Сад (Краткая история мира) 6 глава

У нас с Джеральдиной сформировалась такая сильная связь друг с другом и с Италией, что, покидая Сардинию, мы заключили договор, что вернемся домой, накопим денег и снова встретимся в Италии будущим летом друг с другом и с нашими итальянскими возлюбленными.

Когда я вернулась в Калифорнию, оказалось, что мое долгое отсутствие смягчило сердце Лоуренса и он ждет меня не дождется, чтобы начать жизнь сначала. Когда я рассказа­ла ему о романе с Карло, он взбесился от ревности и вдре­безги разбил мою фотографию, которую до того увеличил и заботливо вставил в рамку. Я чувствовала себя виноватой, смущенной и буквально разрывалась на куски. Наконец я решилась на разрыв и, как ни было больно, собрала вещи и переехала в Вашингтон к матери с намерением подыскать работу и накопить денег на поездку в Европу.

Вашингтон

Я устроилась работать секретарем в приемную южно­вьетнамского посольства. Все это было незадолго до окон­чания вьетнамской войны, когда Южный Вьетнам еще имел свое посольство в Вашингтоне. В силу моих антивоенных настроений я не без внутреннего сопротивления взялась за эту работу, опасаясь, что этим поступаюсь своими принци­пами. Но работа казалась такой интересной, что я не усто­яла.

Это была единственная в моей жизни нормальная работа с девяти до пяти, которая вдобавок оказалась приятной и интересной. Посольство располагалось в роскошном ста­ринном особняке на Эмбасси-Роу, отделанном и меблиро­ванном в превосходном восточном стиле. Я сидела в прием­ной, отвечала на телефонные звонки, встречала посетителей и направляла их в соответствующие отделы. Главным обра­зом, приходилось иметь дело с вьетнамками, вышедшими замуж за американцев, которые приходили за продлением паспортов и т. д. Иногда для встреч с вьетнамскими дипло­матами приходили высокопоставленные американские по­литики. Я любила эту работу за возможность что-то узнать о вьетнамской культуре и народе. Лучше всего было то, что личный шеф-повар посла ежедневно готовил ланч для всех нас. Всего за полтора доллара в день я наслаждалась самыми вкусными блюдами в жизни (вьетнамская кухня до сих пор нравится мне как никакая другая).

Жизнь в Вашингтоне захватывала с головой — вся обс­тановка разительно отличалась от той, к которой я привык­ла в Калифорнии. Я ни разу в жизни не видела морозной зимы (разве что в младенчестве) и нашла ее довольно бод­рящей. Кроме того, меня очень привлекала напряженность политической жизни.

Все это время мама переживала сильнейшую депрессию после болезненного разрыва с ее возлюбленным. По-види­мому, разменяв шестой десяток, она вынуждена была приз­нать, что ее отношения с мужчинами чуть ли не обречены на неудачи. И так же как меня самое в четырнадцать лет, этот факт швырнул ее в омут безнадежного отчаяния.

Ей нужна была моя поддержка и общество, но попытки смягчить ее боль оказались для меня неимоверно трудны­ми. Чувствуя свою беспомощность, я попыталась сосредо­точиться на собственных проблемах. От этого в ней лишь нарастала злость и ощущение заброшенности. Для нас обе­их это было очень тяжелое время.

После нескольких месяцев переписки Карло словно в воду канул. Однако мы с Джеральдиной постоянно поддер­живали связь и не собирались отказываться от своих пла­нов. Большую часть жалованья я откладывала на июньскую поездку в Италию.

А тем временем я начала встречаться с молодым вьет­намцем, студентом колледжа, подрабатывавшим в посоль­стве. Меня всегда влекли к себе совершенно не похожие на меня мужчины, особенно принадлежащие к иной культуре. Тэм был физически красив, нежен и совершенно загадочен. Он говорил по-английски со смешанным вьетнамско-французским акцентом, который я находила очень роман­тичным и была очарована необычным образом его мышле­ния и поступков. К тому же в Штатах он был один как перст и ужасно тосковал по своей большой семье во Вьетнаме, с которой боялся никогда больше не увидеться (так оно и вышло), что пробудило во мне сильный материнский инс­тинкт.

Меня вдруг осенило, что если я выйду за него замуж, то он получит вид на постоянное жительство в Штатах и его положение здесь упрочится. Отчасти из чувства вины, — я ведь совсем было собралась его бросить, — а отчасти из-за неуверенности в успехе предстоящих поездок и необходи­мости найти хоть какую-то точку опоры, я вышла за него замуж.

Никогда не забуду нашего бракосочетания в чиновничь­ем кабинете. Я была стройной двадцатидвухлетней девуш­кой в мини-юбке; Тэм, которому стукнуло двадцать восемь, выглядел не старше восемнадцати, — красивый юный азиат в очках. Чиновник велел нам повторять вслед за ним слова брачной церемонии, но Тэм понимал далеко не все из того, что тот нам читал, и просто бормотал нечто приличеству­ющее случаю. Я изо всех сил старалась сделать серьезное лицо, слушая, как мой будущий супруг бормочет какой-то вздор вместо брачных обетов.

Маме я о замужестве не рассказывала, решив, что ей и без того невесело. Несколько недель спустя я отправилась в Европу. С тех пор я виделась с Тэмом всего три раза —через несколько месяцев он навестил меня в Европе, затем вскоре после возвращения в США через Вашингтон и наконец, спустя много лет, когда он перебрался в Лос-Анджелес. С разводом мы не торопились и официально состояли в браке еще целых четырнадцать лет! И только несколько лет назад мы наконец развелись. Надеюсь, история моего замужества не стала иллюстрацией моей тогдашней способности лю­бить и ответственности по отношению к близкому челове­ку, но боюсь, что именно так оно и было.

 

Италия

Как и было запланировано, мы с Джеральдиной снова встретились в Риме. Мы остановились в молодежном отеле и, прежде чем отправиться на Сардинию, целую неде­лю осматривали город. Связь с нашими итальянскими при­ятелями была потеряна, но Джеральдину это не волновало, так как она вовсе не была влюблена в своего Массимо. Я же предчувствовала, что непременно снова увижу Карло. А тем временем нас окружала несметная рать других привлека­тельных мужчин, и мы были готовы пуститься во все тяж­кие.

До чего же забавно было оказаться предметом внимания напористых итальянцев. Инстинктивно не теряя чувства юмора, я наслаждалась этим вниманием от души и ничего не принимала всерьез. Мы были молоды, свободны, как ветер, и готовы на все.

Джеральдина была очень своеобразной личностью, чем-то напоминая мне героиню викторианского романа. Она была очень хорошенькой девушкой с этаким легким оттен­ком простодушной невинности. Это была типичная, чуточ­ку чопорная внешне англичанка, но глубоко внутри таилась необузданная, жадная до мирских радостей натура с весьма романтическим взглядом на мир. Позже, пропутешествовав с ней несколько месяцев, я обнаружила, что без очков она слепа, как крот, но почти никогда их не носит, так как не хочет четко видеть ни людей, ни предметы. «Не люблю видеть чужие ошибки, —говорила она. —Люди куда лучше выглядят, когда видишь их сквозь дымку». Первое время после приезда в Италию Джеральдина была белокожей ру­мяной толстушкой. Позднее она похудела, загорела и стала выглядеть очень сексуально. При всем несходстве характе­ров мы удачно дополняли друг друга — я была динамичным лидером, она — послушным ведомым. Обе мы жаждали приключений, развлечений, но больше всего —стряхнуть с себя изрядно надоевшую старую личину.

Ночным теплоходом мы отправились из Рима на Сарди­нию и на заре ступили на берег нашего обожаемого острова. С собой у нас были объемистые рюкзаки и достаточно денег, чтобы при разумной экономии продержаться несколько месяцев. Мы ездили автостопом и останавливались в деше­вых пансионах (ночлег и завтрак) или в молодежных общежитиях, а то и вовсе на пляже. Проведя в одном городке несколько дней, мы добирались на попутной машине до следующего. В каждом таком городке мы встречались с местными ребятами, ходили с ними на пляж, на ужин, на танцы.

Культура Сардинии была по сути глубоко консерватив­ной и старомодной, лет на пятьдесят отставшей от совре­менных итальянских городов. Например, в Кальяри, круп­нейшем городе Сардинии, ни одна женщина (кроме нас с Джеральдиной) не показывалась на улице после девяти ве­чера. Две молодые иностранки, разъезжающие по острову на попутках и начисто забывшие о всяких приличиях, дол­жно быть, здорово шокировали местных жителей. Мы же пребывали в блаженном неведении на этот счет и почему-то чувствовали себя в полной безопасности.

Считалось, что горы Сардинии служат прибежищем для всевозможных банд. Когда водители попутных машин под­бирали нас на дорогах и спрашивали, чем мы занимаемся, мы в ответ шутили, что ищем бандитов. Но, несмотря на наше вызывающее поведение, с нами случились всего лишь две неприятности. Один раз компания рыбаков взяла нас собой на ночную ловлю в надежде поразвлечься (они, прав­да, не особенно к нам приставали, и все обошлось), а в другой раз одна настырная мамаша заперла Джеральдину в комнате, пытаясь убедить ее выйти замуж за ее сыночка. (Но в конечном счете отпустила.)

Еще в Вашингтоне я изучала итальянский, готовясь к поездке. На Сардинии почти никто не знает английского языка, так что у меня было вдоволь практики, и вскоре я уже без труда понимала и сносно объяснялась на итальянском языке. Джеральдина не утруждала себя грамматикой и ог­раничилась лишь скромным набором слов, достаточным, чтобы ее понимали. Она всегда говорила по-итальянски без всякой грамматики, но была такой хорошенькой и очаро­вательной, что никто этого не замечал.

В конце концов мы добрались до Вильясимиуса, где встретились с ней в прошлом году. Я надеялась разыскать Карло, но этим летом он там уже не работал. Это было фантастически красивое место с роскошным пляжем, и мы решили провести там некоторое время, отдав на этот раз предпочтение дешевому пансиону.

Лучано

Однажды вечером мы ели пиццу в небольшой забегалов­ке под открытым небом недалеко от пляжа. Местные ребята играли и пели — словом, было весело. Невесть почему под­няв глаза от стола, я увидела одно из самых красивых муж­ских лиц в моей жизни. Молодой человек сидел за столиком напротив. Он был примерно моих лет, с густыми вьющими­ся черными волосами, золотистой кожей, высокими скула­ми, резко очерченным носом и лбом, густыми бровями, карими бездонными глазами и красивой линией рта. Его лицо дышало такой классической красотой и силой, что буквально заворожило меня. Я старалась не смотреть в его сторону, но ничего не могла с собой поделать. Обменявшись кивками и парой любезностей по-итальянски, мы продол­жали ужинать. Несколько минут спустя он встал и вышел.

Целыми днями я только о нем и думала, разговаривала о нем с Джеральдиной и гадала, кто бы это мог быть.

Однажды ближе к вечеру я шла по дороге, ведущей с пляжа в город, когда рядом со мной притормозила машина. Это был он. Открыв дверцу, он спросил, не хочу ли я с ним прокатиться. Никогда не забуду ощущения, с каким я усе­лась в машину. Его присутствие ощущалось с такой силой, что я просто таяла на глазах. На подъезде к городу он приг­ласил меня провести вечер вместе, и в ответ я лишь слабо кивнула и промямлила «Si». На большее у меня просто не хватило сил.

Как ни странно, но подробностей нашего первого свида­ния я почти не помню, как, впрочем, и бесконечной череды последовавших за ним. Я только помню, как мне было с ним хорошо, и то, что я была страстно, безоглядно в него влюб­лена. Его звали Лучано, он был уроженцем Калабрии, что на юге Италии, но вырос в северном Турине. Летом он работал официантом в отеле Вильясимиуса и, так как сезон был на исходе, собирался через неделю возвращаться в Турин.

Трудно сказать, что в нем было такого, что так сильно на меня повлияло. Он обладал очень мошной мужской энер­гией, порождавшей во мне бешеный взрыв энергии женс­кой, — необычное для меня, сладкое и немного путающее ощущение. Он был необуздан и непредсказуем, ласков и романтичен, а еще невероятно весел и забавен. Была в его натуре и мрачная, задумчивая, загадочная сторона, которая и пугала, и интриговала.

Он не был красавцем в привычном понимании, словно модель с обложки журнала. Напротив, он был коренаст и даже с небольшим брюшком, что мне ужасно нравилось. И все же его физическая красота пронзила меня до самого сердца, пробудив в сознании образы (и воспоминания?) древних греков, римлян, индусов и цыган. Помню, однажды я проснулась среди ночи, зажгла свечу и часами любовалась его прекрасным лицом. Я чувствовала себя Психеей из мифа об Амуре и Психее. Она никогда не видела своего супруга, который являлся ей только по ночам. И, несмотря на всю его любовь и нежность, ей внушили, будто он на самом деле страшное чудовище. И вот однажды ночью она решилась на запретный шаг — дождавшись, пока он уснет, зажгла свечу, чтобы подтвердить свои самые ужасные подозрения. К своему изумлению, она увидела спящего прекрасного юношу и вперила в него полный обожания взгляд.

Лучано свободно говорил по-итальянски и по-француз­ски, но английского не знал, так что наше словесное обще­ние ограничивалось элементарными итальянскими фраза­ми. Временами это досаждало до невозможности, а иногда придавало всему некую романтическую загадочность, ну и, разумеется, мы не испытывали недостатка в других спосо­бах общения. Иногда языковой барьер заставлял нас хохо­тать до слез, когда мы безуспешно пытались объясниться. Лучано любил американский рок-н-ролл и помнил некото­рые слова песен, не зная их значения. Никогда не забуду, как он спросил меня, глядя своими большими невинными гла­зами: «А что значит shake-iy-up-baby-now?» В другой раз я подслушала, как он напевает песню Джона Леннона «Imagi­ne all the peefles...».

Около недели мы предавались безудержной страсти, но затем ему пришло время уезжать. Он держался немного таинственно, а я не настолько хорошо понимала по-италь­янски, чтобы уяснить причину его отъезда. Однако он явно тревожился за свое будущее, и я решила, что он так рвется домой, чтобы получить хорошую работу. Мы пообещали не терять друг друга из виду и при первой возможности уви­деться снова. Отпускать его было очень тяжело, но я не сомневалась, что вскоре его увижу.

Наступил октябрь, летний сезон закончился, да и у нас с Джеральдиной деньги были на исходе. Джеральдина реши­ла вернуться в Англию, чтобы найти себе работу на зиму и накопить денег на следующее лето, и пригласила меня по­гостить у нее.

Мы вернулись в Англию. Джеральдина жила вместе с матерью в окрестностях Оксфорда в старинном доме, нас­читывавшем не одну сотню лет, который внутри был при­ятно модернизирован. Все вокруг дышало невероятным по­коем и очарованием.

Тетка Джеральдины держала дом для богатых престаре­лых дам, расположенный в старинной каменной усадьбе прямо на территории Бленхеймского дворца, родового зам­ка герцогов Мальборо. Она-то и предложила мне работу, состоявшую в том, чтобы помогать ей содержать дом и ухаживать за старушками, за что я получила жилье, питание и небольшое жалованье. Погода стояла холодная, сырая и туманная, а в доме не было центрального отопления. Зато повар готовил отменные отбивные, на столе не переводи­лись свежие или вареные овощи прямо с огорода, а также всевозможные яблочные пироги, пудинги и тому подобные лакомства. В число моих обязанностей входило выгуливание не в меру энергичного теткиного пса по прекрасному дворцовому парку, где паслись стада овец и коров, над ручьями горбились маленькие мостики, а в тумане разгуливали дикие фазаны. Все это было очень живописно — интерес­ный и полный очарования образ английской деревни.

Однако чувство одиночества и тоска по Лучано цепко держались в душе. Я написала ему, но прошел месяц-другой, а в ответ ни слова. Наконец пришло письмо, где говорилось, что он нашел работу в Турине и очень хочет меня видеть. Мне до смерти надоели английские холода, и я решила вер­нуться в Рим, чтобы подыскать работу там. Несколько дней я провела в Париже, где воспользовалась случаем полюбо­ваться шедеврами Музея Импрессионизма. Наконец в са­мый канун Рождества я села в ночной поезд до Турина, где в рождественское утро меня встретил Лучано. Я была вне себя от радости, а он тут же повез меня знакомиться с семьей.

Его мать была классической итальянской мамой — тол­стенькой, очень милой, душевной и ангельски доброй. Он явно ее обожал. Еще у него были две замужние сестры-двой­няшки. Одна из сестер с мужем поселила меня в своей квар­тире. После стольких месяцев кочевой жизни и одинокого житья-бытья в Англии теплый прием в его семье очень многое для меня значил.

 

Рим

Нам с Лучано было очень хорошо, но он был слишком занят своей работой, да и мне надо было подыскивать себе какое-то занятие, так что несколько дней спустя я отправи­лась в Рим. В Риме я устроилась присматривать за детьми в одну семью. Это были богатый психиатр, его жена и четверо детей, жившие в просторной элегантной квартире. У меня была своя комната, питание и небольшое жалованье. По утрам я водила детей в школу, несколько часов была свобод­на, но после полудня и вечером снова была с ними. Никто в семье не говорил по-английски, так что мой итальянский совершенствовался буквально на глазах.

Я нашла преподавательницу танцев, американку, давав­шую замечательные уроки современного танца, и по утрам начала посещать ее занятия. Я была рада вернуться к тан­цам, рада жить в Риме. Летом Рим изнывал от жары и толп туристов, но зимой там было прекрасно. Я очень любила древний дух этого города — достаточно было свернуть за угол, чтобы оказаться перед какой-нибудь стеной, стоящей на этом месте добрых пару тысяч лет. В Риме я чувствовала себя как дома и, должно быть, именно так и выглядела со стороны, потому что меня частенько стали принимать за итальянку.

Единственным темным пятнышком в этом благостном состоянии было одиночество и отчаянная тоска по Лучано. Он писал мне любовные письма, мы навещали друг друга при первой возможности, и вместе с ним я была на верху блаженства. Но ни у кого из нас не было ни лишнего време­ни, ни денег. Лучано вечно был погружен в собственные проблемы, чего я никак не могла взять в толк. Может быть, это было вполне объяснимое смущение двадцати четырех­летнего мужчины, не желавшего всю жизнь оставаться офи­циантом, но не видевшего для себя особых перспектив.

При каждой нашей встрече у Лучано всегда находилось какое-то важное дело, в котором мне места не было. И я долгими часами дожидалась, пока он уходил и занимался своими делами. Впрочем, довольно скоро выяснилось, что это вполне типичное поведение для итальянских мужчин и на самом деле он коротал время с приятелями где-нибудь в кафе. Но зато когда мы были вместе, все его внимание было сосредоточено на мне, что с лихвой искупало все остальное.

Жизнь в Италии вызвала во мне странную перемену. Говоря почти все время по-итальянски, я и думать начала на этом языке. Моих познаний хватало на то, чтобы думать и выражать сравнительно простые понятия, и мой интел­лектуализм постепенно начал таять. Итальянская культура благоприятствовала повышенной эмоциональности, к чему я не привыкла. К примеру, Лучано страшно меня ревновал и того же ожидал от меня (и так оно и было!). Яркое выра­жение наших чувств считалось нормой, данностью. Так что для меня было вполне естественным разразиться припад­ком ревности при малейшем подозрении, что он загляды­вается на другую женщину. Все это давало мне огромную свободу. Мало-помалу я высвобождалась от своей прежней оболочки свободомыслящего интеллектуала. Я становилась земной, живущей земными страстями женщиной, и тем была счастлива.

В какой-то момент мне снова безумно захотелось увидеть Карло. Он все еще жил в потаенном уголке моей памяти. Я знала, где живет его семья, и однажды отправилась туда, чтобы узнать, где живет Карло. Жили они в небольшом городке в окрестностях Турина, и вот однажды в очередной приезд к Лучано я что-то наврала ему (в чем позднее созна­лась) и поехала повидаться с Карло. Он совершенно остол­бенел, увидев меня, и было ясно как день, что он все еще испытывает ко мне сильное чувство, однако он старался держать дистанцию и был довольно замкнут. И я оконча­тельно поняла, что никто, кроме Лучано, мне не нужен.

Я попыталась заинтересовать Лучано идеей странствий по свету вместе со мной в поисках приключений, но он никак не хотел смотреть на это всерьез. Тогда я стала фан­тазировать, как стану его женой и остаток жизни проживу в Италии.

Однажды вечером Лучано приехал ко мне поездом на выходные. В тот приезд он разоткровенничался со мной как никогда, пустившись в серьезное обсуждение наших с ним отношений. И я почему-то запаниковала, почувствовав ло­вушку и как-то сразу засомневавшись в своих чувствах. Он тотчас уловил мое настроение и снова спрятался в свою скорлупу.

Впоследствии, не раз проигрывая в памяти наш разговор, я жалела о том, что не среагировала иначе, или о том, что мне не хватило времени разобраться в своих чувствах преж­де, чем он отошел в сторону.

Не знаю, случайно это было или нет, но вскоре после этого он очень отдалился от меня. Я пыталась узнать, в чем дело, но он не слишком стремился быть понятым, а при наличии языкового барьера невозможно понять друг друга без взаимного желания. Когда же я поехала к нему, чтобы выяснить наши отношения, он повел себя и вовсе странно —я все время проторчала в гостинице, а он так и не появил­ся. В конце концов он оставил мне записку у администрато­ра, где писал, что очень сожалеет, но встречаться со мной больше не может.

Меня словно громом ударило. Я осталась совершенно одна, покинутая и заброшенная. Я всеми силами старалась как-то пережить все это, но в конце концов сломалась. Я просто умирала. Глубина моей любви к нему и боль разлуки

— все это было выше моих сил.

К тому времени я прожила в Италии почти год и плани­ровала остаться на дольше, но мама предложила оплатить мне дорогу, если я захочу погостить дома. Так что я села в самолет и всю дорогу домой просидела, тупо уставившись в пустоту за иллюминатором. Больше мы с Лучано никогда не виделись, но мне никогда его не забыть.

 

Странствия по свету

Еще в Италии я получила очень интересное письмо от мамы с рассказом о ее занятиях на семинаре под назва­нием «Силва —Контроль разума». Там она обучилась мето­дике воображения желаемого с последующим воплощени­ем его в реальности. Подобное заявление из уст моей в высшей степени рациональной мамы было совершенно не­мыслимым. До сих пор помню, как при чтении этого письма забилось мое сердце. В глубине души я с детства знала, что существует такая вещь, как магия, и вот теперь мама расска­зывает мне о магии! Она была в таком восторге от своих открытий, что предложила оплатить мне дорогу до Кали­форнии, где она теперь жила, и тоже пройти курс занятий на этом семинаре. Что я и сделала.

Курс был рассчитан на неделю — пять дней по вечерам и два выходных с утра и дотемна. Начался он очень рацио­нально и научно. Учитель объяснял, что мы пользуемся лишь малой частью потенциальных возможностей нашего разума, и рассказывал об исследованиях в области их расши­рения. Нас обучали некоторым методам усовершенствова­ния памяти, умению засыпать и просыпаться, сохраняя в памяти сновидения, а также простым методам визуализации. Все это звучало достаточно логично для образован­ной рациональной личности вроде меня и помогло мне расслабиться, отпустить страхи и сомнения и открыться навстречу новым возможностям. Постепенно они начали вводить новые сенситивные методы, а в конце курса нам велели выполнить такое упражнение:

Мы разделились на пары. Один из партнеров получал карточку с фамилией и подробными сведениями о реаль­ном человеке, страдающем определенным физическим не­дугом. Другой партнер погружался в медитацию. Первый произносил вслух фамилию, пол, возраст и место житель­ства указанного в карточке человека. Второй «настраивал­ся» на нужную волну и пытался описать характер болезни. И довольно часто люди правильно угадывали ответ либо были близки к истине. Каждый из нас отработал таким способом несколько карточек.

Приобретенный опыт буквально ураганом вымел из ра­зума все прежние понятия о том, что возможно и невозмож­но. С первой карточкой я работала, ведя активный менталь­ный поиск в течение нескольких минут, после чего получила правильный ответ. Затем мой разум как бы погрузился в некую сферу или настроился на определенный канал, по которому ко мне начала поступать необходимая информа­ция. Мой партнер сообщал мне элементарные сведения о человеке, а в мозгу просто высвечивались слова вроде «рак печени», «аллергия» и так далее. И всякий раз я оказывалась права. В конечном счете я обработала десять карточек и во всех попала в точку!

Позже мне объяснили, почему брались имена настоящих больных —важно было научить нас доверять собственному интуитивному сознанию. Жизненно важную информацию использовали потому, что ее уловить легче, чем в такой непредсказуемой игре, как отгадывание цвета карточки или изображенной на ней фигуры.

Результат изумил и потряс меня до глубины души. Ока­зывается, я наделена сильным сенситивным даром, но ни­как не могу в это поверить. Любопытно, что с тех пор я ни разу не повторила этого эксперимента — должно быть, просто боялась. И я никогда не старалась развивать свои сенситивные способности как таковые, хотя это все равно произошло в результате другой моей работы.

Меня настолько увлекло новое знание, что я тотчас отп­равилась в Сан-Франциско, где сам Хосе Силва вел продви­нутые курсы. Главным, что я узнала на курсах Силвы, была методика визуализации и концепция того, что на все, про­исходящее с нами, мы сами оказываем влияние нашими мыслями, воображением и ожиданиями. Я начала ежеднев­но практиковать медитацию и визуализацию, и положи­тельные результаты в таких делах, как легкие недомогания, финансовые проблемы, планы поездок и мелкие неуряди­цы, не заставили себя долго ждать. Довольно мне было зримо представить желаемый результат, и, как правило, дела складывались именно так, как я их вообразила.

Для меня это был огромный шаг вперед. От представле­ния о жизни как о бессмысленном, чисто случайном опыте, просто «происходящем» со мной, который, насколько мож­но, надо обратить себе на пользу, я пришла к пониманию того, что способна осознанно контролировать и управлять тем, что создаю для себя. Я испытала огромный подъем вдохновения. Передо мною открылся совершенно новый мир.

Однако единственное, чего мне хотелось больше всего на свете — снова быть вместе с Лучано, — не поддавалось никаким попыткам визуализации. Даже в процессе визуа­лизации я понимала, что это безнадежно и все равно ничего не получится. Вскоре я обнаружила, что, несмотря на всю силу визуализации, с ее помощью никогда нельзя осущест­вить того, чему осуществиться не должно. Наоборот, чем отчаяннее мы хотим чего-нибудь, тем менее эффективна визуализация. Все дело в том, что в основе страстного жела­ния кроется страх, который необходимо разглядеть и прео­долеть, прежде чем откроется канал для сотворения или привлечения желаемого. Лишь многие годы спустя я осоз­нала, что, прибегая к визуализации, я отнюдь не заставляю что-то произойти, а просто убираю свое сопротивление и даю возможность произойти тому, что мне на пользу.

 

***

Я ощутила сильное интуитивное побуждение вернуться в Италию, хотя там меня не ждала ни любовь, ни работа. Я унаследовала около тысячи долларов от умершей недавно бабушки по матери, и я потратила эти деньги на билет до Рима. Там я нашла работу переводчицы в какой-то конторе и снова начала посещать танцевальный класс. Все это меня вполне устраивало, и я планировала оставаться в Италии до бесконечности, однако, соскучившись по Сардинии, реши­ла съездить туда на несколько дней.

Я села на ночной теплоход и, к своему изумлению, уви­дела на борту двоих рослых (оба под два метра) симпатич­ных американцев (американцы на Сардинии были большой редкостью). Это была их первая поездка на остров, и я вызвалась показать им тамошние красоты. Один из них — Клементе — был наполовину итальянцем и работал в аме­риканском посольстве в Риме, другой — его приятель Дэвид, приехавший к нему погостить. Клементе был заправс­ким мотоциклистом, имел свой мощный БМВ, а Дэвидтоже собирался купить мотоцикл, чтобы вместе колесить по свету.

Оба они были на редкость привлекательными, умными и веселыми ребятами, и было просто замечательно вновь оказаться в компании соотечественников. С ними можно было болтать о чем угодно. В странствиях по острову время текло незаметно, и к приезду в Вильясимиус, этот мой веч­ный камень преткновения, у нас с Дэвидом начался бурный роман. (Не иначе, как это место заколдовано —в третий раз приезжаю и в третий раз влюбляюсь.)

После того как мы объездили всю Сардинию, Дэвид по дороге в Рим предложил мне вместе с ним и Клементе отп­равиться в Индию. Поначалу мне не очень хотелось. У меня не было никакого желания ехать в Индию, и приглашение прозвучало страшновато. С другой стороны, Дэвид мне очень нравился, да и делать мне все равно было нечего. Так что мы с Дэвидом купили старенький «фольксфаген-фургон» за четыреста долларов, поставили в нем койку и поход­ную плиту и отправились в Индию — мы с Дэвидом в фургоне, а Клементе на своем мотоцикле. (Думаю, Дэвид был рад в душе, что не едет на мотоцикле. Я избавила его от необходимости доказывать приятелю, что он не слабак.)

Путешествие на Восток

Дорога из Европы в Индию стала одним из самых заме­чательных приключений в моей жизни. Я бесконечно рада, что решилась тогда на это, так как сейчас все было бы далеко не так просто. По пути в Индию мы пересекли Грецию, Турцию, Иран, Афганистан и Пакистан, тронувшись в путь в конце сентября и прибыв на место к рождеству. Одного этого путешествия с лихвой хватило бы на целую книгу, так что ограничусь лишь несколькими воспоминаниями.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: