Генеалогическая история

Термин «генеалогия» в его общепринятом значении относится к дисциплине, предметом которой являются изучение происхождения и выяснение родственных связей. Но генеалогический метод в переносном смысле отсылает нас к трудам Ницше, и в частности к его книге «Генеалогия морали»

(1887), где он поставил перед собой задачу выявить и описать события, способствовавшие зарождению и формированию западных моральных ценностей и постепенному распространению нигилизма. Генеалогический метод Ницше в его наиболее последовательном и радикальном виде был нацелен на ниспровержение и преодоление западной метафизики и на развитие нового критического отношения к понятию истины путем смещения границ философии и истории.

В современной французской историографии генеалогический метод Ницше по-настоящему встретил отклик лишь благодаря Мишелю Фуко и осмыслению его трудов историками. Увлекшись в начале 1970-х гг. генеалогическим проектом Ницше, Мишель Фуко использовал понятие «генеалогия» для развития политической истории истины. Фуко увидел здесь метод, подходящий для исследования разнородных, не связанных между собой и малозначительных событий, в которых проявляется тесная взаимосвязь между телом, знанием и властью. Исследуя историю пенитенциарной системы, философ и историк Фуко в книге «Надзирать и наказывать» (1975) показал, как на рубеже XVHI-XIX вв. на Западе возник новый (биополитический) тип власти, воздействующий на человеческие тела с целью сделать их немыми и послушными. Появление дисциплинирующих технологий и учреждений (приютов, тюрем, фабрик, школ) и становление современных

нормативных гуманитарных наук свидетельствовали о зарождении новой исторической конфигурации - дисциплинарного общества. В первом томе «Истории сексуальности», озаглавленном «Воля к знанию» (1976), М. Фуко стремился не освободить сексуальность от гипотетического подавления, а показать, как постоянное стремление все знать о сексе распространилось на Западе и превратилось затем в «scientia sexualis», открывающую путь к управлению сексуальной жизнью, все более популярному в нашем современном обществе. Таким образом, отыскивая в прошлом симптомы настоящего, Фуко обратился к политической технологии тела и описал ее становление и развитие в западной истории.

Между тем от встречи Фуко и французскими историками остался тяжелый осадок взаимного непонимания, исказивший восприятие его работ в среде историков. Очевидно, что источниками недоразумения были радикальная философия, положенная им в основу генеалогии, и методологические барьеры, отделявшие последнюю от традиционной социальной истории. В своем относительно малоизвестном тексте под названием «Ницше, генеалогия, история» (см.: Foucault M. Dits et ecrits. Т. 2. P., 1971) Фуко попытался освободить историю от препятствий, унаследованных от метафизической традиции западного платонизма. Так, первым делом он демистифицировал понятие реального,

ссылаясь на суждение Ницше, согласно которому «фактов нет, существуют лишь интерпретации», а затем он воспринял у Ницше тему «десубъектива-ции», означающей разрушение субъекта как эпистемологической основы исторического дискурса. Так Фуко с помощью генеалогической истории пытался лишить историков какой бы то ни было устойчивой опоры, не позволяя им судить свысока, и отвергал иллюзию тотальной истории. Более того, в пику всеобщему увлечению большой длительностью Фуко постоянно подчеркивал прерывистость истории, выявляя «в событиях уникальное и мимолетное»; тогда как все вокруг были заняты поисками сходства и преемственности, он обращал внимание на изменчивость и различия. Конечной же целью генеалогии было показать историчность истины, для чего требовалось выбрать в качестве главной темы «дискурс Истинного/Ложного», «разоблачить химеру истоков» и рассмотреть волю к знанию во взаимодействии между знанием и властью. Нетрудно заметить, что радикальный проект генеалогии Фуко поколебал сложившиеся представления об отношениях «истории и истины». Проникнутый энтузиазмом Поль Вен написал тогда небольшое примечательное эссе «Фуко революционизирует историю» (1978), в котором можно найти следующее пророчество: «То, что делает Фуко, будет называться историей и станет ею, если историки примут преподнесенный им подарок и не сочтут его

недостаточно зрелым». В действительности же возникли предвзятые мнения и непонимание между философом и большинством историков, за исключением лишь некоторых из них, таких как Мишель Перро, Арлетт Фарж или Жак Ревель. Тем не менее его влияние на историков сказалось в том, что у последних появились новые области интересов и новые предметы исследования: безумие, девиантное поведение, тюрьмы, тело, сексуальность, властные отношения... После него стало уже невозможно принимать слова за вещи и верить, таким образом, в существование вымышленных объектов. Однако его методологическое влияние, несомненно, оказалось менее заметным, результаты его появились не сразу, и только сейчас оно стало более ощутимым. В самом деле, идеями Фуко вдохновляются и гендерная история (ScottJ., Tilly L. Les femmes, le travail et la famille. P., 2002), и история властных отношений (Noiriel G. Etat, nation et immigration. P., 2001). История представлений также заимствовала у генеалогического подхода нацеленность на изучение генезиса, изменений и исчезновения ценностных, поведенческих и мыслительных систем. Узаконив применительно к истории понятие эмергенции и переформулировав проблему истоков, исследователи истории представлений вслед за Роже Шартье (Chattier R. Les origines culturelies de la Revolution francaise. P., 1990; русск. пер.: Шартье Р. Культурные истоки Французской революции. М., 2001) ста-

раются теперь проследить внедрение, изобретение или распространение некоего увлечения или дискурса, на основе которых возникает новая практика. Таким образом, присутствие Мишеля Фуко в современном историографическом пейзаже является весомым и прочным, хотя и не всегда заметным.

♦ Археология, Гендер, История представлений, Конструктивизм, Постмодернизм