Глава девятая из второго тома «Катарсиса» — «Теория стаи»

Прийти к выводу о том, что Наполеон воспроиз­водил своей жизнью характерные детали жизни именно Ганнибала, и притом невольно, можно как минимум тремя различными путями.

• 93

Во-первых, можно систематизировать соответст­вующие высказывания Наполеона о самом Ганниба­ле. Путь для исследования трудный, потому что из ре­чей патологического лгуна надо тщательно отбирать те немногие слова, что обращены были к следующим собеседникам:

— в мнении которых он не был заинтересован;

— кому в порыве самоуничижения он мог соврать
меньше прочих;

— от кого он в мазохистской фазе, как маменькин
сынок, был зависим.

Таких людей немного. На острове Святой Елены та­ким человеком была, прежде всего, Альбина де Монто-лон (о, о ней мы чуть позже еще расскажем!) — то, что сейчас называют строгая. И действительно, мы узнаем, что перед ней, демонстрирующей полное отсутствие ин­тереса к войне вообще, а к стратегии и тактике военных действий в частности, перечисляя лучших полководцев всех времен и народов, Наполеон первым назвал имен­но Ганнибала. Сам себя он тоже считал первым, следо­вательно...

Другой метод — психологический. Он намного бо­лее надежен.

Все люди грешат тем, что примеряют к себе того ли иного персонажа всемирной истории. (Для отожде­ствления — «могу ли и я быть столь же велик?» — дос­таточно немногого — совпадения имени, даты рождения, национальности или физиологической аномальности. Такой, скажем, как рост.) Примеряют многие, но не у всех подобная примерка приводит к полному разрушению личности.

С кем мог отождествить себя Наполеон, которого с восьми лет отдали в военную школу? И которому еще ребенком удавалось побеждать в противостояниях — по­добно великим военачальникам? (Наполеон в драках ис­пользовал любой подвернувшийся под руку предмет — поэтому незнакомые с закономерностями психоэнерге-

94 •

тического воздействия одного человека на другого оши­бочно полагают, что именно этот беспредел и заставлял его соучеников сдаваться.)

Очевидно, что готовившийся по воле родителей к военной карьере мальчик не мог отождествлять себя ни с ученым, ни с поэтом, а только — совершенно верно! — с великим военачальником!

Только с которым?

Список величайших полководцев мировой истории, среди которых ярчайшие — (1) Александр Македонский, (2) Пирр, (3) Ганнибал, — составлен давным-давно, зако­стенел даже порядок расположения имен. Поскольку критическим мышлением Наполеон не обладал (даже ко времени написания им истории Корсики, над чем вдос­таль поиздевались прочитавшие рукопись историки), то пересмотреть этот список Наполеону было попросту не по уму (скажем, добавить в этот список Фабия, победи­теля Ганнибала); отсюда очевидно: максимум на что На­полеон был способен, — это расставить завоевателей в нетрадиционном порядке, тем проявив свое эмоциональ­ное отношение — следовательно, и скрываемое отожде­ствление.

Итак, кто? Александр Македонский? Пирр? Ганни­бал?

Из признания Альбине де Монтолон мы знаем, что Наполеон выбрал Ганнибала — и к этому можно прийти еще и логическим путем!

Александр Македонский был, конечно, великий пол­ководец, но он был, во-первых, «всего лишь» македоня­нин, почти что грек и вовсе не корсиканец, а во-вторых, набирал свое войско среди соплеменников — примеру его уроженец малолюдного острова, населения которо­го недоставало для мировых завоеваний, последовать не мог. И третье: хотя гомосексуальность Александра Ма­кедонского известна, но в этих парах он, в отличие от «девочки»-Наполеона, играл роль «мальчика».

Пирр — само собой, тоже традиционный «нетради­ционный» — опять-таки был грек, войско тоже набирал среди соплеменников.

А вот Ганнибал от Александра и Пирра отличался: был «девочкой» и воевал силами исключительно чужих народов, войско набирал преимущественно из населе­ния континента, который хотел завоевать.

Итак, что должен был чувствовать Наполеон, кото­рый восьмилетним ребенком оказался среди ненавис­тного ему народа, ребенком, родиной которого была Корсика — остров, хотя и известный своими бандитами, но при арифметическом подходе к жизни для завоева­ния мира ничтожный?

Ни Пирром, ни Александром Наполеон быть не мог. Кроме того, склонным к бандитизму примитивным корсиканцам слава греков как образованнейшего в че­ловеческой истории народа должна была претить и вы­зывать отторжение, хотя к тому времени от былой об­разованности у греков ничего уже не сохранилось. Даже цвет лица потемнел.

Таким образом, уже по одним только приведенным соображениям отпадали и Александр, и Пирр, а оставал­ся один — Ганнибал.

Но и это еще не все!

Корсика в древности входила в состав Карфаген­ского государства, соответственно, если все население и не было карфагенянами (карфагеняне в Африке люди пришлые, сюда они бежали из знаменитого островного Тира, финикийского города, которому библейские про­роки посылали обильные проклятия за царящие в нем алчность и непотребство — см. Ис. 23, Иез. 26:2-15, Ам. 1:9-10; карфагеняне, собственно, — тиряне), то во вся­ком случае потомки карфагенян составляли на острове расу господ. Чиновников продажного типа в том числе. Сын наследует отцу, в том числе наследует и род заня­тий, поэтому поскольку сам Наполеон был из семьи чи­новника, то он невольно должен был заподозрить в

96 •

себе карфагенскую кровь. Да, принадлежность к чинов­ничьему классу — это очень серьезный аргумент, но можно обойтись и без него. В конце концов, ведь при­числяют же себя знакомые с историей русские поэты к иноязычным скифам, даже не славянам, в стародавние времена населявшим всего только южные окраины той территории, что потом стала Российской империей? Скифы — древнейший из известных на территорий Рос­сийской империи народов; точно так же древнейший известный на Корсике народ — видимо, карфагеняне.

Таким образом, одного только места рождения и со­циального положения номинального отца Наполеона также достаточно, чтобы догадаться, что Наполеон отож­дествлял себя именно с Ганнибалом. Сознательно, правда, считая себя его реинкарнацией — потому что, хотя Наполеон и получал благодарности от римских пап за поддержку католицизма, хотя в период завоевания Египта и принял ислам (чего он там себе обрезал?), тем не менее был адептом восточных верований, которые основываются на вере в переселение душ (тиряне, Во­сток — все сходится). Гитлер, как вы помните, считал себя реинкарнацией императора-гомосексуалиста Тибе-рия, а чем Наполеон — такой же, как и Гитлер, вождь — хуже?

Карфагенянин, сын чиновника — но и это еще не все!

Ганнибал покинул родину девятилетним ребенком и приступил к военной службе на враждебной терри­тории, на родину же вернулся нескоро — лишь спустя 36 лет. Но и Наполеон тоже покинул родину ребенком и примерно в том же возрасте и тоже оказался на.тер­ритории врагов — на том же континенте. Совпадения обстоятельств начала пути еще ничто по сравнению с теми потрясающими совпадениями, которые выявляют­ся при ближайшем рассмотрении (начал военную ка­рьеру, как и Ганнибал, в Испании, пересек Альпы потому же ущелью, что и Ганнибал, идентичная динамика войн

• 97

4 Дурилка

в Италии, и т. д., и т. п.). Для наших целей достаточно показать, что Наполеон, в обязательное образование ко­торого входили труды Тита Ливия (а, возможно, и Кор­нелия Непота, Аппиана, Полибия — все они с упоением писали о Ганнибаловых войнах), просто не мог не уди­виться столь многим совпадениям (Ганнибал тоже был маленького роста) обстоятельств начала собственной жизни с обстоятельствами жизни Ганнибала.

И наконец, третий путь, наиболее верный — «эро­тический». Наполеон из-за своего сантиметрового «достоинства» и отсутствия мужских гормонов, при не­естественном для нормального человека стремлении к власти (со всеми следствиями — вплоть до интим­ных подробностей, — что это стремление сопровожда­ют), отождествлять себя не мог ни с Пирром, ни с Александром, а только с Ганнибалом. Родственная душа узнается интуитивно, поэтому даже пропустив упоминание о возрасте, в котором Ганнибал оставил родину, или росте, и ничего не зная об истории своей Корсики, Наполеон должен был проникнуться к Ганни­балу симпатией, как к родственной душе.

Подобно тому, как все дороги ведут в Рим, так и вся­кое рассмотрение жизни Наполеона ведет к Ганнибалу. Остается только удивляться тому, что тысячи писавших о Наполеоне авторов этой его идентичности с Ганни­балом не заметили¹.

¹ К слову сказать, автор об этой идентичности догадался все­го лишь по одной, первой попавшейся ему детали: Наполеон, как и Ганнибал, набирал свою армию исключительно из инородцев, а от­нюдь не из своих соплеменников. Кроме того, трудно было не спот­кнуться о некоторые поразительнеишие странности в войне Напо­леона против России в 1812 году. Деяния этой войны свой красо­той потрясают и сами по себе, но когда осознаешь, что они есть улучшенное воспроизведение происшедшего в древности, и это улучшение есть свидетельство о приближении события, подготав­ливаемого тысячелетиями, о котором речь еще впереди, то душа попросту начинает петь.

...Я приступаю к описанию самой заме­чательной из войн всех времен — войны кар­фагенян под начальством Ганнибала с римс­ким народом.

Тит Ливии, I в. н. э., спустя почти три века после завершения войны

Для более полного постижения Наполеона расска­жем биографию Ганнибала — предельно коротко, совме­щая ее со странностями течения войны — впрочем, с точки зрения теории стаи, вполне закономерных...

Евангелие от Матфея начинается, как написано, с «родословия Иисуса Христа... Сына Авраамова» (Мф. 1:1): «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его» (Мф. 1:2).

Родословие Ганнибала у Тита Ливия почти такое же — только наоборот! — и подчеркивает иного рода исключительность величайшего военачальника древ­ности. Суть этого родословия такова: Гамилькар (отец Ганнибала) имел Газдрубала (зять Гамилькара и, соот­ветственно, шурин Ганнибала); а Газдрубал имел Ган­нибала. Так и хочется довести фразу до совершенства: Гамилькар имел Газдрубала, Газдрубал имел Ганниба­ла и братьев его.

Насчет младшего брата Ганнибала Газдрубала Бар­ки есть некоторая неясность. В доступных источниках нет указаний на то, что Газдрубал-зять имел Газдруба-ла-брата, однако событие это достаточно вероятное; во-первых, потому, что Газдрубала-брата точно так же посвящали в таинства подчинения и унижения одного человека другим и показывали, как конкретно исполни­тели получают от подчинения удовольствие («Что мо­жет быть счастливей национал-социалистического со­брания?!»—А. Гитлер), а во-вторых, просто потому, что Газдрубал-брат к этой занятной семейке профессио­нальных властителей принадлежал по крови.

• 99

Ганнибал, античный символ раскованности (Наполе­он — аналогичный символ, только нового времени), че­ловек, которого не мог остановить ни карфагенский, ни римский сенат, человек, которого долгое время не могла победить ни одна армия, — как выясняется при внима­тельном чтении античных текстов, в своих вкусах был не самостоятелен. Один из слоев родовых эстетичес­ких предпочтений ему инициировали в раннем детстве при запоминающихся обстоятельствах: отец Ганнибала с него, еще девятилетнего, рядом с жертвенником во время госрелигиозного обряда взял клятву, что он, сын, никогда с римлянами не замирится и будет их ненави­деть (этому внушению Ганнибал остался предан до смерти, до идиотизма). Еще один слой — от юношества: было замечено, что Ганнибал до мелочей подражал Газ-друбалу-зятю, как это и бывает обыкновенно среди стра­стно «влюбленных». Когда же Газдрубала, некогда лю­бимца солдат, наконец, зарезали на глазах у войска за нечестие, то тут же единодушно вожаком был избран «почему-то» тоже полюбившийся солдатам Ганнибал.

Итак, жизненный путь Ганнибала: в девять лет он оставляет Карфаген и переправляется в Испанию, где после обучения таинствам власти из первых, если мож­но так выразиться, рук, после смерти любовника полу­чает над войском власть и в кратчайшие сроки завер­шает завоевание Испании. Далее — поход к Италии, знаменитый переход через Альпы, когда половина до­верившихся ему солдат погибла; затем четырнадцати­летнее безнаказанное хозяйничанье в Италии. Рима он, к удивлению потомков, не взял, вернее, — не стал брать. Выгнать Ганнибала из Италии не получалось, поэтому через четырнадцать лет его из Италии выманили. Рим­ляне переправились через Средиземное море, осади­ли Карфаген, справедливо рассудив, что Ганнибал ри­нется на защиту имущества своих родственников. Па­радоксально, но на родине Ганнибал побеждать так же, как это ему удавалось на чужбине, не мог, и «великий

100 •

полководец», впервые растеряв войско, бежал на Вос­ток. Там он еще долго интриговал с врагами Рима, но одним из союзников был принужден под угрозой выда­чи Риму принять яд.

Перечислять успешные битвы Ганнибала в Испании сейчас необходимости нет — об этом лучше почитать у античных историков (Тита Ливия, Полибия), — достаточ­но сказать, что побед было множество. Несколько хуже дела обстояли с осадами городов: если город не уда­валось захватить и разграбить с налета, то через какое-то время защищающиеся жители освобождались от не­ясного дурмана и вполне сносно могли защищаться даже при рухнувших городских стенах (как это происхо­дило, скажем, в Сагунде и Заканфе — своеобразных ана­логах Бородина и Брестской крепости; кстати, аналогич­ная закономерность обнаруживается и в противостоя­нии гитлеровцев русским: немцы или побеждали с на­лета, или вообще не побеждали). При упорстве оборо­няющихся Ганнибал их просто давил массой тел абори­генов из близлежащих областей, в большом числе доб­ровольно присоединившихся к его войскам.

Этот необъяснимый с точки зрения дарвинщины энтузиазм (аборигены гибли, ровным счетом ничего не приобретая ни для себя, ни для своего народа) антич­ные и современные историки объясняют глупейшим образом — к Ганнибалу присоединялись якобы по при­чине великодушия Ганнибала (описан, например, случай, когда он отпустил очень красивых пленников-молодоже­нов, дав им приданое: миллионную часть от награблен­ного в захваченном городе). Это «великодушие» — на удивление античным историкам, но естественно для психоаналитиков — совмещалось с болезненной жесто­костью. (Нашему веку Сталин всей своей жизнью пока­зал, что для того, чтобы покоренные народы обожали и боготворили своего палача, вовсе не обязательна мило­стыня, достаточно по отношению к ним одной жестоко­сти. «Великодушием» Сталин, как и всякий садо-мазо-

• 101

хист, тоже страдал, только «оттягивался» он в «великоду­шии» не на советских народах, а на зарубежных, щедрой рукой раздавая вождям коммунистических партий гран­диозные суммы денег, вырученные от продаж произве­дений искусства.) Так что не в «великодушии» дело — достаточно того, что Ганнибал был жесток и хотел (гал­люцинировал), чтобы к нему шли добровольцы. Акты «ве­ликодушия» — лишь материал для деструктурирования сознания будущих жертв заснеженных ущелий Альп.

Испания через какое-то время стала для Ганнибала слишком тесна, и он, совершив за пятнадцать дней хре­стоматийный переход через Альпы, спустился на равни­ны Италии.

Последовал ряд ураганных разгромов римских ле­гионов, которые, казалось бы, должны были быть вооду­шевлены, защищая родные очаги. Все эти разгромы про­изводились по одной и той же схеме (как и все после­дующие в течение всех 14 лет пребывания на террито­рии древней Италии). Ганнибал с точностью заведен­ного раз и навсегда механизма действовал так:

— сначала имитировал отступление, провоцируя
преследование; и римские войска — иной раз напере­
кор воле своего военачальника, но чаще с его одобре­
ния — кидались в погоню;

— вдруг из кустов, оврагов или из-за единственного
в данной местности холма показывался небольшой (!)
засадный отряд;

— римлян охватывал ужас, они переставали сообра­
жать окончательно, и — все разом обнаружив в себе го­
лос, подсказывающий, что надо, бросив оружие, бежать!
бежать! бежать! — велению «сердца» противиться не
могли, ряды расстраивались — и начиналась страшная
резня.

После очередного разгрома римляне набирали но­вое войско, им Ганнибал подставлял отряд мародеров как солдат никчемных, легко заменяемых и потому не имеющих ценности, римляне, без труда его разогнав, на-

102 •

чинали чувствовать в себе желание преследовать уже все войско Ганнибала, этому чувству не противились, но вдруг появлялся небольшой засадный отряд, все отда­вались другому чувству — панике, — и опять под мечами ганнибаловцев оказывались незащищаемые спины и головы бегущих.

Такое истребление мужского населения Рима про­должалось до тех пор, пока не был назначен диктатором (понятие военное: так назывался единоличный прави­тель-консул вместо обычных двух, обязанных власть между собой делить) сроком на год непопулярный в толпе (публике) Квинт Фабий Максим или попросту Фабий.

И вот этот самый Фабий повел себя на поле боя странно.

Результатом этой странности было то, что Ганни­бал — непобедимый Ганнибал! — Фабия зауважал и, пожалуй, испугался. А вот недорезанные жители Рима (отважные, как они о себе думали, что, по их понятиям, доказывалось тем, что они всегда были готовы бросить­ся за отступающим врагом), Фабия запрезирали еще больше.

Что же сделал Фабий эдакого?

Он со своими легионами подходил вплотную к ла­герю Ганнибала, но не нападал, а разбивал лагерь, воз­водил насыпь, устраивал ворота — и так далее по уста­ву. В провоцируемые генеральные сражения не вступал — разве что давал своим легионерам размяться в ловле мародеров и, преодолев туман в голове, ощутить кровь врагов на своих мечах. Словом, выжидал, но не в удоб­ном, казалось бы, положении, то есть вдалеке от Ганни­бала, а расположившись как можно ближе к лагерю оккупантов. Просто ждал, — а победоносное войско Ганнибала почему-то хирело.

Только по выбору места для лагеря минимально мыслящий человек мог догадаться, что Фабий был от­нюдь не трус, а его победа — результат если не логи-

• 103

ческого знания теории стаи, то хотя бы ощущения ис­тинных закономерностей жизни невозрожденных людей.

Но римский народ Фабия, естественно, не понял. На Фабия, не устраивавшего истерических передвижений войск, даже когда Ганнибал на его глазах демонстратив­но разорял поля союзников Рима, разозлились не толь­ко солдаты, которые рвались преследовать врага, но и сенат, и народ Рима, обзывая по сути победителя Ганни­бала в худшем случае трусом, а в лучшем, презрительно, — Кунктатором (Медлителем). Собиравшаяся в толпы публика требовала от Фабия того же, чего от него хотел и Ганнибал — генерального сражения.

Главным противником Фабия стал его начальник конницы, любимец толпы Марк Муниций. Тит Ливии пи­шет о нем так: «Был он [начальник конницы] челове­ком неистовым, скорым на решения, необузданным на язык; сначала в небольшом кругу, а потом открыто в толпе стал бранить Фабия, который будто бы не медли­телен, а ленив, не осторожен, а трус; истолковывая доб­лести диктатора как пороки, он унижал высшего и пре­возносил себя — гнусное искусство, доставившее мно­гим блестящий успех и потому процветающее» (ТитЛи­вии, XXII, 12:12). Впавшие в восторг воины, приближая свою бессмысленную гибель, помогли Марку Муницию добиться уравнивания власти с Фабием. Далее Муни­ций потребовал, чтобы командование было посменным, то есть в определенные дни власть над всеми легио­нами принадлежала только ему, Марку Муницию, и он был бы вправе начать генеральное сражение. Однако на это Фабий не согласился. В конце концов войска были разделены таким образом, что первый и четвер­тый легионы отошли под командование Муниция, а вто­рой и третий — Фабия.

Стоит ли говорить, что Ганнибал, выведывавший обо всем, что происходило в римском лагере через лазутчи­ков и перебежчиков, радовался происходящему как ре­бенок!

104 •

И любимец толпы Муниций не обманул его ожида­ний. Он, забрав подчиненную ему половину войска, оста­вил общий, защищенный рвом и валом лагерь, отвел под­чиненные ему легионы на несколько стадий, организо­вал собственный лагерь (однако, в пределах видимости Фабия) и построил легионеров в боевой порядок. Ины­ми словами, не прошло и суток, как Муниций подставил свои легионы под небывалое избиение.

Резня и преследование двух подчиненных Муницию легионов продолжалась до тех пор, пока из своего лаге­ря в полном порядке не выступил Фабий. И тут Ганни­бал, у которого с арифметической точки зрения сил было более чем достаточно, чтобы добить и Фабиевы легионы, испугался и отступил.

То ли искренне, то ли заботясь о своем «лице», спа­сенный Фабием Муниций в содеянном каялся рьяно, на коленях перед всеми превознося Фабия — и даже на­звал его отцом.

Исчерпан был инцидент, но не искоренен принцип.

В Риме (почему-то не в войске) было множество мунициев, и один из них — Варрон, сын мясника. Видимо на основании того, что он досконально разбирался в расчленении туш домашних животных, Варрон легко убе­дил римскую толпу, что может разгромить Ганнибала в один миг. Чернь его, как и Муниция, боготворила, и во время перевыборов (Фабий в тот год, по истечении сро­ка консульства, переизбран не был и, соответственно, лишился полномочий командующего) Варрон, несмотря на свое низкое происхождение, не позволявшее полу­чить высокую должность консула (во время войны оба консула были военачальниками — над своим, в разных концах Римской республики, войском), должность эту все-таки получил. Добровольцы, настроенные, как они о себе думали, патриотически, бросились записываться в войс­ко Варрона.

Вскоре Варрон вместе со вторым консулом Луцием Павлом в сопровождении вновь набранных легионов ри-

• 105

нулся навстречу Ганнибалу. Варрон требовал сражения — и немедленного; Павел же, во всем стараясь подра­жать Фабию — жаль, что лишь только подражать, — про­тивился. Однако Павел был недостаточно последовате­лен, теорию стаи не понимал, и разделил не легионы (как Фабий), а дни управления всем войском.

Стоит ли говорить, что в первый же день, когда коман­дование принял на себя Варрон, не прошло и шести часов, как римляне были перерезаны — ив невиданно большом числе?!

Ганнибал победил все тем же стандартно-штампо­ванным приемом: подставил, отступил, фланговыйудар, резня разбегающихся.

(Кстати сказать, хотя Варрон с поля боя бежал, но народом был награжден, а вот второй консул Павел сто­ял насмерть, был несколько раз ранен, но одобрения толпы не заслужил.)

Эта была та самая знаменитейшая битва (резня) при Каннах, которая в веках стала именем нарицательным, — когда говорят не просто о поражении, а о разгроме, то вспоминают Канны. Во время этой резни римляне поте­ряли такое количество убитыми и пленными, что не толь­ко оставшимся в живых легионерам, но и населению Рима показалось, что государство погибло, город на пороге раз­рушения, настал конец всему.

Битва при Каннах — величайшее из бедствий за всю многовековую историю римского государства. Фабия-Кунктатора вновь призвали к власти, а затем и тех, кто худо-бедно следовал его линии. Линии Фабия придер­живались более десяти лет, во время которых старею­щий Ганнибал с переменным успехом властвовал на юге Италии, пока не вышел из юношеского возраста известный своей жестокостью Сципион Старший (кото­рый, напав на Карфаген, тем выманил Ганнибала из Ита­лии в Африку, где его и разгромил)...

Таким образом, у нас уже вполне достаточно дан­ных, чтобы осознать, что в стратегии (долговременном

106 •

масштабном планировании), по большому счету, возмож­ны только две линии поведения противников:

— линия Ганнибала,

— линия Фабия.

Понятия стратегии и тактики нередко путают, поэто­му значение этих терминов уточним.

Тактика — это когда война или сражение уже нача­лись, когда решают, который из участков обороны про­тивника надо прорывать, который из легионов или тан­ковых батальонов должен это делать, сколько манипул или минометных батарей оставляют в резерве; когда решают, на котором из флангов — правом или левом — нужно устроить отвлекающую и дезориентирующую про­тивника демонстрацию военной активности.

Стратегия же есть решение гораздо более масш­табных вопросов — это когда решают стоит ли вообще давать решительные сражения, не лучше ли отступить и измотать наступающих партизанской войной или вооб­ще заключить в случае нападения какое-нибудь, пусть даже «похабное», мирное соглашение.

Итак, мы утверждаем, что линий стратегического поведения всего лишь две — наступательная или оборонительная. Как будет показано позднее, пре­дельный случай ганнибаловской линии — это действия Наполеона в России, а фабиевской (кунктаторской) —... Нет, о такой красоте так сразу говорить было бы опрометчиво.

Осваивать скрытые (и скрываемые) закономернос­ти взаимоотношений людей выгодно в обстоятельствах, когда срываются многие маски, то есть через рассмот­рение «странностей» великих — и именно великих! — войн. Начинать приходится со сражений древности — древние предпочтительнее современных, потому что только некоторым войнам повезло и они нашли своего Гомера, Полибия или Толстого — и ожили. Современ­ные (XX века) войны хотя и происходили в действи­тельности, в чем можно убедиться, обозревая обшир-

• 107

нейшие пространства кладбищ, но как бы не существу­ют — для нас; в войне самое ценное — возможность ее осмысления, а тем самым и самопознания. Без этого снижается способность к высвобождению из-под управ­ляющих нами галлюцинаций вожаков. Люди гуманитар­но хорошо образованные вполне отчетливо высказы­ваются, что, несмотря на книжное изобилие прошедших десятилетий (о Второй мировой войне написаны тыся­чи, если не десятки тысяч книг, отягощенных многими подробностями), настоящей Книги о Второй мировой войне еще не написано. Бытующие концепции не объясняют многих странностей и явно скудоумны. И это чувствуется.

При размышлении над картинами сражений, на­писанных пером великих писателей, обогащаешься са­мым главным — обобщением. Скажем, читая о ганни-баловских сражениях (Тит Ливии, Полибий), невозмож­но не заметить, что они всегда протекают по простей­шим схемам, настолько простым, что для их тактичес­кой организации достаточно интеллектуальных спо­собностей любого центуриона (майора). Такие центу­рионы есть в любом войске, следовательно, победа од­ного войска над другим определяется отнюдь не спо­собностью к логическому мышлению. Действительно, одно и то же войско (численно, по составу, по во­оружению) под предводительством одного вое­начальника побеждает (Фабий, молодой Ганни­бал), а под командованием другого — проигрыва­ет (Муниций, Варрон, состарившийся Ганнибал).

Иными словами, успех в генеральном (!) сраже­нии великих (!) войн определяется личностью вое­начальника.

Что в великих военачальниках самое главное? Уме­ние рубить мечом? Или навскидку стрелять из автома­тической винтовки? Нет. Сила аналитического мышле­ния? Нисколько. Более того, замечено, что нередко по­бедоносные военачальники во время начавшегося сра-

108 •

жения никаких тактических распоряжений и не отдают (Кутузов при Бородине молчал; вербальные распоряже­ния Наполеона безнадежно запаздывали). Великие сражения управляются не словом.

Когда встречаются две равных по силе некрополя стаи, —то здесь, действительно, значение имеет и опыт, и вооружение, и сумма выплачиваемого солдатам жало­вания, и их численность, и тактические расчеты воена­чальников — в такого типа войнах свои закономернос­ти.

Но раз в столетие или даже реже приходит вели­кий военачальник — сверхвождь.

И тогда вступают в силу закономерности великих войн. Любящие похвастаться вожди (типа Варрона, сына мясника) побеждают умы своего народа, и легко — неко­торых противников, но стоит им оказаться перед сверх­вождем... И вот они уже бегут, спотыкаясь о брошенное оружие, —лучшее, заметьте, оружие, чем у победителей. Бегут от численно меньшего противника — и как бегут!

Так было с врагами Александра Македонского и с врагами Пирра; так же было с врагами Ганнибала, На­полеона и Гитлера. Все великие военачальники побеж­дали отнюдь не числом, да и не умением тоже. Ганни­бал побеждал численно превосходящего противника, Наполеон — тоже. Но стоило великому военачальнику оставить свое войско, как оно позорно проигрывало даже численно меньшему противнику. (Скажем, можно вспомнить ту же Итальянскую армию, оборванную и де­зорганизованную до появления в ней Наполеона, при нем — абсолютно победоносную, а после отъезда На­полеона шутя разогнанную отрядом Суворова, ничтож­ным по сравнению с Итальянской армией.)

Итак, мы приходим к тому единственному внутренне непротиворечивому объяснению всех наблюдаемых во всех великих сражениях странностей. Важнейший фак­тор великих войн — сила (и направленность) некро­поля сверхвождя.

• 109

Сверхвождь хочет — и вооруженная толпа бросает­ся вперед; у противника же опускаются держащие ору­жие руки.

Сверхвождь представляет — и противоборствующе­му военачальнику как будто отшибает память вместе с военным опытом и всякое соображение, и он в третий раз подряд оказывается послушно пойман в однотип­ную ловушку.

Сверхвождь галлюцинирует — и противник толпами сдается в плен.

Хочет — и на, пожалуйста.

В стае все определяется не оружием и не типом замка ящика, в котором заперт банан, но тем, чего хочет вожак.

Но — великий парадокс существования великого некрофила (великого военачальника, сверхвождя): стоит ему только представить, что бежит его войско — и оно побежит!

Стоит ему только дрогнуть, испугаться, представить что-нибудь в кустах страшное, эдакое, и вот его соб­ственное войско панически бежит, увлекая за собой плоть своего мечтателя.

Это тем более возможно, что все сверхвожди одержимы приступами паранойи — безосновательной манией преследования, им временами мерещится черт знает что за каждой шторой.

Иными словами, непобедимого сверхвождя победить можно — надо только знать как. Надо быть противопо­ложного ему психического склада, нестайного, неугодни­ческого, быть независимым от некрополя.

Паранойя — самое слабое место сверхвождя.

Есть, разумеется, и физически уязвимые места (Пир­ру заехали черепицей по шее). Замечено, что если оп­ределяющий (и именно определяющий!) ход сражения военачальник случайно поражен (камнем, стрелой, пулей, черепицей) и теряет сознание, то картина сражения может резко измениться. Его побеждавшие было по

110 •

всем пунктам войска обращаются в бегство (см. всемир­ную историю, примеров множество). Казалось бы, все на месте — клинков меньше не стало, расположение войск осталось выигрышным, вербального управления как не было, так и нет, и в этом отношении с гибелью сверх­вождя мало что меняется — но всё бежит.

И наконец, еще один ослабляющий вождя фактор — биологическая старость. Начитанный в античных авто­рах Наполеон говорил, что «для побед есть свой воз­раст»; это было известно и в прежние века. С возрас­том не все становятся глупее, а вот опыт увеличивается — способствующий, казалось бы, победам фактор. Но только в рамках стихийной дарвинщины. В рамках же теории стаи совершенно закономерно, что способность сверхвождя побеждать силой одного только воображе­ния с возрастом сначала возрастает, проходит через максимум и затем падает, нередко обвально. Это можно было наблюдать в жизни всех сверхвождей, во всяком случае тех, кто не погибал насильственной смертью: Ганнибала, Наполеона, Гитлера. А вот Александру Маке­донскому горечь поражений испытать не пришлось — он умер с перепою в 32 года. Есть основания полагать (уж больно сведущим был у него учитель —сам Аристотель!), что Александр свою смерть спровоцировал. Что, в са­мом деле, его как некрофила ожидало в будущем? Мак­симум вождизма пройден, впереди только унизительные и «необъяснимые» поражения...

Возвращаемся к двум типам стратегии и случаям их применения. Итак, народился очередной великий полко­водец, толпа в восторге, несопротивляющиеся легионы противника разбегаются, лишь только заметив собираю­щие в кустах хворост вспомогательные отряды завоева­теля, и какая бы ни была концентрация войск, как бы обильны ни были жертвоприношения идолам — все одно: вдруг все охвачено паникой и желанием бежать — и все бежит, начинается страшная резня бегущих, плен­ные исчисляются десятками тысяч.

• 111

Стратегия побеждающего сверхвождя (труполюба) может быть только одна — наступательное движение, навязывание генерального сражения (это важно: чем больше скопление людей, тем полнее отключается критическое мышление у всех, тем послушнее и свои, и чужие тем образам, которые в данный момент мере­щатся сверхвождю).

Побеждающий некрофил не в силах стремиться ни к чему иному, как только к блицкригу («молниеносная вой­на». — Нем.). Он торопится, — что понятно. Время при­ближает максимум военачальнической славы, и промед­ление чревато закатом карьеры. Время после прохожде­ния максимума у нападающего работает на обороняющих­ся, поэтому чем дольше им удается его протянуть, укло­няясь от многолюдного сражения, тем полнее подчине­ние собственному вождю (если он не неугодник, то есть вообще не вождь).

Тянуть время было в особенности важно в случае с Ганнибалом, который убыли войскам не знал (в отличие от Александра, Пирра, Наполеона и Гитлера) — к нему сте­кались гипнабельные добровольцы из покоренных наро­дов. Победить такого, как Ганнибал, можно было только терпением, одним только терпением. Для достижения победы достаточно всего-навсего сохранять свое войско, тренировать его на психическую устойчивость, двигаться с противником параллельным курсом. Что и делал не по­нятый толпой и легионерами Фабий (а спустя две тыся­чи лет — Кутузов). А Ганнибал понял (скорее, почувство­вал) — и испугался.

Что примечательно в теории стаи — одно только это параллельное движение непременно должно привести к рассеиванию войска сверхвождя! Во все времена (в особенности до русско-японской войны 1904 года) потери от болезней во время военных кам­паний превышали потери от ран. А близость к сверх­вождю, некрофилу, умножает болезни и отягощает их течение (см. в кн.: «КАТАРСИС»). На о. Св. Елены вокруг

112 •

даже полуживого от ядов Наполеона люди болели не в пример больше, чем солдаты удаленной, не приближав­шейся к бывшему императору английской охраны. Но если в столицах мира придворные имеют возможность уехать в загородный дом и там прийти в себя, то в во­енном лагере (и без того скопление дышащих убий­ством людей — место нездоровое) детьс

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: