Сад (Краткая история мира) 5 глава
Беременность Я все еще боролась с затаенным экзистенциальным отчаянием и понемногу начала задумываться, а стоит ли следовать по намеченному жизненному плану, который открывался передо мной широкой дорогой, — поступить в хороший колледж, получить какую-нибудь профессию и строить карьеру. Забеременев, я стала мечтать не о колледже, а о том, как выйду замуж за Джима и стану матерью семейства. Эта полная перемена жизненных планов очень меня привлекала. В этот момент мама догадалась о моей беременности, и у нас состоялся долгий разговор. Она уговаривала меня хорошенько подумать, и в конце концов я решила, что пока не готова заводить ребенка. В те времена аборты в США все еще были запрещены, и я рисовала в воображении жуткие картины подпольных операций где-нибудь на задворках. Однако в Швеции и Японии аборты были совершенно законным делом. Мама посоветовалась с друзьями, и одна ее подруга-японка предложила устроить для меня вполне легальный аборт через ее сестру, жившую в Японии. Мы с мамой решили, что лучше мне отправиться туда и пройти через легальную операцию, чем рисковать здоровьем, делая подпольный аборт здесь. Сама по себе операция почти ничего не стоила, но перелет туда и обратно был очень дорог. Мама могла оплатить билеты только для меня одной. Джим расстроился, потому что собирался на мне жениться и обзавестись ребенком. Я же чувствовала, что это его желание отчасти было обусловлено отчаянным стремлением иметь уютную отдушину, позволявшую как-то скрасить унылую жизнь военного моряка, и мне совершенно не хотелось взваливать на себя эту ношу. И вот, с наступлением весенних каникул я объявила всем, разумеется, кроме моих закадычных подружек (они-то знали все), что еду в Японию навестить родных, и уехала.
В токийском аэропорту меня встретила сестра маминой приятельницы, пожилая японка, немного говорившая по-английски, и отвезла меня в частную клинику молодого японского акушера-гинеколога. Доктор английского не знал. Клиника не отапливалась и вообще выглядела довольно примитивно. Вся ситуация настолько не походила на то, что рисовалось в моем воображении (а я представляла себе большое белое здание), что я запаниковала. Извинившись, я вышла в ванную комнату. Туалет в ней оказался устроенным на азиатский манер, с отверстием в полу, над которым надо было приседать. Словом, все было донельзя странным и чужим. Последней каплей стала заклиненная дверь, которая никак не выпускала меня из ванной. Я заколотила в нее кулаками и разревелась в голос. Мне казалось, что вот здесь, в этом чужом месте, я и умру, а вокруг меня не будет ни одного родного лица. Из ванной меня в конце концов вызволили, и я тотчас позвонила маме. Представляю, как должно было ее встревожить мое взвинченное состояние, но она сумела взять себя в руки и заговорила со мной спокойным, ободряющим тоном. И я понемногу успокоилась. Доктор и переводчица уговорили меня хорошенько выспаться. На другое утро врач сообщил, что мне предстоят две операции — одна утром, другая вечером. Он сделал мне общую анестезию и выполнил первую процедуру. Весь день я чувствовала себя просто ужасно. Вечером была сделана вторая операция, после которой мне стало гораздо лучше. Я до сих пор понятия не имею, почему все было сделано именно так. Несколько дней я провела в клинике, постепенно приходя в себя, и за это время просто влюбилась в доктора и его семью. Все они были очень добры со мной, по-видимому жалея молоденькую американку, оказавшуюся без родных так далеко от дома. Его жена готовила для меня всякие вкусные вещи, стараясь кормить меня американскими блюдами, хотя мне больше нравились японские. Две его маленькие дочки ежедневно навещали меня после школы. А перед самым отъездом он пригласил нас с опекуншей на чашку чаю к своим престарелым родителям, которые жили вместе с ним в домишке из рисовой бумаги по соседству с клиникой. Никогда не забуду, как стояла перед кланявшимися до земли низкорослыми японцами (правила вежливости требуют быть ниже собеседника), чувствуя себя чуть ли не великаншей. Я глубоко благодарна этим людям за доброту, и, когда я уезжала, мое сердце переполняла любовь к ним.
Мама рассудила, что коль скоро деньги за поездку в Японию и так заплачены, то заодно я вполне могла бы развлечься и обогатить свой культурный запас. Она устроила для меня трехдневную экскурсию вместе с другими американцами в прекрасный древний город Киото. Мои гормоны понемногу возвращались в прежнее русло, и настроения сменяли друг друга, словно океанские волны, — от эйфории до бездонного отчаяния. Рассказывать, что меня на самом деле привело в Японию, было нельзя, и от этого было как-то не по себе. Но Киото мне очень понравился. Изящная красота садов и храмов нашла глубокий отклик в моей душе. Все вокруг казалось давно знакомым, и мне ужасно захотелось приехать сюда еще раз. На обратном пути из Японии я на несколько дней остановилась в Гонолулу. Наш туристический агент зарезервировал для меня самый недорогой номер в отеле, расположенном прямо на пляже Вайкики, где в те времена было всего несколько отелей и царил безмятежный покой. Номер тогда стоил всего восемь долларов в сутки! Я прибыла туда в пасхальное воскресенье, последний день весенних каникул. Отель был полон, но большинство постояльцев в то утро уехали, он сразу опустел, и администратор дал мне один из лучших номеров за ту же цену! Номер находился на самом верхнем этаже, балконы выходили на обе стороны, на полулежал изумительный бирюзовый ковер точь-в-точь как морская вода, но венцом всему была громадная золотая кровать. Мое потрясение не уступало по силе удовольствию. Короткое пребывание на Гавайях благотворно повлияло на мое тело и душу. Нежный, напоенный теплом воздух, яркое приморское солнце проникали в каждую клеточку. Там я познакомилась с Эдди, симпатичным биржевым маклером из Нью-Йорка, который, должно быть, почувствовав мою неприкаянность, взял меня под свое крыло, показывал окрестности, не пытался забраться ко мне в золотую постель и на прощание одарил меня непорочным романтическим поцелуем.
Вообще говоря, вся эта поездка оставила в душе образ одинокой беззащитной девушки, пустившейся странствовать по свету и увидевшей заботу и душевную теплоту тех, с кем довелось встретиться. Это был очень сильный опыт веры в себя и других людей. Я знала, что никогда не смогу отблагодарить тех, кто пришел мне на помощь, но дала обет оделить таким же теплом тех, кто в ней нуждается.
Колледж Лучшие мамины друзья Том и Дельфина Фрейзер, бывшие для меня все равно что дядей и тетушкой, окончили колледж Рид в Портленде, штат Орегон, и я давно мечтала поступить именно туда. Рид не только отличался самыми высокими в стране академическими стандартами, но и задолго до того, как в конце 1960-х волна радикализма захлестнула все студенческие городки, был широко известен как творческое, радикальное и нетрадиционное учебное заведение. К моей великой радости я была принята и осенью 1966 года уехала в колледж. Рид — это небольшой (в то время там было 900 студентов) частный колледж, расположенный посреди утопающего в зелени удивительно красивого студенческого городка в жилом районе Портленда. Первый год я прожила в замечательном старинном каменном общежитии на территории городка. Учиться в Риде было очень интересно, так как все его обитатели — от профессоров до студентов, были на удивление талантливы. Несмотря на сугубо академическую ориентацию, ученые звания никогда не возводились во главу угла и всячески поощрялись свобода духа, творческое мышление и действие. Там было немало выдающихся личностей — как преподавателей, так и студентов. Моя жажда знаний, несколько подавленная в школе, пробудилась с новой силой. Я была в восторге оттого, что начинаю взрослую жизнь в таком замечательном месте.
Не обошлось, правда, без синяков и шишек. До этих пор я привыкла, что меня, такую умницу, все время гладят по головке. Я привыкла всегда быть на первых ролях и, чем бы ни занималась, неизменно была в числе лучших. В Риде все были, как минимум, такими же умниками, а многие даже превосходили меня по уму и образованности. Многие студенты учились в частных школах на восточном побережье и вышли из их стен с налетом этакой старосветской интеллигентности, до которой мне было как до небес. В скором времени я обнаружила, что не могу просто так написать курсовую работу и автоматом получить пятерку. Для этого требовалось основательно потрудиться, да и то не всегда получалось хорошо. Все мое представление о себе как о блестящей интеллектуалке было поколеблено до основания. Учеба в колледже началась с неприятного инцидента. Как я уже говорила, Рид был форменным рассадником радикализма, а 1966 год как раз ознаменовался его резкой вспышкой. Я не замедлила вступить в студенческую группу противников вьетнамской войны и стала активно ходить на демонстрации. Однажды вечером было назначено особенно многолюдное выступление. Тогдашний вице-президент США Губерт Хэмфри должен был присутствовать на банкете, устроенном портлендской верхушкой для сбора средств на избирательную кампанию. Перед зданием, где проходил банкет, мы затеяли демонстрацию, которая началась довольно мирно, но приобрела угрожающие формы, когда на нас стеной двинулись полицейские в касках. Поднялась страшная сумятица. В какой-то момент молодой парень, участник демонстрации, рухнул на землю прямо передо мной, а коренастый полисмен принялся бить его ногами. У меня в руках был плакат, и чисто рефлекторно я с силой опустила его на голову полисмена. Плакат был картонный, а на полисмене была каска, так что удара он и не заметил, но видевший это другой полицейский подбежал ко мне из-за спины, схватил и поволок к арестантскому фургону. Пожалуй, в революционные героини я не гожусь, потому что, к своему стыду, до смерти перепугалась и бессвязно залепетала что-то вроде «Я не хотела, я не хотела!» (А я действительно не собиралась бить полисмена, моя реакция была чисто интуитивной.) Никогда не забуду брошенной в ответ злой фразы: «Хотела, хотела, ты, идиотка!» И с этими словами он затолкал меня в фургон. Целую компанию таких, как я, засадили в тюрьму. Когда выяснилось, что мне еще нет восемнадцати, меня перевели в тюрьму для несовершеннолетних, где стало совсем уже страшно, так как до утра я просидела совсем одна. Все полисмены и надзирательницы держались сурово и холодно, отчего было еще страшнее. Я знала, что в конечном счете меня отсюда вызволят, но не могла не задуматься о том, каково здесь приходится какому-нибудь подростку-мексиканцу, которому негде искать защиты. Что и говорить, было от чего отчаяться.
В третьем часу ночи в участок приехал декан и забрал меня. Это был очень славный человек, а мне он и вовсе показался ангелом. Позднее мама рассказала, что надзирательница тюрьмы для малолеток позвонила ей среди ночи в Калифорнию и сообщила, что ее дочь напала на полисмена, что того госпитализировали и неизвестно чем все это для него закончится! Мама не растерялась, потребовала рассказать все в деталях и наконец сказала: «Так вы пытаетесь мне внушить, что тощая семнадцатилетняя девчонка ударила картонным плакатом полисмена в каске и вы не знаете, выживет ли он?» — после чего надзирательница повесила трубку. Поднаторевшие в таких делах друзья заверили меня, что поскольку я еще несовершеннолетняя, то мой арест нигде не будет зарегистрирован, и у меня просто камень свалился с души. С тех пор мне ни разу не напоминали об этом инциденте. Вскоре я свыклась с университетской жизнью. Обе соседки по комнате стали моими закадычными подругами. У меня появился славный приятель, учеба была в радость. В порядке занятий физкультурой я записалась в балетный класс. Балет мне всегда нравился — еще в раннем детстве, когда мама водила меня на спектакли балетной труппы Сан-Франциско, я не могла усидеть на месте от восхищения. Я часто воображала себя балериной, но никогда не стремилась к этому всерьез, хотя и занималась современными танцами в школе, получая от уроков громадное удовольствие. Постепенно балет захватил меня с головой, и я старалась не пропускать ни одного занятия. На второй год учебы в Риде я начала разочаровываться в этом колледже. Рид до предела обострил мою склонность к интеллектуализму, и я была сыта им по горло. До сих пор помню ощущение, будто девяносто процентов моей жизни я живу головой, но ведь выразить себя стремились и другие части моего существа. Там же для этого почти не было возможностей, поскольку большая часть времени посвящалась учебе. Я решила бросить все силы на психологию, которая по-настоящему меня заинтересовала, но базовые лекции отличались бихевиористской ориентацией и в основном сводились к экспериментам с крысами и накоплением статистической информации —и то, и другое я ненавидела всей душой. Моя экзистеницальная хандра снова набрала прежнюю силу, и снова я стала задумываться, какой, собственно, во всем этом смысл. Перемены К тому времени в моей жизни появились три фактора, которые начали изменять мое сознание и смещать восприятие реальности. Первым были наркотики. Марихуана и ЛСД тогда только входили в массовое употребление в студенческих городках, среди которых Рид держал передовые позиции. Кое-кто из моих друзей и раньше баловался наркотиками, но я была более осторожна. Я не курила, не пила спиртного и не принимала почти никаких таблеток, кроме аспирина. На первом курсе я было сделала пару затяжек марихуаной, но так как курить я не умела, то ничего из этого не вышло. На втором курсе я повторила попытку и, наконец, освоилась достаточно, чтобы добиться нужного эффекта, который оказался очень даже приятным. Я начала время от времени прикладываться к сигаретам с травкой, наслаждаясь возможностью видеть окружающее в ином свете. В конечном счете я несколько раз попробовала ЛСД, испытав при этом фантастически прекрасные ощущения. Он давал чувство безграничной свободы и возможность воспринимать физический мир на энергетическом уровне. Я увидела, что все физические предметы на самом деле состоят из энергии, и научилась настраиваться на ее вибрации. Но, хотя знакомство с психоделиками было для меня скорее приятным, я, в отличие от некоторых моих друзей, так и не пристрастилась к ним основательно. Вообще говоря, я не питаю особых пристрастий ни к еде, ни ко всевозможным одурманивающим веществам. Во мне очень сильна потребность в равновесии, здоровье и прирожденная склонность держаться подальше от излишеств. К тому же я выросла в семье трезвенников и некурящих. Я даже думаю, что факт моего рождения без анестезии помог мне легко избавиться от привычки к наркотикам, насквозь поразившей мое поколение. К концу второго курса в моей жизни зародилось второе по-настоящему серьезное чувство, ставшее поворотным моментом. У меня возникла прочная связь с молодым профессором психологии, пригласившим меня участвовать в своем эксперименте с «группой встречи», состоявшей из преподавателей факультета и нескольких студентов. Такие группы были относительно новым явлением, и никто из нас прежде в таких занятиях не участвовал. Десятка два человек собрались в гостиной дома у одного из профессоров. Руководитель начал с того, что предложил нам всем представиться и вкратце рассказать собравшимся о своих проблемах и трудностях. Затем он велел нам выполнить несколько упражнений с партнерами, глядя друг другу в глаза, задавая и отвечая на определенные вопросы. На меня обрушивались разные эмоции —иногда печаль, иногда любовь. Другие тоже приходили в эмоциональное возбуждение. Кое-кто начинал плакать, давая выход тем чувствам, которые в повседневной жизни обычно загонялись внутрь. Мы провели вместе три дня. Все это время каждый из нас выражал все больше и больше своих эмоций. Когда кого-то охватывал гнев, руководитель помогал ему выплеснуть его наружу. И чем больше мы делились друг с другом, тем больше сближались. К концу занятия мы превратились в одну большую дружную семью. Я была на вершине блаженства. Никогда прежде я не испытывала столь сильного чувства любви. После этого я несколько дней летала, как на крыльях, —такого ощущения полета не давал ни один наркотик. Сердце было распахнуто настежь, и я поняла, что хочу испытать это снова. Танец Третьим мощным фактором перемен в моей жизни стал танец. В тот год у нас появился новый преподаватель, который вместо балета начал заниматься с нами современным танцем. Меня восхитило ощущение той раскованной силы, которое придавал телу новый танцевальный язык. Он давал моему интеллекту то равновесие, в котором я так отчаянно нуждалась, и я начала осознавать, что это единственные занятия, которые приносят мне подлинную радость. К концу учебного года я всерьез увлеклась танцами и решила пойти на шестинедельные летние курсы танцевального мастерства, организованные в калифорнийском колледже Лонг-Бич. Для меня эти курсы прошли как в сказке. Я жила в общежитии вместе с сокурсниками, мы занимались танцами по шесть часов в день шесть дней в неделю. Остальное время мы разговаривали, ели и дышали танцем. У нас были превосходные преподаватели, и мы занимались классическим балетом, разнообразными формами современного танца, джазом и хореографией. Не говоря уже о безоглядной любви к танцам, мне очень по душе пришлась сосредоточенность, строгая дисциплина и аскетический образ жизни, которую я там вела. Когда я вернулась к началу третьего курса в Рид, со мной произошла странная вещь. Я вошла в офис, чтобы записаться на различные курсы лекций, и вдруг поняла, что ничего такого не сделаю. Я просто развернулась и вышла. В этот решающий момент я повернулась спиной к моей прежней сущности и той жизни, на которую я была запрограммирована с рождения. На мой взгляд, это был самый решительный шаг в моей жизни.
Танцы и открытия Благодаря танцу я впервые сбросила кандалы самоконтроля и всецело отдала себя во власть жизненной энергии. Я отпустила на волю разум и позволила жизненной энергии плясать с помощью моего тела. Я ощутила энергию Вселенной, пронизывающую мое тело и доводящую до экстаза. Моя жизнь изменилась навсегда. О возврате к прежнему рациональному существованию уже не было и речи. Моя давнишняя сущность и приоритеты исчезли, растаяли без следа, и я уже не знала ни кто я, ни куда держу путь. Остаток года я прожила в Портленде, сняв небольшой домик по соседству со студенческим городком вместе с моим тогдашним приятелем, молодым человеком довольно мистического склада, с которым я познакомилась в Сан-Франциско и пригласила к себе в Портленд. Я устроилась на работу и стала преподавать танцы в детских группах при отделе муниципалитета и заодно продолжала заниматься танцами в Риде. До сих пор благодарна моему учителю, который каждую неделю терпеливо втолковывал мне, чему учить детей. Я-то понимала, что опережаю их всего на один прыжок, и очень из-за этого переживала. Но, по-видимому, дела у меня шли неплохо, так как на общегородском концерте в конце года мои ребятишки показали себя с самой лучшей стороны, чем я очень гордилась. Год, проведенный вне колледжа, дал мне время свыкнуться с происшедшими во мне переменами и найти новое направление в жизни. Я решила полностью посвятить себя танцам, рассудив, что заниматься ими могу, только пока я молода — для всего прочего еще придет время, и решила увенчать высшее образование дипломом по танцевальному искусству. Поскольку Рид не специализировался в этой области, я перевелась в университет штата Калифорния в Ирвине, где был очень сильный факультет балетного искусства. Переезд из Рида в Ирвин стал для меня довольно крутой переменой. Ирвин расположен в округе Орандж южнее Лос-Анджелеса, бывшем подлинным оплотом консерватизма. Ирвин оказался полной противоположностью Рида — это был новенький с иголочки, огромный и совершенно безликий студенческий городок для среднего сословия. В нем я старалась игнорировать все, кроме уроков танца. Балетный факультет Ирвина вечно оспаривал пальму первенства у известного танцевального факультета Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе (UCLA). Из стен последнего вышли многие талантливые танцоры и балетмейстеры либо преподаватели, но не профессиональные артисты балета. Факультет в Ирвине под руководством Юджина Лоринга прививал своим студентам достаточное техническое мастерство, чтобы стать профессиональными танцорами. Поэтому главный упор здесь делался на технику — балет, модерн и джаз с некоторыми элементами хореографии. Уровень требований был очень высок, высокие оценки давались ценой огромного труда, не говоря уже об острой конкуренции. Я сразу оказалась в невыгодном положении, так как начала танцевать всего три года назад, тогда как большинство студентов занимались балетом с детства. Я работала, не жалея сил, радуясь сосредоточенности и суровой дисциплине, и сумела все-таки заложить прочные технические основы, чем горжусь по сей день. Основной упор на технику меня устраивал, так как мне явно не хватало технической подготовки, но атмосфера соперничества изматывала донельзя. Мне очень нравилась хореография, и я нередко видела себя балетмейстером. Позднее я жалела, что не получила достаточной поддержки в развитии творческого подхода к танцу, в чем, мне кажется, сумела бы достичь определенных высот.
*** На первом курсе в Ирвине — в первый раз с пятнадцати лет — у меня не было постоянного друга. Я жила в доме на Бальбоа Айленд вместе с двумя другими студентками и занималась почти исключительно танцами. Примерно в это же время у меня зародился интерес к здоровому питанию, и я стала осознанно подходить к приготовлению и подбору пищи. Моя школьная подруга Соно-ра начала практиковать хатха-йогу и рассказала мне о ней. Мне это показалось интересным, и я стала ежедневно брать уроки йоги. Я посвятила свою жизнь развитию здоровой и прочной взаимосвязи с собственным телом. Одиночество давало достаточно времени для созерцания, благодаря которому я начала устанавливать контакт с моей сокровенной сущностью. Я и сегодня не без грусти вспоминаю ту замечательную пору относительной простоты и строгой физической дисциплины. На эмоциональном уровне я была совершенно одинока. Отсутствие близкого человека оставляло в душе странное болезненное ощущение пустоты. И только на третий год учебы в Ирвине я влюбилась в Лоуренса. Мы нашли славный уютный коттедж далеко за городом и перебрались туда. Лоуренс работал в компании, занимавшейся химчисткой ковров. Поскольку мне нужна была работа, не мешающая учебе в колледже, мы решили открыть собственную химчистку. Я сделалась агентом и разъезжала по домам составлять сметы и заключать сделки, а Лоуренс занимался чисткой. Оказалось, что общение с людьми доставляет мне удовольствие и я не лишена предпринимательской жилки. Все дело было в простом умении тепло и душевно общаться с людьми и дать им понять, что они тебе небезразличны. Наш бизнес процветал, и в конце концов мы вернулись в город и обзавелись большой современной квартирой, отведя в ней комнату под офис, и наняли пару телефонных рекламистов, чтобы пробиться на местный рынок. («Добрый день, это химчистка ковровых изделий Мираклин. Мы начинаем работать в вашем районе. Предварительную оценку делаем бесплатно...») Деньги рекой не потекли, но на жизнь вполне хватало. (Позднее, после моего отъезда, Лоуренс продал компанию и, как я слышала, она до сих пор процветает.)
*** Восточная философия всегда вызывала во мне смутный интерес, и я даже успела прочитать пару книг Алана Уотса[4]. Старый доктор Рейнольдс, замечательный профессор истории искусств в Риде, питал некоторую склонность к восточному мистицизму и частенько показывал нам слайды с образцами восточного искусства, бормоча какую-то невнятицу о «космической пустоте». Звучало это довольно интригующе, хоть я и не могла взять в толк, о чем он говорит. Он внушал нам, что для того, чтобы развить в себе умение должным образом ценить искусство, надо сесть перед картиной или другим произведением и постараться очистить разум от всех посторонних мыслей, суждений и толкований, после чего просто открыть себя восприятию того, что, возможно, пытается донести до нас то или иное произведение. Я честно старалась следовать его советам, но это было очень непросто, если учесть, что я привыкла жить головой. Еще доктор Рейнольдс учил нас каллиграфии; он просил нас писать курсовые работы по истории искусств от руки, постепенно оттачивая их содержание и внешний вид. Теперь же, начав регулярно заниматься йогой, я заинтересовалась идеей медитации. Лоуренс тоже проявлял интерес к духовному росту, и мы начали читать разные метафизические книги. Первой такой книгой, оказавшей на меня сильнейшее воздействие, стала «Автобиография йога» Йогананды. Продолжая скептически относиться ко всему иррациональному, я была совершенно захвачена описаниями иных реальностей. Была в ней какая-то завораживающая сила, нашедшая глубокий отклик в моей душе. Я познакомилась с несколькими людьми, которых также интересовали эти идеи, и у нас вошло в привычку подолгу обсуждать их. Иногда эти дискуссии дополнялись парой затяжек джойнта, позволявших уплыть в космические просторы нелинейной реальности. Мой интерес к йоге разделила и мама, которая к тому времени жила уже в Вашингтоне и работала на федеральное правительство. Она тоже начала посещать занятия йоги и ежедневно практиковать ее, чтобы расслабиться и полечить больной позвоночник. После нескольких месяцев занятий йогой она практически вылечила спину (и это после пятнадцати лет непрерывных болей) и в пятьдесят лет чувствовала себя здоровой как никогда. В июне 1971 года я окончила колледж. К сожалению, моя первоначальная страсть к танцам оказалась погребенной под толстым слоем разочарования. Я слишком много времени потратила на усилия довести себя до чьих-то технических стандартов, вместо того чтобы найти пути выражения собственных творческих устремлений. Меня до сих пор донимает злость и обида, когда я думаю о напрасно растраченном юношеском вдохновении и энтузиазме. То же самое мне приходилось слышать и от многих других о формальном образовании, особенно в сфере искусств. Техническая сторона важна, спору нет, но не следует ставить ее во главу угла. Техника вырабатывается ради служения духу, а не для его подавления! Что делать дальше, я не знала. Я получила степень бакалавра танцевального искусства, но что толку, если я понятия не имела, в каком направлении двигаться дальше, чтобы продолжать танцевальную карьеру. Дела в химчистке шли неплохо, но она мне успела надоесть, и, уж само собой, я отнюдь не собиралась заниматься этим делом до конца дней. Отношения с Лоуренсом тоже оставляли желать лучшего. У нас с ним накопилось много невысказанных обид, и я начинала чувствовать, что меня недооценивают и принимают лишь как должное. Словом, все как-то повисло в воздухе. В этот момент позвонила мама и сообщила, что в сентябре хочет на три недели выбраться на Сардинию. В ту пору она восстанавливала душевное равновесие после продолжительного и бурного романа и предложила оплатить мне дорогу, если я составлю ей компанию. Разрыв дался ей очень болезненно, и, по ее словам, я очень была ей нужна. Я и сама чувствовала, что путешествие позволит мне чуть по-иному взглянуть на жизнь, и отправилась в дорогу. Сардиния Сардиния — это большой остров, раскинувшийся вдоль итальянского побережья немного выше Сицилии. Среди европейцев она считается очень популярным местом отдыха, но по неведомой причине почти неизвестна в Америке (я редко встречала побывавших гам соотечественников). На острове есть небольшой городок Коста-Смеральда, превращенный в дорогой курорт для международного бомонда, но в остальном он по тем временам оставался в первозданном виде. Там царила сказочная красота — роскошные пляжи, очаровательные городишки и суровые острозубые горы. Далеко в горах даже сохранились немногие городки, где жители носили яркие традиционные костюмы. Сардиния всегда была перекрестком европейской и североафриканской цивилизаций, и на острове сохранилось множество интересных памятников древней архитектуры и искусства, уходящих корнями в глубину финикийской цивилизации, древнего Карфагена, Рима, испанской культуры и так далее. Сардиния говорит на собственном языке, ближайшем живом родственнике древней латыни, хотя официальным языком является итальянский. Мы с мамой всей душой влюбились в Сардинию. К тому времени я уже как-то начинала воспринимать идею реинкарнации и испытывала настолько сильное чувство связи с этими краями, что стала задумываться, не жила ли я здесь в прежней жизни. Мама чувствовала примерно то же самое, и мы увлеченно говорили с ней о том, что, возможно, даже жили здесь вместе. Сардиния была очень тихим, немного старомодным краем, а местные жители относились к нам с подлинной душевной теплотой. Мы исколесили весь остров, переезжая из одного места в другое. Почти всю последнюю неделю мы провели в Вильясимиусе, курортном местечке с отелем и великолепным пляжем, где познакомились с двумя англичанками — матерью и дочерью, —которые тоже вместе проводили отпуск. Дочь по имени Джеральдина оказалась моей ровесницей, и мы быстро подружились. В отеле был инструктор по водным лыжам — молодой красивый итальянец по имени Карло. Все время Карло проводил если не на водных лыжах, то в седле мотоцикла, полностью отвечая в моих глазах образу сексуального романтичного итальянца. Он и его приятель пригласили нас с Джеральдиной на прогулку, что привело нас в полный восторг. Карло отлично говорил по-английски, и нам с ним было о чем поговорить. Он был умен, чувствен и совершенно меня очаровал. Когда пришла пора уезжать, мы пообещали писать друг другу и вернуться сюда при первой возможности.
Воспользуйтесь поиском по сайту: ![]() ©2015 - 2025 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...
|