 |
Вероятностный текст романа
|
|
|
|
Стремление литературной науки установить незыблемый стереотип текста классического произведения вполне логично: наука тем самым и занимается. Это все относится и к " Евгению Онегину". Но тут возникло нечто вроде парадоксальной ситуации. Мы уже упоминали, что второе издание романа в 1837 г., подготовленное самим Пушкиным (да, в сущности, и издание 1833 г. ), есть бесспорный, завершенный и авторизованный текст, принятый академической наукой в собраниях сочинений поэта. Почему же в таком случае всегда существовал ажитированный интерес к творческой истории " Онегина", почему до сих пор подогреваются предположения об истинном замысле Пушкина, который якобы сильно отличался от осуществленного им? Считалось, что Пушкин собирался писать политический декабристский роман и изменил текст из-за боязни цензуры, полагали, что по тем же соображениям он напечатал неоконченный текст, хотя Пушкин неоконченного не публиковал и в угоду цензуре текста не искажал. Что только ни делалось! Конечно, расшифровка и публикация черновиков — обычное филологическое дело, но когда черновые фрагменты вторгаются в окончательный текст или когда происходит интерполяция (вставка) выпущенных Пушкиным строф (последнее произошло в начале XX века), то согласиться с этим невозможно. Статус одних компонентов " Онегина" повышался, других — понижался, некоторые главы реконструировались, а иногда возникали фальсификации и попытки творческого соперничества с Пушкиным, попытки, как правило, смехотворные, но симптоматические. Почему происходит все это в присутствии очевидного завершенного и определенного текста, чем генерируется этот неуемный процесс?
|
|
|
Пока " Онегин" признавался неоконченным произведением, можно было понять, что творческая история романа находится в центре исследовательского внимания. Но с середины 1960-х гг. все более укреплялось мнение, что роман завершен и окончен, интерес к творческому замыслу поубавился, и изучение переместилось в сторону описания подробностей структурного " интерьера". Тем не менее рассмотрение текста замкнутого самого в себе, проведенное в манере имманентной поэтики, не вычеркивало ощущения какой-то особенной динамичности содержания романа, которое хотело, как бы выплеснуться за свои пределы. Отсюда стало ясно, что импульсы, толкающие на поиски неведомого текста, наряду с графически оформленным, исходят от самого романа. Помог и новый функциональный способ понимания романной структуры.
" Евгений Онегин" — это открытая структура. Роман содержательно меняется при своем движении сквозь историческое время, но, самое главное, он читается так, как будто энергетический толчок при его создании остался неисчерпанным и " творческая история" продолжается внутри завершенного текста. Как это казалось еще со времен Белинского, сюжет и смысл " Онегина" все равно остается " без конца", так как " Пушкин сознательно строит текст как воссоздающий самый принцип неоконченности" (Ю. М. Лотман). Роман не начинается началом и не кончается концом: Онегин не женится и не умирает, как то полагается в романах, текст сам эта бесконечная жизнь. Поэтому, оказавшись классическим текстом, роман продолжает поэтическое высказывание в уже высказанном и содержит высказанное в еще не законченном высказывании. Это объясняется, в первую очередь, высокой мерой неопределенности, заложенной в роман Пушкиным. Роман утверждает свое максимальное жизнеподобие, но оно состоит не в воспроизведении картин действительности как они были на самом деле, а в принципе организации материала. Все в романе текуче и неизменно, как конечный образ бесконечности. Река собирается из ручейков и впадает в море, но, какова бы ни была ее длина, эти два момента синхронны, потому что они есть всегда. Поэтому река течет и стоит одновременно. Таков и роман Пушкина.
|
|
|
Исходя из этого положения, мы вынуждены сделать резкий поворот от достигнутого ранее понимания онегинского текста. Наша ясная и недвусмысленная позиция относительно состава романа, будучи более чем корректной со всех сторон, оказывается совершенно недостаточной для постижения текста и нуждается в дополнении. Глубокое проникновение в роман достижимо только в том случае, если, наряду с окончательным и стабильным текстом, допустить существование вероятностного текста " Онегина". Иначе говоря, если в одном ракурсе читатель имеет дело с устойчивым и определенным текстом романа, то в другом — тот же самый текст размывает свой каркас, становится подвижным, ищет вариантов, замен, вставок, перемещений, в своей текучести не поддается схематизации — и читатель должен позволить ему это делать, хотеть этого и способствовать этому. Мы можем прочитать " Онегина" в поглавной редакции, по одной главе, как их читали пушкинские современники (роман факсимильно воспроизведен — Горький, 1989 г. ), а можно читать в полной, каким они же читали его позже и как он читается теперь. Сам Пушкин был вовлечен в творческую игру со своим возникающим созданием, видимо, осознав его особую эстетическую природу. То он якобы собирается " роман забытый продолжать" (1835), то указывает на Крым как на " колыбель моего Онегина" (1836). Некоторые фрагменты романа вдруг " уходят" из текста: так из полной редакции выпали прозаическое " Предисловие", " Разговор книгопродавца с поэтом", ставший затем отдельным стихотворением, и некоторые примечания — все это из первой главы; другие " приходят" в него: те же " Отрывки из Путешествия Онегина"; или не входят совсем: таковы " Женщины. Отрывок из Евгения Онегина", напечатанный в 1827 г. в " Московском вестнике", а уже в 1828 г. не попавший в отдельную четвертую главу и там замененный графическим эквивалентом первых шести строф, хотя в нем было всего четыре; " бродят" по тексту: " Посвящение Плетневу" или — в замысле — " Одесса". То же самое происходит с черновыми и беловыми фрагментами: " Десятая глава", " Странствие", " Альбом Онегина", часть примечаний и эпиграфов. В свете этого всего становится понятным и неудивительным самая разноречивая интерпретация отдельных компонентов романа.
|
|
|
Те же " Отрывки из путешествия Онегина" в различных работах признаются " приложением", " добавлением", " фрагментом главы", " эквивалентом главы", " беспорядочными обрывками", " последней частью" и вообще " не входят в роман". В прежней литературоведческой манере полагалось утверждать что-либо одно, отбрасывая и развенчивая остальное как ошибки и заблуждения. Под вероятностным углом зрения на текст весь этот разброс толкований " Отрывков" или иных текстологических и архитектонических проблем " Онегина" зависит не только от меняющихся концепций прочтения, но и прежде всего от настойчивого диктата самого романа, задающего автору и читателям многих эпох и стран сноп возможностей во всех своих параметрах. С точки зрения стабильного текста, мы повторим, что " Отрывки" — инверсированный фрагмент выпущенной главы с включением графических эквивалентов. Однако нельзя не признать, что компоненты " свободного романа" находятся как бы в слегка " плавающем" состоянии относительно друг друга, и поэтому их строй при вероятностном подходе может перекладываться и объясняться по-разному. В конце концов, даже само неукоснительное требование стабильного единообразия текста является непременным условием его безостановочного изменения.
В обстоятельствах, когда даже отведенные самим Пушкиным черновые, беловые и первопечатные фрагменты и варианты как бы продолжают свою равноправную смысловую жизнь за горизонтом стабилизированного текста, уместно признать за читателем право на творческое соучастие в комбинировании этого факультативного материала. Это будет не получением научных результатов, но активным участием читателя в художественном движении романа сквозь время. Научность здесь нужна в виде предварительных знаний и навыков, но сама игра с текстом в виде проб и подстановок рассчитана, прежде всего, на эстетическое созерцание и расширенное прочтение. Сделаем в этом направлении два опыта.
|
|
|
Восстановим в вероятностных правах главу " Странствие", а в ней ту строфу, которую Пушкин приписал к стиху, ставшему последней строчкой романа:
Итак, я жил тогда в Одессе
Средь новоизбранных друзей,
Забыв о сумрачном повесе,
Герое повести моей.
Онегин никогда со мною
Не хвастал дружбой почтовою,
А я, счастливый человек,
Не переписывался ввек
Ни с кем.
В полубеловой рукописи (17) слово счастливый стоит над зачеркнутым в строке эпитетом ленивый, который в Большом академическом собрании сочинений Пушкина (т. VI, 1937), единственном издании со всеми черновыми вариантами, приведен внизу страницы, " под строкой" (18). Между тем эпитет счастливый, получивший полноправное и незыблемое место в стихе, является вероятностным эпитетом, не окончательно определенным Пушкиным. На уровне его надстрочной позиции, в некотором отдалении справа (на том месте, где Пушкин обычно начинает рифмы к еще не написанным стихам), отчетливо читается слово свободный, пропущенное в VI томе. Оно не зачеркнуто и, следовательно, совершенно равноправно с эпитетом, которому отдано предпочтение. Счастливому просто посчастливилось, потому что оно стоит прямо над зачеркнутым словом. Незачеркнутость у Пушкина означает проблему выбора (19). Так равноправны четыре незачеркнутых заглавия болдинских драм (" Маленьких трагедий" ) Пушкина на рукописном титульном листе.
Что касается смысла указанного места, то оно вероятностным образом представляет одно из важнейших неизменных оснований (инвариантов) поэтического мира Пушкина: соотношение свободы и счастья, которое у поэта и его героев обычно тяготеет к антонимии, альтернативно (20):
На свете счастья нет, а есть покой и воля.
(" Пора, мой друг, пора" )
Я думал: вольность и покой
Замена счастью, Боже мой!
Как я ошибся, как наказан.
(Из письма Онегина к Татьяне)
Наш случай оказывается преодолением альтернативы: выбор не обязателен. Гениально простодушный автор в своей душе, вмещающей мир (у Р. -М. Рильке есть для этого одно слово: Weltinnenraum — букв.: внутреннее пространство мира), свободен и счастлив вместе — это и есть микрообраз возможного мира. В то же время стилистика романа не допускает прямых выходов смысла: " Смыслы образуются не столько теми или иными высказываниями, сколько соотнесенностью этих высказываний, стилевой игрой, пересечениями патетики, лирики и иронии" (Ю. М. Лотман. Комментарий. С. 413). Построенный нами вероятностный смысл слияния свободы и счастья иронически умеряется мотивом одиночества, скрытого за радостью неписания писем (реальный Пушкин, как известно, охотно их писал). Онегин и Татьяна письма друг другу пишут, не достигая, однако, ни свободы, ни счастья.
|
|
|
Другим опытом с вероятностным текстом стихотворного романа будет вчитывание в седьмую главу " Альбома Онегина", вместо описанного в каноническом тексте чтения Татьяной книг отсутствующего героя. Замена Пушкиным чтения " Альбома" на чтение книг для общего смысла романа имеет колоссальное значение. Не будь в самом " Онегине", в самой его заданности, этого пучка возможностей, просто обязывающего нас прибегнуть к параллельному чтению, оно в принципе было бы запретным: исключил — значит, вычеркнул, и читать надо только в связи с изучением того, как Пушкин " гениально превзошел" ранний замысел. Но у Пушкина так не бывает. Все гораздо сложнее, и размышление об " Альбоме Онегина", требующее специального исследования и обсуждения взгляда предшественников по этому вопросу, здесь придется отложить. Другим фрагментам мы уделим больше места, " Альбомом", к сожалению, придется пожертвовать. Оставим его анализ новым пушкинистам, а здесь лишь экспонируем этот великолепный текст. " Альбом Онегина" дошел до нас в беловой рукописи. Это 11 отрывков, написанных вне онегинской строфы и, следовательно, тем самым особо выделенных, как и письма героев друг другу. 10-я запись лишь обозначена: - - - я вас люблю etc. (м. б. графический эквивалент, намерение письма и т. п.? ). Текст очень краток, но зато сгущает в себе черты компактности, многомерности и фрагментарности — основных принципов поэтики романа в стихах. Не совсем ясно, кому Пушкин собирался адресовать " Альбом": в черновиках он направляет их то в сторону читателей, то — к Татьяне. Так или иначе, но сначала у героини был выбор. Один из черновиков прочитывался так:
Потом за книги принялася.
Хотя ей было не до них,
И вдруг открылся между их
Альбом — и чтенью предалася
Татьяна жадною душой;
И ей открылся мир иной.
Опрятно по краям окован
Позолоченным серебром,
Он был исписан, изрисован
Рукой Онегина кругом.
Небезынтересно заметить, что " Альбом Онегина" существует в действительности. Он, правда, не " окован... серебром", но представляет собой небольшую, именно альбомную тетрадь, в которую аккуратным беловым почерком вписаны все фрагменты текста. Разумеется, это писал тот, кто сочинил самого Онегина, вместе с его " Альбомом". Хочется думать, что Пушкину было важно сыграть в своего героя, вчувствоваться в него, найти в нем себя. Вообразив себя Онегиным, Пушкин наградил героя конфликтом с высшим светом, философствованием с восточным оттенком, поэтичностью, сильной и страстной любовью, добротой, одиночеством — короче, всем тем, что пережил сам или разыграл в своем лирическом образе. Онегин был весьма возвышен этим, и, главное, это было онегинское самовыражение. Он раскрывал себя изнутри. Если бы текст " Альбома" остался в романе, комментаторы, желающие разоблачить Онегина в разборе его письма, уже не смогли бы этого сделать. " Альбом" слишком раскрывает Онегина, а Пушкин лишь исподволь повышая героя и соприкасаясь с ним в восьмой главе, оставил ему его загадочность и даже усилил ее ошибочными выводами Татьяны после чтения книг в онегинской усадьбе. Вот несколько отрывков:
3.
В Коране мыслей много здравых,
Вот, например: пред каждым сном
Молись, беги путей лукавых,
Чти бога и не спорь с глупцом.
Напоминает последнюю строфу из стихотворения " Я памятник себе воздвиг нерукотворный".
4.
Цветок полей, листок дубрав
В ручье Кавказском каменеет.
|
|
|
