 |
Человек, который смеeтся
|
|
|
|
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СМЕEТСЯ
(Предисловие автора)
Э то был первый день моей работы в музее Л. Н. Толстого, а точнее — декабрьское утро 2009 года. Позади остались трудные переговоры, заигрывания с музейным начальством, “умасливания” его взятками и — мужское меньшинство — сексом. Позади подлые подковёрные игры, лживые доносы и тихие “подсиживания” старших коллег… Деньгами, полезными знакомствами и личными стараниями я добилась своего: блатная должность в толстовском музее была получена!
И вот, не без основания чувствуя себя самой последней подлой крысою и дрянью, я вошла в усыпанный снегом дворик особняка на Пречистенке и повернула было во флигель, когда меня окликнула какая-то пожилая леди в длинной юбке и с мешочком в руках — сразу было видно, что не из наших, и даже, быть может, не из москвичей. Скорыми шажками протрусив в мою сторону она, глядя мне прямо в глаза, спросила: «Вам Толстой не нужен? »
Вопрос прозвучал двусмысленно и резко для той, кто только что большими «трудами» дорвалась до завидной должности и явилась работать в музей Толстого. Творческая работа, увлекательное общение, уникальная обстановка и весьма не плохая, с первого же месяца, зарплата. Это всё было мне нужно, вожделенно нужно. Но… нужен ли, близок ли и дорог был сам Лев Николаевич Толстой?.. На тот момент я, не покривив душой и не солгав, вряд ли бы могла ответить на этот вопрос положительно.
Роковая дама между тем вынула из своего мешка небольшой бюстик Льва Николаевича: «Ручная работа, авторская, я художник. Один остался! Берите, я тут редко бываю... » Я взяла его в руки — оказался увесистым. Его творительница заботливо и торопливо смахивала снежинки с бюстика, не отводя от него глаз. Она любовалась своей работой, а я представляла себе со стороны картину: в музей входит наглая особа с бюстиком Толстого в руках, ставит его перед собой и со словами «а вот и мы» погружается в работу…
|
|
|
С тех пор прошло семь лет, и я всё же решилась произнести это «а вот и мы» и, подобно той художнице, предъявить миру своего собственного Льва Толстого, слепленного из всего, что узнала о нём: из документов, мемуаров, бесконечных споров и разговоров с коллегами и собственных размышлений об этом человеке, странном и даже в чём-то страшном для рабов и прислужников мира, мирских обманов и зол, и великом для любящих, как любил он, Истину, и потому любящих и понимающих и его.
Но зачем нужна еще одна книга о писателе, о котором их написано сотни тысяч? Во-первых, потому что мне хочется, чтоб была, да с моей фамилией на обложке, такая книга… и есть, опять же по блату, возможность её издать. А во-вторых…
Однажды я натолкнулась на поразившую меня фразу критика и философа П. П. Перцова: «У Толстого ни в чём нет улыбки — ни в жизни, ни в творчестве. Мир его — весь бессолнечный. Сравните с Пушкиным, который всегда озарён солнцем и всегда улыбается».
Моя книга — это попытка возразить Перцову и тем, кто создал себе устойчивый, статичный образ хмурого бородатого и «бессолнечного» старика-моралиста. Я начала эту работу как статью о юморе и иронии Толстого, но скоро поняла, что они неотделимы от мироощущения и моральной проповеди Толстого, который редко шутил «просто так», а уж иронизировал — тем более. То, что порой длинно и дотошно растолковывал в статьях и трактатах Толстой-философ, Толстой-художник иной раз объяснял одним ироническим замечанием. А какой-нибудь неожиданный поступок Толстого подчас больше говорит о его личности, чем целая статья с разбором его мировоззрения.
За годы работы в музее я встречалась с самыми различными мнениями о Толстом и поняла, что в целом они делятся на несколько устойчивых категорий (уподоблюсь Льву Николаевичу, любившему делить всё и вся на типы и категории).
|
|
|
Одним хочется, чтобы гений был прозрачен как стекло, безупречен и определён, кажется, что он должен быть сверхчеловеком — иначе как же ему доверять? Эти люди творят из писателя кумира, пророка, считают его своей путеводной звездой, а весь остальной мир — «враждебным возвещаемой им Истине».
Есть другой тип дилетантов: интересующиеся. Они желают обнаружить в великом человеке как можно больше недостатков и слабостей и известным «он мал и мерзок, как мы» потешить своё самолюбие. Им кажется, что если Толстой не ел в старости мяса, но при этом носил шубу из енота и шил сапоги из кожи; если он не хотел жить в роскоши, а ушёл из дома только под старость лет (ведь мог бы и раньше! ); если он принялся критиковать супружество, а сам в 60 лет родил сына, — то вся его жизнь исполнена противоречий, лицемерия («тоже мне, борец с лицемерием! »), и считают своим долгом уличать его на каждом шагу. Можно понять и кочку зрения православных, обиженных на антицерковную проповедь позднего Толстого, равно как и государственников, считающих, что он расшатывал и без того непрочное устройство России конца XIX века и, хотя никогда не призывал к насилию и революции, но сочувствовал сектантам, анархистам, призывал жить по нравственному закону Бога и Христа и не жить по правилам государства, а пассивно противостоять ему во всём, что не совпадает с вечным Божьим законом.
Есть среди читателей Толстого эстеты, любящие его лишь как художника и считающие позднейшие толстовские идеи чуть ли не курьёзом; есть и те, кто — ровно наоборот — интересуется Толстым как мыслителем, искателем правды, бесконечно цитируют его поздние записи в дневниках, а художественные тексты его помнят до позорного смутно.
Все эти кочки зрения были и будут, а между тем Толстой остаётся для всей этой публики загадкой. Почему отпал от считающей сама себя христианской церкви человек, который о Боге и Христе думал и писал постоянно, с первых страниц юношеского Дневника? Почему в конце жизни начал отрицать чистое искусство тот, кто в молодости вместе с кружком журнала «Современник» мечтал изменить мир поэзией и красотой?
|
|
|
Почему бывший артиллерист, написавший великую книгу «Война и мир», стал призывать к отказу от службы в армии? По каким причинам когда-то заядлый охотник стал вегетарианцем? Почему человек, годами приумножавший своё состояние, скупавший земли, торговавшийся с издателями о гонорарах, стал отрицать собственность, отказался от авторских прав на свои произведения?
На все эти вопросы ответить подробно в такой небольшой книге невозможно, но и обойти их не удастся.
Путей изучения классика, жизнь которого подробно задокументирована, много: есть путь философа, биографа, филолога, психолога, есть скользкий путь “разоблачителя”. Я же попытаюсь немного приблизиться к сокровенному Толстому через внешнего Толстого — который смеётся, дурачится, высмеивает, совершает нелепые поступки, говорит странные вещи, противоречит самому себе, едко иронизирует над людскими пороками.
Смею надеяться, что книга также даст ответы на некоторые вопросы, часто задаваемые посетителями музея экскурсоводам, а именно: какой он был семьянин? как он воспитывал своих детей? правда ли, что он был очень силён физически? любил ли он животных? почему он перестал ходить в церковь, начал критиковать искусство и прогресс? И наконец: было ли у него чувство юмора?
Пожалуй, только в последние год-два, да и то с большой помощью старших по возрасту и по уму коллег я сумела не только узнать, но и осмыслить достаточно, чтобы справиться с такой работой. Мои академические наставники, такие, например, как Игорь Волгин — люди глубоко пристрастные и, как большинство современных российских православных квазихристиан, внутренне порочные и бесчестные, не правдивые перед другими и даже перед самими собой. Они и мне умело, внушением, исподтишка навязали — отнюдь не веру Христову, исповедуя которую я бы не сделала в путинской России своей подлой карьеры. Навязали особую, церковно-православную систему воззрений, в том числе и на духовное наследие Льва Николаевича: как на наследство заблуждавшегося едва ли не во всём еретика, «врага Церкви и Государства», публициста-хулигана или «экстремиста». Эта общая лживая матрица искажала для меня и образ Толстого в его повседневной жизни, в быту, в личных отношениях с разнообразными людьми. Таким образом мне было любо многое из ненавистного ему, как, например, ложь церковного учения и изуверство «таинств» и всего храмового обрядоверия — и наоборот. Но, работая в нашем Музее, я созревала, беседовала с честными, идеологически не ангажированными служителями науки (такими, как Юрий Владимирович Прокопчук), читала уже самого Толстого, а не лукавых его толкователей… и постепенно освободилась от навязанных мне «прививок» лжи и выработала взрослый, независимый от вненаучных и околонаучных поветрий взгляд на Толстого-писателя, мыслителя и исповедника учения Истины, учения Бога и Христа.
|
|
|
Но могла ли я надеяться увидеть опубликованной мою книгу — если бы во всём следовала не то, что этой, понятой мною через Толстого и современных его единомышленников, высшей религиозной Истине, а хотя бы — правде исторического факта и источников? Конечно, нет! Мои предшественники в популярном российском толстоведении, такие как названный мною уже И. Волгин, как Ю. Сапрыкин, П. Басинский и многие из моих коллег в Музее — привели меня к пониманию ещё одной важной вещи: для того, чтобы «держаться на плаву» на своей, деньгами, развратом и подлостью полученной работе, а уж тем более для того чтобы публиковать немалыми по нашим дням тиражами популярные книги, нужно всё-таки следовать заданному в культурном пространстве твоей страны идеологическому тренду. Какая бы она ни была, эта страна… и каков бы ни был тренд. А он, этот самый тренд, окрашен в путинскую эпоху в зловещие цвета имперского этатизма, национализма и православного фанатизма, в аляповатые — буржуазного «пира во время чумы», потребительства всяческих «хлебов и зрелищ», и, конечно — в ядовитые цвета самообманов толпы. Конечно, такой тренд не может не быть враждебен едва ли не всему, чем жил и во что верил Толстой последних трёх десятилетий его земной жизни. Следование ему означает для пишущего специалиста — участие в формировании в массовом сознании искажённого, приниженного, а местами вовсе скрытого или очернённого образа Л. Н. Толстого — всей его жизни. Именно с целью такой манипуляции сознанием толпы написал свои книги Павел Басинский. И на это же благословили меня, поддержав «несерьёзную» тему этой моей книги, мои коллеги в толстовском Музее. Ах, как прекрасно! Толстой – шутник, шалун и балагур! Толстой — увлекающийся мирскими модами «гик»! Толстой — фанатик собственной ереси и разоритель собственной семьи! Толстой — светский и журнальный хулиган! Как всё это трендово!
|
|
|
Но я поступила не совсем так, как ожидали от меня слишком многие: не как прежняя, зависимая, доверчивая молодая Даша Еремеева. И в подборе источников, и в комментарии их и оценочных суждениях, на которые имеет право каждый автор — выразилось моё зрелое и профессиональное понимание того, почему Толстой любил именно то, что любил и осуждал то, что заслуживало осуждения. Надеюсь, что читатель сам сумеет отделить в книге научную правду (и, конечно, не противоречащую ей правду-Истину высшую, Божью) — от того внешнего, условного, трендового, что мне пришлось-таки допустить в тексте книги для того, чтобы она вообще смогла увидеть свет.
Хочу выразить благодарность моим коллегам из Государственного музея Л. Н. Толстого — всей нашей казённо-бюджетной весёлой банде, без которой я бы никогда не решилась на столь рискованное и ответственное дело — писать о Льве Толстом. Спасибо директору нашего музея С. А. Архангелову и первому заместителю директора Н. А. Калининой за моральную поддержку. Отдельно хочу поблагодарить заместителя директора по науке Л. В. Гладкову и заведующего экскурсионно-методической службой Ю. В. Прокопчука, которые взяли на себя труд прочесть рукопись этой книги и высказали свои замечания. Спасибо много лет нежно и безнадёжно влюблённому в меня Кириллу Гнатюку, который, работая над другой толстоведческой темой, поверг к моим очам несколько интересных цитат, а также заведующей сектором электронного учёта фондов С. Ю. Тарасовой, без промедления нашедшей нужные для книги фотографии.
|
|
|
