см. нативизм;

Е. К

     РЕФЕРЕНЦИЯ (reference; Referenz; reference) - «отнесен­ность актуализированных (включенных в речь) имен, именных вы­ражений (именных групп) или их эквивалентов к объектам действи­тельности (референтам, денотатам)» [Арутюнова 1990: 411]; «соотнесение высказывания и его частей с действительностью - с объектами, событиями, ситуациями, положениями вещей в реальном мире (и даже не обязательно в реальном, поскольку высказывание может относиться к миру сказки, мифа, фильма)» [Падучева 1984: 291]. Р. является одной из важнейших предпосылок для оценки вы­сказывания как истинного или ложного [Арутюнова 1976: 179]. Так, отсутствие референта в реальном сегодняшнем мире у имени Нынеш­ний король Франции подлежащего предложения Нынешний король Франции лыс, является причиной того, что это высказывание не явля­ется ни истинным, ни ложным. Возникая с индивидуальными и каж­дый раз новыми референтами, Р., как правило, появляется только в момент продуцирования речевого акта [Падучева 1984, с. 291]. Ис­ключение составляют т. н. вечные предложения, по [Quine 1960, с. 193], не содержащие дейктических элементов (Дважды два - четыре, Земля - шар), которые соотнесены с действительностью сами по себе. В зависимости от того, насколько Р. зависит от речевого и/или нерече­вого контекста, говорят о денотативном статусе соответствующего именования; см. [Падучева 1984: 293], ср. [Арутюнова 1976: 189; 1980; 1990; Лебедева 1984]. Историю и оригинальную трактовку понятия см. также [Степанов 1981; 1985].

В отличие от имени, предложение как сложная сущность имеет, по [Бенвенист 1965: 448], одновременно смысл (поскольку несет смы­словую информацию) и референт (поскольку соотносится с соответ­ствующей ситуацией). Успех общения зависит от того, обладают ли люди общими референтами: даже если смысл высказывания понятен, а референт неизвестен, коммуникация не имеет места. С другой сто­роны, имеет место двукратная Р. [Бенвенист 1974: 89], см. также [Уфимцева 1980: 73]: словесный знак возникает, чтобы обозначать, узнавать, идентифицировать предметы, и затем входит в состав вы­сказываний, чтобы интерпретировать их смысл.

 

Но и части именований (входящих в предложения), обладают различными классами Р. Так, Е. С. Кубрякова указывает, что, не зная конкретного значения слова дождевик, мы не можем догадаться, идет ли речь о грибе или виде одежды, но мы можем угадать, что речь идет о чем- то, связанном с дождем. Производные слова обла­дают Р. опосредованно, «через установление той или иной связи между данным предметом действительности и другими» [Винокур 1959: 421], причем «значение слова с производной основой всегда определимо посредством ссылки на значение соответствующей пер­вичной основы» [там же]. Такая отсылочная разновидность называ­ется двойной Р.: к миру (действительному или вымышленному) и к лексикологической системе языка [Кубрякова 1980: 87].

В центре теории Р. вопрос о Р. как когнитивной операции, в которой используются отношения между языком (или, шире, систе­мой символов) и объектами в мире. Поскольку искусство слова и искусство вообще участвуют в формировании представлений о мире и о человеке - носителе когниции, - теория Р. не может обойти мол­чанием метафорическое, экспрессивное и фиктивное употребления речи, не может заниматься только фактическим и описательным в употреблении языка [Elgin 1983: 5].

По [Schneider 1994: 68], есть два подхода к трактовке отноше­ний между именами собственными и дескрипциями (описаниями) ихреферентов:

- дескрипции являются источником Р. (Стросон, Серль);

- дескрипции задают только значение для имен, а Р. задается самими этими именами собственными (Фреге, Расселл, в ослаблен­ном виде также Виттгенштейн).

Спектр соответствующих теорий Р. можно условно классифи­цировать следующим образом - ср. [Runggaldier 1985: 340]:

1. Р. как идентификация [Strawson 1974; Dummett 1991; Frege 1892; Geach 1980];

2. P. как отношение выполненности, или удовлетворения усло­вий [Tarski 1952; Quine 1990],

3. Р. как жесткая десигнация ([Kripke 1980; Donnellan 1990; Putnam 1990].

Однако теории Р. развивались не по этому признаку, а в соот­ветствии с диалектическим принципом [Katz 1979: 103-104; Donnellan 1990: 202; Parret 1980: 79-80; Searle 1971: 3-5]:

1. Тезис - классическая теория (Фреге, Черч [Church 1964], К. Льюис, [Lewis 1971], Карнап [Карнап 1959; Searle 1958]): значение является основой для использования слова говорящим, имеющим в виду некоторый предмет. Употребляя имена собственные, человек знает необходимые и достаточные условия правильного применения имени [Donnellan 1990: 202].

Теории соответствия исходят из того, что значение - отноше­ние между символами языка и некоторыми референтами, от этого                                                                                         161

 

 

языка не зависящими [Gamut 1991: 1]. Есть два варианта «референциальной» теории значения, состоящей в отождествлении значения символа с его P. [Elst 1982: 23]: значение

- просто то же, что и Р.;

- отношение между носителями значения и носителями Р.

Для обеих разновидностей затруднения возникают из-за суще­ствования слов, не обладающих вообще никакой Р. (союзы, частицы и т. п. ). Кроме того, в такой теории в принципе невозможен семанти­ческий анализ предложений, взятых вне конкретной ситуации. А ведь одно и то же предложение может менять свою Р. в зависимости от обстоятельств употребления.

В «классический» период споры шли о соотношении истинно­сти высказывания с уместностью Р. имен, в таком высказывании фигурирующих. Так, Б. Расселл [Russell 1905] полагал, что в значение высказывания Нынешний король Франции лыс входит презумпция Во Франции есть король.

Кроме того, в отличие от Фреге, Расселл и «ранний» Виттген­штейн отвергали разграничение между смыслом и Р., считая, что отношение между словами и миром гораздо сложнее. Позже Дж. Серль [Searle 1958] объявил отказ от этого разграничения ошиб­кой. Фреге утверждает, что определенные описания указывают на предметы в силу своего смысла. Расселл же считает бессмысленным сам вопрос о таком соотнесении, утверждая, по существу, что ни определенные дескрипции, ни обычные имена собственные (которые он считает замаскированными или сокращенными определенными дескрипциями) не обладают вообще никакой Р.: они не обладают значением «в изоляции», а предложения с ними должны анализиро­ваться по образцу предложений с сочетаниями типа нынешний король Франции. Существенны только предикаты, логические константы и выражения типа имеется, нечто, ничто, все, что угодно и т. п., не относящиеся к какому-либо конкретному предмету.

Но как слова привязаны к миру, если определенные дескрип­ции и имена собственные не обладают Р.? Расселл отвечает так: есть класс выражений - логически собственные имена, которые просто замещают сущности, в чем и состоит их единственное значение. Наиболее полно этот подход реализован в «Трактате» Виттгенштей­на: «Имя означает объект. Объект есть значение имени» [Wittgenstein 1922: 3. 03]. Элементарное предложение - простое нанизывание имен. А поскольку предложения, по Виттгенштейну, представимы в логи­ческом виде как элементарные предложения (оцениваемые как ис­тинно или ложно) с логическими коннекторами, - именно эти имена и играют главную роль в соотнесении слов с вещами в мире. В отли­чие от списка имен, предложение дает «картину» факта. Разные спо­собы организации предложения соответствуют разным таким кар­тинам. Если существует факт, соответствующий картине, предложе­ние истинно, в противном случае ложно. Итак, организация слов в

предложении дает картину того, как вещи организованы в мире. Позже Виттгенштейн отказался от этой концепции [Wittgenstein 1953]: ведь если значение имени - объект, за ним стоящий, тогда, уничтожив объект, мы должны, по идее, уничтожить и значение име­ни, что абсурдно. Кроме того, любое изменение мира можно пере­дать словами, - а в картинной теории это исключено.

Критикуя теорию Расселла, Стросон [Strawson 1950] разграни­чил референтное употребление определенных дескрипций от аскрип­тивного. Этим вводятся критерии, связанные с миром концептуали­зации, общих для тех, кто употребляет один и тот же язык, - что связано с общими у собеседников знаниями, желаниями и ожидания­ми. Таким образом трактуются предложения типа: Кто считает, что Ширак - нынешний король Франции?

Областью референтов является контекст, знание которого предпослано употреблению термина. По [Strawson 1950], этот рефе­ренциальный контекст является презумптивным, т. е. не входит в утверждение говорящего. Утвердительное выражение может быть осмысленным, даже не будучи истинным или ложным; истинностная оценка высказывания есть следствие выполненности соответствую­щих пресуппозиций (презумпций существования референтов у имен, употребленных в этом высказывании): если эта презумпция не вы­полнена - выражение не выражает ни истину, ни ложь, но тем не

менее осмысленно.

Доннеллан [Donnellan 1966], различая референтные и атрибу­тивные употребления, тоже считал недостаточным задание условий истинности для описания Р. определенных дескрипций. Ведь можно спросить, без риска быть неправильно понятым, находясь в некото­ром королевстве: Король уже во дворце? - даже если все вокруг зна­ют, что на троне - самозванец.

2. Антитезис - критика «классической» теории: теперь сомне­ваются в том, что значение включает критерии уместного употреб­ления. Крипке и Патнам показывают, что классическая теория не позволяет отличить аналитическую истинность от истинности «случайной», вызванной случайными обстоятельствами [Donnellan 1990: 202]. Как осуществить Р. к имени Фалес предложением Фалес считал, что все является водой, но не умея отличить Фалеса от дру­гих людей? Теперь утверждают, что единственной функцией имен собственных является Р. к их носителям: обыденные имена собствен­ные прямо относятся к тому, что к ним отнесено, без опосредования смыслом, значением и т. п. (теория прямой Р. ).

В теории Расселла обычное имя собственное считалось сокра­щенным вариантом некоторой определенной дескрипции, однознач­но задающей референта. Оппоненты же приводят контрпримеры типа: Существует ли Аристотель? Такое предложение не равносиль­но вопросу Существует ли учитель Александра Македонского? [Linsky 1977: 110-111]. Одной попыткой спасти «классическую» теорию бы-                                         163

 

 

ла Серлевская «теория пучков» (cluster theory) [Searle 1958]: истин­ность предложения зависит от истинностной оценки пучка бытую­щих мнений об Аристотеле. Оппоненты возражали: многие расхожие мнения об Аристотеле ложны, но это не говорит о неудачной Р. в указанном примере [Linsky 1977: 110-111].

Так возникла каузальная теория Р. (Доннеллан, Крипке, Пат­нам), только на первый взгляд укладывавшаяся в «каузальную» па­радигму объяснения [Davis 1983: 1]. В этой теории знание каузаль­ных отношений возводится к первоначальной «церемонии называ­ния» (baptismal ceremony) и считается основой для употребления слова. Представители этой концепции [Wettstein 1986: 201] стремятся учесть при объяснении Р. законы употребления языка - в частности [Linsky 1977: xv], пытаются ответить на вопрос о том, каково логиче­ское представление отрицательных предложений существования типа Пегас не существует.

Каузальная теория P. [Kripke 1972; Putnam 1975] (позже Пат­нам отказался от нее) состоит во взгляде на Р. по крайней мере неко­торых именований как на функцию их истории. Употребление имени собственного Моисей или обозначений типа вода связано с челове­ком, впервые введшим именование в наш язык, и зависит от намере­ния, сопровождавшего это нововведение. Это означает принятие социальности языка: употребляя термин, мы пытаемся не просто идентифицировать референт, но и соответствовать нормам именова­ния в обществе. В этом смысле Р. является историческим, а не просто эпистемическим, отношением. Однако это-то и создает проблемы для каузальных теорий Р. Ведь становление понятий (концептуализации) в истории общества протекает при участии факторов, которых про­сто не обязан знать обычный носитель языка. Да и как можно поло­житься на творца термина, в новых условиях, особенно употребляя термин расширительно [Elgin 1983: 11-13]?

Как объясняет эта теория Р. к несуществующему? Путем ука­зания на отношение между употреблением выражения и референтом дескрипции, приравниваемой по функции имени собственному, т. е. «поясняющей» это имя собственное. Если, исходя из значения деск­рипции, мы заходим в тупик в поисках корней Р. данного имени, значит референта у имени нет [Donnellan 1970: 356]; ср. [Travis 1981: 744].

Каузальная теория не монолитна, можно выделить следующие различия в трактовках [Schneider 1994: 112-113]. Крипке и Девитт видят каузальные корни Р. в самом объекте; Доннеллан оставляет вопрос открытым, просто говоря об истории зарождения конкретно­го именования, отвлекаясь от механизма изменения именования и значения:

- Крипке считает, что акт первичного крещения соотнесен с актами последующего употребления имени через посредство комму­никативной цепи, сохраняющей Р. неизменной;

- Доннеллан рассматривает каузальность скорее исторически:
референт имени при конкретном употреблении - индивид, прояс­
няющий зарождение термина как бы с точки зрения всеведущего

наблюдателя;

- Девитт [Devitt 1990] говорит о каузальных сетях, возникаю­
щих при передаче «способности к Р. » по ходу употребления имени;
см. также [Devitt, Sterelny 1987].

Критики полагают, что не все классы слов трактуются одина­ково удачно [Unger 1983: 1]; не учитываются прагматические свойст­ва употребления выражений и сопровождающие это употребление психологические состояния [Schwarz 1981: 142-143], рассматриваются не проблемы употребления имен, а отношения между теориями, не имеющие отношения к сути P. [Elgin 1983: 11-13].

3. Синтез - в частности, «неоклассическая теория» [Katz 1979],
в центре внимания которой       объяснение Р. на основе

«семантической компетенции» говорящего, включающей разнород­ные факторы. Развивается этот взгляд с применением понятий тео­рии речевых актов в рамках лингвистического описания, где [Elgin 1983: 17] реферирование считается действием говорящих, а не выра­жений. Р. - элементарный (речевой) акт, входящий в более крупный речевой акт - вопроса, утверждения, приказа и т. п. Теория Р. как теория употребления языка связана с целевыми установками - и в употреблении конкретных имен, и в смысле всего дискурса. Теперь устанавливают, как употребляются выражения, обладающие Р. в конкретном контексте, и как, при удачной Р., меняются модель мира говорящего в ментальности слушающего, а модель мира слушающе­го - в ментальности говорящего [Kronfeld 1990: 2-9].

Отношение между словами и миром существует не в вакууме, а связано с интенциональными действиями говорящих, использующих конвенциональные средства (слова и предложения) в соответствии с правилами употребления этих средств. Если реферирование (осуществление Р. ) - действие, осуществляемое посредством произне­сения выражения с некоторым значением на основе правил употреб­ления, то ясно, что оно может быть неудачным в тех же отношениях, что и действия вообще: Р. к королю Франции может быть столь же неудачной, что и попытка ударить его [Searle 1971: 3-5].

в. д.

РЕЧЬ, РЕЧЕВАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ (speech activity) - хотя, ес­тественно, указанные феномены широко изучались как в лингвисти­ке, так и в психологии речи, лишь с возникновением когнитивной науки и генеративной грамматики как определенной ее лингвистиче­ской части они стали исследоваться с новых позиций - как извест­ный и специфический вид обработки информации (см. обработка

языковой информации) и потому как весьма сложный и весьма важ­ный когнитивный процесс. Включая передачу и получение информа­ции, закодированной языковыми средствами, требуя определенных приемов вербализации складывающегося замысла в актах порожде­ния речи и, напротив, извлечения смысла из поступающего речевого высказывания в актах его понимания, этот когнитивный процесс проявляет яркую зависимость от условий его осуществления и от того, между какими партнерами он протекает. Понимание сложно­сти этого процесса во всех аспектах его реализации требовал и от ученых, его характеризовавших, «вторжения» в самые разные облас­ти лингвистики и психологии, социологии и прагматики, нейролин­гвистики и логики. Необходимость такого «вторжения» была осоз­нана прежде всего в психолингвистике и, начиная со второй полови­ны 60-х гг., уже можно говорить о выдвижении первых моделей по­рождения и восприятия речи, которые имели когнитивный характер, т. е. учитывали ментальные состояния говорящего и слушающего, его языковые и неязыковые знания, когнитивную подоплеку речевого поведения людей и разные формы его проявления.

История этого психолингвистического этапа в описании по­рождения и восприятия речи, а также история выдвижения моделей этих процессов в период формирования трансформационно- генеративной модели неоднократно описана - ср. [Леонтьев 1969; Тарасов 1987]; преодолены, несомненно, и многие недостатки этих моделей, постоянно подвергавшихся ревизии за время существования генеративного направления и его собственной эволюции. Сложились основные типы моделей Р. Д. - интеракциональные и автономные. Серьезному обсуждению подверглись идеи модулярности мозга и возможности представить всю Р. Д. как симультанную или же сукцес­сивную работу отдельных модулей, о числе и характере которых дебаты не прекращаются; ср. подробнее [Rickheit, Strohner 1993; Schwarz 1992; Frazier 1989; Tanenhaus 1989]. Предлагавшиеся модели все более принимали формализованный характер, будучи рассчита­ны прежде всего на их использование и/или верификацию на компь­ютерах. Но представляемые в этом виде модели (с их процессорами, базами знаний, парсерами и пр. техническими деталями), приобретая все большую «машинную» ценность, теряли другое свое качество -восстановление психологически реалистической картины того, как осуществляется Р. Д. с ее постоянным круговоротом процессов гово­рения и слушания, порождения и восприятия речи. Возможно именно поэтому модели Р. Д., создаваемые в недрах отечественноей науки, оказывались столь отличными от моделей, предлагавшихся за рубе­жом.

Поскольку идеи трансформационной и генеративной грамма­тик встретили в отечественной науке достаточно критическое к себе отношение, как и положение о языке как порождающем устройстве (в математическом понимании понятия порождения), сама проблема порождения речи (порождения как реального процесса производства

 166

 

речи) начинает решаться отлично от генеративистов (см. Порожде­ние речи). Опираясь на традиции отечественной психологии и учи­тывая накопившийся к началу 80-х гг. опыт исследования, ученые предлагают новые гипотезы о том, как протекает процесс порождения речи, какие этапы он включает, какие механизмы ока­зываются вовлеченными в эту деятельность. Появляются первые описания порождающей деятельности именно в ее когнитивном ас­пекте - см. [Кацнельсон 1984; Кубрякова 1984; 1986; 1991], и с этой точки зрения критически осмысляются предлагавшиеся ранее моде­ли.

Нельзя не отметить в этой связи того огромного вклада, кото­рый был сделан по существу в зарождающуюся когнитивную науку отечественными исследованиями по психолингвистике, так - позднее - и по когнитивной лингвистике. Хотя в 60-е и 70-е гг. ученые и не употребляли, возможно, вошедших у нас в обиход позднее когнитив­ных терминов, настаивая на определении речевой деятельности как РЕЧЕМЫСЛИТЕЛЬНОЙ, они совершали ее познание именно с когнитивной точки зрения и тем самым стояли у истоков когнитив­ной науки. Нельзя не упомянуть в этой связи таких исследователей, как А. А. Леонтьев, М. Ф. Зимняя, И. Н. Горелов, Б. Ю. Норман, Л. В. Сахарный, А. А. Залевская и А. К. Клименко, которые в своей дея­тельности опирались на богатейшее наследие трудов Л. С. Выготского и А. Р. Лурия, А. Н. Леонтьева и Н. И. Жинкина, а также их многочисленных учеников. А. А. Леонтьев, справедливо подчеркивая самобытность и оригинальность отечественной психо­лингвистики, перечисляет отличительные черты теории Р. Д., разви­ваемой у нас в стране; см. подробнее [Тарасов 1987: 95 и сл. ].

В отличие от генеративных моделей, в описаниях порождаю­щей деятельности человека в отечественном языкознании уделяется основное внимание членению потока сознания, организации пропозиций и способам их вербализации, поискам необходимых средств номинации для объективации замысла речи, соотнесению всех возникающих в этом процессе ментальных структур с их языко­выми аналогами.

К началу 90-х гг. исследования по порождению речи приобре­тают все более выраженный когнитивный характер, а задача созда­ния реалистических моделей производства речи формулируется как одна из центральных задач теоретической лингвистики. В отечест­венном и зарубежном языкознании сейчас накоплен достаточный опыт для создания оригинальных моделей порождения речи и моде­лирования разных аспектов речевой деятельности, выполненных в русле когнитивной парадигмы [Кубрякова 1991] или же, по крайней мере, принимающих во внимание ее несомненные успехи; ср. [Кибрик 1987]. При этом становится ясным, что процессы восприятия речи не являются зеркальным отражением процессов, имеющих место при  167

 

 

порождении речи, а, в свою очередь, крен в пользу исследования восприятия речи в зарубежном языкознании привел к определенным пробелам в изучении порождения как реального производства речи. Другой кардинальной особенностью Р. Д. является симультанность фаз процессов порождения, да и восприятия речи [ван Дейк, Кинч 1988: 163], поэтому о фазах или этапах порождения речи можно го­ворить только условно, имея в виду возможность параллельной их реализации [Frazier 1989; McCawley 1980: 170]. Симптоматично, что Е. С. Кубрякова, описывая разные модели порождения речи, их осо­бенности и точки соприкосновения, специально выделяет как «наиболее значимую» модель порождения, в которой все основано на симультанном взаимодействии номинации и предикации [Кубрякова 1986: 129; Sampson 1980]. Следует отметить также важ­ность понимания номинации и предикации как основных процессов порождения речи. В модульных концепциях порождения и воспри­ятия речи также предполагается, что соответствующие процедуры могут в некоторой степени протекать параллельно и налагаться друг на друга во времени [McCawley 1980: 170]. Одно из основных допу­щений когнитивной модели состоит в том, что для процессов пони­мания и порождения текста характерно достаточно сложное взаимо­действие информации, поступающей от разных уровней. Семантиче­ская интерпретация не обязательно должна осуществляться только после завершения синтаксического анализа [ван Дейк, Кинч 1988: 163].

Еще одним свойством протекания речи является эквифиналь­ность процессов порождения речи [Кубрякова 1986], т. е. достижение одного и того же результата вербального воплощения ментальных репрезентаций разными путями. Так, ментальная репрезентация (внутреннее слово), от которого начинается внешнее речевое выска­зывание, может оказаться предикатом или одним из аргументов. Далее «от внутреннего слова могут протянуться " ниточки" к буду­щему предикату, но могут - и к субъекту высказывания, к его актан­там и его сирконстантам» [Кубрякова 1986: 133].

Еще одной важной особенностью когнитивной модели является взаимодействие различных типов знаний, активизируемых в этих процессах. Сегодня такую базу знаний считают включающей, по крайней мере: 1) языковые знания, в том числе знания граммати­ки и словаря, знания об употреблении разных единиц и правилах их комбинаторики; знания принципов речевого общения, иллокутивных сил отдельных речевых актов, знание различных типов текстов и условий их использования; 2) неязыковые знания (знания о мире): знания о событиях, состояниях, действиях и процессах, адресате и т. д. [Viehweger 1987: 331-332; ван Дейк 1988: 164; Петров, Герасимов 1988: 7; Кубрякова 1991₂: 9].

Ю. П.

СЕМАНТИЧЕСКИЕ СЕТИ (semantic nets; semantische Netze) -с помощью этого понятия описывается одна из моделей хранения знаний в памяти человека. В своей простейшей форме она представ­ляет собой ассоциативную организацию связей, точки пересечения которой называются узлами. Каждый узел мыслится как представ­ляющий, или репрезентирующий определенный концепт, поэтому С. С. именуются нередко концептуальными сетями или сетями кон­цептуальных зависимостей. Любой узел может быть связан с любым количеством других узлов (в зависимости от сложности фиксируемо­го им понятия) [Скрэгг 1983: 230]; ср. [Норман 1979]. «Вынутый» из своего окружения, отдельный узел может быть изображен в виде определенным образом разветвленного графа, что позволяет отра­зить иерархию связей в С. С. С каждым узлом С. С. в долговременной памяти человека связаны, таким образом, ассоциативно с ним вместе возбуждаемые сведения (другие концепты), что придает С. С. свойст­во, которое Дж. Андерсоном именуется индексированием через поня­тие: если мы устанавливаем место соответствующего понятия (структуры знания) в памяти, мы одновременно вытаскиваем из па­мяти и все известные нам в связи с ним сведения или факты [Залевская 1985: 165].

Разработка понятия С. С. и моделей ассоциативной сетевой ор­ганизации памяти принадлежат в их компьютерном представлении М. Куильяну. Они были задуманы как программы ответа на вопрос, ибо считалось, что на некоторые вопросы человек отвечает и/или реагирует почти молниеносно, а это значит, что доступ к подобным знаниям очень прост и что некоторые концепты явно ассоциируются с другими (зеленая... трава, твое имя? -... ); ср. [Ellis, Hunt 1993: 171 и сл. ]. С. С. Куильяна была иерархически организованной сеткой ассо­циативно связанных концептов. Модель позволяла объяснить выво­димость знаний, непосредственно в сетке не зафиксированных (если канарейка - это птица, то возбуждение репрезентирующего ее поня­тия позволяет установить, что она обладает перьями, клювом, крыльями и т. п., ибо связанный с этим концептом в вершине графа концепт птицы содержит знания об указанных признаках [Collins, 1972].

С. С. указывали на простейшие типы отношений между кон­цептами, типа «А есть (представляет собой) В» (A IS а В) или «А имеет В» (A HAS В) или, наконец «А находится в отношении к В», «А связано с В» (A R В), что графически может быть отражено ду­гой, связывающей А и В. Сети получили название семантических именно благодаря тому, что они указывали на наличие значения отношений между концептами, а минимальной единицей информа­ции оказывалась тройка ARB: информация, - указывал Скрэгг, -существует в самих отношениях [Скрэгг 1983: 232].

Популярность С. С. объяснялась в итоге тем, что они указыва­ли на то, что способствует сохранению знаний в памяти человека, на

 

 

конец лингвистами. Наиболее очевидными чертами естественных категорий признаются сегодня четыре: 1 - отсутствие в их дефини­циях указания на обязательные, необходимые и достаточные при­знаки; 2 - кластеризация пересекающихся признаков; 3 - разные степени репрезентативности отдельных ее членов; размытость гра­ниц [Geeraerts 1988; Cruse 1990].

Е. К.

СКРИПТ (script) - в концепции [Schank, Abelson 1977] - один из типов структур сознания, вид фрейма, выполняющего некоторое специальное задание в обработке естественного языка [Lehnert 1980: 85]: привычные ситуации описываются С. как стереотипные смены событий. Большинство С. усваивается в детстве, в результате прямо­го опыта или сопереживания при наблюдении над другими людьми: мало кто лично участвовал в ограблении банка, угоне самолета или в пытках и т. п., - но из книг, телевидения и кино почти все примерно представляют себе, как это делается, т. е. обладают соответствующи­ми С.

Теория С. описывает автоматичность, характерную для дейст­вий человека, когда сознание (которому не все подконтрольно) от­влекается от второстепенных мысленных событий. Имеет место по­стоянное внутреннее напряжение, эксплицитная проверка содержа­ния интенций или мнений, а также постоянное стремление к само­контролю [Audi 1988: 23].

Первоначально С., планы и т. п. рассматривались всего лишь как структуры данных, удобные для умозаключений, осуществляе­мых по ходу реконструкции причинно-следственных отношений, лежащих в основе какого-либо повествования. Но затем появилась надежда на то, что таким же образом можно моделировать память и обработку текста [Schank 1982: 456; Schank, Abelson 1977], С. пред­ставления рассказов. Так, рассказ о культпоходе в ресторан можно представить через указание на С. «ресторан». Действие проглотить мы запомним, если поймем, что проглатывание обычно встречается именно в С. ресторан. По ходу чтения рассказа накапливаются мно­жества значений С., но запоминать нужно только необычные, вы­дающиеся новые сведения, а не стереотипную информацию. С. РЕС­ТОРАН (омар, Джон, «Метрополь») достаточен для того, чтобы воспроизвести простенькое повествование о том, как Джон ел омара в ресторане «Метрополь», - если, конечно, дополнительно к этому указанию о значении параметров при С. «ресторан» не даны еще необычные детали. С. считались разновидностью «схемы» (в смысле когнитивной психологии), проявляющими формальное и функцио­нальное сходство с понятием «поведенческий контекст» [Kruse 1986: 136]. С. может одновременно представлять и когнитивную репрезен-

тацию такого контекста, и план, по которому можно учитывать этот контекст в своем будущем поведении [Kruse 1986: 136]. Важным свой­ством С. является повторяемость слотов, ролей, единиц и т. п. [Jones 1977: 116], входящих в структуры текстообразования.

В более поздней концепции С. не приравниваются структурам долговременной памяти [Schank 1982: 459]. Скриптоподобные пред­ставления строятся по мере необходимости на основе общих струк­тур более высокого уровня, по определенным правилам относитель­но конкретной ситуации, взятой на трех уровнях памяти: на уровнях события, ситуации и намерения. Иногда события запоминаются в терминах структуры самого высокого уровня. Базисными единицами памяти являются сцены - кирпичики С. [Schank 1982: 464]. С. полу­чаются, когда сначала сообщается об одном событии, а потом на этот рассказ накладывается другое повествование, усиливающее области согласия и констатирующее противоречия [Schank 1982: 464].

Позже пришли к определению С. как набора ожиданий о том, что в воспринимаемой ситуации должно произойти дальше [Schank 1990: 7]. Многие ситуации в жизни можно проинтерпретировать так, как будто участники этих ситуаций «играют» свою роль, заранее заготовленную в «тексте» некоторой пьесы. Официантка следует роли официантки, клиент - роли клиента. Жизненный опыт означа­ет часто знание того, как поступать и как другие поступят в кон­кретных стереотипных ситуациях. Это знание и называется С. Была выдвинута гипотеза, что размышление и вообще мышление человека представляет собой применение некоторого С. Мы живем, следуя своим С., или предписаниям. Чем больше мы знаем, тем в большем числе ситуаций мы чувствуем себя комфортно, т. е. способны эффек­тивно играть разные роли. В большинстве случаев мышление - поиск имеющихся С. и сличение со старыми (готовыми) имеющимися, а не порождение новых идей и вопросов. Но С. не дают полных ответов.

В конце 1970-х гг. терминология теории С. широко использо­валась не только в работах по искусственному интеллекту, но и в полуформальном анализе дискурса [Manktelow, Over 1990]. Так, счи­талось, что С. участвуют в образовании сложных синтаксических структур (в частности, сложноподчиненных предложений) и в таксо­номиях. Внутренняя структура С. связана с «риторическими преди­катами» [Rhodes 1977: 50] (в смысле [Grimes 1975]): С. задает ритори­ческую структуру текста, костяк которой отражает смену «риторических предикаций», соответствующих семантическим от­ношениям между обычными предикациями текста. Минимум С. со­ставляют действующие лица и сюжет. Варьируясь по сложности, С. могут быть очень простыми - состоять исключительно из простой предикатно-аргументной структуры, - и очень сложными, представ­ляя конфигурацию циклов, теорий, симфоний и т. п. Сюжеты могут быть не только повествовательными (дающими развертывание ли-

 

нии рассказа), но и локационными (описывающими реорганизации в пространстве или времени), логическими (показывающими линию размышлений), процедурными, увещевающими и т. п.

Один С. связан со стереотипизированной серией других С. с общими для них участниками - деятелями [Abelson 1981; Schank, Abelson 1977]. С. позволяет понимать не только реальную или опи­сываемую ситуацию, но и детальный план поведения, предписывае­мого в этой ситуации [Bellezza, Bower 1982: 2]. Есть центральные и зависимые С., иерархизованные и связанные между собой. Все эти события группируются в сцены [Bellezza, Bower 1982: 2]. Разные люди (как показано в большом числе исследований) довольно единообраз­но отвечают на вопрос о том, какие события составляют данный С. [Bower 1979; Graeser et al. 1979]. Информация, подходящая для акти­вированного С., понимается (схватывается) [Bellezza, Bower 1981; Den Uyl, Ostendorp 1980] и вспоминается быстрее [Anderson et al. 1978; Bransford, Johnson 1972; Graeser et al. 1980], чем та, которая для него нерелевантна. Активированный С. - обычный источник абер­рации памяти [Bower 1979].

Работая со С., человек заполняет пробелы. Недоконкретизиро­ванные события, лица и объекты обрастают деталями или врисовы­ваются в ситуацию целиком, так что интерпретатору бывает трудно вспомнить, что он знал ранее и что вывел логически [Bellezza, Bower 1982: 3]. Активация С. влияет на удельный вес различных типов вни­мания.

в. д.

чем-либо, полностью укладывающемся в эти ожидания и само собой разумеется. Впрочем, часто - из стилистических или иных соображе­ний - мы говорим о вполне обыденных и очевидных вещах, чтобы подчеркнуть эту обыденность. Это обстоятельство объяснимо тем, что сама обыденность является для нас неожиданностью: удивитель­ным для говорящего является то, насколько закономерен ход разви­тия вещей в мире, ср. [Dahl 1976: 46]: мы стремимся указывать на изменения и умалчиваем о том, что неизменно. Пересказывая же содержание С. З., мы только стремимся активизировать это знание для собеседника, удостовериться, что он «дышит одним воздухом с нами»; см. [McCawley 1979].

С. З. - не то же, что общее знание (common knowledge). Общее знание - то, что собеседники знали еще до конкретного акта обще­ния в силу общности культурного фона, образования и т. п. С. З. -знание, выработанное ими по ходу конкретного акта общения с це­лью дальнейшего использования в конкретном эпизоде, для эконо­мии времени и усилий при интерпретации речи [Kreckel 1981: 25].

Выделяются два типа С. З. [Hinds 1985: 7-21]:

- С. З. о мире, его устройстве, о фактах и связанных с ними по­
следствиях, позволяющие выбирать реальную интерпретацию из
множества потенциальных;

- метаязыковое С. З. - о конвенциональном и единообразном
употреблении символов и знаков в языковой сообществе; этот тип
С. З. сильно варьируется от индивида к индивиду.

В. Д.

 

СОВМЕСТНОЕ ЗНАНИЕ vs. ОБЩЕЕ или РАЗДЕЛЕННОЕ ЗНАНИЕ (shared knowledge vs. common knowledge; gemeinsames Wissen vs. allgemeines Wissen; connaissance communale vs. connaissance commune) - знание, общее для автора и интерпретаторов дискурса; оно лежит в основе понимания текста [Brown, Yule 1983: 58-60] и релевантно для установления референции имен. В силу принципа локальности (предписывающего не рассматривать более широких контекстов, чем это непосредственно необходимо), при восприятии текста интерпре­татор опирается на локальные контексты - т. е. тот минимум, за пре­делами которого начинается полная неопределенность в трактовке имен, понятий и предикатов. Главной целью при этом является по­лучение достаточно определенной интерпретации. Слыша предложе­ние Закрой дверь, мы ищем ближайшую к нам дверь; если она уже закрыта, мы не ищем других дверей где-то еще. Этот принцип локаль­ности является частным случаем принципа минимальных усилий при когнитивной переработке. Другой принцип - принцип аналогии - ожи­дание того, что общающиеся люди обладают аналогичными ожида­ниями относительно хода событий, а потому не будут говорить о

СОЗНАНИЕ (consciousness; Bewuß tsein) - особое свойство та­кой в

⇐ Предыдущая567891011121314

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: