 |
«Раз мы ожидали у шлагбаума поезд, который должен был здесь пройти. Бешено, безудержно приближался скорый поезд, и когда он был от нас на расстоянии всего нескольких метров, Лев Николаевич перебежал через рельсы. Мы все думали, что его уже нет в живых, а
|
|
|
|
«Раз мы ожидали у шлагбаума поезд, который должен был здесь пройти. Бешено, безудержно приближался скорый поезд, и когда он был от нас на расстоянии всего нескольких метров, Лев Николаевич перебежал через рельсы. Мы все думали, что его уже нет в живых, а когда поезд прошёл, мы увидели Льва Николаевича, который, стоя на другой стороне железнодорожного пути, смеялся и кивал нам. Черткову эта шутка очень не понравилась», — вспоминал (вероятно, из 1896 г. ) словацкий врач и литератор Альберт Шкарван, единомышленник Льва Николаевича во Христе (Глазами словацкого друга. Дневники и воспоминания Альберта Шкарвана. Литературное наследство. Том 75. Толстой и зарубежный мир. Книга 2. С. 143).
А В. Ф. Лазурский вспоминал, как любил Толстой иной раз «тряхнуть стариной» и в танцах: «Начался день весёлым завтраком. В комнату ворвалась толпа мальчиков и барышень, которые стали дурачиться. Веселье их было так заразительно, что Лев Николаевич, появившись в дверях зала, также выкинул коленце и вступил с па мазурки. Все захохотали ещё больше, а он сам даже покраснел от смеха» (Лазурский В. Ф. Дневник // Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Т. 2. М., 1978. С. 53).
Толстой играет в городки.
Фотография Т. Тапселя. 1909. Ясная Поляна
Даже серьёзно болея, Толстой не умел жить исключительно по предписанию, его жизнелюбивая натура сопротивлялась этому. «Доктора настаивают, — писала Ольга Константиновна Толстая Чертковым из Гаспры 5 января 1902 года, — чтобы вёл образ жизни старого больного старичка, а он не может: то переработает, то перегуляет, то переест, то пересидит вечером за шахматами или винтом, то переговорит и смеётся много». Она же пишет сестре в Англию 6 марта 1902 года о специальном кресле-подставке, которую купили Толстому. Он «шутил, что он теперь, как маленький ребёночек, “научился держать головку”».
|
|
|
В конце июня 1901 года во время тяжелой болезни Толстого, которая то отступала, то усиливалась, Софья Андреевна в дневнике записала, как в семье читали «сочувственные письма с выражением радости, что ожил Толстой». «Он слушал, потом засмеялся и говорит: “Теперь, если начну умирать, то уж непременно надо умереть, шутить нельзя. Да и совестно, что же, опять сначала: все съедутся, корреспонденты приедут, письма, телеграммы — и вдруг опять напрасно. Нет, этого уж нельзя, просто неприлично”».
Хочется также вспомнить слова Татьяны Львовны об одной шутливой фразе стареющего, но не поддающегося старости Толстого: «Когда моему отцу было восемьдесят лет и его спрашивали: “Как вы себя чувствуете? ” — он отвечал, если ощущал слабость и апатию:
Сегодня чувствую себя так, как будто мне восемьдесят лет» (Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания. М., 1976. С. 443).
В 1910 году, в Астапове, умирающий Толстой, по воспоминаниям Александры Львовны, «почему-то вспомнил, как Душан Петрович смешно выговаривал слова: “Порошки, прошу дать мне покой”. Отец при этом так добродушно и весело смеялся, что и мы, несмотря на наше тяжёлое, подавленное настроение, не могли удержаться от улыбки».
Читатель, скорее всего, не поймёт, в чём же тут юмор. Дело в том, что Толстой, думая о людях, особенно тех, которых любил, так отчётливо воображал себе их манеру говорить и интонации, особенности произношения, их жесты и мимику, что само это воспоминание радовало его. Вряд ли мы представляем себе, как, в свою очередь, страшна была им мысль о смерти самого дорогого человека, который до своей последней минуты так любил всех их, любил живую жизнь и Начало её – Бога. Он, победивший верой Христовой страх смерти – умирая, “выручал” их всех в труднейший момент собственной кончины.
|
|
|
________________________
«»«Я ЕЩЕ КОГДА-НИБУДЬ НАПИШУ
ПРО ЖЕНЩИН»
Нелепость нашей жизни
происходит от власти женщин;
власть же женщин происходит
от невоздержания мужчин;
так что причина безобразия жизни
невоздержание мужчин.
Л. Толстой
Какой это Толстой?
Да вот этот чудак,
который прожил сорок лет с одной женой.
Л. Толстой
« К огда мой отец писал роман “Семейное счастье”, он ещё не был женат. — Мне казалось тогда, — сказал он мне однажды, — что я понимаю женщину до глубины её души. Но когда я женился, то увидел, что я совсем её не знаю. И только благодаря своей жене я научился её понимать. А теперь, — продолжал он, гладя мои волосы, — с тех пор, как мои взрослые дочери доверяют мне свои тайны и раскрывают свою душу, я сознаю, что ни до женитьбы, ни позднее я ничего не знал о женщине и только теперь начинаю её понимать». Это отрывок из «Воспоминаний» старшей дочери писателя, Татьяны Львовны Сухотиной-Толстой (Указ. изд. С. 445).
Толстой рано потерял мать, которая стала для него идеалом женщины, собранным из всего, что он знал о ней, а также из его собственных представлений об идеале. В черновых вариантах «Детства» Толстой попытался передать своё представление о гармонии через улыбку женщины: «Я сказал, что особенно замечательно было в лице матушки это всегдашнее верное отношение выражения глаз и губ. — Заметьте, это-то отношение есть то, что называют приятным выражением. Есть люди, у которых одни глаза смеются — это люди хитрые и эгоисты. Есть люди, у которых рот смеётся без глаз, это люди слабые, нерешительные, и оба эти смеха неприятны. Мне кажется, что по движениям лица и по отношению движений этих между собою, должны бы заключать физиологи, а не по шишкам на голове. Не думайте, чтобы я был пристрастен. Действительно матушка была ангел» (1, 106).
В женщине Толстой, прежде всего, искал естественность поведения, гармонию внешности и характера, простоту и сердечность. Всё это есть в Наташе Ростовой, которая никогда не фальшивит, это есть в Кити, в серьезной и честной княжне Марье. Однако земные женщины далеко не всегда соответствовали толстовскому идеалу. В одной из бесед, происходивших в московском доме Толстых 9 августа 1899 г., Толстой, поддерживая, «полушутливый тон» мужской беседы о “женском вопросе”, изрёк такое обещание: «Я еще когда-нибудь напишу про женщин, когда я буду уже совсем стар, и желудок мой совсем уже испортится, так что одним краешком буду выглядывать на свет, тогда я высуну голову и скажу им: «Вот вы какие! », — и юркну поскорее совсем, а то заклюют» (Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. 2-е изд. М., 1959. С. 54 – 55).
|
|
|
Похоже, Толстому было непросто жить с такой проницательностью и наблюдательностью. «Надо уметь прощать пошлость. Без этого нет любви и нет счастия», — писал он в Дневнике 12 июня 1856 года (47, 81). Примечательно, что эту истину о необходимости снисхождения к низости ближних он высказал в Дневнике по поводу не иного кого, как «тётиньки» Ёргольской, воспитывавшей его и заменившей рано умершую маму…
Кажется, всю свою жизнь Толстой учился «прощать пошлость», мириться с недостатками ближних, верить людям. Задумав жениться, он, подобно умершему холостяком швейцарцу Анри Амиелю (с творчеством которого познакомился только в 1890-е), дотошно описывал в Дневнике все плюсы и минусы интересующих его женщин. Например, Тютчева: «Холодна, мелка, аристократична. Вздор! » (48, 5). Взвешивал, обдумывал, писал им нравоучительные письма (см. его письма В. В. Арсеньевой), но всё-таки не решался. Чего ему недоставало? Быть может, «простоты, добра и правды»?
В «Анне Карениной» у Кити Щербацкой, прототипом которой была Софья Андреевна в юности, очень «правдивые глаза». Это неслучайная, несколько раз повторяемая черта. Кстати, Софья Андреевна была немного близорука и, по воспоминаниям близких, обычно смотрела на собеседника пристально, во все свои большие глаза, так что «правдивые глаза Кити» — это, скорее всего, глаза юной Софьи Андреевны. Позже, впрочем, он и в поведении жены, родственников, даже детей не раз обнаруживал искусственные нотки, навязанные, как он считал, барским образом жизни, привычкой к роскоши и высокому положению.
|
|
|
Очень часто, изучая поздние дневники писателя и мемуары его современников о последних годах супружеской жизни Толстых, с дотошным описанием всех их ссор и взаимных упрёков, читатели делают простой вывод: брак этот был ошибкой. Как же не ошибка, если Толстой в конце концов ушёл из дома и даже в Астапове, лежа больной, не попросил, чтобы сообщили о его болезни Софье Андреевне? Этому же мнению способствует знаменитое «Послесловие к Крейцеровой сонате», где чувствуется разочарование Толстого не просто в женщинах, но в самой идее брака.
Тем, кто слишком спешит с выводами, хочется посоветовать почитать дневники и письма Толстого друзьям, тётке, А. А. Толстой, и собственной жене, написанные в период от «Войны и мира» до «Анны Карениной» — то есть в период расцвета его творческой жизни. Вот несколько выдержек из них: «такого не было и не будет ни у кого»; «неимоверное счастье! И опять она пишет подле меня. Не может быть, чтобы это кончилось только жизнью»; «Я дожил до 34 лет и не знал, что можно так любить и быть так счастливым»; «Теперь у меня постоянное чувство, как будто украл незаслуженное, незаконное, не мне назначенное счастье». «Фетушка, дяденька и просто милый друг Афанасий Афанасьевич! Я две недели женат и счастлив, и новый, совсем новый человек! »; «Люблю тебя всеми Любовями». Она же в дневниках точно так же признаётся не просто в любви, а в настоящей страсти: «И он не сердится, он все любит меня. И какой у него кроткий, святой взгляд. Можно умереть от счастья и от унижения с таким человеком. <... > Любить я его не могу больше, потому что люблю его до последней крайности, всеми силами, так что нет ни одной мысли другой, нет никаких желаний, ничего нет во мне, кроме любви к нему». Если все эти годы семейной жизни, во время которых родились лучше книги Толстого, были ошибкой, то что же тогда любовь и счастливый брак?
Да и названное нами выше «Послесловие к “Крейцеровой сонате”» поправляет крайнюю точку зрения дилетантов. Брак – не “ошибка” в жизни всякого человека, а один из вариантов собственной реализации в жизни – в половой любви, взращивании и воспитании детей из твоей утробы и от твоего семени. Альтернативой – увы! пока для немногих на Земле – является любовь христианская, к Божественной основе всякого человека и жизнь для всех мужей, жён, детей – а не тех только, к кому повлекла половая похоть или влечёт “родительский” животный инстинкт.
Мы хотим отослать читателя к прекрасной, недавно переизданной книге Владимира Жданова «Любовь в жизни Толстого». По мысли автора, Толстой, не будучи ещё достаточно развит духовно, уступил иррациональной «родовой энергии», обеспечивающей в животном царстве планеты Земля «беспрерывность органической жизни». Причём он сам своим настроем на жизнь “как все” (т. е. «весь род людской» — хотя, на самом деле, далеко не весь…) спровоцировал победу над ним этой первобытной “энергии”:
|
|
|
«Двадцать лет мечтал Толстой о любви к женщине. О семейной жизни. Он чувствовал и понимал, что жизнь его не будет содержательной, если эта сторона её не будет заполнена. Он искал, строил планы, пытался осуществить их, но был бессилен их выполнить, ибо на помощь его непосредственному желанию приходило только сознание, а любви не было. Мы видели, как пришла любовь. Она всё устранила со своего пути и одна, без всякой помощи разума, осуществила своё назначение» (Жданов В. Любовь в жизни Льва Толстого. М., 1993. С. 43).
Это, на конец настигнувшее молодого Льва, влечение половой любви к юной Sophie, вдохновляло его на творчество и жизнь с самого начала, как только он осознал, что влюблён. Вспомним, как Толстой намекал Соне на своё чувство: он писал мелом на зелёном сукне ломберного столика первые буквы слов и просил её угадывать их. Через несколько лет он вспомнит об этом романтическом порыве и воспроизведёт его, чуть изменив, в романе «Анна Каренина». В книге «Моя жизнь» Софья Андреевна вспоминает об этом эпизоде так:
«“В. м. и. п. с. с. ж. н. м. м. с. и. н. с. ” — написал Лев Николаевич.
— Ваша молодость и потребность счастья слишком живо напоминает мне мою старость и невозможность счастья, — прочла я.
Сердце моё стучало так сильно, в висках что-то забилось, лицо горело, — я была вне времени, вне сознания всего земного, и я всё могла, всё понимала, обнимала всё необъятное в эту минуту.
“В. в. с. с. л. в. н. м. и. в. с. Л. З. м. в. с. Т. "
— В вашей семье существует ложный взгляд на меня и вашу сестру Лизу. Защитите меня вы с Таничкой, — быстро и без запинки читала я по начальным буквам. Лев Николаевич даже не был удивлён; точно это было самое обыкновенное событие; наше возбуждённое состояние было настолько более повышенное, чем обычное состояние душ человеческих, что ничто уже не удивляло нас. <... > Наверху, за шкапом, я зажгла маленький огарок и принялась писать свой дневник, сидя на полу и положив тетрадь на деревянный стул. Я тут же вписала слова Льва Николаевича, написанные мне начальными буквами, и тут же смутно поняла, что между ним и мной произошло что-то серьёзное, важное, что уже не может прекратиться» (МЖ – 1. С. 55).
Упоминания о вечной борьбе правды и обмана, естественности и фальши как основе философии и жизни Толстого уже не раз появлялись в этой книге, и интересно, что даже в письме-признании Софье Андреевне он несколько раз повторяет слова о честности, смелости. «Скажите, как честный человек, хотите ли вы быть моей женой? Только ежели от всей души, смело вы можете сказать да, а то лучше скажите нет, ежели есть в вас тень сомнения в себе» (83, 17).
Старшая дочь Толстых, Татьяна Львовна рассказывает, что отец её, уступая влиянию «мужского кружка» собеседников, высказывался о женщинах очень критично, а после каялся ей же, говоря: «мы немножко женофобили». Вместе с тем «настоящее мнение» Толстого о женщинах было исполнено религиозного христианского чувства и далёко от крайностей женофобии. Он вполне резонно «считал, что женщина, живущая по законам морали и религии, имеет полное право на уважение. Женщина обладает драгоценными качествами, не присущими мужчине, и она неправильно поступает, желая сравняться с ним в правах, которых она лишена. Если женщина пытается своими чарами соблазнить мужчину, наряжаясь для этого в непристойные одежды, если она полагает, что главная связь мужчины и женщины — в наслаждении, и избегает материнства для сохранения своей красоты, то такая женщина — существо презренное и опасна для общества. — Когда я встречаю такого рода женщину, — говорил он, — мне хочется крикнуть: “Вор! Помогите! ” и призвать полицию» (Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания. Указ. изд. С. 444).
Все помнят сравнение кокетничающей княгини Болконской в «Войне и мире» со «старой полковой лошадью»: «Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая своё положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем». Интересно, что в «Крейцеровой сонате» Толстой вновь сравнивает героиню с лошадью: «Когда она проходила между мужчинами, она притягивала к себе их взгляды. Она была как застоявшаяся, раскормленная запряжённая лошадь, с которой сняли узду». Страсть, жизненная сила и вообще животное начало Толстой почти всегда ассоциирует с лошадью или оленем. Половое чувство он в дневниках так прямо и называет — «чувство оленя». Давно замечено, что великолепное описание породистой лошади Фру-Фру, которой во время скачек Вронский ломает хребет, — это символический намёк на судьбу Анны, бросившейся в опасную “скачку” своей незаконной любви.
В записной книжке 1907 г. под 23 декабря Толстой пишет: «Грехи не только простительные, но милые в детстве, молодости, делаются ужасны, отвратительны в старости» (56, 275). Так невинное кокетство девочек-подростков, склонность к позе и некоторой неестественности поведения молодых девушек Толстого столь же умиляет, сколь впоследствии будет пугать и отвращать кокетство взрослых замужних женщин. В трилогии «Детство. Отрочество. Юность» все окружающие Николеньку девочки описаны с большой симпатией и снисходительной улыбкой: «Вообще, когда Катенька бывала одна дома, ничто, кроме романов, её не занимало, и она большей частью скучала; когда же бывали посторонние мужчины, то она становилась очень жива и любезна и делала глазами то, что уже я понять никак не мог, что она этим хотела выразить. Потом только, услыхав в разговоре от неё, что одно позволительное для девицы кокетство, это — кокетство глаз, я мог объяснить себе эти странные неестественные гримасы глазами, которые других, кажется, вовсе не удивляли».
В то же время неловкое кокетство немолодой Анны Михайловны Друбецкой в «Войне и мире» Толстой-моралист изображает уже без тени снисхождения: «Нет, обещайте, обещайте, Basile, — сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда-то должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к её истощённому лицу. Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо её опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нём прежде».
Изображая другую кокетку — мадемуазель Бурьен, которая, готовясь соблазнить чужого жениха, заранее, дразня свою фантазию, припоминает сентиментальную историю о падшей женщине, Толстой высмеивает еще и типичную для французов, как он считал, склонность упаковывать свои не слишком благовидные намерения в изящные фантики. «М-llе Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить её превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в неё и увезёт её; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m-lle Bourienne была история, слышанная ею от тётки, доконченная ею самою, которую она любила повторять в своём воображении. Это была история о том, как соблазнённой девушке представлялась её бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала её за то, что она без брака отдалась мужчине. M-lle Bourienne часто трогалась до слёз, в воображении своём рассказывая ему, соблазнителю, эту историю. Теперь этот он, настоящий русский князь, явился».
Е. В. Оболенская вспоминала, что Толстой «не признавал так называемого “женского вопроса”, с раздражением говорил об этом:
— Какой вопрос? Никакого вопроса нет. У женщин всегда готовое, несомненно полезное дело — дети, старики, больные, служи им — вот и весь вопрос. Вот N. интегралы и диференциалы знает, а ребёнка на руках держать не умеет» (Оболенская Е. В. Моя мать и Лев Николаевич // Л. Н. Толстой / Гос. лит. музей. — М.: Изд-во Гос. лит. музея, 1938. — [Т. I]. — С. 308).
Толстой считал, что тип «душечки», который Чехов вывел в одноимённом рассказе сатирически, и есть идеал женщины и даже поместил этот рассказ в свой сборник «Круг чтения» с собственным предисловием, в котором утверждал, что «Чехов в “Душечке” дал идеальный тип женщины — самоотверженной, доброй, основное свойство которой — любовь. И она самоотверженно, до конца, служит тем, кого любит».
Александра Львовна Толстая вспоминала в своей книге «Отец», как Софья Андреевна реагировала на эти мысли мужа: «Вот что нравится Лёвочке, — с возмущением говорила Софья Андреевна. — Тип женщины — самки, рабы, без всякой инициативы, интересов! Ухаживай за мужем, служи ему, рожай, корми детей» (Толстая А. Л. Отец. Жизнь Льва Толстого. М., 1989. С. 372).
Конечно же, в более спокойные минуты Соня понимала сама, что это не так. Не совсем так…
|
|
|
