 |
ЗАСЕДАНИЕ 6 ИЮНЯ (вечернее) 3 страница
|
|
|
|
Итак, тут установлено, как факт, что ничего не сделано, и это объясняется не какими другими причинами, как тем, что этого нельзя сделать при данных условиях. А мы предлагаем определенный выход, практический выход. Меня спрашивают: какой же практический выход? Я скажу на это: тот, который был дан в резолюции тов. Луначарского. Тов. Дан заявил, что все равно, какое бы правительство ни было, это правительство не будет вести иной политики, кроме политики революционной демократии. Да, товарищи, иной политики оно вести не будет, но если вы думаете, что та политика, которая у нас в настоящее время существует, есть политика революционной демократии, то вы жестоко заблуждаетесь. Разве комиссары Временного Правительства это комиссары революционной демократии? Разве те законопроекты о борьбе с анархией, которые выходят из-под пера этого самого министра Львова, разве это деятельность, разве это мероприятия революционной демократии? Нет, товарищи, мы не желаем вводить социализм, мы надеемся, что проводить социализма не станут, потому что не смогут, потому что практические условия ставят препятствия. Но, товарищи, мы считаем необходимым, во имя спасения прежде всего страны, которая погибает, последовательным проведением мероприятий, отличающих действительно революционную демократию, необходимым вывести ее из того положения, в котором она находится. Именно поэтому мы предлагаем не нелепую диктатуру пролетариата, в чем нас, между прочим, обвиняют, а совершенно определенную передачу власти в руки великой российской революционной демократии в лице ее трех ветвей: революционных рабочих, революционных солдат и революционного крестьянства. Именно это, а не что-нибудь другое мы предлагаем. (Аплодисменты. )
|
|
|
СМИРНОВ. Товарищи, вопрос так освещен, что я не взял бы слова, если бы я не обязан был представить несколько соображений, которые одушевляли краевой съезд Кавказской армии. Эти соображения я коротко предложу вам в качестве материала, если хотите.
Здесь нам предлагают взять в свои руки власть. У нас есть опыт этой власти, маленький опыт, относящийся только к Кавказу, но, во всяком случае, гораздо больший, чем тот опыт, который приходит к нам из кабинета. У нас есть опыт, у нас власти так много в руках революционных организаций, так много, что я скажу, что вся полнота власти находится у нас. Если пойдете туда, где работают наши кавказские организации, вы увидите, что эти революционные организации, как дух святой, проникают всюду: ни одного решения, ни одного учреждения, ни одной организации нет, куда бы власть революционной демократии не проникала. Мы все держим в своих руках, и эта власть утомляет нас, ибо мы поставлены в необходимость забывать о самых основных задачах. Мы, представители революционной демократии, вместо того, чтобы писать и проводить в жизнь манифесты демократии, мы, в конце концов, принуждены изучать чуть ли не уставы благочиния. Мы, которые призваны быть, плохими или хорошими, но вождями этой демократии, мы становимся чуть не ночными сторожами. Мы все делаем, потому что на нас легла вся тяжесть, вся ответственность, вся полнота власти. Товарищи, кто на местах, не в кабинетах сидит, тот скажет то же, что и я скажу, — что власти сколько угодно, но эта власть нас утомляет. Мы не хотим этой власти, мы хотим, чтобы ответственность за то строительство революционное, которое создается, чтобы ответственность легла на плечи тех, которые уклоняются от этого.
Тов. Троцкий говорит, что наверху устраиваются итальянские забастовки министрами Коноваловым и другими. В наших организациях хотя и нет министров, но это отражается и там; в наших организациях точно так же устраиваются итальянские забастовки, точно так же представители тех классов, которые стоят наверху, представители этих классов не хотят брать ответственности. Мы хотим, чтобы они взяли и часть работы, и часть нашей ответственности, мы хотим, чтобы они работали вместе с нами. Вот чего мы хотим, вот что фактически делаем, ибо фактически вся полнота власти находится в наших руках.
|
|
|
Что нам предлагает тов. Луначарский? Он начинает шутить о красной девице, которая из правого рукава выпускает какого-то сокола, а добрый молодец тов. Луначарский из левого рукава, — конечно, из левого, товарищи, ибо из другого он выпускать не может, — что выпускает? Выпускает не сущность власти, не вопрос о всей власти, а вопрос о форме власти. Он говорит, что надо сделать так, чтобы собрать революционный парламент, составленный из 300, потом еще из сотни и еще из сотни, и тогда, когда составится пятьсот человек, тогда и явится у нас, в конце концов, такая форма власти, которая великолепно ответит на все вопросы, которая великолепно возьмет в свои руки власть, великолепно сможет удержать. Это вопрос не существа власти, — существо власти в наших руках, —это вопрос о форме власти. Тут исключительно вопрос: куда власть приспособить, — приспособить ли к этим организациям, или приспособить к тем организациям, которые существуют.
Вопрос разрешается чрезвычайно просто, как вообще все те вопросы, которые ставятся товарищами слева. Когда говорят о братании, они говорят: классовая борьба; когда говорят о том, что нужно создать новые организации, они говорят: прямое народоправство. Вот если бы можно было осуществить прямое народоправство, я бы согласился, что другой формы нет, но прямое народоправство неосуществимо. В то время, когда создается новая организация, вы для исполнения функций власти, которая называется исполнительной, вы все время ставите или отдельных людей от этого парламента, или отдельные комиссии от этого парламента, ну, а скажите, вы безусловно верите этим людям, которые поставлены вами, что они лучше тех, которые имеются сейчас, и что они будут безупречны, что они ни в коем случае не вызовут никакой идеи подозрения? Нет, товарищи, — а борьба, а это бесконечное количество выражений недоверий, разве вы не знаете, сколько раз исполнительные комитеты переизбирались, то с одной стороны недоверие, то с другой стороны недоверие, то с третьей, и это исполнительному комитету революционной демократии, а не кому-нибудь другому.
|
|
|
Это недоверие всегда будет; это недоверие — такой вопрос, который, в конце концов, заставит эти организации на некоторое время ставить те же самые вопросы, которые ставит сейчас тов. Троцкий, — это единственный довод, который выставляется за то, чтобы переменить организации. Он говорит, что тогда, когда революционный демократический парламент тов. Луначарского станет наверху и внизу будет та же организация, тогда он говорит, если будет полное нарушение, то это психология штрейкбрехерства. Тов. Луначарский берет четыре иностранных слова для того, чтобы образовать одно понятие; это чувство иностранное, у нас в России его нет. Эта психология штрейкбрехерства, которой хорошо проникнут Луначарский, эта психология штрейкбрехерства едва ли у нас в России найдет место. Мы не доросли до более простых и ясных вещей, чем такое сложное понятие, как психология штрейкбрехерства. Вы, товарищи, вы, когда устраиваете маленькое, так сказать, выступление, разве вы, в конце концов, не делаете этой психологии штрейкбрехерства? Когда устраиваете Кронштадт, разве вы выступаете только против буржуазного правительства, а не против петроградских представителей революционной демократии? (Бурные аплодисменты. )
Отчего тов. Троцкий не говорит о психологии штрейкбрехерства? Оттого, что психология штрейкбрехерства, это — единственный довод, довод отвлеченный, висящий в воздухе, который может быть брошен оттуда. Вот почему, товарищи, когда ставится вопрос о том, будет ли лучше [эта] организация, чем та, которая существует, я ищу указаний с другой стороны, и никаких основных указаний не нахожу.
Можно поставить и другой вопрос: так что же тогда будет, если эта организация не будет лучше, что же будет? Это будет опыт, который ставят товарищи с этой стороны. А в наше революционное время, когда мы идем вперед, опыты ставить нельзя. У нас есть организации, которые хорошо поставлены, которые дают нам возможность работать. Так мы должны это смести во имя опыта, во имя чистоты, которую они доказать еще не могут, должны иначе взглянуть на вопрос? Вот почему я говорю, что [мы] так говорить не будем, мы должны иначе взглянуть на вопрос: мы должны сказать, что та организация, которая существует, то министерство, которое существует, против него могут ли быть брошены какие - нибудь доводы, могут ли быть указаны с этой стороны какие-нибудь возражения, могут ли сказать, что она не выполнила своего назначения.
|
|
|
Вы слушали здесь четыре дня и скажите, товарищи, есть с этой стороны какие-нибудь определенные указания на какие-нибудь определенные непозволительные поступки? Нет, таких указаний нет. Могут быть ошибки, которые делаются ею, но и они делают такие же ошибки и гораздо еще больше, и они забывают, что не ошибается тот, кто ничего не делает; мы делаем, мы и ошибаемся. (Аплодисменты. )
Если так подойти к вопросу, можно сказать, что с этой стороны нет никаких доводов. В революции 48-го года был такой курьезный случай, когда одного молодого человека, занимавшегося чем-то непозволительным, потащили в кордегардию и по дороге разорвали брюки, то этот человек был остроумен, он вывесил брюки и стал кричать: «Товарищи, здесь показывают свободу Германии». И, товарищи, когда они тоже кричат, они показывают рецепты, которыми можно спасти страну, но когда дело доходит до доводов, тогда они даже и штанов показать не могут, потому что нет доводов. (Бурные аплодисменты. )
И вот почему, я говорю, мы не пойдем ни сюда, ни туда. Революционная демократия не должна шарахаться из одной стороны в другую сторону, — с одной стороны нас пугает Ленин, с другой стороны нас пугают правые. Виноват, не с этой стороны, не в этом собрании, а в общем смысле. И когда с правой стороны нас пугают, то мы почему-то должны кинуться в объятия тов. Луначарского, который с милой шуткой бросает нам эти рецепты. Нет, мы ни туда, ни туда не пойдем. Мы пойдем прямой дорогой. Мы знаем, что на этой дороге есть много провалов. Мы их обойдем. Мы знаем, что на этой дороге есть много камней, мы их счистим. Мы пойдем по этой дороге прямо, мы пойдем прямо к цели, прямо к нашим конечным идеалам—к торжеству революции. (Бурные аплодисменты. )
ОРЛОВ. Товарищи, я из центра Донецкого бассейна, из города Екатеринослава.
Слушая здесь многих ораторов, которые называются защитниками министерской партии, я пришел к тому заключению, что им нужна сильная власть для борьбы с левыми, а не с правыми. (Аплодисменты. ) Они видят гибель революции от анархии, они видят анархию слева. Товарищи, позвольте нарисовать вам известного рода картину: здесь есть сидящие слева товарищи, с которыми я во многом не согласен, которые принимали совместно со мной участие в борьбе против этой анархии. Я вам нарисую определенного рода картину.
|
|
|
Вы все знакомы с Донецким совещанием [93]. Вы все хорошо знаете это положение. Мы, представители Донецкого бассейна, сидим здесь и думаем: не на вулкане ли мы сидим, не останемся ли мы завтра без угля, без металлов и без всего, потому что три месяца уже тянется соглашение, три месяца ведется борьба за те прибавки, которых требуют шахтеры, которых требуют рабочие этих металлургических заводов. Я вам нарисую картину этого положения, и вы увидите, в чем тут сила.
Первое совещание было в апреле месяце, когда мы, представители рабочих, поставили определенные и ясные требования. Большинство так называемых чернорабочих на металлургических заводах, большинство чернорабочих-шахтеров, зарабатывает по 1р. 50 коп. — 1 р. 75 коп. в день теперь. И когда мы поставили ставку на 100 %%, так нам капиталисты закричали тогда, что они дают только 50, или промышленность буквально развалится. Мы говорим: на такие уступки мы пойти не можем, потому что рабочие нас не уполномочили. Тогда перенесли конференцию в Харьков на первое мая. Представьте себе положение от апреля до мая. Это что значит? Это значит жизнь возросла минимум на 20°/о%- Ясно, что ставка повысилась, потому что то, что мы предлагали раньше, волей неволей Для изголодавшегося рабочего стало мало. И они там вовсе забыли. Перенесли в Петроград. Говорят, что эта прибавка невозможна. Когда делегация поехала в Петроград, то вы читали в газетах, что они кричали: «грабеж». В то же время эти господа капиталисты отдельным цехам прибавили в два раза больше, чем мы требовали, но тем цехам, которые получают очень высокую заработную плату; тем прибавили, а тем, которые имеют мизерный заработок, тем не давали. И что же они внесли, — это не анархия?
Вы знаете, что там теперь делается. Там теперь накануне того, что вспыхнет забастовка всего Донецкого бассейна. А это грозит знаете чем? Это грозит тем, что вы останетесь и без угля, и без хлеба, потому что железная дорога зависит от того, насколько будет работать Донецкий бассейн, потому что он единственный пункт, который в более или менее достаточном количестве снабжает в настоящее время железные дороги и заводы топливом. Вот каково положение. Скажите мне, это не анархия? Для этого ли нужна сильная власть или для того, чтобы бороться справа? Нет, вовсе тут не нужна сильная власть, потому что она сильна и она может опереться на нас, потому что мы ее во всякое время поддержим.
Это одна сторона дела. Теперь я приведу вам целый ряд примеров. Вы, приехавшие с мест, знаете, в каких условиях вам приходится бороться. В Донецкий бассейн, центр производства металлов, из армии, с фронта приезжают люди [и] по полтора месяца 100 пудов железа, нужного для той дивизии, которую посылают в бой, не получают, — полтора месяца сидят и ждут. Когда мы явились к главному уполномоченному, которого мы искали три месяца, центральная власть заявила: все остается по-старому. Пускай будет так. Но положение такое, что железа нет, а железо уплывает. На Брянском заводе1), который выпускал в день сотни тысяч пудов, нет и пуда для армии; отовсюду получаются запросы, приезжают из Балтийского флота, приезжают из Черноморского флота, приезжают представители всех армий, — и нет ни пуда.
Что же нам делать? Осуществлять революционным путем? Нам скажут, что это анархия. Да, анархия, но откуда? Скажите мне, для этого вам нужна сильная власть? Если для этого, то вы ее имеете здесь. Вам нужна сильная власть для того, чтобы бороться с критикой слева, —вот для чего вам нужна сильная власть. (Аплодисменты со стороны большевиков. ) Бороться слева надо бороться идейно; приехавшие сюда мои товарищи скажут, каких усилий перед поездкой сюда нам стоило удержать рабочих от забастовок (аплодисменты слева), —и слева мы старались, товарищи, предотвратить анархию, и там остались товарищи, которые, может быть, захлебываются теперь в борьбе с анархией, которая справа распространяется. (Аплодисменты большевиков. )
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Товарищи, позвольте и мне, по примеру некоторых товарищей социалистов-революционеров, напомнить представителям научного социализма, представителям марксизма некоторые истины, которые они забыли.
С каких это пор, спрашивает тов. Зиновьев, требование немедленной социалистической революции есть азартная игра? Я отвечаю вам, товарищи, что с тех пор, когда на место социализма утопического, который считал во всякое время, во всякий момент возможным осуществление программы социализма, встал социализм научный, —с этого момента требование сразу и немедленно социальной революции, вне времени и пространства, стало азартной игрой.
Дальше, товарищи, позвольте ответить на другое обвинение, которое здесь было брошено нашим товарищам министрам. Тов. Зиновьев говорит, что
*) В подлиннике: «на Брянский завод».
товарищи-министры, как средство для ликвидации международной бойни, предлагают нам дипломатические переговоры и конференцию. Это неверно. Неужели вы забыли слова тов. Чернова, который сказал ясно: «Мы не требуем немедленного созыва международной конференции, ибо не на ней покоятся наши надежды. Мы убеждены в том, что только тогда, когда весь международный пролетариат соединится на конференции социализма, только тогда, когда эта международная демократия скажет свое властное слово, только тогда может быть созвана конференция дипломатов, ибо на этой конференции вопросы будут решаться не в зависимости от дипломатических ухищрений, а в зависимости от голоса международного пролетариата». Если вы не верите в это, если вы надеетесь на силу этого международного пролетариата, то какие же основания и какие же права дают вам основание сказать, что вы надеетесь, что достаточно нам бросить лозунг, достаточно нам призвать к международной немедленной революции, и этот самый пролетариат международный, который вы не считаете способным с нами объединиться, в этом отношении поддержит вас и опрокинет буржуазный строй?
Товарищи, как в малой капле воды, вопрос о власти отражается в армии, и я скажу вам, что это вопрос особенно болезненный. Я считаю, что только организация масс даст решение вопроса. Вопрос не в министрах и их декретах сверху, и в этом отношении положение армии стало тверже и отчетливее, чем было: если в момент революции у нас в армии создался полный хаос, то этот хаос постепенно разрушался. Я прекрасно знаю, что много ошибок есть в деятельности военного министерства, даже за последнее время, но в то же самое время, товарищи, мы должны понять одно: вопрос о создании боеспособности армии есть вопрос жизни и смерти русской революции, и тем, кто взял на свои плечи эту работу, мы должны помогать, может быть, помогать и критикой, но не той, которую мы слышали от тов. Крыленко. Если мне говорят, что, после месяца деятельности тов. Керенского, тов. Крыленко находит полк, в котором нет сапог, то я говорю, что такую критику можно допускать на митинге, но не на таком Съезде, где собрались представители революционной демократии. И если тов. Крыленко говорит, почему Керенский удаляет из полка арестованных нами младших офицеров, а не оставляет их у нас в полку, то я спрошу того же тов. Крыленко: разве он не знает сам, что это невозможно, чтобы офицеры эти были в полку и что лишь по требованию солдат они выброшены из полка? Предлагая это средство, он знает, что оно невыполнимо. Я повторяю еще раз: тов. Крыленко ошибся адресом и обращается к тому собранию, которое сумеет разобраться, помогает ли эта критика, или она есть сплошная демагогия. Мне кажется, вопрос стоит совершенно ясно.
Для нас, для фронта, вопрос власти есть вопрос жизни и смерти. Если у нас на фронте, по пятам кронштадтской и красноярской республик, станут создаваться республики полковые и дивизионные, то гибель фронта несомненна, и в этом отношении Съезд революционной демократии, которым является настоящее собрание, должен сказать свое властное слово. Это слово должно быть требованием единства революционных сил, а не распыленности их, ибо, товарищи, вопрос стоит очень остро, ибо в армии навстречу всем элементам, которые требуют, во что бы то ни стало, ликвидации войны из соображений ли социализма или других, которые требуют просто бегства, чтобы покинуть фронт и уйти, если навстречу этим людям идет пропаганда, если навстречу этим людям говорят, что преступник тот, кто тащит их на бойню, кто заставляет сменять своих товарищей на фронте, в окопах, то я скажу, что создается положение ужасное: те, кто остаются в окопах, готовы выйти из них для того, чтобы загнать на свои места тех, кто не хочет туда итти.
Надвигается анархия, которая может исчезнуть только в том случае, если там будет твердая, определенная и ясная власть. И поскольку она теперь создана, поскольку она гарантирует возрождение армии, постольку мы можем ее приветствовать. Все противодействующие ей течения, которые стремятся к тому, чтобы разложить армию, должны встретить наше противодействие. Я лично не хотел бы отождествлять с этими течениями те взгляды, которые предлагаются здесь слева. Но позвольте спросить вас, товарищи слева, разве не нужно пересмотреть те взгляды, которые на местах приводят к анархии? А если бы вы знали, что говорят нам те толпы дезертиров, толпы вольницы на фронте, которые бродят по деревням и которые отказываются быть в окопах, если бы вы знали, что они говорят вашими аргументами, цитируют ваши слова, то вы поняли бы, почему этот вопрос так больно, так мучительно нас задевает: вы поняли бы, что если эта пропаганда может привести к таким результатам, если она последствием имеет такого рода положение вещей, то является вопрос: не пора ли подвергнуть пересмотру вашу программу.
Дальше, мне приходилось слышать, что боеспособная армия — это был бы подарок нашим империалистам, которые, опираясь на нее, могли бы бросить Россию в пучину авантюристских предприятий. Но я спрошу вас, разве то, что наростало на нашем фронте до последнего времени, разве это не есть прямое, определенное движение в сторону одного — крушения фронта и всего, что с ним связано, в сторону сепаратного перемирия, как преддверия сепаратного мира? И это перемирие разве это не есть подарок империалистам и Германии, все равно, во всяком случае, это есть подарок империализму какому бы то ни было. Не в этом направлении, не сюда мы должны итти, — мы должны итти в определенную сторону, в сторону сплочения сил, в сторону организации.
Позвольте мне, как представителю фронта, в заключение сказать, что в этом отношении мы сделали очень многое, в этом отношении положение довольно прочно. Власть, которая у нас существует, пользуется абсолютным и безусловным авторитетом, и сама армия, организовавшаяся, сплотившаяся, достигла того, что в лице своих выборных, в лице своих представителей, которые съезжаются на съезды, нашла общий объединяющий ее язык. Если в этом отношении замечаются противоборствующие течения и если они имеют успех, то это—признак нашей победы, победы революции, потому что этот успех существует только среди масс, которые не доросли до понимания задач революции, среди самых темных и отсталых элементов. В этом заключается наша победа, в этом заключается наша уверенность в торжестве революции, которая действительно должна явиться преддверием социальных преобразований.
В конце концов, нам безусловно всем *) грезится социализм. Но, во всяком случае, нужно помнить, что если говорится об армии, то двух точек зрения, двух мнений быть не может: или армия должна быть возрождена, должна стать боеспособной, или она должна погибнуть. Всякий, кто пытается найти середину, эту армию губит, а погибнет армия, то погибнет вместе с нею и революция. Позвольте, товарищи, сказать вам прямо, — в этом отношении у нас на фронте соглашение достигнуто. Если бы я хотел обозначить тот процесс, который происходит в сознании солдатских масс, то я не нашел бы другого выражения, как сказать, что это — процесс
*) В подлиннике: «нам».
осознания всего совершающегося и это есть процесс победы организации над дезорганизацией, и только в этом залог успеха нашей революции.
ЛЮБОВИЧ. Нам здесь говорили о готовых рябчиках, о тех рябчиках в виде самочинных организаций, которые, якобы, желательны вместо тех положений, которые не подходят для данного момента. Но, товарищи, не из одного, а из многих примеров, что делают с этими рябчиками: их едят, и едят под разными соусами, —под соусом сепаратизма, под соусом самочинных республик, под соусом анархии, и едят те товарищи, которым даже не следовало бы их есть. Товарищи, мы знаем из ближайших примеров, что когда возникает так называемая самочинная организация, то она подвергается таким нападкам, которые делают ее существование более невозможным, более нетерпимым, чем существование самой яркой черносотенной организации. Товарищи, это не случайность, это не единичный пример, это массовое явление. Говорят, товарищи, что некоторые места, создающие такой сепаратизм, как его называют, обладают революционным полнокровием; но, товарищи, мы знаем, что есть другие места., обладающие революционным малокровием. Что же, мы будем применять старый испытанный раньше способ бросания крови тем местам, которые обладают революционным полнокровием? Не лучше ли подлечить те места, которые малокровны, которые нуждаются в хроническом и долгом лечении, которые страдают? Но, товарищи, у нас поступают иначе, и когда на местах есть полнота власти, та полнота власти, о которой говорил нам и представитель Кавказа, то товарищи склонны от этой власти отказываться, —говорят: бремя власти слишком велико, бремя власти не дает нам возможности вершить нашу работу. В чем же, товарищи, наша революционная работа, как не в создании оплота тем, кто будет стоять у власти, не тем, кто стоит сейчас у власти, а власти действительно революционной? Товарищи, нужно быть последовательными, и если мы говорим, что мы нуждаемся в твердой власти, то нужно же создать и на местах эту власть. Если же на местах мы этой власти не создаем и если говорим, что полновластие местное вредит полновластию общему, то тем самым подсекаем то дерево, на котором должна сидеть общая власть.
Здесь часто упоминалось имя Кронштадта в связи с сепаратистическими, якобы, тенденциями; но, товарищи, если я задам вопрос, мог ли от общей со всей Россией артерии отделяться этот город, который посылал все время припасы в действующий флот, вы, вероятно, ответите, что не мог, но отделили бы его те товарищи, которые пытались отказать ему в том, чтобы он мог снабжать этот флот припасами. Такая попытка, такая угроза была. Если бы мы прекратили работу на оборону, как бы нас назвали? Как же назвать такую угрозу, такую попытку? Товарищи, мы знаем, что в то время, когда нам говорят о власти, то мы забываем те положения, которые развивал докладчик и которые, наконец, не мешало бы вспомнить. Докладчик нам говорил, что да, мы эту власть, пожалуй, даже и взяли бы, но кто может поручиться, что не только Петроград, не только Кронштадт, но и вся Россия подчинится этой власти? Товарищи, действительно, положение серьезное: подчинится ли вся Россия этой власти? Но, товарищи, мы знаем, что подчинение было бы не подчинением в то время, когда этой власти не подчинились бы на местах, а наоборот, тогда в этой власти черпала бы свои силы революция. Но мы знаем, что этого нет. Что сейчас власть подавляется на местах, что эти оазисы местной власти, которые сейчас остались, будут, в конце концов, подавлены. Я не берусь быть пророком, но мне думается, что они будут подвергнуты старому испытанному способу бросания крови.
Товарищи, мы знаем еще на практике, в какое положение попали наши социалистические министры, войдя в кабинет. Товарищи, мы знаем, что кадет — не социалист, а кадет Некрасов оказался гораздо демократичнее в проведении реформ в железнодорожном ведомстве, чем Церетели, министр-социалист, у которого сейчас наблюдается конфликт с почтовотелеграфным съездом [94]; разве это не симптоматично, товарищи, что кадет оказался демократичнее социалиста в этом министерстве? (Голоса: «Да здравствуют кадеты! »)1).
Вы аплодируете вашему же фальшивому положению. Товарищи, дело в том, что мы видим на примере, как насилуются социалисты, когда они входят в коалиционное министерство. У кадетов больше развязаны руки; они связаны у социалистов, которые связаны по рукам и ногам, и ими бросают, как пешками. Мне говорят: да здравствуют кадеты, но, товарищи, подождите смеяться. Вы не будете им аплодировать, когда я скажу: да здравствует социалистическое министерство. Вы скажете, что мы еще не доросли до этого. Будьте последовательны и скажите, что мы не доросли еще до коалиционного министерства, —нам нужно кадетское большинство. Оно только может вас выручить из этого тупика. Мы знаем, что те социалисты, которые сейчас пришли в министерство, они окажутся в дальнейшем еще более бессильными, чем кадеты, которые хоть что-нибудь делают, больше, чем делает Некрасов. Они подготовляют ту почву, на которой вырастет махровый цветок контр-революции, и тогда будет поздно сказать: «да здравствуют кадеты». Тогда вы скажете: «да здравствует революция». Сейчас нужно поставить у власти действительно революционное правительство, а не призрак его, не фантом, который только на словах, а не на деле может проявить себя.
ФИШГЕНДЛЕР. Я не принадлежу к числу тех, которые ставят своей задачей петь дифирамбы тем министрам, которых Совет Рабочих и Солдатских Депутатов делегировал в коалиционное правительство. Я считаю, что наша задача значительно шире и серьезнее, чем это кажется. Если меня в данном случае, как работника, проведшего первые дни революции на фронте, волнует взаимоотношение вопросов о характере власти, вопросов о демократизации армии, вопросов, поднятых здесь тов. Крыленко, эти вопросы приобретают с этой точки зрения большой интерес, но тов. Керенский заявил, что об этом вопросе мы будем говорить значительно шире и глубже, чем это говорил тов. Крыленко, в той военной секции, которая будет работать не час и не два, а два дня, и тогда мы попросим у тов. Керенского дать обстоятельный ответ на целый ряд серьезных вопросов. Я принадлежу к числу тех, которые заявили, что вступление тов. Керенского2) в министерство сыграло огромную роль во внесении порядка и организации армии. Я принадлежу к числу тех, которые могут указать тов. Керенскому2) на те дефекты, которые необходимо исправить. Эта критика будет основана на документах. Я не принадлежу к числу тех, которые на основании своего поля зрения будут переносить результаты этих наблюдений на весь многоликий фронт и из этого делать окончательные выводы о деятельности министерств.
Вопрос об организации армии имеет самодовлеющее значение, не только как вопрос, имеющий непосредственное отношение к войне и миру. 12, 10 и больше миллионов переодетых в солдатские шинели рабочих, этот цвет нации находится в ужасных условиях, вызываемых атмосферой военных действий.
х) Далее в подлиннике следует: «Он отвечает: да здравствует в этом отношении». — -) В подлиннике: «Крыленко».
Вы знаете, что организация фронта имела двоякое значение. С одной стороны, нужно было, чтобы фронт и переодетые в солдатские шинели рабочие и крестьяне стали прочным и действительным оплотом революции, чтобы оттуда не стали коваться та цепь и тот кинжал, который мог бы нанести удар в сердце революции, чтобы и там создать такую же мощную и демократическую организацию, которая создана в Петрограде, Москве. Те же самые товарищи крестьяне сделали свое дело, худо ли или хорошо, но так, как это делается везде, и поэтому противопоставление: мы и они — чрезвычайно опасно. Стремление отовсюду истеричными выкриками [говорить] о том, что фронт ведут по неправильному пути, что их толкают в наступление на бессмысленное проливание крови, это недостойно революционной демократии.
|
|
|
