видится как предводитель шайки нечистых" (9). Сам Лотман считал, что аргументы недостаточны и слишком это неожиданно, но " он убежден, что ход мыслей Пушкина был именно таков". Тем не менее в статье Лотмана " Пушкин и " Повесть о капитане Копейкине" " есть недвусмысленное наведение на эту гипотезу (10).
Баевский, конечно, прав, заметив, что в реальном сюжете о пребывании Онегина у разбойников ничего не сказано. Однако в романе, кроме реального, есть ряд вероятностных сюжетов, протекающих как возможные вместе с осуществленными. Это чрезвычайно важный момент для понимания романа в целом. Так вот вероятность попасть в разбойники у Онегина есть, хотя это и не вяжется со стереотипно-приземленным восприятием персонажа. Онегин у Пушкина — энигматический герой, и в символическом диапазоне " Сей ангел, сей надменный бес" заложено столь бесчисленное множество реализаций, что разгадать их до конца, видимо, невозможно. Так или иначе, но уже начало пропущенной десятой строфы настолько охватывает героя ореолом разбойничьей вольницы, что облик ее предводителя как бы невольно возникает в воображении читателя, оставаясь неосуществленным.
По-другому, но не менее занимательно выглядит сличение последней строки романа " Итак, я жил тогда в Одессе... " с текстом всей строфы, которую она возглавила в " Странствии... ":
Итак, я жил тогда в Одессе
Средь новоизбранных друзей,
Забыв о сумрачном повесе,
Герое повести моей.
Онегин никогда со мною
Не хвастал дружбой почтовою,
А я, счастливый человек,
Не переписывался ввек
Ни с кем. Каким же изумленьем,
Судите, был я поражен,
Когда ко мне явился он
Неприглашенным привиденьем.
Как громко ахнули друзья
И как обрадовался я!
Можно гипотетически восстановить историю первого стиха тридцатой строфы, которому впоследствии суждено было стать последней строчкой всего романа. Любопытно, что как заключающая она возникла специально и была испытана в этом качестве задолго до окончания романа. Во всяком случае, Пушкин, оформляя " Отрывки", не просто отбросил 13 строф от написанной в 1829 г. строки. Десять строф о своем пребывании в Одессе поэт написал по горячим следам событий в начале 1825 г. в Михайловском параллельно с работой над четвертой главой " Онегина". Ни будущей тридцатой строфы, ни отдельной строки, ее начинающей, в черновике не было. Стих " Итак, я жил тогда в Одессе" впервые появился в публикации отрывка " Одесса", напечатанный в журнале " Московский вестник" (1827, ч. 2, № VI). Целью Пушкина было создание рамочной композиции, возвращающей читателя к первому стиху текста " Я жил тогда в Одессе пыльной". Одновременно этим подчеркивалась структура фрагмента.
|
|
|
Позже, сочиняя тридцатую строфу, Пушкин начал со второго стиха приписывать черновой текст к существующему самостоятельно первому. Когда же выяснилось, что " Странствие" превращается в " Отрывки" и ими завершается роман, то Пушкину было легко и естественно отбросить все 13 приписанных стихов и сделать концовкой уже испытанный в этой роли стих " Итак, я жил тогда в Одессе", повысив его в ранге.
Сделавшись заключительным, стих значительно прибавил в композиционном и семантическом весе. Внутренние силы сцепления опоясали мотивом Одессы не только последнюю часть " Отрывков" (текст " Московского вестника" ), но связали с " Отрывками" конец VIII главы:
Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне —
Это тоже Одесса. И наконец " Итак, я жил тогда в Одессе... " перекликается с 1-й главой, с началом романа:
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! — взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
И это Одесса: цифра 10 отсылает к примечанию " Писано в Одессе". Недавно было сказано прямо: " Евгений Онегин" начинается в одесском порту. Таким образом, заключительный стих стягивает три композиционные кольца, включенные друг в друга и асимметрически фиксированные в точке пространственно-временных совпадений, которая сохраняет все (conservat omnia).
Это непомерное смысловое сгущение в одном стихе не могло бы состояться, если бы стих не получил позицию строфического эквивалента. В отброшенной строфе он выполняет функцию дальнего подхвата-переключения, снижая симфонически-приподнятые аккорды финала и растворяясь в иронически-бытовом повествовательном контексте, порой — но далеко не всегда! — сопутствующем Онегину. Теперь же стих обретает весомость, значимость и перспективную протяженность поэтического эквивалента. Его открытая позиция дает пищу воображению читателя за пределами текста, в этом смысле она подобна позднейшей концовке " Осени": " Плывет. Куда ж нам плыть?.. " Но если в " Осени" мы видим только линейный вектор, устремленный в неведомое, то в " Онегине", как уже отмечено, возникает возвратно-круговой ход. Только что законченный роман с последней точки пишется заново.
Теперь вернемся к " Отрывкам" и рассмотрим их композиционное устройство, которое подтверждает их содержательную значимость в контексте романа. Беглый взгляд на историю переработки " Странствия" уже показал, что фрагментарность " Отрывков" творчески организована. Непредвзятый обзор легко обнаруживает четыре части, границы между которыми устанавливаются достаточно отчетливо:
1. Прозаическое вступление от имени Автора, перерезанное стихотворной вставкой в виде начала недописанной строфы (5 стихов);
2. Фрагменты путешествия Онегина, включающие три полные строфы, две неполные, один графический эквивалент строфы и три прозаические строчки-связки, частично выполняющие функцию эквивалентов;
3. Авторские " таврические" строфы (четыре строфы); в конце четвертой из них последнее упоминание об Онегине в романе, мотивирующее переход к следующей части;
4. Авторские " одесские" строфы (одиннадцать строф, из которых последняя представлена графическим эквивалентом текста — 1 стих " Итак, я жил тогда в Одессе" ).
" Одесские" строфы своим количеством (11) уравновешивают число строф в трех предшествующих частях (также 11). Налицо пушкинское чувство симметрии с характерными асимметрическими смещениями. Оно осуществляется и в том, что пространство первых одиннадцати строф ознаменовано хаотической беспорядочностью текста: кусками стихов, перебивающих прозу, кусками прозы, перебивающей стихи, усеченными с разных концов строфами, графическими эквивалентами и т. п. Так продолжается до 7-й строфы включительно (напоминаем, что строфы " Отрывков" не нумерованы, и кто-нибудь может пересчитать их иначе: например, пропустить вставку во вступлении или графический эквивалент). Следующие 14 строф (не считая последнего эквивалента) — полные, последовательно упорядоченные, не имеющие никаких отклонений. Создается впечатление, что Пушкин, демонстрируя в начале " Отрывков" кусочный хаос, устанавливает тем самым устойчивый угол читательского восприятия и весь остальной текст пишет без нарушений, полагая, что впечатление разорванности будет сохраняться. Так в " Капитанской дочке" немец-генерал, комендант Оренбурга, встречает Гринева с подчеркнутым немецким выговором, а затем до самого конца романа говорит на правильном русском языке, порой чуть-чуть подкрашенном. В результате всего сказанного " Отрывки" представляют собой 22 строфы, перетасованные с быстро иссякающей прозой, а также пробелы и " пропуски текста" с неопределенными потенциями содержания.
Во вступительной части проза господствует. Ее наличие в стихотворном романе является определенной жанровой чертой. Предшествующим явлением можно считать " Предисловие" Байрона к шестой, седьмой и восьмой песням " Дон-Жуана", помещенное в середине романа. Проза присутствует также в " Примечаниях" к " Онегину" и в некоторых эпиграфах. Вступление трехчастно: два прозаических куска, в которых соотносимы словесный объем и распределение материала, охватывают неполную стихотворную строфу. Соразмерность построения очевидна. Прозаическое содержание раскрывает облик того же Автора, который был знаком читателю по стихотворному тексту и " Примечаниям". В первом куске находим ход мыслей Автора, имеющий параллели в стихотворных главах:
В начале моего романа
(Смотрите первую тетрадь)
Хотелось в роде мне Альбана
Бал петербургский описать;
Но, развлечен пустым мечтаньем,
Я занялся воспоминаньем... (5, XL)
Для второго прозаического куска, содержанием которого являются амбивалентные (двухценностные) похвалы и ироническое самоумаление, стихотворных параллелей также более чем достаточно:
Но, может быть, такого рода
Картины вас не привлекут:
Все это низкая природа;
Изящного не много тут.
Согретый вдохновенья Богом,
Другой поэт роскошным слогом
Живописал нам первый снег
И все оттенки зимних нег;
Он вас пленит, я в том уверен,
Рисуя в пламенных стихах
Прогулки тайные в санях;
Но я бороться не намерен
Ни с ним покаместь, ни с тобой,
Певец Финляндки молодой! (5, III)
Это, кстати, один из важнейших авторских мотивов " Онегина": вопросы литературного соперничества, которые можно рассматривать как один из маргинальных сюжетов. Особенно значим здесь интертекст П. А. Вяземского. Аллюзии, реминисценции, парафразы элегии П. А. Вяземского " Первый снег" создают по всему роману разветвленный слой содержания, чрезвычайно расширяющий чувственно-созерцательное пространство онегинского текста.
Знаменательно, что вторая часть вступления к " Отрывкам" обращена к П. А. Катенину, отношения с которым у Пушкина были далеко не простыми и прямыми. Катенин упрекнул автора " Онегина" в том, что " исключение главы вредит однако же плану целого сочинения". Пушкин немедленно соглашается с ним, попутно осыпая его комплиментами. При этом для любого свидетельства поэтов друг о друге следует учитывать их не всегда откровенные и дружелюбные отношения, неоднократные открытые или замаскированные столкновения, в которых неизменно проявляется характер Катенина, человека мелочно-педантичного, одностороннего, высокомерного и безапелляционного в своих суждениях. Сторонник нормативной поэтики, Катенин вносил в свои критические отзывы спесь и самолюбие, соединяющиеся, естественно, с мнительностью и желчностью. Пушкин, в молодости много усвоивший у Катенина, позже не раз тяготился его пристрастностью и резкостью. Именуя Катенина в " Отрывках" " тонким критиком", " опытным художником", обладателем " прекрасного поэтического таланта", Пушкин обилием очевидно преувеличенных похвал создает в этом месте двусмысленное и ироническое звучание. Хотя Катенин в ограничительном смысле был прав, говоря о нарушениях внешнего композиционного равновесия вследствие исключения " Странствия", его прямолинейность, категоричность и односторонняя серьезность мешали ему постигнуть свободу и широту творческих замыслов и свершений Пушкина в " Онегине". Внешне соглашаясь со своим критиком, Пушкин по существу возразил ему, лукаво провоцируя на дальнейшие, столь же " непререкаемые" и " непогрешимые" оценки. " Комплимент, сказанный (Пушкиным. — Ю. Ч. )... такому самолюбивому и обидчивому человеку, как Катенин, еще недостаточное доказательство их единомыслия" (Б. В. Томашевский) (11).
Таким образом, можно убедиться в том, что прозаические вкрапления, тематически родственные содержанию стихотворных частей, органически входят в художественную ткань " Онегина". Взаимоотношение стиха и прозы не только не нарушает стихового развертывания романа, но, напротив, его подчеркивает. Взаимоосвещение стихов и прозы, их разноголосица — не редкость у Пушкина: " Борис Годунов", " Разговор книгопродавца с поэтом", " Череп", замысел " Сказки о царе Салтане" и др.
Оборванная строфа " Пора: перо покоя просит", которая теперь имеет не прямой, а модальный смысл, тематически представляет один из главных мотивов романа: чувство неразвернутых возможностей, потенциальной напряженности, свободы выбора и т. п. От неосуществленных жизненных вариантов Онегина, Ленского, Татьяны до творческих вариантов окончания всего романа или главы — такова амплитуда мотива, который дает право произведению называться романом открытых возможностей. Собственно говоря, " свободный роман" означает то же самое.
Связка " Онегин из Москвы едет в Нижний Новгород" обозначает переход ко второй части " Отрывков", которая, как было замечено, выглядит наиболее " клочковатой" (чего стоит один инициал " Е. Онегин"! ). Остальные две связки, перебивая набирающее силу стиховое движение, также поддерживают фрагментарно-эскизную характеристику путешествия героя. Стоит отметить, что Пушкин, сделав плавание по Волге и описание Астрахани, графическими эквивалентами оставил Евгению только места своего пребывания (мы не касаемся здесь вопроса об извлечении " путешествия из Петербурга в Москву" ). Это может свидетельствовать, что Автор умаляет пресловутую " разность между Онегиным и мной", гораздо менее отделяет от себя свое создание. " Душевное состояние Онегина как бы сливается с пушкинским" (Г. П. Макогоненко); " Пушкин (не автор романа) целиком вселяется в Онегина, мечется с ним, тоскует, вспоминает прошлое" (А. Ахматова). Впечатления от Кавказа и Кавказской войны 1829 г. — это пушкинские темы, хотя они смешаны с онегинскими переживаниями.
Вторая часть легко, " без шва", переходит в третью. Переходом служит неполная строфа " Воображенью край священный", в которой усиливается авторский голос. " Таврическими" строфами (их, как сказано, четыре) эту часть можно назвать лишь условно, так как среди них находится известнейшая " русская строфа":
Иные нужны мне картины:
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор...
предмет неизменного внимания многих комментаторов романа. Однако мотив Тавриды, мотив путешествия, внезапно обрывает кульминацию новой темы при начале следующей строфы, осуществляя, как и во всех частях " Отрывков", принцип кольцевого возвратного построения. Поэтому " тавричность" в итоге доминирует. Ап. Григорьев назвал строфу " Иные нужны мне картины" и ей предшествующую " ключом к самому Пушкину и к нашей русской натуре вообще" (12). При этом критик не противопоставлял " русскую" строфу " таврическим", не абсолютизировал жизненную " правду", отменяющую романтические фантазии, не утверждал, как это делали после него, торжество пушкинского реализма. Он оставлял все как есть: острые столкновения контрастных тем, быструю динамику стилистической игры. Нельзя обойти в " таврических" строфах ни восторга при создании южного моря и горного побережья, ни горечи при расставании с прошлым. Нельзя миновать всеохватывающей пушкинской иронии в описании взаимоисключающих картин. В поэтическом мире Пушкина " романтическая" Таврида не отменяется " реалистической" избушкой, но обе стороны ведут между собою непрекращающийся стилевой диалог.
Наконец, последняя часть " Отрывков", компактный блок из одиннадцати " одесских" строф, которому Пушкин не сразу нашел место в романе, но в результате поставил очень удачно, замкнув им весь текст. Здесь полностью господствует мир Автора, построенный на биографических мотивах Пушкина и оттеснивший мир Онегина и места, где эти миры смешивались. Конец " Отрывков" — истинный финал " Онегина", который равноправен финалу восьмой главы.
" Одесса" композиционно не однородна. Она отчетливо делится на две неравные, но соразмерные группы строф. Первые четыре строфы — своего рода вступление, последние шесть и графический эквивалент занимает " День Автора" в Одессе. Обращают на себя внимание удивительные подобия композиционных рисунков как внутри " Одессы", так и в " Отрывках" в целом с построением первой главы " Онегина". Там и там фабульного движения, собственно, нет. Показан лишь основной чертеж романа: единораздельное сосуществование миров Автора и героя, их парадоксальная соотнесенность, так как Автор, с одной стороны, сочиняет свой роман вместе с вымышленным героем, а с другой стороны, дружит со своим героем, переходя в пространство романа. Но об этом позже; здесь же взглянем на последовательность введения основных содержательных массивов в первой главе и в " Отрывках". В первой главе:
Онегин — День Онегина — Автор;
В " Отрывках":
Онегин — Автор — День Автора.
В обоих случаях мы видим построения из трех формально тождественных компонентов. В то же время их позиции не совсем совпадают. Зона Онегина всегда остается первой, демонстрируя устойчивость конструкции; второй и третий компонент дважды инверсированы: структурно и содержательно. Налицо сложное перекомбинирование с чертами инертности и изменчивости, симметрии и асимметрии. Это и есть та модельность мироустройства, которая сама собой складывается в " Онегине". Сознательные же усилия Пушкина связаны с заботой сохранить архитектонику романа при переходе замысла от 12 глав к плану из 9 глав и наконец к 8 главам с Примечаниями и " Отрывками". Пушкин не сломал уравновешенной композиции и не обеднил замысла. Переорганизация материала достигнута им нестандартными и неочевидными способами.
Вернемся, однако, к " Одессе". Первые четыре строфы — экспозиция, разносторонняя характеристика города porto franco. Как обычно у Пушкина, каждая строфа звучит в новой тональности. Первая дает общую картину " обильного торга", звучащую почти восторженно, особенно при сравнении с восприятием макарьевской ярмарки Онегиным. Строфа европейская, интернациональная; вся ее вторая половина посвящена описанию различных народов, наполняющих улицы города. Вторая строфа несколько иронична. В ней рассказывается, как поэт Туманский " сады одесские прославил", хотя сад в " степи нагой" еще не вырос. Это место предшествует или даже предваряет аналогичный эпизод в первой главе " Мертвых душ" о только что посаженных деревьях, якобы уже " дающих прохладу в знойный день". Третья строфа интонационно и образно написана в манере, напоминающей карнавальную. Дома и кареты вязнут в грязи, пешеход передвигается на ходулях, вол, вместо коня, тянет дрожки. Сухая и пыльная Одесса оказывается Одессой грязной и влажной. В последней, четвертой, строфе " Одесса влажная" снова без воды, но она с успехом заменяется вином. Парадоксы, перевернутая очевидность, игра несоответствиями, порою фамильярный тон — все это великолепно подготавливает легкую веселость и лирическую задумчивость финала.
|
|
|
