No one knows what it's like. 6 глава

— Не сомневаться – в тебе?! Ты же не знаешь меры, - раздельно, по слогам отчеканил он. — Верность для тебя – пустой звук. La maldición! – отмахнулся Кас. — You – viento, la libertad, — Новак мешал языки в непереводимую груду. — Verdadera puta, follar indiscriminadamente todo lo que respira!

Дин обмер. Он не знаток испанских диалектов, вдобавок, беспорядочно растасованных английским, но в лингвистике нет необходимости, чтобы понимать интуитивно. Отрицание и обида отравой влились в воспаленное ссорой сознание, подтачивали решимость побеседовать спокойно, расставив точки над i, утихомирить расстроенного, оскорбленного запечатленным – не нужно быть гением, чтобы вычислить причины – зрелищем партнера. В душе восстала из-под пепла рассудительности, пробудилась раздраженным фениксом своя, тщательно убиваемая до сих пор ярость. Отнимала способность мыслить рационально. Может, несколько стаканов доброго Chivas освежили в памяти оскверняющие существование кадры, которые Дин старательно пытался стереть. Может, брошенные Кастиэлем необдуманные, в запале, слова, разницы нет. Единственное значимое, до сумасшествия важное, что скреблось о тонкие стенки черепной коробки – эпизоды из их первых дней после возобновления отношений. Затасканный, утомленный, вечно невыспавшийся любовник, заросший щетиной. Его изможденная худоба, результат длительных ночей в заплесневелых кабаках и теплых еще от предыдущего мужика постелях. Пропахшая тошнотворным – именно с тех пор ненавидимым! – табачным дымом и дешевыми духами одежда, кожа куртки, потертый деним джинсов и даже гребаный пластик гребаного шлема. Мотоцикл, в бензобак которого Дин мечтал швырнуть коктейль Молотова. Звонки на старую сим-карту – их хватало, чтобы Винчестер с трудом успевал ловить вот-вот уже сорвавшиеся обвинения. Он заставил себя смириться. Заставил, разрываясь от гнева, запечатать гнетущие, бесконечно темные провалы в периоде их слишком долгой бытности друг без друга, и почти преуспел – до сегодняшнего вечера. До того, как Кастиэль не постеснялся назвать партнера шлюхой, трахающей без разбора все, что дышит.

— Вообразил, что имеешь право судить меня? Ты, собиравший самую гнусную шваль по самым гнусным углам?! — каталось, выдирая клочки плоти, по языку. Но Дин, медленно привыкая к новому статусу влюбленного, задушил сочащиеся ядом легкие.

— У тебя повадки, - сдержанно проронил офицер, — как у истеричной бабы. И хрен с ним, что ты оплевал мое отношение к тебе – ты прокатился по моей честности к друзьям. Уверен, для меня член вперед мозгов? - капитан усмехнулся. — И черт с ним, пусть так. Но предъявить мне, что я без зазрения совести залезу на сучку Энджа… Спасибо, Кас. Охуенный комплимент, мать твою!

Мужчина развернулся и побрел, прихрамывая, словно подбитое животное, к крыльцу. Он приложил массу усилий, чтобы не наговорить Новаку гадостей, и ощущал себя опустошенным, разбитым сосудом, утратившим способность адекватно реагировать на окружающий мир. Действительно – ранить, истоптать душу грязными сапогами, уничтожить могут лишь те, кого подпустишь вплотную. Чужакам недоступны болезненные темы и уязвимые точки; только те, кто до умопомрачения дорог, сумеют настолько выматывающе и безжалостно казнить. Дин считал безнравственным упрекать близких в прошлых – и хрен с ним, насколько черных – грехах, в конце концов, былого не воротишь, не изменишь, как бы ни желал. И долбить по раскуроченному рубцу, значит, унижать собственное достоинство. Наверное, основополагающая его ошибка – ожидать ответной милости от них. Проклятье! Винчестер предполагал такой ментальной подножки от Сэмми, от Адама или полковника, от тех, кто в слепой привязанности зачастую игнорируют последствия озвученных невпопад советов и укоров… но не от Кастиэля. Казалось, он расточительно звенит с Дином в одной тональности, емко плывет на одной волне. Казалось, они сочно резонируют на одной частоте, сливаются душами в какой-то высшей, почти святой сфере, в чем-то полностью оторванном от реальности. Повторяют друг друга в самых глобальных плоскостях и отражают с самых острых углов. И разочароваться в столь манящей, пленительной иллюзии подобно удару оземь с небесных высот. Не фатально, естественно. Истекут несколько бескрайних поодаль дней, и горечь отпустит. Смешается со сладостью совместных ночей… Осадок останется. Дин знал – обиды рассеиваются. Но замечал, вышагивая метры к каскаду ступеней, как створки раковины, с детства защищающей его личность, медленно, со скрипом, нехотя и… катастрофично смыкаются.

— Дин! – прилетело ему в спину. Мужчина обернулся, окинул любовника саркастичным взглядом.

— Еще не все сказал? – бросил он.

— Прости… - беспомощно попросил парень. Подошел, преодолевая разделяющее их расстояние в два шага, доверчиво ткнулся лбом в грудь Винчестера, вскинул руки, затаился. И опустил, позволяя им повиснуть плетями. Не осмелившись обнять. — Я с катушек слетел, когда вас застал на кухне, - принялся сбивчиво объяснять Кас. — Ник вешался на тебя! Вешался, как на свою собственность, а ты не отталкивал! – отметил он. — И я… - капрал шумно выдохнул. — Не знаю, потерялся. Один во мраке, - пауза. Дин вдруг очень ярко вспомнил, как отец много лет назад подарил ему гитару и учил определять длительность семибревиса на «и». Счет-и. Раз-и, два-и, три-и… Он сбился, мысленно выстукивая подошвой ботинка «и», упустил количество целых нот, способных уместиться в гулкое молчание. Искусная симфония, квинтэссенция музыки. И только прикрыв веки, растворяясь в тишине, услышал: — Прости. Пожалуйста, Дин.

— Ты теперь постоянно кулаками размахивать будешь, когда тебе очередной раз что-нибудь покажется? – с негодованием буркнул офицер, тесно прижимая его, виноватого, но виноватого лишь отчасти, к себе. Еще не остыв, но уже поддаваясь наивной, бесхитростной исповеди. — Накручивать мифические якобы измены на давнее блядство и тыкать меня носом в то, кем я был до тебя?

— Прости! - с отчаянием повторил Кас. — Я ревную безумно, - покаянный кивок. — Убить хочу обоих, - с оттенком кровожадности добавил он. — Самообладание испаряется… - и Дин сломался. Понимал, что конкретно чувствовал его экспрессивный, миролюбивый партнер. Испробовал на себе, примерил глубину пропасти, засасывающей неумолимо и стремительно, игнорирующей любые аргументы рассудка. В известной степени гордился сорванным целомудрием, тешился украденной истиной – впервые Кастиэль горит так дьявольски-первозданно. Неисправимый эгоист и убежденный мизантроп, шел на компромисс с тем, кого любил, потому что не мог иначе. Гнев и досада сгинули, словно и не кипел он расплавленным металлом минуту назад, поигрывая желваками на высоких, отчетливых скулах. Словно состоявшийся калечащий сущность, предательский диалог в мгновение ока перечеркнуло властной дланью. Истерло из памяти суматошным, драгоценным в кристальной честности сожалением. Словно предначертано богами и судьбой ему отныне помнить только светлое, отрекаясь от темного так же рьяно, как монахи-аскеты отрекаются от ереси и искуса.

— Малой, ты идиот, - окончательно растаял мужчина. Потрепал излишне впечатлительного возлюбленного по волосам цвета сырой нефти, пропуская отросшие пряди между пальцев, осторожно поцеловал в макушку. Он принимал запоздалость размышлений на тему: «как изящному капралу со свинцово-синими глазами удается успешно манипулировать упрямым офицером, не оставляя ему ни единого шанса на сопротивление». Неуместны поиски заклинания, подчинившего Новаку несгибаемую волю, что под прикосновениями узких ладоней превращается в мягкий, покладистый пластилин. У происходящего нет второй трактовки, бессмысленно строить теории и гипотезы, как напрасны попытки возражать. Кастиэль, праведный ангел, опаливший крылья о черную душу избранника, невинный и коварный, безвозвратно меняет, выворачивает наизнанку, дрессирует и загоняет в клетку человека, привыкшего владеть и распоряжаться. Отнимает у Винчестера латы. Затягивает паутиной пыли меч. Сотрясает основы мироздания. Подтачивает незыблемые стены, выпивает силы, вколачивая на место свободы слабость. Разбивает колонны, подпирающие личность, бросает на камни!.. И ловит его, утомленно падающего, награждая новой верой. Новой целью. Лепит из обломка олова трепещущее сердце и наслаждается процессом. Жестокий волшебник, творящий добрые чудеса.

— Согласен, - подтвердил Кастиэль. Безоговорочно, безропотно, беспрекословно. Средоточие послушания, кроткий раб, павший ниц пред господином. Капитуляция. Одна из множества граней запутанной игры в лабиринте сложных, не поддающихся логике и рационализму отношениях. Витиеватое па громоздкого, элегантного танго протяженностью в жизнь. Шаг назад, чередуются роли – ведомый и ведущий выписывают кружева по залу вечности. Уступают друг другу ферзей и воюют за пешки. Не притворяются, но претворяют; перевоплощаются в горниле вселенной, избавляются от гримас, чтобы спрятаться за маской. Шутливо плачут и выстрадано смеются, отсекают кусок за куском от гордости, взращивая жертвенность. Блуждают в потемках. Лучатся светом. Танцуют, переплетаясь кожей в неделимый сгусток пульсирующей энергии. Притягиваются углами и выбоинами, выщербленными вековым одиночеством, сливаясь из сумбурной мозаики в величественный узор. Созидают монументальную гармонию, отвергнув хаос смертоносной поступи энтропии.

— И я согласен, - решительно заявил капитан. Новак поднял голову, рассматривая расплывающееся из-за близости лицо возлюбленного недоуменным взглядом, свел брови домиком. Растерялся от резкого перехода, не вник в суть, но переспросить не успел. Дин усмехнулся, щекоча теплым выдохом щеки обескураженного парня. — Мне твоя затея до сих пор кажется нецелесообразной, но… - он помялся, скрупулезно взвешивая то, что собирался озвучить. — Если тебе полегчает, - продолжил Винчестер смелее, — вернешься из Кеноша, зайдем в ратушу. Может, когда я официально буду твой, ты перестанешь придумывать то, чего нет.

— Одолжение? – хитро изогнул бровь капрал.

— Кас, дают – бери, - предостерег Дин. — Одолжение, взятка – называй, как хочешь. Я не испытываю необходимости в твоей подписи под лицензией.

— Похвальная честность, - проворчал Новак, снова зарывшись носом в воротник диновой куртки. — Заверните два, - смилостивился он.

Ладони легли на поясницу, двинулись вверх к лопаткам, исследуя шероховатость потрепанной кожи. В грудь с нескрываемым блаженством влился аромат тела, приправленный резким, но ненавязчивым парфюмом и запахом старого скотча – дым, мед, восемнадцатилетняя выдержка. Пряные, успокаивающие обоняние ноты, инстинктивно правильные, единственно легитимные. Утопая в симптомах неизлечимой болезни, парень исторгал из-под ребер гнетущие эмоции, сбрасывал пригибающий к земле груз, освобождался от туманящей зрение ярости и леденящего страха. Впитывал ауру умиротворения и силы, защищающей его возлюбленного и его самого теперь, повисшего на широких плечах, хватающегося за них, как за соломинку хватается неудачливый рыбак, попавший в шторм. Облегчение. Невероятное, неизмеримое, непостижимое. Объемное, материально ощутимое. Всё, что скрипело, выло, грохотало где-то в подкорке, развеялось, оставив после себя сосущую пустоту под ложечкой. Пронесло. Дьявол и его кривые рога, пронесло! Кастиэль с ужасом осознавал, в насколько опасной беспечности бродил по краю, жмурился, вновь открывал глаза и вновь ужасался. Он, поддавшись ревности, чуть не потерял смысл собственной жизни. Оскорбил дорогого до суицида человека, не имея ни малейшего на то права. Упрекнул в том, в чем и сам провинился. Досадовал сейчас на свое неуемное эго за излишне богатое воображение, корил за недостаток доверия. Дин даже не обмолвился о похождениях партнера в период разрыва. Да, технически Кастиэль мог вытворять что угодно, как не связанный отношениями мужчина, но нечто внутри – совесть, если конкретнее – не затыкаясь, нашептывало о предательстве. Он опорочил тлеющие угли любви, что убивали и поддерживали его во тьме. Разочаровался, отчаялся, утратил надежду – и так нелепы оправдания!.. Какая разница, что послужило причиной? Но, несмотря на ошибки и огрехи, он стоит, обнимая офицера крепко, до боли в суставах. Нежится в руках в ответ. В руках старшины Винчестера, которого прозвали бездушным сукиным сыном. Капитана Винчестера, сурового и невозмутимого профессионала. Дина, исступленного любовника, пылающего на костре скрытых страстей и распаляющего избранника. Дина. Простившего. Прощающего.

Стыдно.

Мгновение.

Еще не перекипевшие чувства взвились искрами пороха. Столкнулись губы – сочно, пронзительно, подобно миллиардами световых лет сближающимся галактикам. Провоцируя взрыв в тысячи гигатонн. Ни слова кроме рыка, ни звука кроме надсадного скрипа раздирающейся ткани, ни мысли кроме желания. Кожа выписывает на коже, оголенными нервами воссоединяясь в общее. Короткий, почти ненавистный вдох – соитие. Переперченная пляска языков. Укусы. Хищные, похотливые, жадные. Блуждают, рисуя полукруглые лунки от ногтей, руки. Пах к паху, и под плотной джинсой – пульсация вожделения. Взгляд переплетается с взглядом. Растушевывается синее на зеленом, а во тьме бездонных, огромных зрачков – костры. Кастиэль вряд ли соображал, что делает, но коротким, отрывистым толчком в грудь Дин припечатывается спиной к стене. Склоняет голову, открывая шею зубам. Шипит и стискивает в кулаке черные волосы на затылке. Пробирается под ремень, едва касаясь влажной от проступившей смазки головки члена сквозь тонкий хлопок боксеров. Получает неудовлетворенный стон и улыбается так порочно, как умеет только он. Где-то за гранью остался звенящий комарами вечер, хворая дожелта луна и тусклый оконный отсвет за углом. Остались лишь юркие поцелуи, вытанцовывающие дорожку от соска к рельефу пресса, брякающая сталью пряжка и плотный обхват в районе ширинки.

Девушка заткнула рот кулаком, секунду, растянутую в бесконечность, изображала мраморное изваяние, а затем воровато, пятясь задом и молясь об отсутствии на пути веток, в попытке сохранить скрытность, уползла к крыльцу. В фальшивом блике фонаря сложно определить выражение ее лица, в мимике – пестрый спектр, ускользающий от понимания. Она вбежала в дом, прикрыла дверь. Застыла, часто хлопая ресницами и созерцая на полу лишь ей одной заметную точку. Красивые, милые черты отражали ошеломление, механические, изломанные жесты обнажали испуг. В позе – ступор. Говорят, «столбняк напал» – она себя в точности так и ощущала. Будто рухнула в наполненную до верха бетономешалку и обратилась в серую статую без шанса шевельнуться. Спустя череду вдохов она встрепенулась, убрала за ухо выбившийся из-под заколки длинный светлый локон, состроила шкодливую, чуть комичную гримаску и собралась было пройти в гостиную, как из кухни вышел рослый детина под два метра, обеспокоенно спросив:

— Джесс? Тебе помочь? – в словах Сэма отчетливо слышалась тревога, его насторожил неестественный румянец подруги и лихорадочная дрожь, вздымающаяся заметными из-под ворота и рукавов рубахи мурашками. — Случилось что-то?

— Нет, - поспешно опровергла Мур, стряхивая со штанины несуществующие пылинки. — После города чистый лесной воздух кажется перенасыщенным кислородом. Потеряла равновесие на минутку, - пролепетала она, судорожно подбирая правдоподобные отговорки. Парень перемялся с ноги на ногу, не особенно убежденный ее наспех состряпанной легендой, в замешательстве вскинул бровь. Помолчал. Бросил на стол сырое от сушки вымытой посуды полотенце и вернулся в холл, внимательно изучая суетно и оттого тщетно переобувающуюся Джессику.

— О’кей, - с сомнением протянул он. — А Дин с Касом? Все хорошо? – интерес его вовсе не празден и не имеет ничего общего с любопытством. За истлевшие полчаса со двора в дом неоднократно просачивались отчетливо-враждебные, напряженные голоса – низкий вибрирующий баритон Дина и мелодичный тенор Кастиэля, причем последний, в частности, явственно грохотал агрессией. Вывод напрашивался сам собой. Причины Сэмюэлю, юристу по гражданским делам, съевшему собаку на взаимоотношениях сторон, разгадывать не пришлось – когда-то он мельком пересекался с Ником Хэттуэем в роли прежнего бойфренда брата, так что неожиданная встреча со знакомым художником в Сассексе удивила его, наверное, не меньше, чем старшего Винчестера – компания Гейба с ним же на парковке у пункта проката автомобилей на окраинах Милуоки. Джессика хитро посмотрела на Сэма, с истинно женским лукавством улыбнулась.

— О, да, - хихикнула она. — Уверена, - девушка вспомнила не предназначенную для чужого взора, но волей случая запечатленную, органичную и вдохновенную картину: на фоне фиолетового неба, чернеющий силуэт опирающегося спиной на стену мужчины, отдающегося ласкам второго, стоящего перед ним на одном колене. — Им очень хорошо.

Сэм с наивностью лани пожал плечами и не стал вдаваться в подробности. Разве разберешь, что у девушек на уме? Мужчинам никогда не удастся понять ход женской мысли, а их логика – без преувеличения крах мужской психике. Возможно, природой в прекрасный пол заведомо заложены методы обольщения и одурачивания самцов – самозащита и способ выживания, парень не знал. Знал только, что правды от подруги он не добьется однозначно, а потому решил не тратить время на напрасные попытки. А Джесс, сбросив, наконец, кроссовки, нырнула в удобные туфли на плоской подошве, чмокнула растерянного бойфренда в щеку и скрылась в гостиной. Само собой, делиться деталями с Сэмом она не собиралась – слишком интимный момент, хотя и вполне предсказуемый. Она не посвящена в хитросплетения любовных похождений старшего брата Сэма, но достаточно и очевидных доказательств того факта, что парочка поцапалась, а лучшие примирения после ссор происходят на горизонтальных поверхностях. Еще в госпитале, наблюдая за мечущимися по коридору парнями, она легко вычислила – тот, что пониже, пациенту не родственник. За практику в Фроедерт клиник набралась опыта, научилась различать степень близости к попавшему на больничную койку человеку. Пропустила, нарушая правила, партнера в палату, хотя рекомендации позволяют посещения только семье. И не находила в связи двух мужчин ничего особенно предосудительного – в конце концов, кому какое дело, кто с кем спит? Ориентация ни на психику, ни на личностные характеристики не влияет, а теперь, пообщавшись с Дином и Кастиэлем вплотную, она и вовсе прониклась уважением к их союзу. Многие считают гомосексуалов неправильными. Патологией, ошибкой генетики. А она уверена, что неправильным как раз будет видеть хороших людей, которых и без того мало на свете, одинокими. Самая грандиозная патология – отделять прикипевшие друг к другу души, потому что так якобы естественно. Бред. Джессика улыбнулась своим мыслям – откровенно, смущение и шок еще не окончательно отошли, теребя в сердце струнку стыда, возникающего у любого, кто вторгается на заповедную территорию. И вместе с тем распускались в груди лепестки магического цветка – от соприкосновения с чем-то высшим. Наверное, только женщины настолько честно радуются за счастье других, испытывая ощущения причастности к происходящему волшебству.

— Сэм, - негромко окликнула она. Из-за косяка показалась лохматая голова. — Пойдем-ка спать, - поманила пальчиком Джесс.

— Устала? – чуть удивленно спросил младший Винчестер. На циферблате лишь одиннадцатый час, и компания расползлась по углам неожиданно рано. Гэбриэль сослался на алкоголь, его партнеру и ссылаться не пришлось – все стали свидетелями того, как Дин несет его, никакого, на руках в гостевую комнату. Кастиэль вышел минут сорок назад на улицу, «подышать свежим воздухом», и канул в лету. Брат присоединился к нему почти сразу. Джессика и Сэмюэль остались наедине.

— Ага, - кивнула Мур. Она объяснила бы, что вот-вот в хижину ворвется – никаких сомнений – вихрь из возбужденных, увлеченных любовников, но промолчала. Неловко и нетактично – совать нос в сексуальные развлечения друзей, да еще и озвучивать это другим.

Парень не спорил – погасил на первом этаже свет и поднялся вместе с Джесс в спальню.

А луна застенчиво спряталась за облаком, скрывая от посторонних самозабвенно целующихся, терзающих одежду друг друга мужчин. Потертая коричневая куртка сползла на землю. У клетчатой рубашки недостает двух верхних пуговиц. Темнеют засосы у ключицы. Кастиэль, порыкивая от нетерпения, яростно прижимал партнера к углу, вырисовывал на рельефном животе влажные абстракции. Дин не препятствовал, сыто жмурясь. Захлебывался томной негой, и только время от времени что-то неуловимо шептал на им одним понятном наречии. Торопил медлящего парня, подстегивал непристойностями. Щедро, широким пластом ссадил плечо о кромку кирпича и не заметил, сотрясаясь сладкой судорогой. Почти не помнил, что где-то рядом хижина, гости, брат с будущей невестой, едва проглатывал шумный аккомпанемент сорванного, заполошного дыхания. Вспорол слизистую до алого бисера, когда Кас стянул резинку боксеров к коленям и обхватил головку члена губами. Впился ногтями куда-то в район его шеи и дернулся вперед, погружаясь в горячую тесноту до корня. Кастиэль нечасто баловал его оральным сексом – не потому, что не хотел, просто Дин не давал ему возможности, каждый раз впопыхах доводя партнера до точки и стремительно монополизируя право вести. Вряд ли сумел бы внятно растолковать свое стремление укрощать капрала, покорять, завоевывать, не мешкать ни секунды, сковать и парализовать его волю. Сейчас, растерянный, оглушенный и ослепленный ощущениями, он почти купался в собственной добровольной беспомощности. Наслаждался ловушкой, в которую его загнал Кастиэль шквальным желанием. И Кастиэль явно наслаждался тем, что внезапно стал хозяином положения. Очерчивал кончиком языка полнокровные вены, отстранялся, выпуская напряженный ствол до конца, вновь насаживался до горла, подавив рефлекс. Брал в рот с энтузиазмом, с восторгом, с удовольствием. Зарывался пальцами в курчавые волосы на лобке, мягко обнимал ладонью подобравшуюся в преддверии разрядки мошонку, поглаживал, теребил, выцеловывал. Сметал преграды страстью и звенел осознанием свободы действий – впервые дорвался.

И где-то на периферии ошалевшего рассудка остались декорации – двор, пикап, пятно электрического света из окна. Легкий прохладный ветерок, не способный остудить взмокшую кожу. Темень сентябрьской ночи и сонный лес. Первобытность, дикость сотворяемой близости, провоцирующая новые инъекции приторного яда, струящегося от молекулы к молекуле. Гордость. Дин, привыкший вуалировать полноту экстаза, редко отпускает голос, как сейчас, и каждый всхлип его – награда, особенно сегодня, когда обстоятельства сложились не в пользу звукового сопровождения. Капитана нельзя назвать беспечным, а значит, стонет он безотчетно – не оттого что никто не мешает, а оттого что не может себя контролировать. Оттого, как ему хорошо. На затылок Кастиэля легла рука, бедра подались навстречу. Движения стали беспорядочнее, задушенные вскрики смолкли. Дин сосредоточился на свившихся в канаты мускулах живота и паха, хмурился, подчиняясь поднимающейся от лодыжек жаркой волне слабости, нежной до болезненности. Что-то в стиле "охбля!". Оргазм. Он на краткий миг перестал существовать, вышвырнутый в подпространство цветной эйфорией. Прикосновение языка к освежеванной блаженством плоти, толчками изливающейся спермой, изрешетило нервы изысканной пыткой. Дин в беспамятстве ухватился за какую-то хлипкую опору и навалился расслабленным, резонирующим от потрясающих эмоций и фантастических ощущений телом на стену. Потерялся, с трудом выныривая в реальность. А Кастиэль, внутренне торжествуя, сглотнул солоновато-пряное семя, натянул на мужчину боксеры, джинсы и кое-как застегнул ремень.

— Спасибо, - севшим баритоном поблагодарил Винчестер спустя вечность. Парень, не скрывая веселья, глянул на него снизу вверх – отчасти, даже жалел осушенного до дна, обессиленного возлюбленного.

— За минет? – с иронией поинтересовался он.

— За штаны, - еле слышно, проигнорировав подколку, уточнил Дин. Шатнувшись из стороны в сторону, отлепился от угла, сполз, цепляясь расхристанной фланелью за выбоинки в кладке, на газон, с довольным урчанием вытянул ноги. Сохранять вертикальное положение после такого ментального и физического буйства весьма тяжело, поэтому и искренняя признательность капитана за возвращенную на место одежду неудивительна. Он запрокинул голову, прикрыл веки, растворяясь в свежести ночи и теплой истоме. Под боком уселся улыбающийся Кастиэль. Провел подушечками пальцев по профилю Винчестера, тактильно впитывая драгоценный образ. Поцеловал в скулу, спустился к губам. Дин отвечал, но вяло, как-то лениво, еще не очухавшись от колоссального оргазма – множество факторов сконцентрировались вокруг одной интимной сцены, создав непревзойденный чувственный шедевр. Офицера, конечно, точила некоторая вина за эгоистичную разрядку, поэтому он обнял излучающего потоки энергии парня, намереваясь слегка остудить его фонтанирующие порывы. — Я помню, - выпихнул он из легких, имея в виду односторонность случившихся утех. Обещая продолжения. — Дай мне минутку, малой, - попросил капитан.

Минуткой не обошлось. Капрал вслушивался в постепенно выравнивающийся ритм между третьим и пятым ребром. Комок мяса, размером с кулак, средоточие человечности. Трепещет, пробиваясь сквозь кости и мышцы, проталкивает по артериям жизнь. Парень поймал себя на желании вскрыть могучую грудную клетку, вынуть сердце, беспощадно вырезать тавро и врастить обратно. Чтобы отныне и до конца времен каждая капля его крови стремилась найти певучее библейское имя. Чтобы Дин не знал ни сна, ни отдыха в разлуке. Чтобы на короткий, мимолетный зов чесались локтевые сгибы и бьющаяся точка над ключицей. Мой. Кастиэль хотел впечатать в самую суть Дина - мой. Заклеймить его собой, запачкать. Отнять выбор. Посадить на цепь. Спрятать в подвалах, лишь изредка появляясь, чтобы любоваться. Он сам пугался подобной прихоти – она, как магическая николь, обнажала глубину темных провалов его души. Кастиэль не догадывался, в чем истоки его патологической тяги – может, острая ревность спровоцировала черные тени, которые развеются с первым солнечным лучом. А может, неизлечимая зависимость расколола его личность надвое. Он долго и с успехом лгал себе, притворялся уравновешенным и трезвомыслящим, но рядом с Дином абсурдно даже предположить равновесие и благоразумие. Все, что тянуло, раздражало и тревожило в последние два года, мельтешило в сумбурной лихорадке, переплелось и в хрустальной ясности предстало перед Кастиэлем. А он исследовал свои страхи, пороки и чаяния так, словно заново узнавал собственное «я».

Поднялся Дин, подал руку, помогая встать, Новаку. Они в комфортном безмолвии вернулись в заспанный дом, уединились в спальне. Мужчина сбросил шмотки и скрылся в ванной, оставив партнера лицом к лицу с откровением, снизошедшим столь уместно и впопад. Парень примерял мечты. Радовался, как женщина, получившая в подарок кучу коробок с украшениями, настолько окрыляющим стало согласие с собой. Он присел в кресло. Подскочил, скинул футболку и джинсы, надел пижамные штаны. Прошелся от стены к стене, пощелкивая суставами на кистях. Нервничал. Рванул в душ, пролетев мимо ошарашенного капитана пулей. Старался занять себя чем угодно, лишь бы не растерять решительность, отвлечься от роящихся в черепной коробке идей. Долго плескался. Будто собирался выпрыгнуть с борта самолета с парашютом, который снаряжал кто-то другой. Внизу живота пекло – адреналин, смешавшись с тестостероном, взрывал изнутри, стягивал в конвульсивный клубок. Сейчас он как никогда понимал любовника, остервенело добивающегося от него секса – казалось, конечности ватные, а предметы расплываются. Плюнув на заботливо приготовленное второе полотенце, он наспех смахнул воду с волос, обмотался тем, что поменьше и вывалился в комнату, прямо в объятья офицера.

Винчестер не стал мешкать. Втянул ноздрями аромат шампуня, освободил желанное тело от тряпки и шагнул к кровати. Поцелуй. Бесконечный, глубокий, нежный. Кас поймал запястье Дина, припал губами к центру ладони. Вычертил линию до локтя. Ласкал в самых неожиданных местах – сгибы, веки, под челюстью. Подставлялся под прикосновения, но больше отдавал, чем брал. Он никогда не вел себя, как, грубо говоря, бревно. Страстный, чувственный, отзывчивый – очень тонко реагировал на прелюдию, принимал любую навязанную Дином игру. В этот момент он превзошел себя – успевал отвечать. Действовал сам, преодолевая ощутимые Винчестером неловкость или смущение. Они перекатывались по простыням, не в силах оторваться друг от друга, не желая превращать секс в совокупление. Они были разными – развратными и целомудренными, порочными и стыдливыми, жестокими и нежными. Забавлялись в постели и спасались. Примитивно трахались и занимались любовью. Пробовали что-то новое. Сейчас оказалось непохожим на обычно. Словно они впервые видели, трогали, сливались. Без напряжения, но настороженно. Неопытно. Неумело.

— Кастиэль… - растягивая гласные, произнес капитан. Нависал над партнером, оглаживая живот вокруг пупка и косточки таза, но избегал паха. Дразнил точно выверенными, легкими, на грани фола прикосновениями, достаточными для костров возбуждения, но безнадежно скупыми для удовлетворения. Парень нарвался – вдруг замер, выдал «Дин, я…», замолчал и принялся отпираться. А офицер знал, что за его невысказанными словами кроется нечто важное – сегодня день такой, несущий в себе основополагающие события. Дин отчетливо осознал степень привязанности к Кастиэлю – в сравнении. Они поссорились из-за ревности, чего еще не случалось. Собрались типа пожениться*. И теперь парень боится что-то озвучить, о чем-то попросить, Винчестер чувствовал и, в принципе, догадывался, в чем суть, но помогать нерешительному возлюбленному естественно не собирался. Считал, что его маленький шантаж и есть помощь – под влиянием вожделения капрал частенько ломается и делает то, что велено. Персональная сыворотка правды. Достаточно руки, чтобы Кас поплыл и запел, как соловей. И сам Кас прекрасно осведомлен о своей уязвимой позиции. Когда Дин впивает ноготь в отверстие уретры, Кастиэля изгибает дугой наслаждения. Когда туго обхватывает ствол – плавится костный мозг. Нереально противостоять. — Говори, - мягко приказал Дин. Ответом ему стал долгий, в упор, сверкающий эмоциями взгляд. Жалобно-гневно-хищно-страстный. И офицер получил лишнее подтверждение своей правоты. Кас бессчетное количество раз смотрел на него, но только сейчас свинцовая синь отражала неизведанные дьявольские искорки.