Закон угла. Не молчи о своих желаниях 6 глава

Обреченность.

Человек в длинном черном пальто шел по засыпанной снегом улице. Красивый. Пшеничного цвета волосы оттеняются белыми хлопьями. Зеленые глаза на фоне бледно-румяной кожи аномально ярки – насыщенный оттенок малахита. Россыпь веснушек. Четко очерченный контур припухших губ, созданных для жарких поцелуев. Широкие плечи и грудь. Узкая талия. Кашемир мягко облегает гармоничную, высеченную резцом истинного мастера фигуру. Сильный уверенный шаг. Воплощение мужественности и дерзости. Властного авторитета, подавляющего неустойчивую, слабую волю. Никому не увидеть, как в глубине манящей радужки пылают костры гнева. Не услышать рвущегося из-под ребер отчаянно-сопротивляющегося биения сердца. Не запечатлеть глубины разверзшейся в груди пропасти, бездонной, бесконечной, темной, как сама ночь. Он не торопился, потому что никуда не опаздывал. Работа, фундаментальная основа его жизни, на сегодня отпустила упрямого трудоголика. Офицер выпал из реальности. Он двигался на автопилоте, механически переставляя ноги по Норт-Грейндж-авеню, в направлении парка Шервуд на Уэстуэй-стрит, судорожно подбирал слова в попытке облечь в них свои спутанные, мечущиеся из угла в угол мысли. Проклинал день, когда на него снизошло осознание ущербности собственного существования – раньше он не парился разного рода объяснениями, никому ничего не обещал и никогда не стремился глобально перекраивать устоявшуюся бытность. Теперь все иначе.

Страх.

Много эмоций, он не привык к ним. Не умел справляться с острыми душевными порывами, как не привык испытывать что-то более интенсивное, чем веселье. Он редко искренне радовался, довольствуясь жалкими обрубками счастья. Гордость исполняемым делом, полная, бесконтрольная самоотдача. Азарт. Конкуренция со смертью, гонки по вертикали, ежесекундно грозящие отнять жизнь у смельчака, решившего вырвать из пасти стихии то, что принадлежит ей по праву жестокости. Удовлетворение победой и надменный вызов всесильному монстру. Провокация, тесно переплетенная с бравадой. Каждый день – ходьба по краю крутого обрыва на руках. Винчестер отсекал лишнее по законам Эвереста – слабого бросить. И он бросал, отвергая и несправедливо отказывая самому себе в привилегии быть человеком. Он осознанно, методично, старательно убивал часть сущности, обязанную вырабатывать позитивные чувства, а то, что не мог убить – прятал за семью печатями, как можно дальше, в самые темные и запыленные уголки, чтобы сохранить столь комфортную, не обремененную тянущими ощущениями экзистенцию. Сейчас, ощущая холодное прикосновение снега, обильно сыплющегося с небес, он вздрагивал и ежился, но не потому, что замерз. Казалось, все тело его – открытая, изувеченная, трепещущая рана, а ветер хлещет по истерзанной плоти, отбирая последние крохи взятого взаймы тепла. Кредитор, щедро осыпавший расточительного нищего, требователен. Теперь он требует оплаты просроченных векселей, требует сторицей, сурово, забыв о милосердии, срывает с неосмотрительного должника последнюю, тонкую рубашку. Вскрывает, как консервную банку. Остается лишь честно признаться в несостоятельности, поставить размашистую подпись в конце длинного листа, испещренного мелким текстом, и объявить себя банкротом, в надежде, что сон и пробуждение вновь окрасятся мирными тонами. Тот, кто ничего не имел, обретя богатство, будет легкомысленно тратить, стремясь освободиться от груза внезапного достатка. Обрести утраченную гармонию и спокойствие неведения.

К чёрту.

От кармана пальто по бедру разошлась волна вибрации. Винчестер остановился, вытаскивая мобильный, бросил быстрый взгляд на экран. Желание разговаривать с кем бы то ни было отсутствовало начисто, но имя контакта, мигающее в унисон сигналу на подсвеченном экране, заставило мужчину тяжело вздохнуть и принять вызов. Брат. Дин, бросив в трубку короткое «слушаю», хмурился и ходил кругами по крохотному пятачку асфальта. Отвечал на вопросы пропитанным недовольством голосом, посмотрел на часы, обивающие запястье. Поздно уже, день катится к вечеру, а город скрывают сумерки. Вот-вот на всех проспектах вспыхнут фонари и неоновые вывески. Долгая вышла беседа, что еще сильнее раздражало офицера. Снег запорошил плечи, обтянутые черным кашемиром, волосы намокли. Он не любил носить головные уборы – за исключением шлема, конечно. Неудобно, а учитывая привязанность капитана к раритетной Шеви, еще и бессмысленно. Но сегодня – право, этот день проклят богами – Винчестер пешком. В утомленный, обесцвеченный баритон ввились гневные интонации. Сэм явно задался целью вытрясти из брата остатки самообладания. Дин огрызался, устав подбирать доходчивые слова. Общение завершилось, когда офицер, не прощаясь, ткнул пальцем в кнопку с изображением красной телефонной трубки и сунул сотовый обратно в карман. Мало ему душеспасительной консультации Эвы и исповеди с Лори, еще и перед Сэмом оправдываться?! Нахрен. Несколько глубоких вдохов, ладонь легла на лоб, сползла вниз, словно стирая истинное лицо. Подушечки пальцев легли на прикрытые веки, чуть надавливая на глаза.

Безнадега.

Мимо пролетела стайка ребятишек, следом за ними – растрепанная брюнетка лет тридцати пяти. Смеющаяся от души. Мать или, возможно, няня. Не важно. Она точно радовалась, и не имеет значения, ее эти трое шалунов или нет. Заливистый хохот в три голоска, парнишка лет шести, улепетывая от остальных – в салочки они играли, что ли? – поскользнулся и наверняка упал бы, не поймай его Дин за капюшон. Пацан, поняв, что коленки в целости и сохранности, дал деру. Поблагодарила офицера женщина, извиняясь за невоспитанного подопечного. Дин улыбнулся, но вышло горько. Неестественно. Гримаса, исказившая правильные черты. Шервуд-парк, полный гуляющих пар, живой и яркий, как всегда по вечерам, причинял Винчестеру острый дискомфорт, мужчина чувствовал себя очень неуютно среди скопления счастливых людей. Он мысленно приказал себе не раскисать. До дома совсем немного осталось, там все иначе. Привычней. Нужно лишь потерпеть до родных, безлично-мертвых стен. Где не будет смеха, искристых улыбок, теплых взглядов, которыми друг друга одаривают идущие навстречу влюбленные. Не будет девственно-белого снега, поскрипывающего под подошвами. Не будет ничего, кроме ноутбука с отчетами, стакана бренди и новых наушников со сбитым вправо балансом частот.

Как же бесконечно он устал.
Опустошен, как жертва древнего, очень голодного вампира.
Нет ни желаний, ни порывов, ни сил. Добраться бы до квартиры. Лечь спать и не просыпаться.

Дин повесил пальто на плечики, скинул обувь. Костюм за день так надоел, что мужчина с садистическим удовольствием утопил бы его в чане с серной кислотой. Но Бобби остался доволен – он подчиненного, которого наедине звал сыном, нечасто видел в официальном стильном костюме. Сингер угощал друга хересом и жаловался на нехватку времени. На пенсию старика не отпустили – верхний эшелон, рассмотрев рекомендацию полковника о замене, принял решение присмотреться к слишком молодому для поста командующего подразделением Винчестеру. Опять же, звание капитана заставляло генералов призадуматься – герой нации, не добившийся майора, автоматически вызывает подозрения. Впрочем, в чем бы верхушка управления Висконсина ни подозревала Винчестера, не ошибалась. Вспыльчивый характер и взрывная натура несдержанного офицера давно стали притчей во языцех Федерального агентства. Никто не мог обвинить старшину АРИСП в некомпетентности или предвзятости, и подобные ему профессионалы, откровенно говоря, скорее самородки, чем взращенные учебными корпусами специалисты. Капитана уважали, отдавая должное квалификации. Но опасались доверять руководящие посты, справедливо оценивая его потенциал. Винчестер – полевой лидер, а не администратор. Категоричная честность и обостренное чувство справедливости, въевшиеся в личность старшины, антиномичны усидчивости и равнодушию бюрократов. Возможно, повзрослев, он приобретет необходимые качества. Правда, сам Винчестер и его подчиненные вряд ли одобрили бы такое «воспитание». Дин не стремился занять кресло Роберта Сингера. Он, напротив, желал удержать на нем задницу полковника как можно дольше.

Korbel, обволакивая стеклянную стенку, собирался на дне стакана колькотаровой прослойкой. Дин налил на два пальца, посмотрел сквозь алкоголь на дно и добавил до половины. Надоело. Не «кто» и не «что». Всё. Хотя, чему тут удивляться… Мужчина покривился и упал в кресло. Посмотрел на наушники, висящие в метре от кресла, дотянулся, подхватывая под дужку. Музыка не умолкала. Он, по какому-то суеверному ритуалу, не выключал стереосистему – только если уходил дольше, чем на сутки. В глубине его отважной души притаилась иррациональная убежденность – стоит один раз неосторожно прервать льющуюся из динамиков мелодию, и она уйдет. Навсегда. Растворится среди серых бетонных стен и гудков клаксонов, смешается с запахом выхлопных газов. Погибнет, не выдержав натиска вечно спешащего урбана. Дин осознавал, насколько смехотворна эта идея, но продолжал оставлять в пустой квартире надрывающийся гимнами и балладами центр. Музыка много значила для офицера. Утратив полноту слуха, он на несколько месяцев превратился в нервного, озлобленного на весь свет засранца, портившего настроение любому, кто по скудоумию или воле судьбы с ним общался. Именно тогда в безличной квартире появился Klipsch THX Ultra2 – баснословно дорогая, но качественная аппаратура. Дин не жалел потраченных долларов. Он окунулся в чистое звучание классического рока, сопровождающего Винчестера с детства, пусть и меняя наушники с завидным постоянством. Он пил бренди, обжигающий почти шестьюдесятью градусами. Ласкающий рецепторы вкусом и ароматом вина. Приятный во всех отношениях алкоголь – крепкий и изысканный. Хоть что-то, мать его, приятное за те десять часов, что он бегал по городу, собирая восхищенные взгляды дамочек. Интересно, как бы они смотрели на него после оглашения ориентации? Винчестер усмехнулся.

Он неоднократно любовался непередаваемо-изумленным выражением на лицах женщин, чересчур резво пытавшихся взять его в оборот. Офицер не ненавидел прекрасный пол, вопреки стереотипу, утверждающему, что все гомосексуалисты женоненавистники. Если с ним пытались флиртовать – а случалось подобное нередко – он прилагал максимум усилий, чтобы выйти из неловкой ситуации, не задевая достоинства девушки. В конце концов, он красив, а на лбу не написано, что предпочитает мужчин. Однако случались и эксцессы – если дама не отступала после вежливого отказа, Дин без зазрения совести сообщал, что будь у нее член и отсутствуй сиськи, он ею бы заинтересовался. Некоторые пару минут стояли в ступоре, некоторые гневно фыркали и ретировались. Во всяком случае, откровенной неприязни он еще не встречал, да это и не удивительно. Кому захочется связываться с явно подготовленным к словесному и физическому противостоянию мужиком? Право на личную жизнь Винчестер отстаивал с кулаками. Единственный, кто осудил его и остался безнаказанным – Джон. Только за отцом Дин признавал право оценивать свою жизнь. Остальные – и было их немало – выхватывали в бубен, не успев закрыть рот, за что следует поблагодарить, опять же, Джона. Именно он научил сыновей защищаться и нападать. Именно он вложил в личность Дина и Сэма стойкость, волю, смелость отстаивать свои принципы. И не важно, что именно из-за упрямства Дина отец и старший сын почти не общались последние полтора года. Важно, что Дин сумел заставить уважать себя за себя, а не за то, с кем он делит постель. Правда, далась ему борьба нелегко. Пару раз чуть не вылетел из агентства за драку. Получил несколько выговоров, занесенных в личное дело, за агрессию в отношении сослуживцев. Отстранялся от службы – дерзил бригадному генералу Роману – тот еще фрукт, дело другое, что цельный. Теперь офицеры не приятели, конечно, но коллеги. Достоинство никогда не обходится дешево.

В замке провернулся ключ, но хозяин не услышал, поглощенный музыкой и бренди. Кастиэль зацепил лямку неизменного рюкзака за крючок вешалки, скинул куртку и прошел в комнату. Отсутствие реакции со стороны Дина не удивило гостя, капрал знал, что Винчестер ничего не слышит, когда сидит в наушниках. Новак улыбнулся и прислонился плечом к косяку, изучая четкий профиль лица увлеченного собой мужчины. Дин закрыл глаза, чуть запрокинув голову, и растворялся в соло бас-гитары. Одухотворенный вид капитана, столь несвойственная ему раскрепощенность, вызывали в Кастиэле благоговейный трепет, парень чувствовал себя так, словно подсматривает за развлекающимся божеством. Наверное, искренняя и глубокая любовь порождала настолько кощунственные ассоциации в сознании Новака – он не вдавался в подробности. Кас восхищался любимым человеком, ловил каждый его вздох.

За неполный год, что они числятся любовниками, жизнь капрала полностью, окончательно и бесповоротно сконцентрировалась на Дине. Бэт, вновь обретшая зрение, требовала, чтобы сын больше внимания уделял себе. Кастиэль уделял. Он проводил все свободное время в квартире на Уэстуэй-стрит. Наблюдал за возлюбленным, слушал его музыку, смотрел его фильмы. Готовил иногда. Ночевал. Они занимались сексом до утра, чтобы потом, влив в себя пару чашек кофе, прийти на работу порознь. Никто не знал, кроме Сэма и Элизабет – они тщательно скрывали неуставную связь, опасаясь репрессий со стороны службы внутренней безопасности. Если начистоту – Кастиэль не заметил, как минул истекающий год. Он сосредоточился на упоительном, вдохновенном чувстве единения с человеком, в котором заключался смысл его существования. Рука Винчестера, сжимающая стакан с бренди, поднялась, мужчина, не глядя, отпил глоток. Снова вернул донышко на подлокотник. Новак хотел стоять так до конца времен, любуясь красивым ликом любовника. Парень никогда не видел более выразительной мимики, чем у капитана. Одним изгибом брови Дин мог проявить испытываемые эмоции, а его улыбка, то горько-тоскливая, то неуловимо-лукавая, настолько заразительна, что не оставляет выбора собеседнику – только проникнуться передаваемыми чувствами.

Мужчина допил. Открыл глаза, чтобы разочарованно-недовольным взглядом окинуть опустевший стакан, стянул наушники. Встал, направляясь к бару – видимо, решил выпить еще. Кастиэль, хитро усмехаясь, ждал, когда же рассеянный Винчестер его наконец заметит. Прикусил губы, ожидая поцелуя. Дин повернулся. Посмотрел на капрала, но словно сквозь него, настолько равнодушно, что парень немедленно ощутил приступ страха. Винчестер налил себе, подумал немного и налил еще одну порцию.

— Садись, - коротко приказал он, падая в то же кресло. Дождался, пока Новак устроится напротив, передал ему бренди. — Поговорим.

— Что-то, - настороженно вымолвил Кастиэль, — случилось? — офицер свел брови, опустив голову. Больше не поднимал глаз, изучая рисунок на покрытии. Ухмыльнулся.

— Мы больше не можем встречаться.

Кастиэлю показалось, что комната и образ человека, холодным тоном сообщающего ему самые ужасные новости из всех, что только могли быть, медленно теряют объем. Он будто сидит в темном зале кинотеатра, где идет скучный фильм. Он вцепился в стекло до побелевших костяшек, только чудом не сломав. Сердце колотилось сумасшедшим пульсом, замирало и снова разгонялось до невероятного ритма. В горле засел комок с острыми углами, раздирал плоть. Не позволял дышать. Капрал опрокинул в себя алкоголь, не почувствовав вкуса, нахмурился. В груди росло недоверие. Надежда – на то, что Дин не всерьёз. Это неправда, просто глупая, очень жестокая шутка! По телу прошла мерзкая, холодная дрожь.

Щипало глаза.
Он не шутит. Кастиэль знал его лицо, и сейчас лицо Дина отражало предельную серьезность и еще что-то нечитаемое.

— Почему? — решился спросить парень после долгой, невероятно звонкой паузы. Он хватался за объяснение любовника, как за возможность все изменить. Исправить. Он готов пойти на любые жертвы! На что угодно, лишь бы быть уверенным, что подобного разговора больше никогда не повторится. Винчестер его стремления не разделял. Мужчина, наконец, перевел взгляд на постепенно бледнеющего Новака. Зелень радужки, еще вчера изливающая тепло и нежность, обжигала льдом бесстрастного расчета. Ни боли. Ни отчаяния. Ни вины. Прагматичная и сухая констатация факта – мы не вместе.

— Зачем ты спрашиваешь? – снисходительно фыркнул Винчестер. Безжалостный. Неужели он не видит, какое невыносимое страдание причиняет влюбленной душе?! Крик метался по черепной коробке, высекая из сознания искры сомнений. Полминуты назад капрал не верил. Теперь он не хотел верить. Просто не мог верить. — Причины не важны.

— Не для меня, — вскинулся парень. — Тебе, само собой, наплевать на причины! — гневно швырнул он обвинение. — Это ведь ты меня бросаешь! – длинный выдох. Мужчина улыбался. Новак, понимая, что возврата не будет, зажмурился, заставляя навернувшиеся слезы высохнуть. Получалось не очень. Он отошел к окну, пряча бурю эмоций, захлестывающих сочащееся от пытки сердце. — Я имею право знать, почему, — Кастиэль повернулся, пытливо вглядываясь в флегматичное выражение лица Дина.

— Изначально затея была глупой, — пожал плечами Винчестер, хлебнув бренди. — Нас, — развел он руки, — ничего не связывает, кроме секса. Рано или поздно тебе надоест мой член, и ты побежишь тыкать своим в первую попавшуюся щель. Смысл ждать? У меня не так много свободного времени, чтобы тратить его на заведомо тупиковую связь.

Слеза.
Обожгла веки и скатилась к подбородку, выедая в коже глубокий след.

— О чем ты вообще? – вымученно произнес парень, давя рвущийся из легких всхлип. — Я люблю тебя! Люблю, понимаешь?!

— Тем более, — безжалостно добил его офицер. — Мне не нужна любовь, Кас. Ничья – ни твоя, и никакая другая. Я, откровенно, считаю, что любовь, — он показал кавычки пальцами, — что-то вроде единорога. Все говорят, но в реальности не существует. Пройдет со временем – вот увидишь, — глоток. — Чего ты ноешь? Мы просто трахались.

Хлопок двери заставил мужчину вздрогнуть.

Боги действительно прокляли этот день.

Теория вакуумного поля

Evanescence - My Heart is Broken
Iamx - The Negative Sex
Within Temptation - A Demon’s Fate

Гриссом вынула из духовки яблочный пирог. Поспел как раз ко времени, успеет остыть до десерта. Окинула лакомство удовлетворенным взглядом, похвалив себя за идеально выплетенные косы и ровную кромку тонкого коржика. Рождество. Светлый христианский праздник, собирающий за столом всю семью. У Элизабет домочадцев немного: она да сын, соседка и подруга, вот и все визитеры, но для прожившей почти три года в кромешном мраке женщины подобный комплект – самое настоящее сборище. Первое зимнее торжество, не сопровождающееся белой тростью. Бэт посмотрела на часы, улыбнулась. Пирог, накрытый свежей салфеткой, остался стоять на тумбе, а хозяйка отправилась в крохотную спальню, достать бокалы. Квартирка Гриссом маленькая, на кухне даже вдвоем сложно развернуться, но Джимми еще прошлым вечером вынес из нее все лишние предметы мебели. То самое кресло, например, на котором постоянно сидела незрячая женщина. Удобное и уютное, но теперь не настолько необходимое. Бэт расставила литое стекло, придирчиво оценила стол, поправила приборы. Время подходит, вот-вот появятся гости, поэтому Гриссом, убедившись, что все в идеальном порядке, прошла к себе – переодеться. Скинула шелковый платок с высокой прически, поправила складки на платье. Она волновалась немного – ее дом давно не посещали по таким триумфальным поводам. Серые глаза, сверкающие хитринкой и мудростью человека, пережившего множество лишений и печалей, видели зорко, куда лучше, чем до катаракты. Гриссом знала, что сын до сих пор отдает часть кровью оплаченного заработка в счет кредита, израсходованного на факоэмульсификацию, но не спорила, понимая, что бесполезно. Денег он от матери не возьмет и под дулом пистолета.

— Джимми, - она постучала в запертую изнутри дверь. — Открой, пожалуйста.

Тишина. Мать тяжело вздохнула и постучала громче, на сей раз без слов. Происходящее с Джеймсом очень беспокоило женщину, но, как ни пыталась, разговорить парня она не смогла. Обычно сын, пусть неохотно, но делился с матерью. Возмущался, краснел, терялся, но озвучивал возникающие проблемы и затруднения, обсуждал и получал поддержку - всегда. Гриссом упрекала сына, только когда он и сам себя упрекал. Теперь… Бэт оставалось только догадываться, никакой конкретики Джимми ей сообщать не пожелал. Замкнулся. Потерял аппетит и похудел. Перестал общаться с и без того немногочисленными друзьями, проводя все свободное время у себя в комнате. Даже телевизор не смотрит. Кричит и просыпается в холодном поту ночами, а с утра выползает из спальни с покрасневшими глазами. Старательно скрывает истинное состояние души, прячет раскалывающие чувства. Держит марку независимого и самодостаточного – скорее, для себя, чем для матери, читающей его, как открытую книгу. Она никогда не видела слез сына, не слышала жалоб, и не ощущала слабости. Однако последний месяц Гриссом почти не узнавала своего задорного и оптимистичного Джимми. Чувствовала, что произошло нечто из ряда вон, какое-то глобальное событие, сорвавшее с ее драгоценного ребенка все, какие были, латы, которыми он прикрывался от бытовых неурядиц. А уж то, что он перестал регулярно пропадать ночами, явственно свидетельствует об истоках неприятностей. Сердечные раны всегда заживают долго, но состояние Джимми не на шутку тревожило Бэт. Кажется, он действительно страдает, очень сильно. Безутешно.

Стук. Грузный топот шагов, заскреблась защелка. Между косяком и деревянной створкой приоткрылась узкая щель, позволяя женщине рассмотреть воспаленные от недосыпа, щурящиеся от яркого освещения когда-то насыщенного свинцово-синего оттенка глаза. Радужка как будто выцвела, застывающий металл потускнел до безжизненно-пасмурного.

— Мам? – некогда чистый, мелодичный тенор, поддерживающий женщину во мраке, надтреснут, сорван душераздирающими воплями, разрывающими сонное умиротворение дома. — Тебе помощь нужна? – парень зажмурился и опустил голову, прячась от луча мёртвых ламп, пробивающегося в небольшой проем.

— Нет, — отрицательно покачала головой женщина. — Восемь часов, сынок. Скоро миссис Гроссман придет и миссис…

— Я уже спать лег, — отказался Кастиэль, собираясь опять скрыться в темноте комнаты, но Элизабет обхватила пальцами ручку, намереваясь не допустить очередного побега. Взгляд ее стал строгим, с нотками сочувствия. Джимми – взъерошенный, тощий, несчастный. Что бы там у него не случилось, питаться он обязан, в конце концов, в противопожарном управлении не нужны дистрофики.

— Постой, — потребовала она. Новак недовольно выдохнул, опираясь плечом на торец двери. — Соберется застолье. Рождество же, Джимми.

— И что дальше? – внезапно поинтересовался он тоном, полным ядовитого сарказма. — Не вижу железного повода вытащить меня из кровати. Или, — скривился Кас, — ты тоже задалась целью свести меня с ума своими праздниками?! – гневно закончил капрал.

— Не смей на меня кричать, — по-доброму пожурила мать, и не подумав оскорбиться. — Сынок, — ласково окликнула она, — ты неделями не в духе. Поссорился с…

— Нет, — довольно грубо оборвал Джеймс, стискивая челюсти до напряженных желваков, вздувшихся на высоких скулах, выдающих в нем креольские – французские и испанские – корни. — У меня все в порядке, - он опустил взгляд в пол, избегая смотреть прямо на Бэт. Он всегда так делал, когда лгал – шпион из парня никакой, совершенно не умеет обманывать.

— Это из-за… - предприняла мать еще одну попытку, но Кастиэль снова ее прервал, не желая слышать ни имя, ни звание, ни местоимения, способного идентифицировать мучителя, голыми руками вырвавшего сердце из груди легкомысленно-беспечного, излишне доверчивого, слишком наивного простачка.

— Сказал – все в порядке! – процедил он сквозь зубы. Сжались кисти в агрессивные кулаки, лоб покрыла испарина. — Попросил – оставить в покое. Но если тебе так сильно неймется, позволь мне хотя бы душ принять и переодеться. Или ты хочешь, чтобы я сел за стол в пижаме?

Гриссом кивнула и отстала. Раз уж он пообещал – сделает. Мать не сердилась на Джеймса за резкость. Возможно, стоило бы выпороть дерзкого мальчишку, но, принимая во внимание контекст и обычно кроткий, неконфликтный характер сына, проигнорировала грубость, вложенную им в сказанные слова. Он измотан, утомлен, разбит. Истерзан. Элизабет сердилась на того, кто причинил ее ребенку боль, и сердилась на себя, чувствуя собственную беспомощность. Джимми – взрослый парень, он давно вполне самостоятелен в плане личных потребностей, но душевно совершенно не подготовлен к суровым реалиям жизни. Несведущий в человеческом коварстве, незнакомый с равнодушием, неспособный на предательство. Не умеет переживать нанесенные близкими людьми обиды. Настоящий ангел, посланные Богом в утешение старой женщине. Что будет с ним, останься он наедине с собственными внутренними демонами, безжалостно впивающими клыки и когти в светлую, неадаптированную к вероломству сущность? Бэт сострадала вместе с ним – вся жизнь ее сосредоточена на сыне, а значит, казнь его - казнит и мать. Что она могла? Она испытывала его боль, как свою, стремилась вывести его из скорлупы, в которую Джеймс себя заковал. Ее мальчик впервые столкнулся с несправедливостью любви. На что подтолкнет его разочарование, чем обернутся эмоции, не нашедшие применения? Право, будь у Гриссом возможность, она хорошенько наподдала бы тому, кто поверг ее сына в глубокую, черную депрессию одиночества. Боковым зрением Бэт заметила, как сквозь коридор прошмыгнула тень. Уже слава Богу. Джимми хотя бы вышел из спальни. Последние полтора месяца парень покидал комнату только для того, чтобы отправиться на работу.

Кастиэль бросил на сушилку полотенце, скинул шмотки. Встал в душевую кабину, отдаваясь ласкающим прикосновениям воды. Запрокинул голову, терпеливо отфыркиваясь от попадающих в нос и рот капель. Желание присутствовать за столом отшибло начисто – сейчас он с удовольствием закатался бы в одеяло, прячась от взглядов матери и пробивающегося сквозь жалюзи невнятного света фонаря. В глубине сознания проскользнула мысль – должно бы стать стыдно перед Бэт, но стыдно не стало. Вообще никак не стало. Прошедшие со дня разрыва с Винчестером недели отняли у Кастиэля эмоции. Он не испытывал ничего, кроме боли. Настоящей, убивающей муки, на фоне которой терялись абсолютно все остальные чувства. Жило только тело, душа медленно превращалась в выжженную пустыню. Он бежал по пылающей, черной от копоти земле, сбивая ноги в кровь об острые камни. Он задыхался во мраке одиночества. Падал, калеча руки. Он погибал без того, в ком заключался смысл его существования. Дин. Он так сильно, непреложно, бесконечно любил. Не мог заставить себя переключится на что-то другое, даже работа больше не приносила удовлетворения. Кастиэль не знал, радоваться или огорчаться командировке капитана. Тогда, покинув его квартиру, парень рванул, что есть сил, домой, не успевая смахивать со щек градом сыплющиеся с ресниц слезы. Добравшись до родных стен, капрал закрылся у себя. Слез больше не было, они будто вымерзли по пути. Оставалось лишь рыдание, вставшее комком в горле. Душащее, уничтожающее, не отступающее. Он время от времени срывался на вой, затыкая себя подушкой. Почти боялся идти на службу, но на первой же смене выяснилось, что отряд перешел под командование старшего лейтенанта Майкла Донована, а из звена Бомани Като временно перевелись двое бойцов, устраняя некомплект. Новак принуждал себя думать, что отсутствие Винчестера ему на пользу. Дин просто использовал его. Не вкладывал в их связь никаких чувств.
Бросил, как только получил то, что хотел.

Изнасиловал душу того, кто любил его всем существом.
Кастиэль зажмурился, сгоняя нахлынувшую боль.

Как ни заставлял себя, ненавидеть Винчестера не смог. Как ни убивал, не смог выкинуть из памяти секунды, проведенные в руках Дина. Помнил каждое мгновение вместе, каждый вздох. Помнил жаркий шепот экс-любовника, его нежные и требовательные ласки. Поцелуи и объятия. Помнил, как влажный кончик языка вырисовывал на груди геометрию страсти, помнил властный захват. Тяжесть тела, вжимающего его в смятые простыни. Сладкое головокружение, тяжелящее голову в момент единения. Удовольствие, волнами охватывающее все атомы тела. Судорожно свивающиеся мышцы паха, рассылающие вверх по спине и плечам напряженную истому.

Он ненавидел себя за то, что вспоминая, прикусывал губы.

За то, что ладони скользили по коже, оглаживая торс.

За то, что вожделел мужчину, игравшего с ним, как кошка с мышью. Выпившего его жизнь. Растаявшего, как утренняя дымка.

Вымученный оргазм. В уголке рта собралась и растушевалась водой алая капелька.

Отчаяние.

Кастиэль соприкасался с ним кожей. Существование его, со дня произнесения жестоких слов «мы просто трахались», обросло отчаянием, пропиталось им насквозь. Смывая сперму и пену, парень готов наложить на себя руки. За доверчивость. За простодушие. За любовь, будь она проклята! Он малодушно желал своему палачу столь же сильных, неутихающих страданий. Он великодушно прощал, погибая от ненужности.

Выпав из душевой кабины, Новак едва сдержал приступ тошноты. Мать, наверное, уже потеряла его.

Кое-как просушив волосы, парень влез в джинсы и рубашку. Поежился – холодно сегодня. Странно, Висконсин нечасто накрывает температура ниже минус двадцати по Цельсию. Климат резко континентальный и влажный, Мичиган и система озер предотвращают зимы от экстремальных холодов. Правда, сейчас Кастиэлю казалось, что он как минимум на Аляске находится. Подумав полминуты, он вытащил из нижнего ящика широкий свитер грубой вязки. Красивый. Посмотрел на него затравленными глазами. Подарок Дина на двадцатисемилетие. Винчестер прикалывался над вечно мерзнущим любовником, но относился к его синдрому северного полюса по-доброму. Никогда не язвил и не издевался, берег достоинство партнера. На лицо капрала наползла жуткая гримаса. Хорошо, что его не видит мать, иначе опять сказала бы, что сын похож на суицидника. Кас аккуратно положил свитер обратно в ящик и вытащил другой, синий, раньше оттеняющий глубокие пронзительные глаза. Теперь – парень сам замечал – в его ранее таких манящих глазах поселилась тоска, выевшая яркий цвет. Наплевать.
Из-за стены прилетела трель звонка, Кастиэль натянул пуловер и вышел в коридор, стараясь окрасить губы приветливой улыбкой, но получалось не то, чтобы. Бэт, сочувственно глянув на сына, распахнула входную дверь и немедленно угодила в объятия миссис Гроссман, соседки сверху. Миссис Резник, лучшая подруга Элизабет, вошла с подарком в руках и сразу же повисла на «красавчике Джимми», как она его называла. Парень забрал коробку, обернутую красной с блестками бумагой. Помрачнел. На прошлое Рождество он в такую же бумагу обернул диск с эксклюзивными записями Manowar – Дин затер их до дыр, вслушиваясь в густой многодиапазонный голос Эрика Адамса. Тяжелый вздох. Теперь все напоминает о Дине. Люди говорят, что вещи, использовавшиеся ушедшим возлюбленным, режут по памяти. Кастиэль не жил вместе с Винчестером, поэтому ассоциации у него возникали с цветом, запахом, звуками… экзистенция превратилась в нескончаемый марафон по осколкам разбитого сердца.

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: