Закон угла. Не молчи о своих желаниях 1 глава

Sade – Bring Me Home
Daughtry – Drown In You
3 Doors Down – Here Without You

Выгоревшая пустыня, панически родная, пугающая до ужаса. Гулкое безмолвие – нет ни одной живой души вокруг, а единственные звуки – треск пламени и рваные, короткие выдохи. Воздух разрывает легкие, кажется, они вот-вот вылетят из горла, пульс оглушает приливами крови к голове, застилает густым маревом глаза. Монохром смерти – остались лишь два цвета. Ярко-красный и угольно-черный. Угар дыма. Вонь погибающего бытия. Душераздирающее страдание, невыносимая пытка – обожженные ноги, клочками отваливающаяся кожа, открытая рана по всему телу. Стихия, пробравшаяся в самую суть, струится по венам, поднимается к голове, безжалостно пожирая добычу. Огонь прекрасен. Сюзерен планеты, вершина пищевой цепочки, самый древний и властный хищник. Его нельзя победить или приручить, он гуляет сам по себе, сменяя гнев на милость, если чувствует уважение и трепет. Чаще же он наказывает непокорных и беспечных, карает, отнимая здоровье, красоту и жизнь. Сейчас повелитель сплошной стеной, несколько лениво и без особого энтузиазма догоняет пытающуюся спастись жертву. Человека, наивно переставляющего растерзанные жестокими поцелуями конечности, опаленные ресницы которого слиплись от единственной влаги в страшной вотчине. Он бежит, пропуская меж потрескавшихся губ измученные стоны, а порой и отчаянные крики. Он несется, оставляя куски плоти на обугленных камнях, ощущая, как силы капля за каплей оставляют беспомощное, обреченное тело. Он стремится туда, вперед, к крутому отвесному обрыву, где на дне ущелья ждет прохладная свежесть свинцово-синей воды. Веки покраснели от соли высохших слез, глаза всматриваются вдаль, выискивая горизонт, а в груди холодеет. Обрыва… нет. Он еще не понимает, что за гора там высится – темная, но кажущаяся безопасной. Некий голос шепчет в сознании, подгоняет, советует и умоляет поторопиться, обещает покой, ласку и тепло. Кулаки разжимаются, он распростер руки, запрокинул голову и с громким воплем, всхлипом, истомленный страхом, врезался в мягкий, теплый живот, обнимая талию, как когда-то в детстве обнимал мать… немедленно получая объятие в ответ. Судорожное дыхание, под щекой биение сердца – мерный присный ритм, уравновешенный. Он не знает, кто защищает его. Чьи огромные, широкие ладони обхватывают лицо, чуть приподнимая. Чья добрая улыбка видится ему вместо обычного полета и падения. Но знает – сверху на него смотрят заботливые глаза свинцово-синего цвета, усмиряя испуганный разум, а свежесть дыхания остужает, сбивая пламя за спиной. Голос… ласкающий душу, разгоняет тревоги, умиротворяет, лечит ожоги. Омывает едкие дорожки с кожи. Его – кость от кости – ждали. Именно его, чтобы спасти. Подарить…

— Мммм… — утомленно промычал Дин, пробуждаясь. Вяло приоткрыл глаза, вздохнул. Рывком дотянулся до тумбочки, схватил пластмассовую коробочку будильника, потер свободной рукой веки, разгоняя остатки сна. Половина одиннадцатого утра. Мужчина откинулся на плоскую подушку, полежал немного, а потом очень бодро выскочил из кровати. — Проклятье! — ударил он себя кулаком по лбу.

После ланча Уилсон ждала его в кабинете на Запад Аллис с очередной порцией стирального порошка для мозгов. С такой штучкой, как Эва, лучше не пропускать сеансы – снимет три шкуры, и опаздывать Дин очень не любил… поэтому от утреннего ритуала – душ, мастурбация, бритье – придется отказаться в пользу короткого умывания, одевания и прогревания двигателя Шеви. Привычный стояк давил на молнию джинсов, намекая на непочтительное отношение обладателя к собственному члену, но Винчестер, уже умеющий справляться с несвоевременной эрекцией, воскресил в памяти наиболее отвратительные и противоестественные эпизоды служебных операций. Помогало безотказно, исключая моменты вылетов. Офицер накинул на плечи потасканную кожаную куртку и резво сбежал по ступеням с восьмого этажа. Под ногами хрустел снег – середина декабря, плавно приближаются рождественские праздники. Наконец-то! Решением триумвирата капитана отстранили на три месяца – до десятого января, осталось несколько недель, и он снова войдет в здание 151 подразделения. Успеет проводить Бобби на пенсию… последний факт угнетал Дина, вытягивал душу. Если вместо Сингера на пост начальника 151 части назначат какого-нибудь бюрократа, не соображающего в суровых реалиях полевой службы, Винчестеру, со свойственной ему строптивостью, останется только взвыть.

Мужчина вывернул руль на трассу, притопил гашетку. Водил он нахально – правил не нарушал, но выжимал из ограничений максимум удовольствия. Говорил, что за рулем чувствует себя, как рыба в воде, сравнивал процесс взаимодействия с автомобилем с хорошим сексом. В связи с последними событиями Дин основательно подзабросил хобби – боулинг, импалу, даже в зал не ходил, занимаясь дома. Его день обычно начинался с семидесяти отжиманий, упражнений на пресс, пробежки – всегда, кроме случаев безвозвратно проспанного подъема. Пить больше не решался, опять же, из-за последних событий, правда, гибель Фицджеральда тут ни при чем. Сожаление и вина, связанная с потерей Душечки, скаталась в тугой ком боли, беспрестанно нывшей в груди. Он свыкся с тянущей пустотой и самоуничижением. Беспокоил Дина визит Новака, а точнее – сам Новак. Тогда, поднимая хрупкое, изящное тело на руки и укладывая на постель, в которой кроме самого Винчестера никто никогда не спал, мужчина неожиданно залюбовался длинными черными ресницами, переплетенными, словно в кружево. Губами, на вид очень мягкими и красивыми, постоянно обветренными. Офицер поймал себя на мысли, что неоднократно замечал – чувствительная кожа трескается после выездов, настолько нежная. А глаза, чистый и яркий цвет которых неотступно, не отступая даже во сне, преследовал Дина, манили отблесками тайны в глубине.

Новак в ту ночь был невероятно соблазнителен. Вернее, Винчестер понял, что парень всегда был таким, и именно это испугало храброго офицера до чертиков. Он никогда не заводил интрижек на работе, не воспринимал коллег, как возможных сексуальных партнеров. И капрала Дин не вожделел. Ну… не так, как своих прежних легкодоступных сучек, согласных на что угодно ради хорошего траха. Кастиэль словно воплощение целомудрия, наивной невинности – Винчестер не понимал, откуда в нем, грубом мужлане, взялись столь поэтичные эпитеты. Утром, дождавшись рассвета, Дин бросил на тумбочку рядом с будильником ключи, черкнул короткую записку и сбежал из собственной квартиры, ощутив острую потребность побыть в одиночестве. Он почти физически чувствовал, как ребра вскрывают настойчивым, но ненавязчивым напором. Чувствовал едва ли не прикосновения подушечек пальцев к чему-то потаенному, заповедному в душе. Беседа с подчиненным подарила облегчение, сняла часть неподъемной ноши, что повисла на плечах, принеся вместе с собой новое, более тревожное беспокойство. Вспоминая о доверчивом сопении у груди, мужчина не испытывал знакомого, изученного и приземленного томления в паху. Он желал прижаться лбом ко лбу и стоять так до скончания веков.

Спустя несколько дней после попойки Винчестер решил избавиться от странного влечения по старинке – сексом. Ввалился к Нику и застал того за сборами – после выигрыша в конкурсе штата Висконсин Хэттуэю в качестве поощрения предложили выставить некоторые работы в галерее Нью-Йорка. Отказаться парень, естественно, и не подумал. Пытался связаться с Винчестером, но успеха не достиг, а домашнего адреса никогда не знал. Офицер тяжело вздохнул, хлопнул партнера по плечу, искренне радуясь за него. Ник заслужил, действительно заслужил, поэтому Дин только помог ему собрать вещи и отвез в аэропорт. Уезжал Хэттуэй до весны, и всю дорогу до «Меномони Фолс» как-то странно смотрел на молча ведущего автомобиль мужчину. Под взглядом Ника Дину становилось неуютно, он не знал, что сказать, и надо ли что-то говорить. Они вместе больше года, но в тот момент Винчестеру казалось, что этот вечер – последний из тех, что они числились любовниками. Самое смешное, что офицер не испытывал ни малейшего сожаления или сомнений, на сто процентов уверенный в том, что закончилась некая основополагающая веха его жизни и жизни Ника. Проводив его до рамки регистрационного контроля, Дин передал парню сумку с вещами и уже развернулся к выходу, как почувствовал, что на шее со спины повис тот, кого он уже проводил и, кажется, вычеркнул из своей бытности. Быстрый, суетный шепот, сквозь слезы. Винчестер повернулся, глядя, как из-под век градом капает соленая печаль, а глаза с уникальной черной радужкой наполнены болью, обхватил одной рукой талию экс-кого-то, прижимая к себе.

«Дождись меня. Ты нужен мне, не бросай меня» – срывались отчаянные, быстрые слова, перерастающие во всхлипывающий лепет. «Прости, детка. Прости» – все, что смог ответить Дин. Убежден до сих пор, что поступил единственно правильно. Жаль его слез, но Николас достоин большего. Красивый, сообразительный, сексуальный – он быстро найдет партнера, который позаботиться о нем и отдаст всего себя отношениям, оценит все лучшее, что есть в творческой натуре художника с длинными волосами и изящным телом. Дин не знал, чего достоин он сам. Знал лишь то, что свое будущее он еще не нашел, да и не видел необходимости искать. Где-то на самом дне души росла и укреплялась вера – все, что нужно, уже решили за него. И да, его бунтарская натура и презрение к эмоциональности протестовали против грядущих перемен, заставляли нервничать и дергаться, но… личность Дина, измотанная и уставшая, самой своей сутью стремилась с разбега упасть в теплые и родные объятия. Раствориться в свинцово-синем озере.

— Опаздываешь, — вместо приветствия бросила Эва, снимая очки. Окинула недобрым взглядом посетителя, аккуратно закрыла крышку ноутбука. — Присаживайся, — показала она на кушетку. Дин прищурился, скривился с отвращением, сбросил куртку и устроился на кресле у дальней стены.

— Не суетись, — отрезал он. — До начала сеанса две минуты. А в прокрустово ложе – милости прошу саму, — Дин очень хотел, чтобы его отповедь прозвучала грозно, но не сдержался и широко зевнул, сведя все усилия на нет. Психоаналитик поднялась из-за стола, вытащила диктофон и блокнот с ручкой, снисходительно улыбнулась и присела в соседнее кресло, ближе к пациенту.

— Снова не выспался? — вкрадчиво начала она, закидывая ногу на ногу. Тонкий пальчик лег на кнопку аудиозаписи, завернул обложку за пружинку, а ручка начала нетерпеливо постукивать по бумаге, оставляя на белой клетке дробь пасты. Винчестер недоверчиво покосился на Уилсон, фыркнул с какой-то неопределенной интонацией. — Дин, давай обойдемся без реверансов? — просительно протянула Эва, замечая, что Винчестеру есть, чем поделиться, но он запирается – как обычно, впрочем. Из-за неплотно закрытых жалюзи в кабинет пробивались наглые солнечные лучи, светящие прямо в лицо, поэтому Уилсон отвлеклась от допроса. Мужчина посерьезнел, нервно сжал кулаки, потом посмотрел на подругу почти благодарно – глаза, словно засыпанные песком, зудели и чесались.

— Спал я нормально, — наконец ответил Дин. — Правда…

— Сны? — перебила Эва, заранее отказывая ему в праве замять тему беседы. Он поднял взгляд, помолчал пару секунд, будто набирался решительности. Коротко кивнул, закусывая нижнюю губу рядом белых зубов – признак замкнутости. Так называемая оральная фиксация по Фрейду – корни проблем идут из детства, оттуда же и нежелание делиться проблемами и наболевшим. Дин не хотел рассказывать психоанатилику об увиденном – никогда не хотел рассказывать вообще о чем бы то ни было – поэтому причинял себе физический дискомфорт, даже, черт его возьми, не осознавая того. Уилсон надеялась, что когда-нибудь сможет вскрыть консервную банку защиты Винчестера, но пока – шантажом, ультиматумом и стрессоустойчивостью – ей удалось лишь добиться от него искренности в весьма малосущественных секторах психологической конструкции.
— Дииин, — пропела она. — Что ты видел сегодня? — женщина потерла плечи – внезапно ощутила холодок по спине и в то же мгновение поняла – дело не в температуре окружающего воздуха. Дин смотрел на нее с такой тоской, какую она вряд ли когда-либо видела в зеленых глазах Винчестера.

— Все то же самое, — свел он брови недовольно. — Огонь, пустыня, — мужчина заставил себя собраться в кучку, выныривая из видения. Оно пугало и манило одновременно. Дин боялся прикосновений мягких ладоней. Глаз, таких чужих и одновременно близких. Полгода назад он не понимал, что конкретно ему снится. Теперь знает, но легче не становится, только ухудшается с каждым днем. Что ему делать с полученным знанием, в конце концов? И как работать? Впервые со дня отстранения капитан порадовался, что не имеет права входить в здание подразделения. Впервые, сопоставляя полученную от Эвы информацию, находил в ее словах рациональное зерно истины. Впервые, проклятье, на его сознание разом нахлынули воспоминания, чувства и ощущения, пережитые в течение почти года бок о бок с… ним.

— Не хочу на тебя давить, — удрученно уронила Уилсон. Прошла к столу и вытащила из сумочки пачку «Captain Black» – курила женщина только очень крепкие сорта. Уселась обратно, протянула пачку Винчестеру. Офицер с сомнением посмотрел на упаковку, но сигарету достал, немедленно прикуривая от встроенной в пепельницу зажигалки. Дождался, пока Эва затянется, галантно придерживая огонек. Откинулся на спинку кресла, длинно выдыхая сизый дым из легких.

— Давить не хочешь, но мозги никотином запудрить – запросто, — сарказм так и капал из его тона.

— Тебе нужно расслабиться, — не стала отрицать Уилсон. Воцарилась тишина, только тлеющий табак время от времени еле уловимо потрескивал, а по офису расползся аромат шоколада и дорогого акциза. Минут пять они молча курили, думая о чем-то своем. Дин, который курил очень редко, действительно чуть обмяк и сыто, удовлетворенно прикрыл веки, отрешаясь от мира. Легкое головокружение, совсем незаметное. Спокойствие, какое накатывает только под влиянием сигарет.
— Теперь, — отвлек его голос психоаналитика, — мы можем поговорить более откровенно?

— Я и до этого говорить не отказывался, — парировал Винчестер, стряхивая столбик серого пепла. Потер виски, разгоняя истому, вымотано вздохнул.

— Винчестер, — раздраженно воскликнула Эва. — Я квалифицированный специалист, и мне несложно догадаться, кто тебе снится. Признай, выскажись сам, помоги с терапией! Или…

— Или? — презрительно покривился офицер.

— Или я назначу тебе еще десять визитов, упрямый баран! — а вот это и есть «давление» от Уилсон.

— А ты – дотошная стерва! — вспылил Дин, подскакивая с кресла. Мужчина принялся нарезать круги по кабинету от стены к стене, метался, как загнанный в ловушку дикий зверь, эмоции захлестывали с головой, заставляли дыхание срываться. — Да, чтоб тебя! — сорвался на крик капитан. — Да, видел его, своего подчиненного, твою мать, капрала, бывшего сержанта Новака! Довольна?! — кулаки сжались, а уголок рта окрасился пятнышком крови, которое мужчина тут же и слизал. Зелень глаз, столь холодная и равнодушная обычно, в данный момент искрила молниями. — Кайфуешь?! — ткнул он в ее сторону пальцем.

— Да, — тихо ответила психоаналитик, проигнорировав последний выпад. Сложила руки на груди в замок и закинула ногу на ногу. Дин ревнив до мыслей, значения и смысла которых не может найти сам, скуп на внутренние переживания, поэтому Эве приходилось манипулировать им, доводить до гнева, чтобы узнать хотя бы жалкие крохи реального положения вещей. Однако в такие моменты, какой бы сильной и уверенной в себе она ни была, начинала побаиваться пациента, давно ставшего другом, ничего не могла с собой поделать. Дин – воплощение ярости, заставляющей женщину инстинктивно опасаться взрывоопасной смеси, заключенной в изломанной личности Винчестера. Человека, никогда не испытывавшего настоящего счастья. Жалеть, безусловно, но и опасаться тоже.

— Ненавижу, — процедил сквозь зубы офицер, бессильно отворачиваясь от торжествующего взгляда докторши. Такое ощущение, что она пронизывала его насквозь своими гляделками, как рентгеном. Смотрела куда-то вглубь черепной коробки, ковырялась в винтиках и шестеренках. — Черт, Эва, — выдохнул он. — Какого хрена ты мне мозг полощешь? — обреченно выдал Дин. — Чего хочешь? Я не умею быть таким, как ты требуешь. И меняться поздно – мне тридцать один год, я закоснел в своих убеждениях и ошибках.

— Почему ты так остро реагируешь? — рассудительно спросила Уилсон. После вспышки Винчестер слабеет, его бастионы и крепости падают под напором собственных эмоций, и он приоткрывает завесу над болью и горечью в сердце. Шовинист, правда, наизнанку какой-то. Обычные козлы отбирают у женщин права на голос, сексуальную активность и феминизацию, утверждая превосходство мужчины в любой сфере, причем, любого, кто не согласен с постулатом «баба не человек», причисляют к неудачникам и подкаблучникам. Винчестер, с остервенением и исступленностью, доходящей до фанатизма, отбирает право называться человеком у самого себя. Наказывает свою затюканную, загнанную душу за малейший промах, наказывает жестоко, как инквизитор. Лишает простых радостей и счастья – семьи, тепла, поддержки. Пихает в нее трах тоннами, отказываясь исцелить нанесенные жизнью шрамы. Мазохистичная, маниакальная тяга к самоубийству, причем желательно как можно более извращенным способом. — Ты говорил, твои сны ничего не значат?

— Конечно, не значат! — снова ощерился офицер. — И ничего я не остро реагирую. У тебя талант поднимать шум на пустом месте, чему ты удивляешься?

— Лжешь, — женщина беззаботно пожала плечами. — Когда ты первый раз ассоциировал увиденное во сне с Новаком? — Винчестер окинул ее подозрительным, настороженным взглядом. Отвернулся.

— В апреле, — недовольно буркнул он. — Как раз на слушаниях.

— Мне не напоминай. Напомни себе – на дворе декабрь, а ты все-то им грезишь. Подсознание говорит с тобой, Дин, но ты настолько боишься, что, несмотря на ум, не можешь правильно идентифицировать исходящие сигналы.

— К чему ты клонишь?

— Как психоаналитик, я уверена, что сны – проявления и последствия тяжелой фрустрации, связанной с… — Дин резко повернулся, разглядывая подругу так, словно хотел поджечь ее, или придушить собственными руками. Предплечья сомкнулись и переплелись, сообщая о защите, мимика отчаянно свидетельствовала об агрессии, стремительно перетекающей в боль. Капитан вдруг приложил ладонь к правому боку и скривился, зажмуриваясь. Сложился едва ли не пополам, оперся локтем на подоконник, побледнел – хорошо, что он не успел побриться утром, иначе щеки казались бы синими. — Что случилось? — забеспокоилась Эва. — Тебе плохо? Воды дать?

— Нет, — помотал головой Винчестер, разгибаясь. — Продолжай… — баритон, бархатистый и чистый, звучал надломлено и глухо, — нести свою психодурь.

— Что ж… — с сомнением протянула Уилсон. — Как я уже сказала, с точки зрения психологии — это неудовлетворенное сексуальное влечение к подчиненному. С точки зрения дружбы я могу сказать, что ты влюблен.

Дин прищурился. Улыбнулся, с упреком рассматривая очень сосредоточенное лицо Уилсон. Прыснул, снисходительно закатив глаза, готовый вот-вот расхохотаться. Но Эва его веселья совершенно не разделяла, ожидая, когда до него дойдет вся серьезность вышеизложенных слов. Наконец в сознание мужчины начала вливаться кощунственная, сбивающая с ног, оглушающая начинка произнесенного бреда. Рассудок Винчестера моментально воспротивился, принявшись убеждать Дина, что Эва не могла сказать «влюблен» именно с тем смыслом, от которого офицер старательно скрывался и бежал, сколько себя помнил. Да и дикость теории, предположенной Уилсон, попросту смехотворна! Вот так, ни с чего, заявить, что Дин… влюбился, несущественно, в кого?

— Ты перепила, — холодно произнес он, накидывая куртку. — До встречи.

Домой он летел столь же резво. Стоило бы позвонить Сэму, встретиться, пообщаться перед разлукой – с ним и с Руби. По пути в Гриндейл, зеленый район между четырех парков, где офицеру удалось на выгодных условиях приобрести свою квартиру, он, как никогда еще за неполный тридцать один год, ощутил громоподобный, раскатистый вакуум одиночества, окружившего его отныне и, наверняка, уже навеки. Брат с невестой на каникулы уезжали к родителям Уэллс, в Иллинойс, а затем в Канзас. В гребаный Лоуренс. Сэмми предлагал остаться и провести Рождество вместе с Дином, но старший, само собой, отказался. Винчестеры выросли. Перестали быть теми юнцами, что всегда держались друг друга и устраивали драки с особо непонятливыми особями, решившими дразнить мальчишек, отец которых почти не появляется в школе. Поэтому он не имеет права приковывать к себе младшего, особенно когда тот вот-вот женится. Сэм не говорил, но Дин слишком хорошо, как облупленного, знал этого пацана… На повороте к Уэстуэй он сбросил скорость – авеню постоянно покрыта коркой льда, асфальт блестит, как зеркало, от наносимого с лесопарковой зоны снега. Правая полоса занята снующими туда-сюда грейдерами, через каждые триста метров светофоры, а соответственно, непроглядные пробки – только утром спокойно и проскочишь. Дин воткнул один наушник, включил стереосистему, и принялся ждать, когда рассосутся пешеходы и более удачливые водители, наконец, проедут по своим маршрутам. Правда, оказалось, что флешка установлена Сэмми – поганец вечно ковырялся в технике во время совместных поездок. Заслышав голос Роба Хэлфорда, скривился, выдернул ракушку и брезгливо бросил на пассажирское сиденье. Judas Priest – не самая любимая рок-банда Винчестера, значит, придется добираться в тишине, чего мужчина не просто не хотел, а откровенно чурался.

Так всегда бывало. Стабильно два раза в неделю он приходил к Эве, и она вкручивала шурупы ему в ухо. Сегодня же «дьяволица в юбке», как мысленно окрестил ее офицер, залепила настолько маловероятную дичь, что нужно бы просто посмеяться, да смех в глотке застыл. Дин, привычно-агрессивно реагирующий на попытки влезь как в череп, так и в сердце, испытывал потребность немедленно обозлиться, найти виноватого и успокоить себя иллюзией непричастности. Тщетно. Уилсон испугала Винчестера. Заставила его по-настоящему, искренне бояться подобного расклада. Сейчас он упорно внушал себе – все, что наплела психоаналитик, нереалистичная, неправдоподобная чушь. Сны? Совпадение! Проблемы Новака, что капитан видит его, когда спит. Ладно бы, снился секс, а то такое невразумительное барахло, что слов для описания не находится. Вольно или невольно, в памяти всплыл кадр – он бежит навстречу человеку, намного старше по возрасту, видимо, иначе почему Дин ощущал себя как заблудившийся ребенок? Ладони. Глаза. Да, Новак, сомнений быть не может. Кастиэль. Темноволосый, худой и бледный. Молодой и наивный парень, стремящийся спасти всех на свете. Странное, необъяснимое чувство вспыхнуло в груди – значения его Дин так и не нашел. Нет, он не влюблен в Новака… конечно, нет. Само собой. Просто он такой – доверие вызывает. Умиротворяет голосом. Утешает взглядом. Притягивает истерзанную душу, обещая насытить ее силой и надеждой. Делится светом с каждым нуждающимся. Дин тоже нуждается в искрах света… но он, естественно, не влюблен…

Кастиэль, совершенно не подозревая, предметом насколько оживленного спора стал, шел по Лэйтон-авеню, чему-то неуловимо улыбаясь. Встречные прохожие, занятые предпраздничной суетой, не могли знать, что сегодня – счастливейший день в его жизни… и связан он снова с капитаном. Во время визита – читай, попойки – Новак вскользь проболтался о затруднениях с приемной матерью. Не вдавался в подробности и не жаловался – ляпнул спьяну, что откладывает большую часть заработка на будущие медицинские расходы. Винчестер покосился на него испытующим взглядом, поинтересовался, близких родственников ли собирается лечить, а получив положительный ответ, велел на следующий же день обратиться к полковнику Сингеру и Нитро – составить прошение о бенефициях и предоставление щадящего договора об обслуживании. Страховка Кастиэля, как занятого на службе повышенных категорий опасности, позволяла снизить стоимость операции для Бэт почти на четверть, а внутренняя «касса взаимопомощи», содержащая личные взносы звеньевых на экстренные случаи – вроде гибели Гарта, например – выдала Новаку кредит, с подачи Донована. Всего через пару-тройку месяцев, включая обследование, анализы и подготовку к операции, Элизабет Гриссом снова будет вышивать, и водить автомобиль. И в преддверии сообщения столь прекрасной новости самой Бэт, сердце Кастиэля вытанцовывало сальсу, а в груди росло желание обязательно поделиться с капитаном… Дином своей радостью. Ведь именно благодаря совету Дина ситуация, решения которой не предвиделось еще с год, разрешается сейчас, перед Рождеством! Винчестер в глазах Кастиэля вырос едва ли не до высот Санта-Клауса.

— Сынок-сынок-сынок! — тревожно заквохтала Бэт, чувствуя, как ее кружат по кухне сильные руки Кастиэля. — Что случилось? — улыбаясь, спросила она, присаживаясь в кресло. Парень, румяный с мороза, с блеском в глазах, глотая окончания, принялся рассказывать.

— Мам, мне выдали кредит, — он отхлебнул горячего чая. — Если сложить его с моими накоплениями и вычесть сумму скидки по профессиональной страховке, денег окажется более чем достаточно для факоэмульсификации с заменой хрусталика, — Кастиэль счастливо выдохнул. — Третьего числа ты должна прийти на прием к доктору Сайто Нибори. Операцию, если не найдется никаких противопоказаний, проведут в военном госпитале управления внутренних сил.

— Джимми… — растерянно протянула Гриссом, собираясь что-то возразить, но сын ее перебил, не желая слушать. Что она могла ему ответить?

— Ты не рада?

— Что ты, — чуть приподняла уголки губ женщина. — Разве прожив два года в кромешном мраке, не обрадуешься шансу увидеть солнечный свет? — пожала она плечами, но на лице ее, вопреки словам, отражалось беспокойство. — Но расходы…

— Я располагаю необходимым количеством денег, — отмахнулся Новак. Он ожидал подобных отговорок. Но отступать и не собирался. Мать, его мать, лучший, самый верный друг и родной человек, заслужила независимости. Заслужила право скоротать дни свободной от недуга. Заслужила заботу и любовь Кастиэля. Более достойного способа потратить свое богатство парень не представлял.

— Спасибо, мой мальчик, — Элизабет вдруг как-то подозрительно вздохнула и отвернулась.

— Эй, мам! — рассердился Кастиэль, срываясь с места. Он присел на корточки рядом с креслом Бэт, положил ладони ей на плечи. — Ты плачешь, что ли? — с искренним негодованием нахмурился Новак. — Мааам… — беспомощно окликнул он, совершенно не зная, как реагировать. Бэт редко плакала при нем. Иногда, еще по юности, он замечал ее покрасневшие веки по утрам – но она всегда только качала головой и говорила, что все хорошо. Потом, уже повзрослев, Кастиэль узнал, что их с матерью тогда чуть на улицу не выкинули – за долги.

— Нет, Джимми, — смутилась женщина. — Соринка…

— Мам! — упрекнул парень. — Этому оправданию сто лет в обед!

— Прости, — беспечно парировала мать, даже не скрывая, что муки совести по данному поводу отменяются. — Но ты сказал – кредит? — Бэт помнила, каково жить в долговой яме. Помнила каждый приход приставов и угрозы отнять Джеймса. Помнила, как моталась по четырем рабочим местам, постоянно опаздывая, но заработанных денег с трудом хватало на еду. А еще она помнила, как в конце лета, перед поступлением в старшую школу, сын принес ей сто пятьдесят долларов, что заработал курьером – почти рабский труд. Тайком.

— Это не совсем кредит, — успокоил ее Кастиэль. — Отряд еженедельно откладывает по минимум двадцать баксов – что-то типа взаимовыручки. Я еще не проработал двух лет, но Дин… — парень внезапно побледнел и закрыл рот, опасливо глядя на Бэт. Гриссом умна, наблюдательна и прозорлива. Она знала, что сын не называл капитана по имени, и знала, что имя капитана – Дин. — Эммм…

— Да, — рассмеялась мать. — Конспиратор из тебя никакой. Ваши отношения улучшились, что у тебя появился повод называть его как-то кроме «старшина» и «капитан Винчестер»?

— Да, — кивнул парень, понимая, что отпираться бесполезно.

— Джеймс, — голос Бэт снова пропитался тревогой, правда, теперь уже за счастье сына. — Это с ним ты провел ту ночь? — капрал немедленно залился краской.

— Нет! — возмущенно воскликнул парень, растерялся. — Да… не совсем. Черт, ты все не так поняла! — вымученно ткнулся он лбом в руку матери, усаживаясь на пол у ее ног. — Я рассказывал, что его отстранили после… — он запнулся, вновь возвращаясь в тот день, к тому трупу. — Мы всего лишь напились, — закончил Кастиэль. — И вообще, — воспряла его стеснительность, — спрашивать такое – неприлично!

— А я, — лукаво свела брови мать, — и не спрашивала. Всего лишь хотела знать, где ты ночуешь, когда не возвращаешься домой.

— Насчет этого, — разом погрустнел Новак, — можешь не беспокоиться. Убежден, подобного больше не повторится, — без особого энтузиазма сообщил он.

— Ты влюблен, — женщина ласково провела по затылку, перебирая густые темные пряди волос. Она тактильно – следуя глубоко укоренившейся привычке – запоминала осязательные реакции, передавая нервным окончаниям на подушечках функцию утраченного зрения. — В «капитана», — сухие пальцы сложились в кавычки, — Дина? — Гриссом окрасила имя немалой долей иронии.

— Угу, — смурно буркнул парень. Умеет мать своего добиться, все подробности вытянет… хотя, конечно, Элизабет никогда не перейдет границы – Кастиэль, которого она упорно зовет Джимми, доверяет ей. — Муторно, мам. Он… никогда, — произнес он, как приговор. — А я…

— Не сдашься, — пожурила Элизабет сына. — В любви, как на войне, все средства хороши.

Душу - тебе в руки

Kings Of Leon – Closer
Shinedown – Call Me
Kleerup – Until We Bleed

Он шел, нервно сжимая в руке лямку рюкзака. К концу декабря зима полновесно вступила в свои права, метелью замело все улицы и проспекты, но он шел пешком, не обращая внимания на километровые пробки на Уэстуэй-стрит. На улице относительно тепло, крупные белые хлопья мерзлой воды валят сплошной стеной, но он зябко закутывает лицо широким шарфом от ветра – у него очень чувствительная кожа губ, трескающаяся от малейших воздействий природы, химии или плохой воды. Он облизывает их кончиком языка, от чего они еще сильнее сохнут и обветриваются. Наверное, будь у него побольше смелости, он бы бежал, но голос разума, все еще навязчиво отговаривающий его от рискованной затеи, своими, вполне справедливыми предупреждениями, отнимает силы переставлять ноги. Шагам в ботинках на толстой рифленой подошве вторит голос сердца. Он мягко нашептывает ему успокаивающую мелодию, подначивая идти быстрее. Ты ничем не рискуешь – складывались слова. Ты потеряешь все – спорил рассудок. И, наверное, в любой другой день он бы послушался здравого смысла, развернулся в сторону ближайшей автобусной станции и слинял, трусливо вздыхая и кляня собственную нерешительность, но сегодня у него есть оправдание совершаемому безумству. Железное. Железобетонное! Именно поэтому он, прикусывая под вязанной полосой губы, решился продолжить путь по забитой автомобилями и разрываемой яростными гудками клаксонов Уэстуэй-стрит, между четырех парков, судорожно втягивая ноздрями свежесть мороза.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: