Глава XIII 19 страница

Понимание этого архаичного типа регуляции самоуважения упрощается при знакомстве со стадиями развития чувства вины (с. 179-181). В жизни младенца голод и насыщение чередуются. Голодный младенец вспоминает о предшествующей удовлетворенности и пытается силой вернуть бывшее состояние, утверждая свое «всемогущество» криком и жестикуляцией. Позднее младенец теряет веру в собственное всемогущество, но пытается восстановить это всемогущество путем проекции его на родителей и участия в их всемогуществе. Он нуждается в соучастии и любви, как прежде нуждался в молоке. Последовательность голода и насыщения замещается другой последовательностью: со-

стояние одиночества и самоумаления (аннигиляции) сменяется состоянием, в котором обретается любовь и восстанавливается самоуважение. Еще позднее эго становится способным предвосхищать будущее. Тогда создаются (или скорее используются) в качестве предупреждения состояния «малой аннигиляции, чтобы уберечься от подлинной утраты нарциссических ресурсов. Наконец, развивается суперэго и берет на себя внутреннюю регуляцию самоуважения. Обретение любви больше не является единственной предпосылкой благополучия, необходимо уже ощущение правильности сделанного. Совесть начинает выполнять предостерегающую функцию. «Нечистая совесть» создает состояние малой аннигиляции, чтобы предостеречь от опасности реальной утраты нарциссических ресурсов, получаемых уже от суперэго. В определенных обстоятельствах предупреждающий сигнал совести может потерпеть неудачу и вызвать меланхолическую аннигиляцию, подобно тому, как при тревожной истерии предупреждающий сигнал тревоги порой неожиданно приводит к панике. Объяснение такой неудачи совести было отложено. При рассмотрении депрессии уместно вернуться к этому вопросу.

Выраженная депрессия представляет собой состояние, в которое впадает орально зависимый индивид при недостатке жизненных благ, легкая депрессия является предупреждающей антиципацией этого состояния.

Тревога и чувство вины — мотивы защиты от инстинктивных влечений. Тем не менее тревога манифестируется при тревожной истерии, а чувство вины — в случаях простой депрессии.

После длительной депривации (фрустрации) каждый человек склонен к апатии, снижению интеллектуальной активности, утрате интересов. Вероятно, даже нормальные индивиды нуждаются в некоей подпитке нарциссизма извне, и, если эта подпитка полностью прекращается, они оказываются в положении младенца, обделенного заботой. Подобные состояния представляют собой модели «простой депрессии». Существуют переходные состояния между такой депрессией и регрессией к галлюцинаторному выполнению желаний, когда обращение во внешний мир замещается бесцельным вегетативным существованием, как это случается при кататонических состояниях (с. 166-167).

Невротическая депрессия представляет собой отчаянную попытку вынудить объект предоставить жизненно не-

обходимые ресурсы, тогда как при психотической депрессии эти ресурсы окончательно утрачиваются, и регулятор-ные усилия адресованы исключительно суперэго (597, 668, 1238).

Данное различие, однако, не абсолютно. При невротической депрессии чувство вины и страх оказаться покинутым суперэго тоже играют важную роль, любовь со стороны внешних объектов тогда необходима, чтобы противодействовать обвинениям суперэго. При психотической депрессии, когда борьба разворачивается на нарцис-сическом уровне, все еще сохраняется амбивалентное отношение к внешним объектам.

Орапы-юсть и депрессия

Прегенитальность депрессивных пациентов прежде всего выражается в их анальной ориентации. Абрахам показал, что в периоды, свободные от приступов, личностные особенности маниакально-депрессивных пациентов в значительной степени схожи с чертами компульсивных невротиков (5, 26). Компульсивный невроз и депрессия нередко сочетаются. Важную роль в клинической картине депрессии обычно играют деньги (страх потери денег и обнищания). За этой анальной ориентацией всегда видны элементы оральной фиксации. Отказ от пищи не только обычный симптом меланхолической депрессии, но и сопутствует любой депрессии. Иногда этот симптом чередуется с булимией.

В главе об органном неврозе упоминалась невротическая депрессия, обострению которой сопутствовала булимия, а в фазе хорошего самочувствия пациенты ограничивали себя в пище (с. 315-316).

При меланхолическом бреде наглядны каннибальские фантазии, в случаях менее выраженной депрессии они обнаруживаются в сновидениях или в качестве бессознательного значения симптомов. Депрессивные пациенты нередко возвращаются к эротической оральной активности детства, например, сосут палец. В дополнение, у них проявляются различные черты орального характера (5, 13, 26, 597) (с 629).

Бессознательные идеи, а зачастую и сознательные мысли депрессивных пациентов исполнены фантазиями о съедении людей и частей их тела. Для тех, кто не имеет опыта

в психоанализе, нельзя излишне подчеркивать, насколько буквально понимание этой оральной инкорпорации как пожирания (153).

В предыдущей главе шла речь о пациентке, которая не могла употреблять в пищу рыбные блюда, потому что рыба имеет «душу». Рыба символизировала отца пациентки, умершего, когда она была в годовалом возрасте. У пациентки имелись желудочно-кишечные симптомы, она жаловалась на боли в «диафрагме». Эти симптомы предотвращали эдипово желание, принявшее форму желания съесть умершего отца. Оказалось, что в используемом ею диалекте немецкого языка слово «диафрагма», Zwerchfell, произносится как Zwergfell (Zwerg означает карлик); она воображала, что гул в ее животе производит прыгающий карлик. Zwerchfell был съеденным отцом или, точнее, пенисом отца.

Дети довольно часто показывают, что эмоционально верят в возможность съедения кого-то или кем-то, даже после отвержения этой идеи на интеллектуальном уровне (ср. 177).

«Рецептивная оральность » как свойство характера сопряжена с рецептивным кожным эротизмом, т. е. желанием успокоения от тепла.

Тревожная пациентка не ложилась спать, потому что не могла достичь необходимой релаксации и бессознательно рассматривала свой отказ от сна как способ заставить судьбу удовлетворить ее потребности. Относительного отдыха и расслабления она достигала двумя действиями: а) употребляла алкоголь; б) садилась на радиатор, чтобы насладиться теплом.

При анальности депрессивных пациентов и анальности компульсивных невротиков цели инкорпорации заметно различаются. В первом случае отсутствует попытка задержать объект, цель скорее в инкорпорации, если даже объект должен подвергнуться разрушению. Абрахам продемонстрировал, что этот тип анальности соответствует началу анально-садистской стадии. Регрессия на ранний анальный уровень представляет, по-видимому, решающий сдвиг. Частично утрачивая объекты, присутствующие на анальной стадии, пациент освобождается от всех ограничений, и его либидо продолжает регрессию к оральности и нарциссизму (26).

О сложности механизмов депрессии

Обстоятельства, провоцирующие депрессию, подразумевают либо утрату самоуважения, либо утрату ресурсов, с помощью которых пациент надеялся сохранить или повысить самоуважение. Сюда относятся события, снижающие самоуважение и у нормального индивида: постоянные неудачи, утрата престижа, потеря денег, угрызения совести. Самоуважение снижается при утрате источников его поддержания: разочаровании в любви, смерти любимого человека. Играют роль задачи, которые пациент собирался решить, вынудившие его, по объективным или субъективным причинам, осознать свою «неполноценность » и нар-циссические нужды. Парадоксально, но даже события, в норме повышающие самоуважение, при патологии могут способствовать депрессии. Успех, например, может ассоциироваться с наказанием или возмездием, восприниматься как предпосылка возложения новых обязанностей, требующих дополнительных ресурсов.

Пациенты, впадающие в тяжелую депрессию при любовных разочарованиях, всегда те, кому любовный объект приносит не только сексуальное, но и нарциссическое удовлетворение. Вместе с любовью они утрачивают само существование. Они боятся такой утраты и обычно очень ревнивы. Сила ревности у них не соответствует силе любви. Самые большие ревнивцы — это лица, не способные к любви, но в ней нуждающиеся. После любовной утраты они сразу пытаются найти замену утраченному партнеру, например, пьянствуя или ища другого партнера. Этот поиск может усилить ревность на основе механизма проекции. Жажда другого партнера проецируется, и пациент думает, что бывший любовник ищет новый объект (с. 560-561, 660-661).

В феноменологии депрессии на передний план выступает большая или меньшая утрата самоуважения. Если утрата самоуважения обусловлена главным образом утратой внешних ресурсов, то субъективная формула такова: «Я потерял все, теперь мир пуст». Если же в основном утрачиваются блага от суперэго, то формула иная: «Я потерял все, потому что ничего не заслуживаю ».

Пациенты, чтобы восстановить самоуважение, пытаются влиять на окружающих. Нередко они стараются очаровать объекты характерным для мазохистов способом, демонстрируя свои страдания и обвиняя в них объекты.

Объекты принуждаются к любви и в целях ее завоевания даже шантажируются по методам вышеупомянутого прусского короля Фредерика Вильяма (с. 465). Все это проще наблюдать при невротической депрессии, чем при меланхолии, потому что лесть невротика распространяется тогда в основном на внешние объекты.

Подобное поведение очевидно при простом невротическом чувстве неполноценности и «плохом настроении» (1617), которое очень часто принимает форму: «Я не хорош ». Латентное чувство вины весьма свойственно невротикам, поскольку они чувствуют, что в них все еще действенны отвернутые «плохие » побуждения.

Невротическое чувство неполноценности коренится в неудаче эдипова комплекса. Это чувство означает: «Поскольку моя инфантильная сексуальность потерпела неудачу, я склонен считать, что всегда буду неудачником» (585). Чувство неполноценности тесно связано и с комплексом кастрации: сравнивая себя с другими, пациент бессознательно сравнивает гениталии. Но не только эти комплексы определяют чувство неполноценности. Его подлинный источник — осознание обнищания эго вследствие бессознательных невротических конфликтов (585). Во многих случаях невротическая депрессия обусловлена расходом энергии на бессознательные конфликты и ее недостачей на жизненные функции и нормальное наслаждение жизнью. Другая причина невротической неполноценности — латентное чувство вины из-за активности отвергнутых побуждений. Индивиды, склонные впадать в депрессию, пытаются избавиться от чувства вины, влияя на объекты в целях получения любви. Если это влияние приобретает садистский оттенок, то возникает новое чувство вины и образуется порочный круг.

Даже пациенты с психотической депрессией склонны обвинять объекты в нелюбви к ним и относиться к внешним объектам садистским образом. Некоторые модусы поведения таких пациентов явно противоречат их сознательному представлению, что они наихудшие создания. Депрессивный пациент, кажущийся очень покорным, зачастую успешно доминирует над окружающими. Согласно психоанализу, в этом проявляется оральный садизм.

В одной из своих пьес Нестрой меланхолично заявляет: «Если я не смогу надоедать людям своей меланхолией, она перестанет приносить мне радость».

Снова отметим размытость границы, разделяющей невротическую депрессию, при которой пациент ведет амбивалентную борьбу с объектами за нарциссические ресурсы, и психотическую депрессию, при которой конфликт интернализован. Конфликт суперэго с эго имеется у всех, кто испытывает нарциссические нужды. И при тяжелой психотической депрессии может сохраниться надежда на внешнюю помощь (1383).

Поскольку депрессия всегда начинается с увеличения нарциссических потребностей, т. е. представления об отсутствии любви со стороны окружающих («никто меня не любит»), напрашивается предположение, что пациент чувствует всеобщую ненависть к себе. Бред такого рода действительно встречается. Однако в ненависти к ним окружающих чаще убеждены пациенты в состоянии, переходном к бреду преследования. Пациенты с классической депрессией склонны чувствовать, что они заслуживают большей ненависти и их порочность недостаточно очевидна для других. Характерная позиция выражается не столько утверждением: «Все ненавидят меня», сколько утверждением: «Я себя ненавижу». Депрессивные пациенты не могут любить себя больше, чем они любят внешние объекты. Они столь же амбивалентны к себе, как и к внешним объектам. Но два компоненты амбивалентности различно стратифицированы. В отношении к объекту (по крайней мере, к любимому объекту) любовные побуждения проявляются относительно открыто, а ненависть скрывается. В отношении к собственному эго ненависть очевидна, первичная нарциссическая переоценка эго, напротив, остается скрытой. Только психоанализ обнаруживает, что депрессивные пациенты ведут себя очень высокомерно и навязываются объектам.

Враждебность к фрустрирующим объектам оборачивается враждебностью к собственному эго. Ненависть к себе проявляется в форме чувства вины, т. е. разлада эго и супер-эго. О существовании психического посредника, известного как суперэго, впервые заговорили при изучении депрессии (597, 608). Действенность суперэго становится очевидна только при его разногласиях с эго, явным образом в состоянии нечистой совести и в крайней степени при Депрессии.

Смещение враждебности с объектов на эго приводит к патологическим конфликтам внутри личности и встречается не только при депрессии. При ипохондрии и некоторых

прегенитальных конверсионных симптомах конфликты индивида с внешними объектами тоже смещаются внутрь личности, где продолжаются в форме конфликтов эго с суперэго или эго с определенными органами. Некоторые компульсивные симптомы возникают вследствие атаки эго на суперэго (с. 380-382). Интернализация исходного внешнего конфликта при депрессии осуществляется тем же путем, как при указанных феноменах: посредством интроек-ции, т. е. фантазии, что амбивалентно любимый объект поглощен и теперь находится внутри тела. Эта интроекция одновременно представляет собой сексуально-оральную фантазию пациента.

Характерные при депрессии, особенно при психотической депрессии, попытки путем интроекции объектов восстановить прежний нарциссический баланс терпят неудачу. Интроекция в силу своей садистской природы воспринимается как угроза или виновность, и борьба, осуществляемая первоначально с внешним объектом, продолжается с интроецированным объектом в «животе» пациента. Тот факт, что в суперэго уже присутствует и вовлекается в борьбу другой интроецированный объект, осложняет картину. Депрессивный пациент, интроециро-вав объект, не испытывает больше гнев типа: «Я хочу убить его (себя)», а скорее предается чувству: «Я заслуживаю быть убитым ». Как правило, суперэго обрушивается на эго с тем же гневом, что эго испытывало в борьбе с объектом. В свою очередь, эго относится к суперэго, как прежде относилось к объекту. В результате борьба субъекта против интроекта осложняется двояким образом: на переднем плане происходит борьба суперэго против эго+ ин-троект, но эго в своем амбивалентном отношении к суперэго превращает эту борьбу также в борьбу эго против супер-эго Л- интроект (26, 597).

Печаль и депрессия

Чтобы разъяснить явление интроекции и его последствия, Фрейд сравнил депрессию с родственным нормальным состоянием — печалью (597). Если ребенок утрачивает объект, либидный поток, больше не связанный с объектом, затопляет его психику и может вызвать панику. В состоянии печали взрослый научается контролировать этот поток, сдерживая необходимое высвобождение либи-

до. Привязанность к утраченному объекту репрезентируется сотнями воспоминаний. Стирание каждого воспоминания происходит отдельно, на что требуется время. Фрейд назвал этот процесс «работой скорби ». Такая работа трудна и неприятна, многие стараются ее отсрочить, предаваясь иллюзии, что умерший все еще жив. Затухание эмоциональной жизни в состоянии печали, вероятно, объясняется идентификацией с умершим человеком.

Иллюзия, что умерший жив, и идентификация с ним— взаимосвязанные явления. Каждый скорбящий склонен упрощать свою задачу, создавая после утраты реального объекта замещающий объект внутри себя. Для этого используется тот же механизм, что у всех разочарованных людей, в том числе страдающих депрессией, а именно регрессия от любви к инкорпорации, от объектного отношения к идентификации. Нередко случается, что скорбящий в каком-то аспекте уподобляется утраченному объекту: его волосы седеют (26), меняется речь и жесты, возникают боли в сердце, если умерший страдал сердечным заболеванием. Фрейд указывал, что уподобление происходит не только при утрате вследствие смерти, но и в случаях чисто ментальной утраты. Он ссылается на женщин, перенявших черты своих бывших любовников (608). Булимия (реминисценция о тотемных празднествах дикарей, учрежденная в форме поминок) (579, 1640), которая бессознательно означает съедение умершего, как и отказ от пищи, бессознательно отвергающий эту идею, умещаются в границы нормальной печали. Все это служит доказательством идентификации с умершим, субъективно воспринимаемой как оральная инкорпорация, происходящая на том же уровне, что и при психотической депрессии, но с меньшей интенсивностью.

Изучение фольклора о смерти и похоронных обычаях убеждает в универсальности интроекции как реакции на утрату объекта (606, 1640). Черное траурное одеяние представляет собой пережиток обычаев древности, когда смерть близких обязывала к смирению и посыпанию головы пеплом, символизирующих идентификацию с умершим (1642).

Приведенный материал подкрепляет предположение Фрейда: «Весьма возможно, что идентификация — всеобщее условие, при котором ид расстается со своими объектами »(608). Многие их тех, кто потерял родителей в раннем детстве, проявляют признаки оральной фиксации и

склонны устанавливать наряду с объектными отношениями обширные идентификации, т. е. инкорпорировать свои объекты.

По-видимому, нормальному человеку легче освободиться от связей с интроектом, чем с внешним объектом. Учреждение интроекта — это способ облегчить окончательное освобождение. Состояние печали имеет двухактную динамику: интроекция; освобождение от привязанности к интроецированному объекту.

Если скорбящий относился к утраченному объекту крайне амбивалентно, изживание печали осложняется и даже становится патологичным. В этом случае интроекция приобретает садистское значение, инкорпорация представляет тогда не только стремление сохранить любовный объект, но также попытку разрушить ненавистный объект. Когда враждебность такого рода выступает на передний план, интроекция вызывает новое чувство вины.

В случаях смерти, по-видимому, всегда мобилизуется амбивалентность. Человек, который желал кому-то гибели, может воспринять смерть этой особы как исполнение желания. Смерть порой радует, поскольку постигла другого, а не испытавшего облегчение субъекта. Лица с нарцис-сической ориентацией бессознательно склонны упрекать умерших друзей за свою болезненную печаль. Эта реакция порождает чувство вины и угрызения совести. На самом деле даже в обычных похоронных ритуалах нет недостатка в угрызениях совести.

Попрошайки и недобросовестные фирмы умело улавливают состояние раскаяния и знают, как извлечь из него выгоду.

Идентификация с умершим человеком имеет также значение наказания: «Ты хотел, чтобы умер другой, поэтому сам должен умереть. В данном случае скорбящий боится, что, коль он вызвал смерть благодаря «всемогуществу» своего желания, мертвец будет стремиться к отмщению, может воскреснуть и убить его. В свою очередь, этот страх усиливает амбивалентность. Отсюда стремление и умиротворить умершего (de mortuis nil nisi bonum), и заново более эффективно его убить. Благочестивые ритуалы — караул у гроба, бросание земли в могилу, установление на могиле монумента (могильного камня) — восходят к архаическим мерам, предотвращающим возвращение умершего (591, 1640). Вообще печаль представляет собой «прируче-

ние» примитивного бурного аффекта, разрядке которого сопутствуют страх и самодеструкция, что можно наблюдать у дикарей (с. 214). Эмоциональные вспышки тем сильнее, чем более амбивалентным было отношение к утраченному объекту. Наша печаль, длящаяся некоторое время, защищает, следовательно, от разрушительной силы примитивного аффекта (332).

В заключение констатируем, что печаль характеризуется амбивалентной интроекцией утраченного объекта, таким же эмоциональным отношением к интроекту, которое проявлялось к объекту, и участием во всем процессе чувства вины.

Сходные механизмы действуют при разных видах печали. В состоянии печали снижается самоуважение. Слегка опечаленный индивид нуждается в утешении, жалости, «ресурсах». Глубоко опечаленный индивид отворачивается от объектов и становится нарциссичным, инкорпорируя неудовлетворивший объект. После интроекции борьба за восстановление самоуважения продолжается на интропси-хическом уровне.

При определенных условиях нарциссическая потребность опечаленной особы и конфликты вокруг интроекции интенсивнее, чем обычно. Это происходит, если: а) любовь к утраченному объекту была незрелой и он использовался просто как поставщик нарциссических ресурсов; б) отношение к объекту отличалось амбивалентностью; в) индивид орально фиксирован и бессознательно сексуализирует «питание ».

Предрасположенные к депрессии типы обладают, как указывалось, всеми тремя характеристиками: повышенной нарциссической потребностью, выраженной амбивалентностью, акцентированной оральностью. Если такой индивид утрачивает объект, то ненавидит его за «уход» и пытается магическими средствами принудить к восполнению утраты. Индивид продолжает эти попытки и после амбивалентной интроекции объекта, стремясь же уменьшить чувство вины, лишь усугубляет его. Собственно депрессию составляет высококатектированная борьба с интроектом. Депрессия является отчаянной попыткой вынудить орально инкорпорированный объект даровать прощение, защиту, любовь и безопасность. Деструктивные элементы, высвобожденные этим насилием, порождают чувство вины и страх перед возмездием. Депрессивный индивид оказывается в невыгодном положении, так как боится, что предоставление столь необходимых ему ресурсов одновременно означает месть со стороны объекта или интроекта.

Амбивалентность входит в картину печали не только в случаях депрессии. Она проявляется и в навязчивых самообвинениях при смерти близкого человека. Для депрессии па-тогномонична глубина, определенность и полнота регрессии, которая распространяется за пределы анальной стадии вплоть до оральности и нарциссизма (26, 608).

Патогномоничная интроекция

Уже говорилось, что депрессия — это утрата самоуважения, либо полное крушение самоуважения, либо частичная его утрата как предупреждение о возможности полной утраты. Данное определение следует теперь дополнить утверждением, что депрессивный индивид пытается восполнить утрату самоуважения путем патогномоничной интро-екции амбивалентно любимого объекта, но на самом деле усугубляет свое состояние. В этом содержится ключ к разгадке того, почему не эффективен сигнал предупреждения, поданный совестью, и в результате возникает чувство полной аннигиляции. Орально-садистская интроекция объекта, чья любовь желанна в качестве нарциссического ресурса, является взрывчаткой для запруженной нарциссической потребности.

Интроекция тогда не только попытка восполнить утрату объекта, но одновременно попытка достичь мистического единства с всемогущей особой, сделаться «компаньоном» утраченной особы, ее «пищевым партнером», посредством становления субстанцией этой особы и делания ее своей субстанцией (с. 64, 93-94). Амбивалентность, однако, придает такой интроекции враждебное значение. Желание вынудить объект дать согласие на союз приводит к наказанию за насильственность этого желания. После интроекции борьба за прощение продолжается на нарцисси-ческом уровне, суперэго теперь борется с эго.

Депрессивный пациент жалуется на свою никчемность и ведет себя так, словно он утратил эго, а не объект. Таким образом, объект и эго как-то уравниваются. Садизм, который некогда направлялся на объект, оборачивается против эго.

Эту динамику садизма у депрессивных пациентов Фрейд открыл при психоанализе их склонности к самобичеванию (597). Бессмысленные самообвинения, как выяснилось, обретают значение, если «я» пациента заместить именем

объекта. Самообвинения первоначально были обвинениями, адресованными объекту. Интроекция, лежащая в основе депрессии, следовательно, противоположна защитному механизму проекции. Плохие свойства объекта не осознаются и воспринимаются в качестве особенностей собственного эго, поскольку индивид боится ненависти, которая могла бы у него возникнуть. Депрессивный пациент говорит: «Я плох, потому что лжив», когда хочет сказать: «Я сердит на X, потому что он солгал мне », или пациент говорит: «Я мерзок, потому что я убийца », при желании сказать: «Я рассержен на X, он обращается со мной так, словно хочет меня убить ».

Тем не менее некоторые самообвинения депрессивных пациентов скорее справедливы, чем похожи на бред. Подобно параноикам, депрессивные пациенты очень сенситивны к тем аспектам реальности, которые соответствуют их ментальным потребностям, и чрезмерно реагируют на них.

Благодаря интроекции эго пациента частично становится объектом. Фрейд выразил это следующим образом: «Тень объекта падает на эго »(597). Такую идентификацию, в противоположность истерической идентификации, следует назвать «нарциссической идентификацией ». Здесь объект полностью замещается измененным эго. «Регрессия от объектных отношений к идентификации», «регрессия к нарциссизму », «регрессия к оральности » — все эти термины толкуют одно и то же с разных позиций.

Напомним, что Элен Дойч сообщала об идентификации с ненавистным объектом в патогенезе агорафобии (325, 327). Тогда возникает вопрос о различиях идентификации при депрессии и агорафобии. Ответ не труден. В последнем случае регрессия на оральный уровень не столь выражена. Идентификация при агорафобии, по мнению Дойч, осуществляется на более высоком уровне либидного развития, поэтому преходяща и поддается коррекции (327).

Конфликт между суперэго и эго

После интроекции объекта садизм принимает сторону суперэго, и измененное интроекцией эго подвергается атаке. Эго испытывает уже не гнев, а чувство вины. Садизм суперэго депрессивных пациентов превышает садизм супер-

эго компульсивных невротиков настолько, насколько у них сильнее амбивалентность. Суперэго обходится с эго тем же образом, каким пациент бессознательно хотел обходиться с утраченным объектом.

Но имеются и дополнительные осложнения. Выше отмечалось, что при меланхолии борьба не всегда принимает форму: суперэго против эго + интроект, иногда форма борьбы такова: эго против суперэгоЛ- интроект, т. е. недавно интроецированный объект может присоединиться к суперэго.

Фрейд объяснял самообвинения депрессивных пациентов как обвинения, направленные против интроецирован-ного объекта (597). Абрахам дополнил фрейдовскую интерпретацию, предположив, что обвинения исходят также от интроецированного объекта в виде обвинений, которые реальный объект действительно предъявлял пациенту (26). Это выступление интроецированного объекта на стороне суперэго соответствует основной идее Фрейда о происхождении суперэго от интроецированных объектов.

Абрахам представил случай, в котором фигурируют два объекта: один в суперэго, другой в эго. Самообвинения пациента соответствовали недовольству интроецирован-ной матери интроецированный отцом (26).

При меланхолической депрессии нередко встречается бред отравления, возникающий вследствие ощущения разрушительного воздействия орально интроецированной силы. Вейс продемонстрировал, что этот бред отражает интроекцию объекта в суперэго (1556).

Такая интерпретация необязательно противоречит интерпретации этой идеи как фантазии о зачатии (на менее глубоком уровне психики). Опасный интроект, воспринимаемый как яд, может иметь неодинаковые значения на разных уровнях. Он символизирует ребенка и пенис, а также грудь и молоко. Представление об отравлении содержит фрагмент психологической правды. Пациент интроецировал объект, который потом беспокоит его изнутри. Тем самым в ипохондрическом бреде при тяжелой меланхолии искаженно признается процесс интроекции. Страх быть съеденным изнутри тела — это страх перед возмездием за садистскую интроекцию. «Нечто» может рационализироваться как патогенный вирус, что составляет переход к более распространенной фобии заражения. Именно идея съедения интроецированным объектом заставляет многих

невротиков бояться таинственного ракового заболевания (948, 1566).

Создается впечатление, что при меланхолии центр личности смещается от эго к суперэго. Совесть пациента репрезентирует всю его личность. Эго, измененное интроекци-ей, просто объект совести и полностью ей подчиняется.

Схожая динамика, по мнению Фрейда, имеет место при юмористическом настрое (620). Акцент личности тоже смещается от эго к суперэго, но сверхкатектированное суперэго выступает как позитивный эго-идеал, дружеский и защищающий. При депрессии, наоборот, супер-эго — наказывающая совесть, критичная и недоброжелательная.

Суперэго отличается двойственностью, т. е. представляет защитную и наказывающую силу. При обычных обстоятельствах превалирует защитная сила, временами в целях примирения допускается и наказание. В состоянии депрессии регрессия устраняет защитный аспект супер-эго. Однако эго не прекращает стремиться к примирению. Весь процесс депрессии — это попытка возмещения в целях восстановить самоуважение. Прекращение нарцисси-ческого удовлетворения расстраивает психическое равновесие в целом. В процессе депрессии объект, который считается ответственным за нее, наказывается и подвергается разрушению, но в результате интроекции объект стал частью самого пациента. В попытке разрушить плохой объект депрессивное эго постигает судьба Дориана Грея, вынужденного умереть, чтобы уничтожить свой портрет.

⇐ Предыдущая31323334353637383940Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: