No one knows what it's like. 2 глава

Дин, в рамках ограниченных возможностей, поерзал по постели, стараясь найти удобное положение. Ступни и лодыжки покалывало, словно сотней иголок – отлежал, но он терпел, не желая беспокоить и без того чуткий сон Кастиэля. Он представить не мог, насколько парень издергался, пока караулил его пробуждение. Винчестер пока понятия не имел, что висел на волоске над бездонной пропастью и едва не сорвался.

— Дин… - донесся до слуха еле уловимый звук. Парень вскинулся, посмотрел на партнера недоверчиво. — Дин, - увереннее повторил он. Поднялся с придвинутого вплотную к кровати кресла, потер лицо ладонями. Снова сел на самый краешек, помолчал. Подался вперед и уложил голову на бедро возлюбленного, отвернувшись. Спустя мгновение туда же легли и руки, обвивая доступный участок тела партнера – словно боялся отпустить. — Люблю тебя, - буркнул он глухо. Голос терялся в слоях ткани, но Винчестер по контексту угадывал суть. Вздрогнули сильные плечи. Пальцы Кастиэля тряслись – капитан ощущал кожей. Звонкая тишина взрезалась немым выдохом. Парень ткнулся лбом куда-то в пододеяльник, пряча слезы. Задушенный, проглоченный, сдерживаемый всхлип. Безмолвие и еще один.

Дин чувствовал себя ублюдком, унизившим и растоптавшим невинное божье дитя.

— Т-ш-ш… - рука легла на затылок, поглаживая, утешая, перебирая смоляного цвета пряди. — Тише, - вымученно протянул мужчина. Вина ворочалась в груди, теребила тонкие душевные струны, выцарапывая сухие, рваные вздохи. — Все хорошо, ангел мой. Все хорошо. Это последняя. Слышишь? Не плачь, прошу тебя. Последняя, Кастиэль.

«No one knows what it's like
to be the bad man
to be the sad man
behind blue eyes
and no one knows
what it's like to be hated
to be faded to telling only lies» – напевала девушка полюбившуюся песню, проворачивая ключ в замке. Улыбалась – знала не все слова, но где не знала - просто растягивала гласные в мелодию. Приятный голос, звонкое контральто. Она сдула упавший на лицо длинный локон, захлопнула дверь. Бросила сумочку и брелок от противоугонной сигнализации Audi на полку, глянула в зеркало. Трудный день выдался – на работе загоняли, и босс явно не с той ноги встал. Устала, в пробку попала. Но настроение ее не зависело от дневных событий. Она подмигнула своему отражению и направилась на второй этаж. Вошла в комнату, выдержанную в сочных, не раздражающих глаза пастельных тонах. В кресле сидела строгая леди лет пятидесяти и вязала в свете торшера – ее благородная седина отливала серебром, а спицы ловко выписывали узор на будущей кофточке. Леди изогнула бровь, радушно, очень тихо, поприветствовала вернувшуюся хозяйку и приложила палец к губам. Правда, зря – на стоящей рядом кроватке уже пытался подпрыгивать малыш, держась ручками за бортик манежа. Встречал мать.

Мальчик смеялся, наблюдая за матерью любопытными свинцово-синими глазами.

Узелки

Portishead - Wandering Star
Sting - The Book Of My Life
Yoav - We All Are Dancing

Он проснулся внезапно. Широко распахнув глаза, лениво изучал деревянный потолок мансарды. Чувствовал, как мутные, до отвращения знакомые, ненавистно-сладкие образы заставили поры гладкой кожи сочиться потом – его холодные, липкие капли стекали с груди и лба по вискам на плотные простыни. Тяжелый, сдержанный выдох исторгся из легких, вылетел меж припухших от долгих, алчных поцелуев губ. Влажные черные пряди разметались по подушке – длинные пальцы стянули их в растрепанный пучок. Заколки прибрали челку, чтобы не спадала на лицо. Три часа ночи – томящий кошмар не позволил воспаленному сознанию полноценно отдохнуть… Наплевать. Он поднялся, стараясь не качнуть широкую кровать, крадучись юркнул в душ. Вода мягко обволакивала изящное тело, смывая запах секса и постели. Пена белой шапкой припорошила нос, вынудив парня неожиданно громко для безмолвного дома чихнуть – эхо отдалось от кафельных стен. Он попытался улыбнуться отражению в зеркале, но мимика сложила оскал. Печальную измотанную гримасу усталого пилигрима, отчаянно-безуспешно разыскивающего покинутый дом. Утомившегося от бесплотных дорог, чужих столов и пустоты.

Полотенце мягко отжимало длинные шелковистые волосы, стряхнуло прозрачный бисер с плеч и груди. Обмоталось вокруг бедер – не хочется идти обратно в спальню за одеждой, тревожить того, кто мило посапывает, раз уж самому не лежится. Парень свел брови, задумчиво обвел взглядом висящие на сушилке шмотки – он сам их вчера стирал, убивая время до вечера. Подхватил с перекладины широченную футболку и шорты на пару-тройку размеров больше, чем ему необходимо. Оделся, став похожим на Гавроша из «Отверженных» - худое, жилистое тело, обвешенное тонкой тканью на манер балахона. Вышел в гостиную и уселся на диван, параллельно включая плазму, но показывали откровенную чушь. По федеральным каналам новости, страшилки про птичий и свиной грипп, коровье бешенство, политику и финансовом кризисе. О исламских экстремистах. Немудрено – скоро одиннадцатое сентября, устроят день памяти и будут стенать, как плохо защищено Американское государство от посягательств мусульман. Нет, он сочувствовал более чем трем тысячам погибших и их семьям, но теракт случился так давно, что пересуды на эту тему превращаются в спекуляции, а не искренние попытки предпринять что-то полезное. Да и мусульмане вовсе не настолько агрессивны, как начали думать его соотечественники после разрушения башен-близнецов. В его потоке на математическом факультете, например, учатся два студента из Ирана – милые ребята, отзывчивые и компанейские, разве что не бухают и часто молятся. Порнуха по платному тоже не вдохновила – за ночь он так натрахался, что покупные спермастые жеребцы нервно курят в коридоре. Он остановился на каком-то черно-белом фильме, но смотреть не стал – задумался. Покручивал в руках дистанционку и пялился в одну точку, словно видел нечто за картинкой окружающего мира.

Больно.

Боль, обосновавшаяся острыми иглами в суматошно выстукивающем между третьим и пятым ребром комке мышц, всплывала в томных видениях. Выползала скользкой змеей из средоточия чувств. Сжать кулак – такое, кажется, маленькое… Откуда в нем столько яда, что постепенно отравляет клетки организма цинизмом – капля за каплей? Бесконечная изысканная пытка неутомимого извращенного палача – то наплывает волной цунами, сметая тщательно, но тщетно выстраиваемые линии обороны, то схлынет, отставляя за собой лишь плоский илистый берег, усыпанный обломками души. Обманывает несчастного пленника, нагло манит свободой и, стоит ему лишь на миг поверить – вновь безжалостно, беспощадно терзает. Окружает флеш-бэками, вливается в мозг ароматами. Околдовывает тактильными ощущениями. Тревожит, как душевнобольного - висящий в фиолетово-черном небе серебристый диск. Доводит до грани, до истерики, до точки. И, напившись крови, отпускает, убираясь в свой темный угол памяти, чтобы фениксом воскреснуть, когда расслабишься.

Его вела зависимость. Одномоментно, будто снизошел инсайт, парень понял, почему проснулся до рассвета после интенсивной на ласки ночи. Он с отвращением отбросил пульт, прошел в коридор – конечности двигались изломанно, механически, не подчиняясь обладателю. Схватив пластиковый тубус со стопкой свернутого рулоном ватмана, вернулся в гостиную. Вытащил лист А1, расстелил на ровном ламинатном полу, прижал первыми попавшимися предметами уголки. Пальцы мелко дрожали, когда он вытащил из упаковки серый мелок. Быстрыми, немного суетными, отточенными движениями начал наносить абрис. Глаза жгло – выедало колючей влагой, но он упрямо выводил линии, разметив скелет будущего изображения. Не прихоть заставляла его рисовать. Не желание и не интерес. Необходимость разума скинуть стискивающие оковы. Потребность тела горько мечтать порождала всплеск вдохновения, бередящий старую рану. Принуждало искать спасения, выплескивая несбыточные грезы на пористый ватман, чтобы они не дробили кости и не вытягивали жилы наживую. Отброшен серый. Ложится голубоватая растушевка на ткань, сминая складки. Мизинец, растирая мел, доводит цвет до полупрозрачного, едва уловимого. Вспыхивают стрелки шелка, вывязанный усердным пауком узор капель. Отброшен синий. Коричневый, чуть прижимаясь острием, выписывает ровные черты – волевые, властные, твердые. Воплощает мощь чуткими прикосновениями. Час летит за часом – акцентируются суставы локтей. Уверенная ямочка ключиц. Вздувшиеся бугры мышц, казалось, перекатываются по теряющей девственность бумаге – вот-вот оживут. Запрокинута голова, обнажая кадык на ранимой шее и показывая угрожающий подбородок… Отброшен мел, покатился по доскам, пятная глянец. Трясущейся рукой он берет яркий – зеленым работы меньше всего, но по коже художника отчетливо бегут мурашки, а в висках стучит приливами кровь. Бездонные антрацитовые зрачки-колодцы. Светящийся блик в почти скрывшейся черным зеленой радужке. В ней страсть, неистовое вожделение, жадный голод. Искренность, которой не сложили четко очерченные, вспоротые кромкой белых зубов губы. Румянец вуалирует мелкую россыпь веснушек, усеивающих щеки, раздуваются хищно ноздри. Брови хмурятся на пике наслаждения. Взгляд мечет молнии. Прогнута поясница, штрихи переплывают в округлые холмики оголенных ягодиц – тенью впадинка на той, что на первом плане. Сильные мускулы ног напряжены. Руки возвышают над распластанным, непрописанным, бледным, лишним любовником богатырский торс. Они соприкасаются лишь пахом, и на бумаге нет соития, хотя логически – именно оно. Творец, потратив на шедевр остаток ночи, смотрел на мужчину, заключенного в этюде. Красив. Как олимпийский бог, яростно любящий своего безликого преданного.

Любящий многих своих преданных.

Вернувшийся на трон, бросив короткое «прости» в зале ожидания аэропорта Милуоки.

Ладони спрятали лицо, а из груди вырвался приглушенный, жалобный всхлип. Колючие слезы брызнули из-под век, оросив солью гладкую бледную кожу. Он множество листов испортил подобными зарисовками – никто не видел их, кроме него самого. Лицо. Руки. Тело. Губы, что-то говорящие. Глаза, что-то изучающие – они никогда не смотрели прямо на зрителя. Возможно, из-за того, что зритель всегда один? Возможно, из-за того, что внимание невольной модели всегда было приковано к чему-то другому, а не к измотанному невзаимностью молодому художнику.

Обида.

Детская такая, необъяснимая. Эмоции, не поддающиеся никакому здравому смыслу или голосу рассудка. Честно или нечестно повел себя тот, кто замер на ватмане, разницы нет. Художник, уткнувшись в перепачканные мелом ладони, шмыгал носом, глотая стекающую влагу. И плевать, как это выглядит со стороны! Парень привык к откровенности, привык проявлять свои чувства в открытую. Если радовался – лучисто улыбался. Если тосковал – тихо плакал, не оглядываясь на мнение окружающих. Старомодная, благородная смелость – его слабое место и одновременно с тем – его главное достоинство. Он дорого платил за право быть тем, кто есть. Единственный, кто истинно и с уважением восхищался его правдивостью, день за днем впитывая ложь – безвозвратно ушел, да и вряд ли когда-то принадлежал длинноволосому красавцу. Наверное, так правильнее, если забыть о царапающей пустоте и ноющем рубце на доверии. Теперь парень может быть собой, не опасаясь говорить «люблю» и потерять объект симпатии из-за излишне тесной привязанности. Он не знал, что заставляет его раз за разом хвататься за мел и вычерчивать линии – разбитое сердце или уязвленная гордость, да и важны ли подробности?

Потом становилось легче. Жестокий, соблазняющий инкуб снисходил до жалости к истерзанному преданному. Покидал его сны. Не тревожил пылающей, четкой памятью, не дразнил неизвестно откуда взявшимся знакомым резким, но ненавязчивым ароматом одеколона. Не заставлял бредить, нашептывая в темноту имя. Не бродил перед ним в толпе, внушая ложную надежду. Дарил умиротворение до следующего полнолуния, чтобы вернуться за новым шедевром.
Талант юного творца и несколько исписанных эротическими сценами ватманов – небольшая жертва, чтобы утихомирить гневающегося бога.

— Ник, ты чего? – аккуратно встряхнули его теплые руки.

Парень промолчал, прячась на груди партнера. Странный доктор, не побрезговавший привести в дом гея в насквозь гомофобной Миннесоте, сам оказался нетрадиционной окраски. Хэттуэй пару вечеров заглядывал к неожиданному приятелю – они начали плотно общаться с того дня, как Гейб помог Нику выпутаться из тяжелого положения – и случайно засек канал проплаченного через вай-фай сайта гей-порно, подключенного к плазме. А спать вместе они начали дней через десять после открытия Ником правды о сексуальных предпочтениях доброго самаритянина. Эндж – хороший человек. На следующий после знакомства вечер Ник обратил внимание, что Гэбриэль, замаскировавшись солнцезащитными очками, следит за парнем от университета до кампуса. Испугался по первости – мало ли в Миннеаполисе маниакальных придурков, и догадался о причинах столь странного поведения, когда заметил недобро стиснутые кулаки самозваного телохранителя, наткнувшегося на тех мерзких типов, что его избили. Проникся рыцарским поступком и из благодарности пригласил нейрохирурга выпить – совершенно без задней мысли. Наутро они нашли друг друга в одной постели, и Эндж в лоб предложил Нику встречаться. Хэттуэй, недолго думая, согласился – с оговорками про «без обязательств». Эндж не возражал.

— Ты плачешь что ли? – растерянно протянул мужчина. — Я что-то не так сделал? – Хэттуэй немедленно помотал головой.

— Нет, - выпихнул он из горла, сдавленного железной рукой. — Нет, дело не в тебе.

— Тогда в чем? – осторожно поинтересовался тот.

— Просто накатило. Я идиот, - безапелляционно заявил парень, оттерев слезы.

— Неправда, – возмутился Эндж. Уселся удобнее – собственно, его медицинское образование верещало, что в тридцать два года сидеть на прохладном полу – прямая дорога к простатиту, но острое желание позаботиться и утешить почему-то плачущего в восемь утра субботы партнера заткнуло голос рассудка. Николас, волей или шуткой судьбы, очень вовремя появился в его пустой жизни. Он еще не определился, как конкретно называть происходящее между ними, прошло-то от силы несколько недель, но его поспешная натура и печальный личный опыт, полученный с Шарло, подсказывал, что того, кто дорог, необходимо хватать в охапку и никогда не отпускать. Любой ценой. А Ники ему, кажется, стал небезразличен, с того момента, как Гейб засек его валяющимся на асфальте, хотя выводы делать, конечно, чересчур рано. — Чего ты в крайности бросаешься? – он показал на лежащий рисунком вниз ватман. — Не получается сейчас, получится позже… - успокоил док, подумав что тот расстроился из-за неудачи в рисовании.

— А как еще назвать индивидуума, страдающего по мужику, бросившему его два года назад? – критично проворчал Ник и нехотя отстранился. Осекся, пытливо, исподлобья поглядывая на Энджелса сквозь слипшиеся ресницы. — Давай, я расскажу – а ты рассудишь. Ты умный и всякого повидал… Позволишь?

— Гм… - Эндж не то, чтобы расстроился, но приятными услышанные слова назвать тоже нельзя. Он, со свойственной ему особенностью – не спешить с выводами – не подал виду и кивнул. Раз Николас просит, в таком состоянии – зачем накалять обстановку глупыми подозрениями или необоснованными обвинениями? Как ни крути, их связь не настолько крепка или долговечна, чтобы он имел феодальное право на Хэттуэя. Гэбриэль не отличался целомудрием, подыскивая себе кого-нибудь на ночь в гей-барах, чтобы спустить пар – не ему осуждать или предъявлять претензии парню, отношения с которым завел совсем недавно.

— Понимаешь, он мне ничего не обещал, - начал Хэттуэй. Посмотрел на Энджа щенячьими глазками и оперся на него плечом, тесно прижимаясь, словно ища тепла. Странно – он доверял доку, как другу, но боялся, что он поведет себя так же, как… неважно. — С самого начала он честно говорил мне, что у нас только секс. Помогал – по многим вопросам. С переездом. Давал взаймы, гонял козлов, которые меня травили. Ничего не требовал, не спрашивал, сплю ли я еще с кем-то. Говорил – работа опасная, но по сути – трудоголик… как ты – прости! – извинился он, не желая проводить аналогии или сравнивать. Гейб погладил подушечками пальцев тонкую ключицу, давая понять, что все в порядке, и Ник может продолжать. — А я влюбился. Отчаянно… Не представляешь, как мне хотелось расковырять его холодную маску! Узнать о нем то, чего не знал никто другой. Стать для него чем-то большим, чем просто подстилкой, хотя он не называл меня так и не вел себя по отношению ко мне неуважительно или грубо. Он ночевал у меня при каждом удобном случае. Иногда мы вместе гуляли. Он ни разу не пожаловался, если я готовил отвратительно. Поддерживал меня. И никогда, никогда не пускал меня дальше койки. Будто заранее очертил вокруг себя границы дозволенного… - Ник рвано выдохнул. — А я не смел их переступить. Боялся потерять. Всегда осознавал, что он уйдет, но боялся неотвратимого. Потом мне по результатам конкурса присудили стипендию в универе Висконсина – кто упустит шанс завершить учебу бесплатно? Я улетел в Мэдисон. Он провожал – наша последняя встреча. Расставил точки над i, четко обозначив, что ждать не станет. И теперь, рядом с тобой, я постоянно вспоминаю его. Когда ты уезжаешь в клинику по экстренному вызову – он постоянно срывался на службу. Когда ты допоздна задерживаешься, не предупредив, вернешься к утру или нет. Когда молчишь часами – из-за дерьма, случающегося на работе – молчишь, и не хочешь говорить со мной, считая откровенность нытьем – я предполагаю, что рано или поздно, уйдешь и ты. Скажешь мне «прости, детка» виноватым, убитым голосом и пропадешь. Поэтому мне кажется, что я так и не остыл к нему. Не начинаю нового из-за страха и старое отпустить не могу, - он осекся. Повисла тягучая тишина. — Понимаешь? – с надеждой спросил Ник. Карие глаза блеснули грустью, Эндж притянул партнера к себе, сцепляя кисти за его спиной в замок.

— Понимаю. Ты не идиот, Ники. Испытывать сомнения – нормально. И болеть после разрыва тоже. Ты не робот – даже животные тоскуют от разлуки, - мягко ответил он. — Мы недавно вместе, и обещать тебе вечной любви не могу. Но что обещаю точно – не буду тобой пользоваться…

— Он не пользовался! – гневно опроверг парень, защищая бывшего любовника. — Ты меня оскорбляешь подобными словами, - спокойнее добавил он. — Он нуждался в хоть ком-нибудь, чтобы чувствовать себя живым. Никогда не признавался – замкнутый и скупой на эмоции – но со стороны-то виднее… Судя по всему, я криво объяснил, - Хэттуэй потер лоб. — Он никогда не обращался со мной, как вещью или что-то подобное!

— Но ты страдаешь, - возразил окончательно запутавшийся Гейб.

— Страдаю, потому что идиот. Упустил свой шанс. Знаешь, он, - Ник показал на рисунок, - единственный человек, которому я лгал. И теперь расплачиваюсь.

— Можно? – ненавязчиво попросил Энджелс, внутренне приготовившись к вежливому отказу. Творчество в любом его проявлении – несколько сокровенное, интимное. Входящее в личное пространство, а док пока не был уверен, что Ник позволит вторгаться нынешнему партнеру на заповедную, как выяснилось, территорию прежнего. Парень пару раз открывал скетчбук с натюрмортами, но портреты прятал – стеснялся или не желал делиться, возможно. Гейб и сам колебался в уместности высказанного желания – где-то шевельнулась собственническая струнка, звенящая капризной ревностью. Смотреть на этюд, изображающий мужчину, обладавшего Ником раньше, наверняка не прибавит пунктов самооценке.

— Да, - вопреки ожиданиям, легко согласился Хэттуэй. Отстранился, перевернул ватман. В конце концов, абстрагируясь от личности модели, рисование – его искусство, вдохновение и талант, вложенные в штрихи и тени, запечатленные на холстах и бумаге. Николасу, как и остальным творцам, нравилось проявляемое к его работам внимание. Критика и похвалы, конечно, а хвалить, по существу, есть за что – не зря Ником выиграны региональные и федеральные конкурсы, да и стипендию просто так не вручают.

Эндж же внезапно замер, словно оцепенел, и не издал ни звука. Он рывком подался вперед, приблизившись к живому, прекрасному, объемному кадру, исполненному эмоциями и энергией. Обвел загоревшимся от любопытства взором виртуозные линии, прикоснулся подушечками пальцев к пористой поверхности. На смятых голубых простынях, над извивающимся безликим любовником, заходился гортанным стоном неистового вожделения самец, созерцая слепыми зелеными глазами само, казалось, великое Ничто. Шедевр дышал, ворочался и истекал соками. Пах. От него шла ощутимая волна жара – опаляющий эротизм этюда зашкаливал, собираясь ноющим клубком в паху. И веяло от совокупляющегося – иначе, как совокуплением, воплощенное и не назовешь – порочного действа некоей трагичностью. Горечью, отразившейся в односторонней эгоистичности выписанного соития. Серой печалью, играющей бликами в складках постели. Сиянием желтой больной луны, разбивающим зияющий провал стекла на заднем плане. Перспектива намеренно нарушена, чтобы акцент сконцентрировался на топе – но сюрреалистично маленькое окно и смазанный, лишний партнер лишь подчеркивали роль первой скрипки, врученную светловолосому хищнику филигранной работой художника. Гэбриэль неверяще глянул на Хэттуэя, вернулся к изображению. На лице нейрохирурга вспыхнула пестрая, богатая гамма чувств, заставив Николаса забеспокоиться от неизвестности. Гейб, безусловно, оценил – восхищался, ощупывая полотно взглядом, изумлялся – одному ему знать, чему. И вожделел – парень ощутил, как румянец заливает щеки. Не отнять – ему удавался стиль «ню», подчас перерастая в настоящее, непошлое порно. Мужчина передвинул лист к торшеру, нажал на выключатель, позволяя яркому люминисценту литься на выхваченный памятью эпизод, будто не мог разобрать под тусклой люстрой.

— Охренеть! – выдал он, наконец. — Будь я проклят… - добавил Гейб, отпрянув.

— Эндж? – ошарашенно окликнул Хэттуэй, растерявшись от неожиданной и слегка неадекватной реакции партнера. Он понимал, что картина хороша, но не настолько, чтобы потерять дар речи. Гейб повернулся, нежно улыбаясь. Откровенно глупо, как подпившая школьница, хихикнул.

— Фигура то, что надо, - одобрительно прокомментировал он, а Николас интуитивно угадал, что комплимент относится не к его мастерству, а скорее, к одушевляемой Гейбом модели. Повисла пауза, перемежающаяся активной мимикой – Эндж рассматривал сидящего напротив парня, явно сомневаясь в чем-то. Не агрессивно и без обвинения, хотя на мгновение у Ника мелькнула мысль, что он обидел дока подобными признаниями. Но состояние Гэбриэля не имело ничего общего с гневом. — Это Дин? – спросил Эндж и прищурился, от чего вид его приобрел некую хитринку и лукавство. — Дин Винчестер?! – уточнил он. Хэттуэй нервно вздрогнул и свел брови.

— Откуда ты?.. – начал мямлить он, но док его перебил.

— Воистину, земля круглая, - расхохотался Эндж. Покачал головой, вернулся к рисунку, еще пару секунд помолчал. Отодвинул ватман и привлек Ника к себе, стискивая в объятиях. Положил подбородок на плечо партнера и произнес: — Он кретин, что бросил тебя, - вынес вердикт док. — Хотя, не расстаньтесь вы, мы с тобой познакомились бы при совершенно других обстоятельствах, Ники, - мужчина отодвинулся. — Ты не дергайся только, ладно? Я сейчас, вроде как, врачебную этику нарушаю, но… - резкий выдох. — Капитан Винчестер – мой бывший пациент. В декабре прошлого года мне пришлось вырезать ему медуллобластому с левого полушария – довольно обширную. Мне жаль, - тут же добавил он, заметив, как Николас побледнел и замер, превращаясь в статую. Хотел было продолжить, но Хэттуэй вцепился в его штанину и потянул.

— Он жив? – помертвевшими губами сложил парень. — Жив?!

— Тише-тише, - погладил его по волосам Гэбриэль. — Успокойся, нас еще переживет. Дин – редкостный социопатичный засранец, и к дружбе не располагает, но я постарался на славу, отчасти… - тут он смутился и шмыгнул носом. — Отчасти, - набрался смелости док, - потому что я на него запал немножко. Немножко! – тут же повторил он, поежившись под убийственным взглядом Ника. — Винчестер, - в голосе Энджа явственно слышался сарказм, - хоть и сукин сын, но цельный. Мы приятели. Он пригласил меня в Сассекс в середине сентября. И знаешь, что? – изогнул бровь Гейб. — Состязаться за твое сердце с таким Казановой, конечно, сложно. Но я рискну.

— Обворожительно, - с деланным негодованием буркнул парень, когда паника схлынула, позволив сознанию мыслить ясно. Его тлеющие еще под толстым слоем пепла угли чувств заставили разум вспыхнуть тревогой за человека, научившего его любить. И лишь слова Гэбриэля чуть отрезвили Ника, а обволокшая было обреченность отступила. — Жуть какая... – тут же пожаловался он. — Мой нынешний и мой бывший – друзья. А я, видимо, переходящий вымпел.

— Брось, - добродушно протянул Гейб, несильно пихнув его в бок. — И не такое случается.

Эндж на себе испытал харизму Винчестера. Его грубоватое обаяние и личину необразованного мужлана, сковырнув которую, обнаруживаешь тонкую и – кто бы поверил? – романтичную личность. О истинном облике капитана сообщали не сопливые признания или прогулки под омелой. Выпихнутые из недышащих легких аргументы, ярость в охрипшем голосе. Мучительно изогнутые брови и челюсти, сведенные судорогой боли. Молчание аккомпанементом к физическим и ментальным страданиям. Дин – стоик. И его душа, кипящая раскаленной магмой и остужающая до абсолютного ноля – опасная забава. Он окутает собой, посадит на цепь, лишит права выбора и подомнет авторитетом. Его любовь – фундаментальна и основательна, не оставляет путей к отступлению. С ним невозможно взять тайм-аут – все или, черт вас дери, ничего. Гэбриэль сочувствовал Николасу – попасть под такие жернова и успеть унести ноги не каждому посчастливится. Дин отослал Ники именно потому, что не способен был переступить через очерченные самим собой границы дозволенного. Теперь, зная личность бывшего партнера Ника, Гейб отчасти соглашался с попытками парня оправдать его – вероятно, из-за личного отношения. Дин действительно один из тех редких индивидуумов, что могут провести зыбкую черту между симбиозом и потреблением. Он извращенец, естественно. Морально извращенный, изломанный, практически уничтоженный взваленным на плечи грузом урод… и Гейбу его отчасти по-человечески жаль. Он элементарно не мог по-другому с тем, кого не любил. Эндж надеялся, что те полунамеки, что Винчестер пропускал в редких телефонных беседах, означают нечто большее, чем перепихон от одиночества. В конце концов, настолько док понял, Винчестер живет с партнером в одной квартире, а для капитана подобный шаг – немалое продвижение вверх по лестнице взаимного доверия.

Тонкие пальцы скользнули по плечу, перебрались к шее. Поднялись к щеке, пощекотав подушечки об отросшую щетину. Захват стал крепче, а из чьей-то груди вырвался сдавленный полурык.

— Колючий… - завороженно прошептал Ник. Гейб искоса глянул на него, складывая неуловимую полуулыбку. Двинул правый локоть вниз, перекладывая парня ниже, а губы слились в мягком поцелуе.

— Я встал, - отстраняясь, ответил Эндж, — а тебя не нашел. Не успел побриться.

— Мне нравится.

Мужчина поднялся, увлекая за собой хрупкое, кажется, совершенно невесомое, будто воздушное тело. Подхватил партнера на руки и, грузно топая, поднялся по лестнице в мансарду. Уложил драгоценную ношу на кровать, одним движением сбрасывая широкие пижамные штаны. Ник стряхнул с себя безразмерную футболку Гейба, и сплелся с любовником долгим нечитаемым взглядом. Эндж впитывал льющиеся из темной радужки эмоции – слишком много, чтобы опознать все, но смысл главных он улавливал, не прилагая усилий. Нарочито-медленно он провел холеными ладонями от щиколоток к бедрам, задержался на затвердевшем под тканью бугорке, довольно усмехнувшись пульсации наливающейся кровью плоти. Стянул оставшуюся одежду, отправив ее куда-то в подпространство. Ник не давал выбора или шанса для сомнений, заставлял вожделеть его, словно Гейбу вновь чудесным образом стало восемнадцать. Противостоять невозможно. Нереально отказаться от его гладкой кожи и длинных, цвета воронова крыла волос. Глаза Хэттуэя, колдовские, потусторонние, непроглядные – хранили тайну, которую манило разгадать. Гейб пил биение сердца из трепещущей венки на шее. Выписывал кончиком языка узоры нежности. Так тепло рядом с ним, дерзким цветком, упрямо пробивающим себе путь сквозь толщу земли и асфальта, чтобы раскрыть ароматные лепестки среди загазованного смогом урбана!..

Гейб плыл в тумане страсти. В паху потяжелело, а руки дали дрожь, но он упорно выискивал слабые точки Ника. Ласкал самые неожиданные места, зная в силу профессии их ранимость – впадинка подмышки выцарапывает из горла Николаса сладкий смех, смешанный со стоном. Соски, возбужденно покрасневшие, перекатывались горошинками, а по коже бежали восхитительные мурашки. Эндж – терпелив. В возрасте ли дело или в опыте, но он не торопился слиться с партнером в жарком соитии. Он играл на Нике, вдохновенно и талантливо, перебирал струны нервной системы, как влюбленный в свой инструмент скрипач. Поцелуй. Ники жмурится, мурчит, словно довольный сытый котенок, добравшийся до коленей хозяина. И выражение его лица – вот что стоит увековечить на холстах. Гейб жалел в такие минуты, что не обладает даром Николаса – писать. Он бы доводил любовника до грани и наносил ляпистыми и тончайшими штрихами изображение наслаждающегося молодого парня на любой поверхности – бумаге, стенах, полу. Но он не художник – и даже рад, что увиденное принадлежит ему одному. Влажная дорожка спускается к пупку, углубляется в него, щекоча. Руки уверенно прижимают косточки таза – в удовольствии Ник становится весьма энергичным и мешает довести дело до конца. На мгновение Эндж останавливается, любуясь красивым, идеальным членом партнера – ровным, насыщенного цвета, оканчивающимся гладкой головкой, сочащейся прозрачной капелькой смазки. Слизнув ее, мужчина награждается протяжным именем – его именем. Ник так сладко распевает «Гееееейб», что в венах застывает, чтобы тут же вскипеть, кровь. Ускоряется, вытанцовывая дикие, варварские ритмы, сердце. Обнимая губами напряженный ствол, Эндж немедленно скользит вниз, к самому основанию, задерживаясь ненадолго – позволяет парню привыкнуть к интенсивности ощущений. Ник нетерпеливо ведет бедрами, побуждая его продолжать, но в карих глазах, изучающих извивающегося по простыням партнера, сверкает хитринка. Ладонь обхватывает подтянувшуюся мошонку, поглаживает ее, теребит, вынуждая изящные пальцы Ники зарыться в темно-каштановые волосы на затылке мужчины и притянуть голову безжалостного тирана к паху, в попытке ухватить больше наслаждения.