Закон угла. Не молчи о своих желаниях 2 глава

От выдоха на шерстяном ворсе шарфа остаются капельки воды, немедленно застывающие в иней, и кажется, что идет гном – помощник Санта-Клауса. Несет темный рюкзак, из которого через небольшой просвет молнии выглядывает ярко-алая подарочная лента. Он постоянно жмурится, стряхивая снежинки с угольно-черных ресниц. Шапка надвинута почти до свинцово-синих, выразительных глаз, но из-под кромки виден гордый разлет бровей. Издалека и при плохой видимости, его можно принять за девушку, если не обратить внимания на упругую, энергичную походку и узкие, но очень сильные кисти рук, одна из которых иногда выглядывающая из глубокого кармана пуховика, чтобы он взглянул на циферблат. Он никуда не опаздывает, в действительности это лишь реакция на беспокойство. Он остановился, прикидывая местность на память, повернул к Шердон-парку, двигаясь по мере приближения все медленнее и медленнее. Снова остановился. Взгляд в сторону высотки – довольно старый жилой комплекс, несколько многоэтажек сорокалетней давности, но построенных на совесть. В одной из квартир добротных домов живет его любимый человек. Он идет к своему любимому человеку. С трудом набравшись решимости, заставив себя едва ли не пинками, составив мысленный список «за» и «против» по привычке, а затем забросив столь смешное занятие. Когда дело касается сердечной привязанности, доводы рассудка бессильны. И он шагнул.

Длинная въедливая трель звонка. Он откинулся на спинку кресла, устраивая затылок на подголовник, прибавил громкости в наушниках. Наушники древние. Один из них, тот, который выдает только низкие частоты, уже слегка похрипывает – к подобным «сорнякам» в звучании его слух весьма чуток. Левое ухо ему повредило контузией два года назад. Никто не знает – оно стало хуже слышать через несколько месяцев после травмы. Приятель-отиатр наворотил какой-то абракадабры про слишком сильно растянутую барабанную перепонку и сужение диапазона… он не слушал. Классный каламбур – не слушать специалиста по нарушениям слуха. Единственное полезное из сообщенного чуваком – никаких осложнений не предвидится, на службу не повлияет. И это все, что его интересовало. Звонок надрывается раскатистыми переливами, проникая даже в соло Ленни. Он тяжело вздохнул и закрыл глаза. Он никого не ждет, некого ждать. Ни сегодня, ни завтра, никогда – в его дом не ступает нога посторонних, среди этих стен он прячется от реальности, спит и принимает душ. Иногда ест заказанную в кафетерии пиццу или китайский хе палочками. И слушает хорошую музыку. Он любит рок и соло на басухе, наполненный смыслом текст, отражающий действительность. Когда он возвращается сюда, в небольшую квартиру района меж четырех парков, его одолевает серая тоска. Здесь он подвержен скуке и одиночеству.

Возможно, будь у него выбор, переиграл бы. Пригласил друзей, достал гитару – сам он не мастер, но парни из отряда лабают, даже вполне неплохо. Однако поздно. Он последний рыцарь, а вокруг – его крепость, правда, вряд ли он сам осознает, насколько гулкий вакуум создал в душе. Пронзительное, раздражающее дребезжание, заставляющее невольно скривиться от противного тембра. Зачем он вообще прилепил кнопку возле двери, если к нему гости не ходят?! Хотя… нет, один был. Он улыбнулся, неожиданно для самого себя. Уголки его губ приподнялись, складывая хитрую, очень добрую и одновременно с тем несчастную усмешку. В последнее время справляться с эмоциями все сложнее. Они прочно обосновались в груди и скулят тихонько, вымаливая внимания. Тонко так, но пронизывающе. Мурашки по коже бегут, голова тяжелеет и рвется крик из легких. Его распирает от непознанных, неизведанных чувств, раскалывает на части. Они опустошают, отнимают способность ясно мыслить, и только музыка ненадолго заглушает голоса – вкрадчивый шепот сердца и громогласные требования рассудка… Трель! Проклятье. Он рывком скинул наушники, скрипнул зубами, позволяя пропечататься напряженным, сердитым желвакам на скулах. Гнев в глазах. Усталость. Какого хрена нельзя в покое оставить? И без того тошно… он подошел к входной двери, повернул ручку замка и дернул на себя, готовясь прочитать длинную отповедь, а если не поможет – хорошенько врезать нарушителю уединения!

— Здравствуй, Дин, — после долгой паузы пролепетал шарф. Парень под тройным слоем одежды настолько комично выглядел, что Дин не удержался от еще одной улыбки. На самом деле, в следующие несколько секунд после открытия обитой металлом створки, мужчина залипал на глазах – единственной части лица, просматривающейся между вязаной полосой шарфа и низко надвинутой шапки. Залипал, отчасти не веря, что не придется ни читать отповедей, ни бить навязчивого посетителя. Именно этого посетителя он не может побить в принципе – рука не поднимается, чем в хвост и в гриву пользуется отряд. Вот, пожалуйста. Прислали Принцесску проведать отстраненного руководителя. Но Винчестер не сильно разочаровался. Ему приятен визит Кастиэля.

— Чего трезвонишь, если у тебя ключи есть? — грубее, чем хотел, поприветствовал офицер. Паренек каким-то бегающим взглядом окинул обнаженного по пояс командира, сглотнул судорожно. Вновь посмотрел прямо на мужчину, и тому показалось, что даже под кромкой шапки видно, как брови сложились домиком. Капрал сдернул с плеча лямку рюкзака и, придерживая дно коленом, расстегнул молнию. — Кас? — недоуменно протянул Винчестер, явно не вникая в суть действий подчиненного.

— Я, — вытаскивая из нутра сумки коробку, содержимое которой скрывалось под оберточной бумагой красного цвета, — тебе подарок принес. С Рождеством, — парень протянул предмет капитану, ожидая, пока тот примет. Дин нахмурился, посмотрел на коробку. Снова в глаза.

— Может, зайдешь сначала? — мужчина отстранился в сторону, пропуская Новака в квартиру. Кастиэль, раздумывая, стоит ли принять приглашение, переступил с ноги на ногу – так, будто сомневается в правильности выбора. Он и сомневался. Ему казалось, что он идет по выжженной земле, где то там, то сям вспыхивают новые очаги коварного, обманчивого пламени, против которого у человека всегда мало шансов. Дин стоял перед ним с голым торсом, каждый мускул его сильного, словно высеченного резцом Микеланджело тела поигрывал при движении, рельеф живота четко проступает кубиками, напряженные бицепсы выдавали тягу обладателя к спорту. Мужчина даже не догадывался, какое впечатление производит на гостя, а Кастиэль вспоминал, как дышать.

— Конечно, — неуверенно кивнул парень. Да и как он мог отказаться, если шел сюда, тая робкую надежду на приглашение. Ключи у него действительно оставались, но он отнесся к словам Винчестера, как к шутке, посмеяться, дело прошлое, забыл. Шаг в холл. Мимо хозяина квартиры. Он въелся в сознание Кастиэля с того момента до конца жизни – аромат тела и парфюма, выдох случайно щекочущий открытый участок кожи на лице. Парень повернулся, едва держась на слабеющих ногах. Он уже сожалел, что согласился – мужчина, объект его стремительно выходящей из-под контроля страсти, находится в опасной, слишком опасной близости. Новак оперся спиной на стену и принялся разоблачаться.

— Проходи, — кивнул Дин. — Я пока накину чего-нибудь.

Слава богу…

Новак накинул пуховик на крючок вешалки, там же устроил рюкзак. Обувь скинул, следуя домашней привычке – он берег труд матери, которой приходилось убираться самой, Кастиэль, как ни предлагал ей помощь, никогда не получал согласия, а порой доходило до нагоняя. Бэт утверждала, что ее сын и без того достаточно работает, чтобы возиться с половыми тряпками и пылесосом. Откровенно говоря, Кас подозревал, что сам факт визита к капитану Винчестеру тоже свершился с подачи Гриссом. В полдень она, надевая галантно поданное сыном пальто, заявила, что отправляется на праздники к близкой подруге и проведет там почти двое суток. Нет, Джеймс знал миссис Резник, она, в силу возраста и хрупкого здоровья нечасто, но посещала Элизабет – они пили чай, смотрели сериалы и сплетничали. Парень в такие часы старался уйти из дома – как ни крути, квартира у них маленькая, а женщинам, тем более, давним подругам, всегда найдется, о чем посекретничать. Конечно, парень понимал, что основная масса секретов напрямую связана с его персоной, но не вмешивался. Он всем своим существом любил мать и уважал ее интересы, поэтому согласно кивнул, услышав о столь длительном отсутствии, и ненавязчиво поинтересовался, с чего вдруг такие экстремальные перемены за несколько часов до ужина. Бэт поцеловала Джимми в щеку, похлопала по плечу и, ничего толком не объяснив, велела не киснуть дома. «Проведи Рождество с друзьями» – улыбнувшись, заявила она и упорхнула. Кастиэль даже не сомневался, кого она имела в виду под словом «друзья». Возможно, для кого-то настолько тесная связь между ними покажется патологичной, кто-то сочтет ее проявлением слабости. Пару раз Кастиэля называли маменькиным сынком, намекая на то, что взрослый мужчина до сих пор живет вместе с родителями – и были безжалостно избиты. Новак очень мирный парень, старающийся не доводить дело до мордобоя, но не дай бог кому-то проехаться по Бэт – слетает с катушек, немедленно забывая все свои пацифичные намерения.

Позади скрипнули плитки паркета, и Кастиэль понял, что завис в коридоре, сжимая в руках упакованный подарок. Содержимое он тщательно, несколько недель выбирал, урывками пробегаясь по небольшим специализированным магазинам. Собственно, он не предполагал, что вручит его лично – в первый визит Дин рассказал ему о приходящей горничной, хотя, это слишком громко сказано – всего лишь соседка, живущая шестью этажами ниже. У нее-то Новак и собирался оставить коробку и ключи, если не застанет капитана дома, а он пребывал в полной уверенности, что так и произойдет. Бог его знает, что толкнуло Кастиэля так долго терзать кнопку. Интуиция, наверное. Впервые стоя перед тяжелой, обитой пластинами металла дверью, он, как и сегодня, минут семь звонил, прежде чем Дин, замотанный в одно полотенце и покрытый стекающими струйками воды, распахнул створку, гневно рассматривая незваного гостя. Воспоминание о том эпизоде заставило сердце в груди трепыхаться, как выброшенная на берег рыба, а кровь в венах бежать так стремительно, что, казалось, он физически осязает ее потоки. Конечно, совместная служба постоянно преподносит «сюрпризы» в виде зрелища обнаженного или полуобнаженного тела Винчестера, но запали в душу Кастиэля лишь те моменты, в которых присутствовали только они двое. Душевая, квартира и снова квартира. Как парень использует запечатленные памятью кадры, окружающим лучше даже не знать – такого в самых откровенных порно не показывают. Порой, задумываясь над собственной одержимостью одним-единственным человеком, мужчиной, капрал, никогда прежде не сталкивающийся с подобными эмоциями, пугается силы переживаемой привязанности, но противостоять влечению не может. Все ресурсы его организма и сознания теперь уходят на то, чтобы скрыть вспыхнувшие чувства. Получается, как он сам считает, отвратительно и фальшиво.

Дин минут пять стоял в проеме, рассматривая растворившегося в размышлениях гостя. Последние недели он только и делал, что анализировал собственные мысли, реакции и эмоции, связанные с Новаком. Эве он об этом, само собой, не сообщал. К черту Уилсон! Она обязательно все вывернет наизнанку, опошлит своей гребаной психологической дребеденью, влезет на заповедную территорию, пройдясь по ней острыми каблуками. Нет. К черту Уилсон. То, что происходит сейчас, то, что происходило тогда – не касается никого, кроме Дина. И Каса, естественно. Странный он, этот Кас. Кастиэль. Имя тяжелое и непривычное, и, несмотря на наличие вполне среднего и удобного первого, упорно использует второе. Соответствует, кстати. Джеймс – не для него. Пусть какие-нибудь убогие придурки называются Джеймсами. Новак, парень, в качестве благодарности за спасение получивший слушания, но ни разу не пожаловавшийся. Третируемый отрядом по вине Дина, но и не подумавший перевестись. Светлый – весь, сколько его есть. Рядом с ним, особенно в данный момент, Дин, прозванный Спарком за скверный, взрывной характер, не желал ни искрить, ни пылать. Быть не горячим, а просто теплым. Отступали на задний план тянущая вина и смурное одиночество, агрессия, переполняющая каждую молекулу тела и клеточку сознания. Оставалось нечто непознанное. Что-то, чего Дин сам о себе никогда не знал… или забыл за ненадобностью. Важно ли это? Вряд ли.

— У меня есть холодный пунш, — парень обернулся на голос. — И черничный пирог.

— Эммм… — растерялся Новак. — Извини. Я, кажется, слегка отвлекся. Пирог – это очень соблазнительно, а вот насчет пунша, — он вспомнил, как безбожно надрался в прошлый раз, — не уверен. Ты… — капрал совсем стушевался под изучающим взглядом, пронизывающим насквозь, пробирающим до костей, до самой сути, до нутра, заставляющим душу блаженно сжиматься в предвкушении мрака, до грохота крови и вожделенного забвения, дарящим жар по коже – от кончиков пальцев до корней волос. Растворяется окружающая действительность, как дымка, тает свежим утренним туманом под первыми, самыми наглыми солнечными лучами рассвета его жизни, совершенно новой, неизученной. Удар битой по обеим голеням – резкий, мучительно-истребляющий нервную систему – рука вцепляется в косяк, как маньяк в свою жертву, лишь бы не упасть, а мысль долбится, скребется о кости черепа изнутри – падай! Рассыпься серой пылью, осколками сути, переплавь силу и гордость в непререкаемое, полное подчинение, забудь о доме, родных и прошлом, стань никем… и станешь всем. Кастиэль впитывал в себя призыв и звал сам. Визуальный контакт, откровенный, с привкусом тлена, непристойный обнаженностью и манящий, бесконечная, бесконтактная прелюдия. Шаг вперед. К нему. Жар тела. Близость, слишком интимная, чтобы считаться двусмысленной.

— Зачем ты пришел? — спрашивает Дин, нависая над парнем. Он оперся рукой о стену, склоняясь так, чтобы между их лицами оставалось лишь то расстояние, которое по правилам этикета называется неподобающим и неприличным. Он видит, как на шее трепещет пульсом вена. Он слышит шумный ритм сердца. Он хищно осязает касание выдоха на щеках.

— К тебе, — тихо ответил Кастиэль и покраснел от смущения, а ноги вросли в пол, отказываясь отстраниться хотя бы на шаг – да и некуда, позади бетонная, холодная поверхность, покрытая темными панелями.

Дин медленно, с непередаваемой нежностью, прикоснулся к шее, отметив напряженное движение кадыка, скользнул подушечками к уху, задерживаясь ненадолго у мягкой мочки, переместился к затылку, перебирая короткие прядки волос. Осторожно потянул одну из них вниз, ненавязчиво побуждая парня поднять голову и смотреть в глаза. Бездонная синь, наполненная эмоциями – оторопь, истома, ожидание. Тревога и бесшабашная решительность. Так много всего – затапливает сознание, отнимает способность мыслить, оставляя лишь суетно колотящийся комок плоти между пятым и третьим ребром. Ладони. Обнимают щеки, едва задевая. Дурманящий, хмельной взгляд. Доводы разума не слышны – его неуловимый шепот давно погребен под лавиной, сошедшей с застывших вершин одинокой души. Светло-коралловый оттенок потрескавшихся губ, которые сохнут от волнения, принуждая юркий кончик языка очерчивать их от уголка к уголку. Едва заметная со стороны, рефлекторная реакция, непередаваемо-соблазнительная для наблюдателя, настолько захватывающая, что воздух из легких исторгается коротким полурыком. Манящий контур – любуясь им, возникает стихийный, непреодолимый порыв потрогать – хотя бы обвести пальцем. Притяжение. Они стоят, соприкасаясь лбами, в интимной близости друг от друга. То ли не решаясь, то ли растягивая свежесть и новизну происходящего, отпечатывая в памяти на века.

Дин, поглощенный созерцанием и наплывом эмоций, впервые за последние несколько лет не задумывается, что конкретно делает и зачем. Он ощущал себя как никогда на своем месте, словно судьбой и богами предначертано ему обнимать сильное, изящное тело Кастиэля. Получать доверчивые, робкие объятия в ответ. Он видит честность и желание, видит неприкрытую страсть, вырисовывающую на лице легкий румянец. Гравитация. От души к душе протянуты абордажные канаты с кошками, чьи металлические когти погрузились глубоко в нематериальную субстанцию, являющуюся самой сутью существования, и неудержимо влекут друг к другу мужчин, нашедших крохи покоя и понимания в маленьком замкнутом мирке на двоих. Взгляд. Винчестер не может налюбоваться. Смотрит, восхищаясь, как всегда смотрел, алчно впитывая аромат тепла и родного человека. Легкая полуулыбка, дурная-дурная, блаженно-счастливая. Зашкаливает пульс, отнимая слух – только приливы крови к голове сейчас оглушительно шумят. Сердце заходится, мечется по клетке из костей, сходя с ума от сокрушающей дозы адреналина. Соприкосновение губ. Время остановилось, запечатлевая сладость и неповторимость момента.

Губы Кастиэля… не передать словами, насколько прекрасны. Дин, пересиливая головокружение и накатившую неизвестно откуда дрожь в руках, прихватил зубами нижнюю, сыто жмурясь от волны восторга, лизнул языком и чуть пососал, вырывая у парня удивленно-восторженный всхлип, взорвавший в мозгу плотину, сдерживающую эмоции. Накатило ощущение свободного полета, реальность вокруг комкалась и рассыпалась паззлами фантастической мозаики, порождая в сознании какой-то необъяснимый, тяжелый и приторно-пугающий клубок. Почувствовал смелое касание ладони к напряженному животу и не сдержал довольного урчания. Каждая клеточка тела скручивалась в спираль, вымаливая желанного удовольствия. Дину казалось, что вокруг них раскинулась полупрозрачная пелена, скрывая их от чужих глаз и от них все лишнее, несущественное в миг, грозящий растянуться в вечность.

— Дин, — летящий, неуловимый выдох. Винчестер сгреб Кастиэля обеими руками, зарылся носом в шелковистые, гладкие, с запахом фруктов волосы. — Дин, я…

— Давно? — пальцы поднялись от поясницы к лопаткам, обводя позвонки. Тяжесть – парень повис у него на шее, теряя равновесие от избытка чувств.

— Всегда.

Страшные слова. Такие откровенные, неприкрытые признания всегда вызывали в Дине лишь желание спрятаться. Сейчас же он лишь отстранился на мгновение, окидывая долгим взглядом добычу. Задержался на глазах, отражающих ураган чувств, пробрался пальцами под свитер, внимательно наблюдая за реакцией. Кастиэль молчал – если можно назвать молчанием умоляюще-развратно-скромные вздохи. Рывок. Одежка слетела на пол, открывая под собой… еще одну одежку. Дин нервно прыснул, мысленно сравнив капрала с капустой, от чего обстановка слегка разрядилась. Кастиэль и сам улыбнулся, зная, насколько забавно выглядит закутанный – всегда носит несколько слоев, потому, что чересчур мерзнет. Он совершенно другой. Любая задница, попадающая в постель Винчестера, обязана соответствовать множеству негласных стандартов. Красивые изгибы и развитые мускулы, искушенность в сексе, отсутствие малейшего стеснения. Кас иной. От него за милю тянет неопытностью, но искренностью. Смущением, но смелостью. До тела… Дин не добрался пока, а при редких совместных походах в душевую не стремился рассматривать подчиненного. Он же сослуживец, поэтому офицер неосознанно, скорее, по наитию, игнорировал мужчин из подразделения – Федеральное агентство весьма негативно воспринимает новости о романтических отношениях между коллегами, а нарушители платят строжайшими взысканиями. Одного из любовников обязательно переводят в другую часть, а могут и в запас уволить. Теперь Дин, трепетно до щепетильности берегущий собственную репутацию и авторитет, отключился от подобных мелочных забот – в сравнении с чистотой происходящего ему все казалось мелочным. Наплевать на то, раскачаны ли у Кастиэля мышцы и ровные ли линии. Он подхватил Новака под ягодицы, сажая к себе на руки, и, не отрываясь от быстрых, торопливых и жадных поцелуев, медленно направился в сторону спальни, не замечая ни сбитого столика, ни разливающегося на ноге синяка.

Кровать качнуло под весом упавших тел, мгновенно переплетшихся в единое целое. На языке – привкус раздражения из-за тряпок, еще отделяющих кожу от кожи. Треск ткани, срывающейся и отброшенной на пол, сейчас она лишь помеха. Всхлип. Грудь к груди, передавая друг другу биение сердец. Дин, прижимая партнера к постели, осязал сумасшедший, смертельно опасный стук. Кастиэль в его руках, весь, сколько его есть. Их объятия и поцелуи правильные. Естественные и настоящие, и все происходящее происходит так, как должно. Сметены преграды, страхи, беспокойства и заботы, бастионы зачерствевшей души обрушаются, повинуясь сотрясению основ жизни – теперь все будет иначе. Ни бессонных, пустых ночей. Ни холодной, бессмысленной жизни. Ни одиночества. Мужчина покорял и покорялся сам – брал, отдаваясь в руки любовника целиком и без остатка. Шепот. Что-то несвязно-суматошное, какие-то слова, неуловимые слуху, но наполненные глубочайшей идеей вседозволенности. Кас растворялся в прикосновениях, едва сдерживаясь, чтобы не поторопить Дина, еще не вполне доверяя собственному ощущению. Кто знал, что все закончится именно так? И если то, что они сотворяют сейчас, вдвоем, случится лишь единственный раз – он не сожалеет. Он бросит работу, если потребуется, не задумываясь. Ради переживаемого счастья в руках любимого человека, он готов на любые жертвы.

Дин обхватил талию Кастиэля, одним резким движением перевернулся на спину, желая видеть. Парень, кажется, немного растерялся от такой перемены позиции, но ни ждать, ни спорить не стал – склонился над партнером, осыпая лицо поцелуями. Невинные, легкие прикосновения, как касания крыльев бабочки, но провоцируют, теребят неведомые струны душе, вырывая обжигающий крик, который нет сил сдержать. Кас красивый, но там, за мясом и костями, пылает еще более красивая душа, и вид ее заставляет тормоза истерично визжать в попытках остановить падение в пропасть безумной, острой как нож, страсти. Не помогает – еще один кувырок, и парень лежит под ним, глядя свинцово-синими глазами, чуть увлажненными от волны чувств, с которой невозможно справится в одиночку. Дин тонет. Этого взгляда ему достаточно для себя, ведь впервые он желает сливаться, а не получать удовольствие. Испытывать чувства, а не глушить, и вскрывает – кое-где насильно! – замки и запоры на сознании, впервые позволяя кому-либо обладать своим существом. Отдавая себя, свои страхи, надежды и чаяния другому. Кастиэль. Извивается, силясь увеличить тактильный контакт насколько только возможно, позволяя партнеру ощущать собственное возбуждение. Искры скачут по смятым простыням, поджигая их и любовников. Они горят, переплавляясь в нечто высшее, духовное до святости…

Ладонь скользит по животу, спускаясь к паху. Обхватывают напряженную плоть, осторожно, аккуратно лаская. Дин никогда не трахался дома, на своей постели, наверное, еще и этот факт придает ситуации столь острую пикантность. Дорожка поцелуев, обвести языком пупок, ловя трепещущее от наслаждения тело. Прикоснуться губами к головке члена, впитав стон. Погрузить затвердевший, стекающий смазкой ствол в рот, нажимая руками на косточки таза, не позволяя Кастиэлю, заполошному и оглушенному, рулить. Дин на удивление степенен, хладнокровен даже, зная, что торопливость – не лучший сейчас способ. Кастиэль и так теперь принадлежит ему, это отражается в настойчивом, просящем шепоте, складывающем одно короткое имя – Дин. Винчестер чувствовал некоторый страх Новака, причудливо переплетающийся с откровенностью. Настойчивостью и вожделением. Мужчина отстранился, улыбнувшись недовольному урчанию, выдернул из прикроватной тумбочки ящик, почти вслепую нашарил тюбик с любрикантом, завалявшимся там с незапамятных времен. Пальцы обволакиваются скользким составом, Дин чуть потер их, согревая смазку. Прикосновение к упругому колечку мышц, осторожное и деликатное, движение навстречу. Кастиэль! Зажмурившийся, прикусывающий губу, выстанывающий в поцелуй зов. Проникновение. Капрал нахмурился от боли, но не протестовал, подаваясь вниз, вбирая в себя жестокую ласку. Крик, вызывающий на лице Дина довольную, удовлетворенную гримаску – подушечка прошлась по точке простаты, заставив парня извиваться от противоречивых ощущений. Дин не решился бы. Он знал – для Кастиэля происходящее в первый раз, в конце концов, мужчин он переимел достаточно. Он желал, конечно, но не решился бы, если бы не…

— Дин, — подрагивающий кадык, стыдливо прячущееся в подушках лицо, пылающее румянцем. Тишина. Вряд ли нужно еще что-то говорить. Тяжесть тела. Подрагивающие ресницы. Проникновение и болезненный вскрик. Дин усыпал поцелуями затылок любовника, почти сожалея о причиняемой боли, подался назад, отстраняясь. Кастиэль обхватил его руку в локтевой захват, не разрешая и не прося остановиться.

— Не торопись, — рваный, судорожный шепот. Винчестер не знал, кого успокаивает – себя или его. — Я никуда не денусь, не торопись.

— Продолжай! — ультиматум. Требование, полновесный приказ.

Дин повиновался. Он обнял Кастиэля, прижимаясь всем телом. Двинулся бедрами вперед, входя на всю длину. Старался быть предельно нежным и максимально аккуратным, стискивая зубы до скрежета, заходился от наплыва эмоций и ощущений. Обвинял себя за проступившую из-под век слезинку – драгоценную, как ограненный алмаз. Наслаждался сладко-истомными вскриками. Гармония. Настолько комфортно, удобно и родственно он не чувствовал себя ни с одним другим партнером, да и можно ли назвать хоть одного из них партнером, когда они, самые опытные, прожженные и искушенные в изощренных ласках не стоят и мизинца бьющегося под ним изящного, сильного парня, Кастиэля, чистого, настоящего, искреннего?! Имя. Ввинчивается в уши, пробирается в мозг, разрывает извилины, отбирает память и способность говорить, сужая поле зрения и мышления только до Кастиэля. До его закушенных губ, зажмуренных глаз, вырывающихся всхлипов-криков. Гладкие мышцы обволакивают член, Дин рывками, потеряв над собой контроль, насаживает на себя жаркую тесноту, распадаясь на атомы. Ноющий, тянущий комок, мускулы живота и паха сворачиваются в тугие жгуты, рассылая по всему телу потоки неги. Дин перевернулся на бок, открывая рукам доступ к груди Кастиэля. Скользнул ладонью, прижимая соски, спустился к члену, изнывающему от желания, и получил благодарный стон в награду. Продолжая властно врываться, обхватил напряженную плоть рукой, провел до основания, обводя пальцами каждую венку, вдавил ноготь в отверстие уретры, неосознанно исполняя непристойные видения Кастиэля, о которых ему только предстоит узнать, а пока…

— Дин! — подрагивает, изливаясь, член в ладони, и тело судорожно дрожит, исторгая из себя восторг и восхищение громкими, тягучими призывами и криком. Дин торопился. Не желая причинять еще больше боли, эгоистично сосредоточился на себе, стремительно приближаясь к пику. Оргазм. Сочный, насыщенный и звонкий. Цветной. Полет закончился, обратившись погружением в свинцово-синее, свежее озеро, обнимающее своими потоками. Все, что было до Кастиэля, в сравнении позналось, как пресный, грязный, порочный трах, бездушный и похотливый.

Дин не здесь. Где-то в глубине сознания он покоится на ласковых волнах, обещающих свет, единение и…

День после Рождества

Depeche Mode – Personal Jesus
Sting – Shape of my heart
Sting – Mad about you
Depeche Mode – Enjoy the Silence

Темные ресницы затрепетали, подобно лепесткам вишни под легким дуновением. Сумерки растворяются, уступая позднему зимнему рассвету. Солнце сонно приподнимается из-за горизонта, разбавляя вязкий мрак ночи прикосновением зари, вступает в права, но неохотно, словно не желая мерзнуть в декабрьской стуже. Холодно на улице. По дорожкам вьется поземка, заваливая мелкими колючими снежинками гирлянды, украшения и изящные скульптуры Марии и Иакова в рождественских вертепах, расставленных по всем площадям Милуоки. Ветер. Он пришел с озера Мичиган, вытягивая из припозднившихся гуляк и служащих, присматривающих за городом без выходных, последние остатки тепла, пробирает до костей, заставляет зябко ежиться и кутаться в пуховики. По Уэстуэй-стрит ходят грейдеры, сметая с проезжей части горы снега, но, за исключением муниципальных рабочих, вылезших из теплых кроватей по необходимости, на трассе никого, полная, абсолютная пустота. Неудивительно – Рождество. Католический праздник, ценящийся жителями обоих Американских континентов выше Нового года, Дней независимости и конституции. Население радуется, опустошает супермаркеты в поисках лучших подарков, набивает пузо, как в последний раз. Дети ждут Санта-Клауса, загодя прописывая на тонких листах в клетку желания дрожащим почерком. Цветной, счастливый день, наполненный фейерверками, сытным семейным ужином, иллюминацией и хвойными венками на входных дверях. Всем найдется местечко за длинным богатым столом, даже тем, кого весь год отвергали.

Веки приподнялись. Мутный со сна взгляд окидывает комнату, цепляясь за незнакомую обстановку. Аскетичное убранство, ни одного лишнего или бесполезного предмета, идеальный порядок… был. Сейчас солнечные лучи, лениво пробиваясь меж жалюзи, высвечивали разбросанную по полу одежду разных мастей – брюки, рубахи, белье. Творческий кавардак намекал на буйство чувств и аннигиляцию ощущений прошлым вечером. Исступление до суматошного беспамятства, глубокий обморок здравого смысла. Кончик языка облизнул припухшие и обветренные от яростных поцелуев губы. Вздох. Рассудок не желал выныривать в действительность, купаясь в волнах острых эмоций, цепляясь за иллюзию равновесия и правильности. Кастиэль нехотя просыпался. Всем сердцем стремился отодвинуть момент пробуждения, отринуть тяжелые мысли, отодвинуть серую печаль на задворки сознания, хотя бы совсем ненадолго оттянуть неумолимую поступь утра. Он счастлив. Лежа на кровати с жестким ортопедическим матрасом, окутанный ворохом смятых простыней с ароматом тел, под слишком тонким для его теплолюбивой натуры одеялом, парень не сожалел и о секунде безвозвратно ушедшего дня. Ни о боли – физической и душевной. Ни о восторге покоряться, впервые распробованном в объятиях любимого человека, ни о коварной быстротечности времени, отпущенного ему на единение. Он не знал. Все, что было после «черничный пирог», покрылось туманной дымкой с привкусом страсти, тормоза сорвались и унесли вслед за собой Джеймса Кастиэля Новака, позволив, не оглядываясь на суровое завтра, упасть в руки к мужчине, которого капрал вот уже почти год тайно вожделел. Мотивы капитана вряд ли понятны ему, да и важно ли это, черт побери? Он получил желаемое и доволен свершившимся. Он помнил алчность, с которой Дин целовал, помнил его властные ласки и щемящую в сердце нежность. Помнил видение черной, беспросветной дыры в груди возлюбленного, зияющей там, глубоко, в самой душе. Знал вкус и цвет его одиночества. Пусть он стал лишь лекарством для измученной пустотой сущности. Он доволен своей ролью.