Глава 28. Последние похождения Коровьева и Бегемота
Были ли эти силуэты или они только померещились пораженным страхомжильцам злосчастного дома на Садовой, конечно, с точностью сказать нельзя.Если они были, куда они непосредственно отправились, также не знает никто.Где они разделились, мы также не можем сказать, но мы знаем, что примерночерез четверть часа после начала пожара на Садовой, у зеркальных дверейторгсина на Смоленском рынке появился длинный гражданин в клетчатом костюмеи с ним черный крупный кот. Ловко извиваясь среди прохожих, гражданин открыл наружную дверьмагазина. Но тут маленький, костлявый и крайне недоброжелательный швейцарпреградил ему путь и раздраженно сказал: -- С котами нельзя. -- Я извиняюсь, -- задребезжал длинный и приложил узловатую руку к уху,как тугоухий, -- с котами, вы говорите? А где же вы видите кота? Швейцар выпучил глаза, и было отчего: никакого кота у ног гражданинауже не оказалось, а из-за плеча его вместо этого уже высовывался и порывалсяв магазин толстяк в рваной кепке, действительно, немного смахивающий рожейна кота. В руках у толстяка имелся примус. Эта парочка посетителей почему-то не понравилась швейцару-мизантропу. -- У нас только на валюту, -- прохрипел он, раздраженно глядя из-подлохматых, как бы молью изъеденных, сивых бровей. -- Дорогой мой, -- задребезжал длинный, сверкая глазом из разбитогопенсне, -- а откуда вам известно, что у меня ее нет? Вы судите по костюму?Никогда не делайте этого, драгоценнейший страж! Вы можете ошибиться, ипритом весьма крупно. Перечтите еще раз хотя бы историю знаменитого калифаГарун-аль-Рашида. Но в данном случае, откидывая эту историю временно всторону, я хочу сказать вам, что я нажалуюсь на вас заведующему и порасскажуему о вас таких вещей, что не пришлось бы вам покинуть ваш пост междусверкающими зеркальными дверями. -- У меня, может быть, полный примус валюты, -- запальчиво встрял вразговор и котообразный толстяк, так и прущий в магазин. Сзади уже напиралаи сердилась публика. С ненавистью и сомнением глядя на диковинную парочку,швейцар посторонился, и наши знакомые, Коровьев и Бегемот, очутились вмагазине. Здесь они первым долгом осмотрелись, и затем звонким голосом, слышнымрешительно во всех углах, Коровьев объявил: -- Прекрасный магазин! Очень, очень хороший магазин! Публика от прилавков обернулась и почему-то с изумлением поглядела наговорившего, хотя хвалить магазин у того были все основания. Сотни штук ситцу богатейших расцветок виднелись в полочных клетках. Заними громоздились миткали и шифоны и сукна фрачные. В перспективу уходилицелые штабеля коробок с обувью, и несколько гражданок сидели на низенькихстульчиках, имея правую ногу в старой, потрепанной туфле, а левую -- в новойсверкающей лодочке, которой они и топали озабоченно в коврик. Где-то вглубине за углом пели и играли патефоны. Но, минуя все эти прелести, Коровьев и Бегемот направились прямо кстыку гастрономического и кондитерского отделений. Здесь было оченьпросторно, гражданки в платочках и беретиках не напирали на прилавки, как вситцевом отделении. Низенький, совершенно квадратный человек, бритый до синевы, в роговыхочках, в новенькой шляпе, не измятой и без подтеков на ленте, в сиреневомпальто и лайковых рыжих перчатках, стоял у прилавка и что-то повелительномычал. Продавец в чистом белом халате и синей шапочке обслуживал сиреневогоклиента. Острейшим ножом, очень похожим на нож, украденный Левием Матвеем,он снимал с жирной плачущей розовой лососины ее похожую на змеиную ссеребристым отливом шкуру. -- И это отделение великолепно, -- торжественно признал Коровьев, -- ииностранец симпатичный, -- он благожелательно указал пальцем на сиреневуюспину. -- Нет, Фагот, нет, -- задумчиво ответил Бегемот, -- ты, дружочек,ошибаешься. В лице сиреневого джентльмена чего-то не хватает, по-моему. Сиреневая спина вздрогнула, но, вероятно, случайно, ибо не мог жеиностранец понять то, что говорили по-русски Коровьев и его спутник. -- Кароши? -- строго спрашивал сиреневый покупатель. -- Мировая, -- отвечал продавец, кокетливо ковыряя острием ножа подшкурой. -- Кароши люблю, плохой -- нет, -- сурово говорил иностранец. -- Как же! -- восторженно отвечал продавец. Тут наши знакомые отошли от иностранца с его лососиной к краюкондитерского прилавка. -- Жарко сегодня, -- обратился Коровьев к молоденькой, краснощекойпродавщице и не получил от нее никакого ответа на это. -- Почем мандарины?-- осведомился тогда у нее Коровьев. -- Тридцать копеек кило, -- ответила продавщица. -- Все кусается, -- вздохнув, заметил Коровьев, -- эх, эх... -- Оннемного еще подумал и пригласил своего спутника: -- Кушай, Бегемот. Толстяк взял свой примус под мышку, овладел верхним мандарином впирамиде и, тут же со шкурой сожравши его, принялся за второй. Продавщицу обуял смертельный ужас. -- Вы с ума сошли! -- вскричала она, теряя свой румянец, -- чекподавайте! Чек! -- и она уронила конфетные щипцы. -- Душенька, милочка, красавица, -- засипел Коровьев, переваливаясьчерез прилавок и подмигивая продавщице, -- не при валюте мы сегодня... нучто ты поделаешь! Но, клянусь вам, в следующий же раз, и уж никак не позжепонедельника, отдадим все чистоганом. Мы здесь недалеко, на Садовой, гдепожар. Бегемот, проглотив третий мандарин, сунул лапу в хитрое сооружение изшоколадных плиток, выдернул одну нижнюю, отчего, конечно, все рухнуло, ипроглотил ее вместе с золотой оберткой.
Продавцы за рыбным прилавком как окаменели со своими ножами в руках,сиреневый иностранец повернулся к грабителям, и тут же обнаружилось, чтоБегемот не прав: у сиреневого не не хватало чего-то в лице, а, наоборот,скорее было лишнее -- висящие щеки и бегающие глаза. Совершенно пожелтев, продавщица тоскливо прокричала на весь магазин: -- Палосич! Палосич! Публика из ситцевого отделения повалила на этот крик, а Бегемот отошелот кондитерских соблазнов и запустил лапу в бочку с надписью: "Сельдькерченская отборная", вытащил парочку селедок и проглотил их, выплюнувхвосты. -- Палосич! -- повторился отчаянный крик за прилавком кондитерского, аза рыбным прилавком гаркнул продавец в эспаньолке: -- Ты что же это делаешь, гад?! Павел Иосифович уже спешил к месту действия. Это был представительныймужчина в белом чистом халате, как хирург, и с карандашом, торчащим изкармана. Павел Иосифович, видимо, был опытным человеком. Увидев во рту уБегемота хвост третьей селедки, он вмиг оценил положение, все решительнопонял и, не вступая ни в какие пререкания с нахалами, махнул вдаль рукой,скомандовав: -- Свисти! На угол Смоленского из зеркальных дверей вылетел швейцар и залилсязловещим свистом. Публика стала окружать негодяев, и тогда в дело вступилКоровьев. -- Граждане! -- вибрирующим тонким голосом прокричал он, -- что же этоделается? Ась? Позвольте вас об этом спросить! Бедный человек, -- Коровьевподпустил дрожи в свой голос и указал на Бегемота, немедленно скроившегоплаксивую физиономию, -- бедный человек целый день починяет примуса; онпроголодался... а откуда же ему взять валюту? Павел Иосифович, обычно сдержанный и спокойный, крикнул на это сурово: -- Ты это брось! -- и махнул вдаль уже нетерпеливо. Тогда трели удверей загремели повеселее. Но Коровьев, не смущаясь выступлением Павла Иосифовича, продолжал: -- Откуда? -- задаю я всем вопрос! Он истомлен голодом и жаждой! Емужарко. Ну, взял на пробу горемыка мандарин. И вся-то цена этому мандаринутри копейки. И вот они уж свистят, как соловьи весной в лесу, тревожатмилицию, отрывают ее от дела. А ему можно? А? -- и тут Коровьев указал насиреневого толстяка, отчего у того на лице выразилась сильнейшая тревога, --кто он такой? А? Откуда он приехал? Зачем? Скучали мы, что ли, без него?Приглашали мы его, что ли? Конечно, -- саркастически кривя рот, во весьголос орал бывший регент, -- он, видите ли, в парадном сиреневом костюме, отлососины весь распух, он весь набит валютой, а нашему-то, нашему-то?! Горькомне! Горько! Горько! -- завыл Коровьев, как шафер на старинной свадьбе. Вся эта глупейшая, бестактная и, вероятно, политически вредная вещьзаставила гневно содрогаться Павла Иосифовича, но, как это ни странно, поглазам столпившейся публики видно было, что в очень многих людях она вызваласочувствие! А когда Бегемот, приложив грязный продранный рукав к глазу,воскликнул трагически: -- Спасибо, верный друг, заступился за пострадавшего! -- произошлочудо. Приличнейший тихий старичок, одетый бедно, но чистенько, старичок,покупавший три миндальных пирожных в кондитерском отделении, вдругпреобразился. Глаза его сверкнули боевым огнем, он побагровел, швырнулкулечек с пирожными на пол и крикнул: -- Правда! -- детским тонким голосом. Затем он выхватил поднос, сбросивс него остатки погубленной Бегемотом шоколадной эйфелевой башни, взмахнулим, левой рукой сорвал с иностранца шляпу, а правой с размаху ударилподносом плашмя иностранца по плешивой голове. Прокатился такой звук, какойбывает, когда с грузовика сбрасывают на землю листовое железо. Толстяк,белея, повалился навзничь и сел в кадку с керченской сельдью, выбив из неефонтан селедочного рассола. Тут же стряслось и второе чудо. Сиреневый,провалившись в кадку, на чистом русском языке, без признаков какого-либоакцента, вскричал: -- Убивают! Милицию! Меня бандиты убивают! -- очевидно, вследствиепотрясения, внезапно овладев до тех пор неизвестным ему языком. Тогда прекратился свист швейцара, и в толпах взволнованных покупателейзамелькали, приближаясь, два милицейских шлема. Но коварный Бегемот, как изшайки в бане окатывают лавку, окатил из примуса кондитерский прилавокбензином, и он вспыхнул сам собой. Пламя ударило кверху и побежало вдольприлавка, пожирая красивые бумажные ленты на корзинках с фруктами.Продавщицы с визгом кинулись бежать из-за прилавка, и лишь только онивыскочили из-за него, вспыхнули полотняные шторы на окнах и на полузагорелся бензин. Публика, сразу подняв отчаянный крик, шарахнулась изкондитерского назад, смяв более ненужного Павла Иосифовича, а из-за рыбногогуськом со своими отточенными ножами рысью побежали к дверям черного ходапродавцы. Сиреневый гражданин, выдравшись из кадки, весь в селедочной жиже,перевалился через семгу на прилавке и последовал за ними. Зазвенели ипосыпались стекла в выходных зеркальных дверях, выдавленные спасающимисялюдьми, и оба негодяя -- и Коровьев, и обжора Бегемот -- куда-то девались, акуда -- нельзя было понять. Потом уж очевидцы, присутствующие при началепожара в торгсине на Смоленском, рассказывали, что будто бы оба хулиганавзлетели вверх под потолок и там будто бы лопнули оба, как воздушные детскиешары. Это, конечно, сомнительно, чтобы дело было именно так, но чего незнаем, того не знаем. Но знаем, что ровно через минуту после происшествия на Смоленском иБегемот и Коровьев уже оказались на тротуаре бульвара, как раз напротив домаГрибоедовской тетки. Коровьев остановился у решетки и заговорил: -- Ба! Да ведь это писательский дом. Знаешь, Бегемот, я очень многохорошего и лестного слышал про этот дом. Обрати внимание, мой друг, на этотдом! Приятно думать о том, что под этой крышей скрывается и вызревает целаябездна талантов. -- Как ананасы в оранжереях, -- сказал Бегемот и, чтобы получшеполюбоваться на кремовый дом с колоннами, влез на бетонное основаниечугунной решетки. -- Совершенно верно, -- согласился со своим неразлучным спутникомКоровьев, -- и сладкая жуть подкатывает к сердцу, когда думаешь о том, что вэтом доме сейчас поспевает будующий автор "Дон Кихота", или "Фауста", или,черт меня побери, "Мертвых душ"! А? -- Страшно подумать, -- подтвердил Бегемот. -- Да, -- продолжал Коровьев, -- удивительных вещей можно ожидать впарниках этого дома, объединившего под своею кровлей несколько тысячподвижников, решивших отдать беззаветно свою жизнь на служение Мельпомене,Полигимнии и Талии. Ты представляешь себе, какой поднимется шум, когдакто-нибудь из них для начала преподнесет читающей публике "Ревизора" или, насамый худой конец, "Евгения Онегина"! -- И очень просто, -- опять-таки подтвердил Бегемот. -- Да, -- продолжал Коровьев и озабоченно поднял палец, -- но! Но,говорю я и повторяю это -- но! Если на эти нежные тепличные растения ненападет какой-нибудь микроорганизм, не подточит их в корне, если они незагниют! А это бывает с ананасами! Ой-ой-ой, как бывает! -- Кстати, -- осведомился Бегемот, просовывая свою круглую голову черездыру в решетке, -- что это они делают на веранде? -- Обедают, -- объяснил Коровьев, -- добавлю к этому, дорогой мой, чтоздесь очень недурной и недорогой ресторан. А я, между тем, как и всякийтурист перед дальнейшим путешествием, испытываю желание закусить и выпитьбольшую ледяную кружку пива. -- И я тоже, -- ответил Бегемот, и оба негодяя зашагали по асфальтовойдорожке под липами прямо к веранде не чуявшего беды ресторана. Бледная и скучающая гражданка в белых носочках и белом же беретике схвостиком сидела на венском стуле у входа на веранду с угла, там, где взелени трельяжа было устроено входное отверстие. Перед нею на простомкухонном столе лежала толстая конторского типа книга, в которую гражданка,неизвестно для каких причин, записывала входящих в ресторан. Этой именногражданкой и были остановлены Коровьев и Бегемот. -- Ваши удостоверения? -- она с удивлением глядела на пенсне Коровьева,а также и на примус Бегемота, и на разорванный Бегемотов локоть. -- Приношу вам тысячу извинений, какие удостоверения? -- спросилКоровьев, удивляясь. -- Вы -- писатели? -- в свою очередь, спросила гражданка. -- Безусловно, -- с достоинством ответил Коровьев. -- Ваши удостоверения? -- повторила гражданка. -- Прелесть моя... -- начал нежно Коровьев. -- Я не прелесть, -- перебила его гражданка. -- О, как это жалко, -- разочарованно сказал Коровьев и продолжал: --Ну, что ж, если вам не угодно быть прелестью, что было бы весьма приятно,можете не быть ею. Так вот, чтобы убедиться в том, что Достоевский --писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение? Да возьмите вылюбых пять страниц из любого его романа, и без всякого удостоверения выубедитесь, что имеете дело с писателем. Да я полагаю, что у него иудостоверения-то никакого не было! Как ты думаешь? -- обратился Коровьев кБегемоту. -- Пари держу, что не было, -- ответил тот, ставя примус на стол рядомс книгой и вытирая пот рукою на закопченном лбу. -- Вы -- не Достоевский, -- сказала гражданка, сбиваемая с толкуКоровьевым. -- Ну, почем знать, почем знать, -- ответил тот. -- Достоевский умер, -- сказала гражданка, но как-то не очень уверенно. -- Протестую, -- горячо воскликнул Бегемот. -- Достоевский бессмертен! -- Ваши удостоверения, граждане, -- сказала гражданка. -- Помилуйте, это, в конце концов, смешно, -- не сдавался Коровьев, --вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет! Почем вызнаете, какие замыслы роятся у меня в голове? Или в этой голове? -- и онуказал на голову Бегемота, с которой тот тотчас снял кепку, как бы для того,чтобы гражданка могла получше осмотреть ее. -- Пропустите, граждане, -- уже нервничая, сказала она. Коровьев и Бегемот посторонились и пропустили какого-то писателя всером костюме, в летней без галстука белой рубашке, воротник которой широколежал на воротнике пиджака, и с газетой под мышкой. Писатель приветливокивнул гражданке, на ходу поставил в подставленной ему книге какую-тозакорючку и проследовал на веранду. -- Увы, не нам, не нам, -- грустно заговорил Коровьев, -- а емудостанется эта ледяная кружка пива, о которой мы, бедные скитальцы, такмечтали с тобой, положение наше печально и затруднительно, и я не знаю, какбыть. Бегемот только горько развел руками и надел кепку на круглую голову,поросшую густым волосом, очень похожим на кошачью шерсть. И в этот моментнегромкий, но властный голос прозвучал над головой гражданки: -- Пропустите, Софья Павловна. Гражданка с книгой изумилась; в зелени трельяжа возникла белая фрачнаягрудь и клинообразная борода флибустьера. Он приветливо глядел на двухсомнительных оборванцев и, даже более того, делал им пригласительные жесты.Авторитет Арчибальда Арчибальдовича был вещью, серьезно ощутимой вресторане, которым он заведовал, и Софья Павловна покорно спросила уКоровьева: -- Как ваша фамилия? -- Панаев, -- вежливо ответил тот. Гражданка записала эту фамилию иподняла вопросительный взор на Бегемота. -- Скабичевский, -- пропищал тот, почему-то указывая на свой примус.Софья Павловна записала и это и пододвинула книгу посетителям, чтобы онирасписались в ней. Коровьев против Панаева написал "Скабичевский", а Бегемотпротив Скабичевского написал "Панаев". Арчибальд Арчибальдович, совершеннопоражая Софью Павловну, обольстительно улыбаясь, повел гостей к лучшемустолику в противоположном конце веранды, туда, где лежала самая густая тень,к столику, возле которого весело играло солнце в одном из прорезовтрельяжной зелени. Софья же Павловна, моргая от изумления, долго изучаластранные записи, сделанные неожиданными посетителями в книге. Официантов Арчибальд Арчибальдович удивил не менее, чем Софью Павловну.Он лично отодвинул стул от столика, приглашая Коровьева сесть, мигнулодному, что-то шепнул другому, и два официанта засуетились возле новыхгостей, из которых один свой примус поставил рядом со своим порыжевшимботинком на пол. Немедленно исчезла со стола старая скатерть в желтыхпятнах, в воздухе, хрустя крахмалом, взметнулась белейшая, как бедуинскийбурнус, другая, а Арчибальд Арчибальдович уже шептал тихо, но оченьвыразительно, склоняясь к самому уху Коровьева: -- Чем буду потчевать? Балычок имею особенный... у архитекторскогосъезда оторвал... -- Вы... э... дайте нам вообще закусочку... э... -- благожелательнопромычал Коровьев, раскидываясь на стуле. -- Понимаю, -- закрывая глаза, многозначительно ответил АрчибальдАрчибальдович. Увидев, как обращается с весьма сомнительными посетителями шефресторана, официанты отбросили всякие сомнения и принялись за дело серьезно.Один уже подносил спичку Бегемоту, вынувшему из кармана окурок и всунувшемуего в рот, другой подлетел, звеня зеленым стеклом и выставляя у прибороврюмки, лафитники и тонкостенные бокалы, из которых так хорошо пьется нарзанпод тентом... нет, забегая вперед, скажем... пился нарзан под тентомнезабвенной Грибоедовской веранды. -- Филейчиком из рябчика могу угостить, -- музыкально мурлыкалАрчибальд Арчибальдович. Гость в треснувшем пенсне полностью одобрялпредложения командира брига и благосклонно глядел на него сквозь бесполезноестеклышко. Обедающий за соседним столиком беллетрист Петраков-Суховей с супругой,доедавшей свиной эскалоп, со свойственной всем писателям наблюдательностьюзаметил ухаживания Арчибальда Арчибальдовича и очень удивился. А супругаего, очень почтенная дама, просто даже приревновала пирата к Коровьеву идаже ложечкой постучала... -- И что ж это, дескать, нас задерживают... пораи мороженое подавать! В чем дело? Однако, послав Петраковой обольстительную улыбку, АрчибальдАрчибальдович направил к ней официанта, а сам не покинул своих дорогихгостей. Ах, умен был Арчибальд Арчибальдович! А уж наблюдателен, пожалуй, неменее, чем и сами писатели. Арчибальд Арчибальдович знал и о сеансе вВарьете, и о многих других происшествиях этих дней, слышал, но, впротивоположность другим, мимо ушей не пропустил ни слова "клетчатый", нислова "кот". Арчибальд Арчибальдович сразу догадался, кто его посетители. Адогадавшись, натурально, ссориться с ними не стал. А вот Софья Павловнахороша! Ведь это надо же выдумать -- преграждать этим двум путь на веранду!А впрочем, что с нее спрашивать. Надменно тыча ложечкой в раскисающее сливочное мороженое, Петракованедовольными глазами глядела, как столик перед двумя одетыми какими-тошутами гороховыми как бы по волшебству обрастает яствами. До блеска вымытыесалатные листья уже торчали из вазы со свежей икрой... миг, и появилось наспециально пододвинутом отдельном столике запотевшее серебряное ведерко... Лишь убедившись в том, что все сделано по чести, лишь тогда, когда вруках официантов прилетела закрытая сковорода, в которой что-то ворчало,Арчибальд Арчибальдович позволил себе покинуть двух загадочных посетителей,да и то предварительно шепнув им: -- Извините! На минутку! Лично пригляжу за филейчиками. Он отлетел от столика и скрылся во внутреннем ходе ресторана. Если быкакой-нибудь наблюдатель мог проследить дальнейшие действия АрчибальдаАрчибальдовича, они, несомненно, показались бы ему несколько загадочными. Шеф отправился вовсе не на кухню наблюдать за филейчиками, а в кладовуюресторана. Он открыл ее своим ключом, закрылся в ней, вынул из ларя со льдомосторожно, чтобы не запачкать манжет, два увесистых балыка, запаковал их вгазетную бумагу, аккуратно перевязал веревочкой и отложил в сторону. Затем всоседней комнате проверил, на месте ли его летнее пальто на шелковойподкладке и шляпа, и лишь после этого проследовал в кухню, где поварстарательно разделывал обещанные гостям пиратом филейчики. Нужно сказать, что странного и загадочного во всех действиях АрчибальдаАрчибальдовича вовсе не было и странными такие действия мог бы счесть лишьнаблюдатель поверхностный. Поступки Арчибальда Арчибальдовича совершеннологически вытекали из всего предыдущего. Знание последних событий, а главнымобразом -- феноменальное чутье Арчибальда Арчибальдовича подсказывали шефуГрибоедовского ресторана, что обед его двух посетителей будет хотя и обилени роскошен, но крайне непродолжителен. И чутье, никогда не обманывающеебывшего флибустьера, не подвело его и на сей раз. В то время как Коровьев и Бегемот чокались второй рюмкой прекраснойхолодной московской двойной очистки водки, появился на веранде потный ивзволнованный хроникер Боба Кандалупский, известный в Москве своимпоразительным всеведением, и сейчас же подсел к Петраковым. Положив свойразбухший портфель на столик, Боба немедленно всунул свои губы в ухоПетракову и зашептал в него какие-то очень соблазнительные вещи. МадамПетракова, изнывая от любопытства, и свое ухо подставила к пухлым масленымгубам Бобы, а тот, изредка воровски оглядываясь, все шептал и шептал, иможно было расслышать отдельные слова, вроде таких: -- Клянусь вам честью! На Садовой, на Садовой, -- Боба еще большеснизил голос, -- не берут пули. Пули... пули... бензин, пожар... пули... -- Вот этих бы врунов, которые распространяют гадкие слухи, -- внегодовании несколько громче, чем хотел бы Боба, загудела контральтовымголосом мадам Петракова, -- вот их бы следовало разъяснить! Ну, ничего, таки будет, их приведут в порядок! Какие вредные враки! -- Какие же враки, Антонида Порфирьевна! -- воскликнул огорченныйневерием супруги писателя Боба и опять засвистел: -- Говорю вам, пули неберут... А теперь пожар... Они по воздуху... по воздуху, -- Боба шипел, неподозревая того, что те, о ком он рассказывает, сидят рядом с ним,наслаждаясь его свистом. Впрочем, это наслаждение скоро прекратилось. Извнутреннего хода ресторана на веранду стремительно вышли трое мужчин с тугоперетянутыми ремнями талиями, в крагах и с револьверами в руках. Переднийкрикнул звонко и страшно: -- Ни с места! -- и тотчас все трое открыли стрельбу на веранде, целясьв голову Коровьеву и Бегемоту. Оба обстреливаемые сейчас же растаяли ввоздухе, а из примуса ударил столб огня прямо в тент. Как бы зияющая пасть счерными краями появилась в тенте и стала расползаться во все стороны. Огонь,проскочив сквозь нее, поднялся до самой крыши Грибоедовского дома. Лежащиена окне второго этажа папки с бумагами в комнате редакции вдруг вспыхнули, аза ними схватило штору, и тут огонь, гудя, как будто кто-то его раздувал,столбами пошел внутрь теткиного дома. Через несколько секунд по асфальтовым дорожкам, ведущим к чугуннойрешетке бульвара, откуда в среду вечером пришел не понятый никем первыйвестник несчастья Иванушка, теперь бежали недообедавшие писатели, официанты,Софья Павловна, Боба, Петракова, Петраков. Заблаговременно вышедший через боковой ход, никуда не убегая и никудане спеша, как капитан, который обязан покинуть горящий бриг последним, стоялспокойный Арчибальд Арчибальдович в летнем пальто на шелковой подкладке, сдвумя балыковыми бревнами под мышкой.
Воспользуйтесь поиском по сайту:
