Сад (Краткая история мира) 3 глава

3. Третий очень важный шаг — это внутреннее обяза­тельство сделать все, что необходимо для вашего персональ­ного физического, эмоционального, ментального и духов­ного выздоровления. Многие стараются пропустить этот шаг, ибо он самый трудный. Однако без него все наши усилия в этом направлении оказываются тщетными.

Насколько здоровы ментально и физически населяющие мир индивиды, настолько здоров и мир в целом. Если мы хотим жить в сбалансированном окружении, нам надлежит отыскать и исцелить дисбалансы в себе самих.

Первый шаг на пути к персональному исцелению — это честное самоосознание. Присмотритесь, где в своей жизни вы придерживались таких поведенческих шаблонов, кото­рые мешали потоку вашей жизненной энергии течь с такой свободой, как вам бы того хотелось. Часто ли в вашем об­щении с окружающими всплывают одни и те же болезнен­ные проблемы? Не страдаете ли вы затяжными физически­ми недугами? Не слишком ли много вы работаете и сами себе служите беспощадным погонялой? Постоянно ли вы заботитесь о других, забывая о себе? Не испытываете ли вы недостаток уверенности в себе и неспособность выразить себя? Не подавляете ли вы негативные чувства, сосредото­чиваясь только на позитивных? Все это свидетельствует о присутствии глубоко засевшей в вашей натуре эмоциональ­ной боли, которую можно исцелить.

И если уж быть до конца честными с собой, задайтесь вопросом, какая помощь вам нужна, чтобы прийти к более полному самоосознанию и приступить к ломке старых шаб­лонов. В процессе исцеления большинству из нас требуется серьезная поддержка. Однако общество накрепко вдолбило нам мысль о том, что каждый решает свои проблемы в одиночку, и в просьбе о помощи мы видим признак слабос­ти. На самом деле все наоборот — нужна немалая сила и мужество, чтобы взглянуть себе в глаза и быть готовым принять помощь чужой интуиции и разума.

Тщательно изучите имеющиеся возможности. Обдумай­те варианты индивидуальной или групповой терапии и/или физиотерапии. Если вы подозреваете в себе наличие нарко­тической или коммуникативной зависимости (как очень многие люди), начните посещать занятия по любой из прог­рамм двенадцати шагов, скажем Анонимных Алкоголиков, Анонимных Наркоманов, Анонимных Обжор, Ал-Анон или Анонимных Взаимозависимых. Обратитесь за по­мощью в преодолении ваших эмоциональных и физичес­ких проблем. Помните, что цель самоисцеления не в том, чтобы изменить вас к лучшему, а в том, чтобы научиться любить себя таким, как есть, и уметь себя выразить.

Прислушайтесь к сокровенному голосу интуиции — он подскажет, в чем вы действительно нуждаетесь. Постарай­тесь следовать его советам. Отдайтесь на волю интуиции. Если что-то покажется вам не совсем правильным, попро­буйте что-нибудь другое, пока не найдете подходящий для себя путь. Важнее всего искреннее обязательство перед са­мим собой — готовность сделать все, чтобы стать созна­тельной личностью, полной любви к себе и готовой поде­литься этим с другими и всем миром. Обязательство такого рода отличается особой силой и в конечном счете приведет вас к желаемой цели (но, как правило, не избранным вами путем!)

Помните, что полное выздоровление не наступит со дня на день. Это длительный непрерывный процесс, нередко растянутый на многие годы. Если он покажется вам слиш­ком медленным, вспомните, что мы трансформируем не только свои личные проблемы, но и шаблоны, по которым весь род человеческий жил целыми веками! И тогда сам по себе процесс исцеления становится захватывающим и бла­годарным делом.

4. Четвертый шаг: вглядитесь в свои повседневные при­вычки — как вы едите, как живете. Поразмыслите о том, насколько они отвечают вашим подлинным потребностям и известным вам нуждам всей земли. При этом будьте сами с собой предельно добры и сострадательны! У большинства из нас масса привычек, не слишком отвечающих нашему благу или благу ближних. Часто нашими поступками руко­водят глубокие эмоциональные причины, и опять же невоз­можно измениться со дня на день.

А как часто мы вообще не знаем, что для нас хорошо. Просто начните задумываться об этом и займитесь самовос­питанием. К примеру, если вы едите много консервов и полуфабрикатов, выбрасывая уйму банок и упаковок, мож­но поэкспериментировать с переходом на натуральные кру­пы, фрукты и овощи и переработкой использованной тары. Если в вашем районе нет программы переработки вторич­ного сырья, попытайте свои силы в ее организации.

5. Оглянитесь на город, в котором живете, на окружаю­щую среду и присмотритесь к политическим или экологи­ческим проблемам вашего района. Не хватайтесь за все сра­зу и не взваливайте на себя бремя решения мировых проб­лем. Вы просто сломаетесь под их тяжестью и в конце концов сложите руки. Разузнайте побольше о самых насущных проблемах вашей общины или района. Выберите себе ка­кое-нибудь конкретное дело по душе и присмотритесь, можно ли как-то изменить ситуацию. Дайте знать друзьям или родным, что вы занялись этой проблемой и пригласите их принять участие, избегая всякого принуждения.

Если вы общительны и у вас лежит к этому душа, соби­райтесь группами для изучения высокодуховных книг, смотрите сообща информационные телепрограммы, виде­окассеты и обсуждайте тревожащие вас или просто важные проблемы. Такие встречи можно посвящать личным или духовным проблемам, вопросам политики или экологии, словом, всему, что вам интересно.

Пишите письма в газеты и журналы, своим сенаторам и конгрессменам, высказывая свою точку зрения на экологи­ческие и политические проблемы.

6. Следуя этими шагами, ничего не делайте из чувства вины или по обязанности. Наша жизнь и так уныла из-за того, что мы вечно что-то делаем через силу, повинуясь исключительно чувству долга.

Вместо этого задайтесь вопросом, что вам на самом деле хочется делать. Что вас вдохновляет? И делайте то, что счи­таете правильным, что принесет вам удовлетворение.

Важнее всего прожить свою жизнь со страстью, напол­нив ее значением и радостью. Как можно создать мир ис­полнения желаний и счастья, если мы сами не научимся именно так жить каждое мгновение?

ДВА

Мой путь

Рождение

Я родилась в штате Нью-Джерси, который еще называют «Садовый Штат». Я стала первым младенцем, которого мамин акушер принял в результате естественного родового процесса. В те времена просвещенные американки в круп­ных городах не рожали детей так, как это установлено при­родой, — на время родов им делали полную анестезию, так что дети появлялись на свет уже под действием наркотика.

Будучи человеком независимых взглядов, моя мама ре­шила, что рожать свое дитя она будет в полном сознании, все испытав до конца. Она прочла книгу Грантли Дик-Рида «Роды без страха.», где говорилось, что схватки можно пере­носить как тяжелую физическую работу и они не обязатель­но должны причинять боль, если научиться не оказывать им сопротивления.

Естественные роды были в то время такой редкостью, что многие врачи, интерны и медсестры той больницы, где я появилась на свет, пришли поприсутствовать на этом зна­менательном событии. Так что меня поджидала целая толпа любопытных зрителей, делая мое вхождение в мир — как, впрочем, и всю дальнейшую жизнь —достижением, демон­стрирующим некий «новый» путь, который на самом-то деле никакой не новый, а всего лишь возрождение того простого и естественного, что существовало испокон веков.

Во всей этой истории есть особая ирония, которая длин­ной символической тенью легла на всю мою жизнь. Единс­твенным, кого в тот момент не было в родильном отде­лении, был мой отец. Больничные порядки категорически запрещали будущим папашам присутствовать при родах, так что в те минуты, когда надо мной хлопотала толпа любопытных, но совершенно чужих людей, мой отец был вынужден сидеть в комнате ожидания. Ни мама, ни я не могли получить поддержку от того единственного человека, который был нам нужен.

Я родилась 30 сентября 1948 года в 21.10.

Роды прошли благополучно. Я родилась резвой, подвиж­ной и тотчас заявила о себе громкими воплями. По-види­мому, мне уже тогда было что сказать.

 

Мать и отец

Отец моего отца шестнадцатилетним юнцом приплыл пароходом из Польши в Америку. Это был одаренный человек с трехклассным образованием, паршивая овца в своем семействе, вечно бунтовавший против католической веры, в которой был воспитан. Подобно большинству им­мигрантов, он приехал искать счастья в стране великих воз­можностей, но вся его удача свелась к тому, что он стал горняком на угольной шахте в маленьком городке в штате Пенсильвания. В двадцать один год он влюбился и женился на красивой и рассудительной юной польке всего-навсего четырнадцати лет от роду. Она был старшей из одиннадцати детей в семье и отчаянно хотела вырваться из дома. Моего отца она родила в пятнадцать лет, а немного позже появи­лись на свет двое его братьев. Дед всегда мечтал дать сыновь­ям образование, которого сам он так и не получил. И сы­новья с лихвой оправдали все его ожидания: мой отец стал доктором технических наук в знаменитом Массачусетсом технологическом институте, да и братья тоже в свое время защитили докторские диссертации. Вскоре после моего рождения дед погиб на шахте.

Что до материнской стороны, то ее предки приплыли из Англии в Америку вторым рейсом парусника «Мейфлауэр»[1]. Они принадлежали к Обществу Друзей (больше извес­тному как Квакеры) и прибыли в Америку в поисках края, где можно свободно исповедовать свою веру. Я — дальний потомок родного брата Бенджамина Франклина; Бен был моим пра-пра-пра-пра-пра-пра-дядюшкой!

Квакеры исповедуют простую жизнь в служении Богу, а также в уважении и служении ближним. Это пацифисты, категорически отказывающиеся участвовать в какой бы то ни было войне. Они не признавали рабства и часто помогали беглым рабам до начала и во время Гражданской войны. У Друзей нет священников, выступающих посредниками между Богом и человеком. Они свято исповедуют ту истину, что Бог живет в каждом живом существе. Воскресным ут­ром община собирается на богослужение, где каждый пог­ружается в безмолвную медитацию, пока дух не подвигнет кого-нибудь обратиться к собратьям. В общении друг с другом Друзья пользуются «простым», как они его называ­ют, языком, — скажем, называя друг друга «thee»[2] вместо «you» —традиционное признание присутствия Бога в чело­веке, к которому обращаешься. На таком же простом языке говорили и в семье моей матери. Пока была жива бабушка, я всегда автоматически обращалась к ней с «thee», и она, разумеется, ко всем членам семьи тоже обращалась на «thee». Мама очень любит рассказывать историю, которая случилась, когда мне было года три. Я приковыляла из при­хожей в комнату бабушки и выпалила нечто вроде: «Grand­mother, is thee ready for thy egg?» [3]

Дух квакерства глубоко впитался в мою жизнь и работу, хотя до конца я это осознала лишь многие годы спустя. Бывает, во время семинара в окружении учеников я живо ощущаю присутствие моих предков-квакеров. Я отдаю себе отчет, что продолжаю традицию осознания присутствия Бога в каждом человеке и создаю благоприятные условия для того, чтобы дать божественному духу проявить себя. От материнской родни я унаследовала твердое представление об основных жизненных ценностях, тягу к простому, естес­твенному образу жизни и стремление, даже нравственное призвание, служить человечеству.

Моя бабушка, ее братья и сестры были последним поко­лением, активно практиковавшим квакерскую религию. Ба­бушка вышла замуж за иноверца и переехала в небольшой техасский городок, где родились моя мама и ее брат, вырос­шие уже в типичной обстановке американской южной глу­бинки. Брак маминых родителей не был счастливым, и, по ее словам, дед с бабушкой, бывало, целыми днями не разго­варивали друг с другом, наполняя дом тягостным ощуще­нием невысказанных обид. В разгар Великой депрессии, когда маме было тринадцать лет, ее отец, по-видимому, отчаявшись прокормить семью, просто бросил их и исчез. Бабушка работала и получала кое-какую помощь от родс­твенников, но, как и многие семьи в те времена, они все равно частенько перебивались с хлеба на воду.

Мама был очень умным и агрессивным ребенком, и ее мать, ласковая душа, нередко терялась, не зная, как спра­виться со строптивой дочерью. Бабушке очень хотелось, чтобы дочка выросла нежной и женственной, но мама ни­какие вписывалась в этот образ. К тому же у нее была сильно развита интуиция, и, чутко улавливая атмосферу в доме, она реагировала соответственно. В семье ей выпала роль козла отпущения и бунтаря.

Окончив в шестнадцать лет среднюю школу, она посту­пила в архитектурный колледж и уехала в другой город, с радостью расставшись с родным домом и всеми условнос­тями прежнего социального окружения. Отличаясь аван­тюрным, рисковым характером, она бесстрашно пустилась в самостоятельное плавание по белу свету.

Моя прапрабабушка была близкой подругой и едино­мышленницей суффражистки Сьюзен Б. Энтони и продол­жательницей семейной линии энергичных, сильных жен-шин, не желавших мириться с традиционной ролью жен­щины в обществе. Бабушка была исключением из этой се­мейной линии, но две ее сестры, не говоря уже о моей матери, унаследовали этот энергетический заряд. Мама счи­тала себя достаточно сильной и способной добиться всего, чего захочет. И в самом деле, она стала одной из первых женщин в мире, занимавшихся городским проектировани­ем, с честью прослужила этому делу двадцать пять лет и всегда была на переднем краю жизни.

Мама с отцом встретились в Бостоне во время войны, где он заканчивал работу над докторской диссертацией, а она по военному призыву работала в радарной лаборатории. Отец был блестяще умен и хорош собой, был талантливым пианистом-классиком, увлекался философией и наукой и вообще был ученым до мозга костей. Мама была красива, рассудительна, умна и отличалась сильным характером.

Недавно я просмотрела пару любительских фильмов, от­снятых на пикнике в компании друзей в первые годы их знакомства, и не могла сдержать слез — так они были молоды, красивы и счастливы своей любовью. Я рада, что этот образ сохранился в моем сердце, потому что жизнь обош­лась с ними не слишком ласково. С самого начала их отно­шения складывались непросто, и они решили пожениться только после длительных раздумий и колебаний. Они про­жили в браке всего четыре года и, в определенном смысле, сошлись, возможно, только ради того, чтобы сотворить меня.

Отец так и не смог вырваться из-под каблука своей влас­тной матери. Маме, которой тоже силы характера было не занимать, это было не по душе, и ее раздражала относитель­ная мягкотелость отца. Он был нерешителен и не умел пос­тоять за себя. Она же, глубоко пережившая боль и ярость из-за ухода отца из семьи и состояние нелюбимого ребенка, выплескивала эти чувства на мужа. Недавно мне довелось услышать историю их отношений из уст каждого из них, и до чего же печально было заглянуть в это кривое зеркало.

Думаю, что для них обоих я была желанным ребенком и надеждой на то, что мое рождение поможет решить семей­ные неурядицы.

Они были очень заботливыми и любящими родителями. В грудном возрасте я страдала от сильных колик и подолгу заходилась в крике. Должно быть, это требовало большого терпения, особенно от мамы, которая сидела дома, пока папа был на работе. Теперь мне кажется, что это просто мой желудок так реагировал на эмоциональную боль родителей. (У меня до сих пор случаются физические реакции, когда я внезапно оказываюсь в обществе людей, терзаемых затаен­ными болезненными чувствами.)

Сравнительно недавно отец рассказал мне, что самым трудным решением в его жизни было решение оставить меня и расстаться с мамой. Рассказывая об этом, он плакал, и я плакала вместе с ним.

Ему пришлось разорвать глубокую связь со мной, чтобы обрести свободу и выйти из положения, ставшего невыно­симым. И хоть я ничего толком об этом не помню, я твердо убеждена, что разрыв связи с отцом и возникшее затем чувство эмоциональной заброшенности было самым страшным испытанием в моей жизни.

 

Детство

Мама с отцом разошлись, когда мне было полтора года. Еще примерно год они жили одним домом, и я по-прежнему часто виделась с отцом. Потом они решили раз­вестись. Мама вознамерилась отправиться в Сент-Томас, что на Вирджинских островах, — довольно было прожить там шесть недель, чтобы без лишних хлопот получить раз­вод. А в ожидании развода можно было хорошенько отдох­нуть и залечить душевные раны. Вот так мы и оказались на Вирджинских островах.

Снова я увиделась с отцом очень нескоро. Мама говорит, что я не выказывала особого огорчения от разлуки с ним. Возможно, я уже в два с половиной года училась быть силь­ной, преодолевая боль.

В те времена Сент-Томас был поистине райским местеч­ком в тропиках, почти не затронутым современной циви­лизацией. С ним связаны мои самые ранние воспоминания. Помню, как играла на песке у самого синего моря. Помню темнокожую няню-толстуху по имени Сина, которую я просто обожала. Но самое дорогое воспоминание — это музыка и танцы местных жителей, кипевшие первобытной энергией. Под эту музыку я впервые научилась танцевать.

Говорить я начала очень рано — месяцев в девять. На Сент-Томасе я быстро подхватила характерный местный выговор, да так на нем и залепетала. Я выучила несколько популярных местных песенок и с удовольствием распеваю их до сих пор. Вообще говоря, красивые темнокожие жите­ли этого острова оставили в моей душе глубокий след своей музыкой, плясками и говором, за что я им очень благодарна.

По натуре я всегда была «островитянкой». Я очень люб­лю острова и на любом острове чувствую себя как дома. Нигде на свете я не встречалась с такой могучей магией, как на некоторых совершенно особых островах.

Мама приехала на Сент-Томас, рассчитывая провести там полтора месяца, необходимые для развода. Но очарова­ние этих мест оказалось настолько неодолимым, что мы прожили там целый год. Наслаждаясь животворной красо­той местной природы, мама не испытывала недостатка и в развлечениях. Жизнь на островах отличалась большой де­шевизной, так что у нас был очень красивый дом и за мной присматривала Сина. Каждый день мы с мамой загорали на пляже, а по вечерам она ходила на танцы, где знакомилась с интересными людьми. Все это происходило в разгар вой­ны в Корее, и Сент-Томас был главной базой отдыха для американских военных отпускников. В порт заходили де­сятки судов, и на острове постоянно сменяли друг друга бесчисленные моряки, морские пехотинцы и летчики. Все они наперебой ухаживали за такой хорошенькой женщи­ной, и у мамы бывало до четырех свиданий в день — одно за ланчем, одно на пляже, одно за ужином и последнее поздним вечером на танцах. Не сомневаюсь, что лучшего лекарства от причиненной разводом боли нельзя было при­думать. Соскучившись по женами детям, многие мужчины были рады отвести душу, общаясь с трехлетней девчушкой, так что и мне перепадала изрядная доля их внимания.

Вот какую историю рассказывает мама. Какое-то время мы жили в маленьком коттедже на территории отеля. Я заболела ветрянкой, но в довольно легкой форме и без тем­пературы. Однако от других детей меня изолировали, чтобы не заразить их. Как-то раз, пока мама работала в саду, я играла во дворе, и тут вдруг она заметила, что я пропала. Отправившись на поиски, она в конце концов нашла меня в отеле. Я сидела за стойкой бара на высоком табурете и весело болтала с толпой солдат, которые наперебой покупа­ли мне угощение. Мама забрала меня домой, но пару часов спустя я снова сбежала. Зная на этот раз, где меня искать, мама отправилась прямиком в бар, где я уже развлекала целую компанию морских пехотинцев. Немного позже она получила письмо от молодого офицера, с которым в тот вечер встречалась на свидании, где упоминалось о внезап­ной вспышке ветрянки на борту его корабля.

 

Переезд

Когда мы наконец покинули Сент-Томас, я долгое время не могла взять в толк, что мы уже не живем на острове. Я по-прежнему хотела каждый день бегать на пляж и взяла в привычку делать замечания типа: «Это лучший магазин на всем острове», — словно каждый городок был маленьким островом.

Около года мы прожили в Техасе, где жила мамина родня (бабушка, дядя, двоюродные братья и сестры). Затем мы переехали в Мексику, где поселились в городке Сан-Мигель де Альенде. Жизнь в Мексике оказалась очень дешевой, поэтому мама решила жить на весьма скромные отцовские алименты и не искать работу, а попытать силы на писатель­ском поприще. На эти алименты мы сняли славный дом с внутренним двориком, наняли кухарку по имени Лус (по-испански «свет») и приходящую горничную.

В пять лет мама отдала меня в детский сад. Никто в группе, включая воспитательницу, не говорил по-английс­ки, так что мне пришлось быстренько осваивать испанский, что я и сделала. Вскоре я уже бегло болтала по-испански, и мама часто просила меня переводить ей, когда она разгова­ривала с прислугой или отправлялась за покупками. Я даже научилась шутить и каламбурить по-испански. Наша кухар­ка приходила в дом на рассвете, и я говорила матери: «Mama, esta la manana, la Luz esta aqui!» (Мама, наступило утро — свет и/или кухарка Лус уже здесь!)

В Сан-Мигеле была школа искусств, привлекавшая боль­шое число американских студентов, и мама вскоре обзаве­лась целой толпой друзей из интеллектуальной, артистичес­кой среды. Она снова жила в экзотическом месте, развлека­лась от души, но ни о каком писательстве уже не было речи.

Не прошло и нескольких месяцев после переезда в Мек­сику, как мама тяжело заболела гепатитом. Она нуждалась в постоянном уходе, но смотреть за ней было некому, и тогда один из ее друзей отвез нас в Техас, где мы несколько месяцев прожили у бабушки, пока мама восстанавливала силы. У нас в родне болезни были не в чести, так что это был чуть ли не единственный раз, когда я видела маму по-насто­ящему больной. Как-то странно было видеть обычно такую сильную маму настолько ослабевшей, что я помогала ей дойти от кровати до ванной.

Как только мама поправилась, мы уехали в Калифорнию, где она всегда мечтала поселиться. Чтобы как-то прожить, ей нужна была работа, и она начала карьеру городского архитектора. С самого начала мы поселились в пригороде Сан-Франциско. Позднее она стала городским архитекто­ром в городе Трейси, затем директором отдела городского планирования в округе Санта-Крус и, наконец, работала в правительстве штата в городе Сакраменто. Каждые два-три года мы перебирались с места на место до тех пор, пока я не пошла в школу.

Мне нравились постоянные переезды. Моему дню рож­дения соответствует седьмая карта Таро — Колесница, несу­щая идею движения и перемен. Может быть, именно поэ­тому я так легко свыклась с нашим кочевым образом жизни. Помню, еще ребенком я то и дело думала: «Ну вот, мы здесь торчим уже два года. Пора переезжать на новое место». Как знать, может, в какой-то мере из-за наших частых переез­дов, а может, из-за того, что я всегда чувствовала себя не такой, как другие дети, но каждый переезд как бы вносил разрядку в какую-нибудь неловкую ситуацию. И я всегда с нетерпением ждала чего-то нового.

Теперь мне кажется, что другая половинка моей души, наверное, жаждала большей стабильности и постоянства, но в ту пору она была для меня за семью замками. В сущнос­ти, я только сейчас начинаю узнавать и постигать эту сторо­ну своей натуры, так как условия, в которых я росла, подав­ляли ее в зародыше.

Я не могу отделаться от мысли, что, когда отец нас оста­вил, мы с мамой заключили неписаный договор — всегда быть сильными и поддерживать друг друга. Она заботилась о моих физических потребностях и учила быть сильной. Но я постоянно ощущала в ней затаенную боль и тоску и ста­ралась заботиться о ней в эмоциональном плане. Помню, еще совсем крохотной девчушкой я старалась не делиться с ней своими проблемами, чтобы не взваливать на ее плечи дополнительную ношу.

Мама никогда не обращалась со мной как с ребенком. Я была для нее скорее компаньонкой в странствиях по жизни, делившей с ней все приключения и невзгоды. Она уважала во мне личность и в определенном смысле относилась как к ровне.

В ответ и я относилась к ней совершенно по-взрослому. Проводя в первые годы жизни гораздо больше времени со взрослыми друзьями матери, чем со своими сверстниками, я никогда не испытывала особого благоговения перед взрос­лыми и даже не считала, что чем-то от них отличаюсь. Позднее, в годы отрочества это навлекло на меня уйму неп­риятностей, так как взрослые не знали со мной сладу, а я не считала нужным уважать их только за то, что они старше. Я и до сих пор не без труда подчиняюсь чьей-то власти или авторитету, если не испытываю к этому человеку истинного уважения за то, что он, к примеру, знает гораздо больше, чем я.

Положительным в моем воспитании было то, что я вы­росла сильной и уверенной в том, что сумею чего-то добить­ся в жизни. Но была и потеря — я никогда не ощущала себя ребенком. На мне лежал груз ответственности, к которому я относилась очень серьезно. Свои обиды и огорчения я запрятывала так же глубоко, как природную детскую безза­ботность.

Отец

За те три года, что прошли между Нью-Джерси и Калифорнией, я виделась с отцом только раз — он приезжал к нам в Техас, когда мне исполнилось четыре года. Мама не говорила о его приезде, опасаясь меня расстроить, если он так и не явится, поэтому он возник на пороге совершенно неожиданно. Я не видела его с двухлетнего возраста, и мама не знала, узнаю ли я его. Но, по рассказам близких, я только воззрилась на него снизу вверх и спросила: «Это мой папа?» И хотя встреча получилась очень теплой и радостной, в следующий раз мы с ним увиделись уже после переезда в Калифорнию, когда мне было пять с половиной лет. Он тоже перебрался в Калифорнию, и мы стали видеться чаще. Он регулярно меня навещал, а временами я сама ездила к нему погостить. Со мной он всегда бывал добрым и ласко­вым, но все же чуточку отстраненным, словно понимал, что, покинув меня, отказался и от подлинно отцовских прав. Я всегда стремилась сблизиться с ним, но не знала, как это сделать.

Когда мне исполнилось шесть лет, он женился на моей мачехе Бэбс, с которой живет и по сей день. У нее было двое сыновей от первого брака — Брюс и Скотт, ставшие моими сводными братьями (на один и два года старше меня), так что, навещая отца, я общалась со всей его семьей. Мачеха мне сразу пришлась по душе, и нам всегда было очень легко вместе. Это была красивая жизнерадостная женщина, бук­вально светившаяся теплой материнской добротой. Вдоба­вок она была умна и образованна, так что я всегда могла поговорить с ней о своей жизни, замыслах и опасениях.

Оказалось, что сводные братья — это очень здорово, потому что я никогда до тех пор не общалась с мальчишка­ми. Дело, правда, не обходилось без тумаков и ссадин. Пом­ню, они то дразнили меня до слез, а то однажды насмешили за обеденным столом так, что у меня выпал кусок изо рта, и родители выгнали всех нас из-за стола. Все это было очень непохоже на то, к чему я привыкла, —то есть к относитель­ной тишине и покою в доме, где только я да мама. Моя «другая» семья и нравилась мне, и немножко пугала. Опять же, я никогда не ощущала себя ее полноправным членом, неизменно оставаясь чуть в стороне. Когда мне исполнилось одиннадцать, у отца и мачехи родилась дочка Мэриэнн, и, бывая у них, я очень любила играть с сестричкой.

Отец преподавал авиастроение на старших курсах уни­верситета. Он был настоящим «профессором не от мира сего». Нередко я видела его глубоко ушедшим в себя, когда, безмолвно уставившись в пустоту, он сражался с какой-ни­будь абстрактной математической задачей. Он превосход­ный преподаватель, пользующийся любовью и уважением студентов, любитель потолковать о философии, политике или на другие серьезные темы. Он совершенно равнодушен ко всему, что связано с материальным миром, и был бы счастлив, если бы кто-нибудь решал за него все житейские проблемы. Он — ученый до мозга костей, возможно даже мистик, хотя вряд ли это определение пришлось бы ему по душе, так как он убежденный атеист.

Мама, бывшая в детстве глубоко религиозной, повзрос­лев, тоже начисто отвергла всякие традиционные верова­ния. Так что я воспитывалась в атмосфере интеллектуаль­ного рационализма и все детство и отрочество считала себя атеисткой. Я считала, что Бог — это придуманная людьми идея, которая позволяет как-то примириться с неведением происхождения жизни, ее смысла, конечной цели. Мне бы­ло гораздо удобнее просто признать, что ответов на все эти вопросы у меня нет. Во мне до сих пор силен голос рассудка, не позволяющий принимать на веру никаких идей или убеждений, пока я не найду подтверждения их справедли­вости либо если они не находят мощного отклика в моем интуитивном ощущении истины.

Глядя на родителей с высоты прожитых лет, могу сказать, что оба они глубоко верующие личности, которые в те вре­мена были совершенно отрезаны от непосредственного по­иска духовности. С тех давних времен мама вслед за мной ступила на путь постижения высшего сознания. Отец все так же занят изучением тайн мироздания, главным образом в сфере философии и естественных наук.

Мои родители придерживались либеральной политичес­кой ориентации, и у них в доме частенько разгорались жар­кие политические дискуссии. Так что и у меня смолоду сильно развито социальное сознание и сложились довольно четкие представления о текущих политических событиях и собственные твердые убеждения.

Жизнь с матерью

Мое детство катилось по довольно необычным путям-дорожкам. Мама была всецело поглощена собственной карьерой и работала день-деньской — мало ей было соро­качасовой рабочей недели, она и по вечерам назначала де­ловые встречи. Она всегда собирала вокруг себя интересных друзей, — с большинством я отлично ладила. Мама была очень ответственной и практичной женщиной, но с доволь­но своеобразными взглядами на многие вещи. Она обожала но вые идеи и жизнь на грани традиционных представлений. Вот как охарактеризовал ее однажды один приятель «бит­ник»: «Бет —молоток, только сильно модерновая!» На сов­ременном жаргоне это примерно означает: «Бет —баба что надо, но просто поведена на моде!».

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: