 |
Е. С. Данилов. Роль римских женщин в военной и политической. Разведке: от Республики к империи. Н. А. Поликарпова. Феномен гендерного сдвига и его влияние
|
|
|
|
Е. С. Данилов
Ярославль, Ярославский ГУ им. П. Г. Демидова
РОЛЬ РИМСКИХ ЖЕНЩИН В ВОЕННОЙ И ПОЛИТИЧЕСКОЙ
РАЗВЕДКЕ: ОТ РЕСПУБЛИКИ К ИМПЕРИИ
В античном социуме информация о частной жизни индивида играла важную роль в формировании общественного мнения о нем (Plut. Prae. ger. reip. 4). К распространению подобной информации, как недвусмысленно указывают греческие и римские авторы, были причастны представители прекрасного пола (Men. Arrefora. fr. 37; Juven. Sat. 6. 398–412). В определенной ситуации женские сплетни угрожали общественному порядку (Polyb. XV. 30; Gell. N. A. I. 23; ср. Macrob. Sat. I. 6. 19–25). Через женщин шел неформальный информационный обмен, и это говорит об особой их функции в полисе[5]. Мы обратим внимание на роль римских женщин в сфере военной разведки и политического шпионажа. Частную разведку, особенно в период поздней Республики, имел каждый влиятельный римский политик – Красс, Помпей, Цезарь, Цицерон, Марк Антоний, Октавиан Август[6]. Но роль женщин в добывании тех или иных сведений нам до конца не известна.
Впрочем, до нас дошло несколько ярких примеров использования римских женщин в качестве источника политической информации. Аристократка Фульвия сообщала Цицерону о планах Катилины и его сторонников (Sall. Cat. 23. 3–4; App. B. C. II. 3; Plut. Cic. 16; ср. Plut. Alex. 48–49). Сервилия, сестра Катона Младшего, имела связь с Цезарем (Plut. Cat. Min. 24) и, вероятно, снабжала его необходимыми данными[7]. Август встречался с чужими женами, чтобы через них выведывать замыслы противников (Suet. Aug. 69. 1)[8].
На факт использования любовных связей в шпионской практике косвенно указывает насильственное привлечение гетер (актрис, танцовщиц, музыкантов) к даче свидетельских показаний в ходе судебных процессов. К примеру, по делу сенатора Помпедия во времена Калигулы была призвана в свидетельницы актриса Квинтилия. Главный обвинитель, некий Тимидий, пытался заставить ее лжесвидетельствовать. Женщина подверглась пыткам лишь потому, что Помпедий был ее поклонником и возлюбленным, а значит, она могла слышать неприличные отзывы последнего об императоре Гае (Joseph. A. J. XIX. 1. 5; ср. Arist. Pol. 1313b 11–15; Polyaenus. Strat. V. 2. 13)[9].
|
|
|
Некоторые высокопоставленные женщины, ведя активные политические игры, становились не источником, а потребителем разведывательной информации. Видимо, Теренция, жена Мецената, доверенного лица Августа (Dio Cass. LII. 1. 2), знала все, что знал ее муж, и могла использовать это в личных интересах (Suet. Aug. 66. 3)[10]. То же самое можно сказать и о Ливии, жене самого принцепса (Plut. De garr. 11)[11]. Феодора, супруга Юстиниана Великого, имела множество соглядатаев, которые сообщали ей о том, что говорилось и делалось на агоре и в частных домах (Procop. S. H. XVI. 14).
Приведенные примеры, конечно же, не соответствовали традиционным римским понятиям о добродетельной матроне, которой свойственны целомудрие, добродетельность, благожелательность, простота в обращении, старательность в прядении и ткачестве[12], набожность, свобода от суеверий, умеренный образ жизни (Laudatio Turiae I. 30–36=ILS 8393). С такими представлениями контрастирует громкий скандал, произошедший в 39 г. и связанный с одной из эмансипированных женщин. Корнелия, супруга наместника Паннонии Гая Кальвизия Сабина, захотела посмотреть, как устроен военный лагерь. Она переоделась легионером, ночью пробралась в укрепление, вступила в разговор со стражей (Tac. Hist. I. 48; Plut. Galb. 12; Dio Cass. LIX. 18. 4).
Участие римских женщин в военной разведке[13], в отличие от политического шпионажа, крайне редко фиксируется античными авторами. Такие случаи интерпретируются как курьез, анекдот или выдумка. Легендарная девица Клелия, попавшая в числе заложников в лагерь Порсены в 508 г. до н. э., смогла бежать, переплыв Тибр. По требованию этрусских послов она была возвращена, но восхищенный царь позволил ей вернуться вместе с несколькими несовершеннолетними (Liv. II. 13. 6–11; Flor. I. 4. 7; Aur. Vict. De vir. ill. XIII). Дважды побывав в стане врага, она, как кажется, не могла не поделиться увиденным и, скорее всего, была допрошена магистратами (Dionys. Ant. Rom. V. 33. 2; Plut. Poplic. 19). Возможность привлечения женщин к разведывательной деятельности можно объяснить тремя основными причинами. Первая причина – это слабость мужчин перед женскими чарами. Вторая – готовность женщины идти на риск. Третья – периодическая и ситуативная невозможность использования иных источников информации. У нас нет оснований говорить об участии римских женщин в шпионаже, но саму возможность существования такого положения вещей мы признать должны.
|
|
|
Н. А. Поликарпова
Ярославль, Ярославский ГПУ им. К. Д. Ушинского
ФЕНОМЕН ГЕНДЕРНОГО СДВИГА И ЕГО ВЛИЯНИЕ
НА ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О СМЕРТИ В РАННЕЙ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ
Политическая обстановка в эпоху ранней Римской империи (принципата) не отличалась стабильностью: как отмечают римские авторы, времена относительной устойчивости перемежались периодами, когда «смена принцепса открывала путь к своеволию и беспорядкам» (Тацит, Анналы, I, 16). Причиной тому, во многом, была двойственность идеологической основы режима принципата. Идейная дихотомия выражалась не просто в несоответствии декларируемых идеалов и ценностей республиканских времен реалиям нового времени, действительным потребностям и ожиданиям общества, но и в том, что действия находившихся у власти лиц диссонировали с нормами, которые они же пытались возродить[14].
Состояние ценностно–нормативного бинаризма и социального дисбаланса вызывало стремление к перераспределению властных прерогатив в обществе и семье, способствовало размыванию ранее ригидных границ между приватной («женской») и публичной («мужской») сферами, порождало феномен гендерного сдвига – смещения поло–ролевой идентичности индивида. Эти процессы сопровождались изменениями способов самоидентификации и вариантов репрезентации лиц определенного пола, оказывали влияние на действия людей и их мотивы, ценностные ориентиры и образ мысли, а также неотъемлемую составляющую менталитета индивидов любой эпохи – представления о смерти.
|
|
|
Так, маскулинизация римлянки, проявлявшаяся во включении в сферу женской субъективности мужских повседневных практик, способствовала преодолению рамок частной сферы и «обогащению» новыми смыслами восприятия женщиной смерти. Жизненный опыт римских императриц показывал их внутреннюю силу и стойкость, поскольку в походах периода принципата воинов нередко сопровождали жены, притом даже беременные (Там же, III, 33), разделявшие судьбу и часть обязанностей своих мужей, видевшие все ужасы и мучения походного образа жизни. Они испытывали на себе риск быть захваченными в плен и даже убитыми.
Стремление дезавуировать приписываемую женщине социальную «ущербность» толкало римлянок на узурпацию исключительного права домовладыки распоряжаться жизнью и смертью представителей своей семьи. По свидетельствам римских авторов, ради избавления от тяготивших рамок семьи и быта женщина была готова в «вино подмешать для мужа отраву из жабы» (Ювенал, Сатиры, I, 68–72) или ядом детей отравить за обедом (Там же, VI, 639–642).
Свое стремление к эмансипации древние римлянки сосредоточивали не только на желании расширить возможности самореализации за счет утверждения в общественной жизни – они пытались также нивелировать политику двойных стандартов в интимной сфере. В Древнем Риме считалось, что в гетеросексуальных отношениях мужчина играет «активную» роль завоевателя, а представительница «слабого» пола выступает в качестве «пассивного» объекта, своего рода трофея в борьбе между мужчинами за право обладания ею (Овидий, Искусство любви, II, 233, 247–248). Однако в эпоху ранней империи одним из вариантов перераспределения ролей в сексуальных отношениях была ситуация, когда женщина через «завоевание» предмета своей страсти демонстрировала проигравшим соперницам и самому мужчине свое превосходство (Там же, II, 435–436).
|
|
|
Другим способом демонстрации влияния в интимной сфере являлись внебрачные связи римлянок с рабами. Но подобные отношения, как и любые связи вне брака, воспринимались социумом прежде всего как проявление женской безнравственности и склонности слабой, движимой страстями женской души к разврату[15]. Кроме того, в представлении жителей Древнего Рима существовала прямая связь между женским прелюбодеянием и отравлением[16]. Так, командующий преторианской гвардией Сеян совратил жену своего политического противника Ливиллу, «внушил ей желание соединиться с ним в браке, стать его соправительницей и умертвить мужа (ведь потерявшая целомудрие женщина уже ни в чем не отказывает! )» (Тацит, Анналы, IV, 3).
Объектом для реализации женской мести нередко были дети, т. к. умерщвление ребенка рассматривалось как способ пресечь возможность воплощения отца – средоточия жестокости, похоти, разврата – в своем потомстве.
Процесс смещения гендерной идентичности у мужчин наиболее ярко проявлялся во внешних вариантах репрезентации. Императоры Калигула и Нерон «выходили к народу в цветных, шитых жемчугом накидках, с рукавами и запястьями, иногда в шелках и женских покрывалах» (Светоний, Жизнь двенадцати Цезарей, IV, 52; VI, 51). Как утверждали моралисты, подобный «наряд был недостоин не только римлянина и не только гражданина, но и просто мужчины и даже человека» (Светоний, Жизнь двенадцати Цезарей, IV, 52).
Признаки гендерного сдвига у мужчин могли также обнаруживаться в нетрадиционных сексуальных предпочтениях. Если гомосексуализм в Древнем Риме не являлся девиацией, а считался одним из проявлений нормы, то сознательный выбор, особенно свободным и знатным римлянином, «пассивной» роли в однополых связях воспринимался как извращение, уподоблявшее мужчину женщине – существу слабому, зависимому, инертному.
Обвинения в любви к сексуальным практикам (неважно, мнимым или действительным), где мужчина представал в «пассивной» женской роли, часто использовались общественными деятелями в качестве доказательства политической слабости своего оппонента[17].
Таким образом, особым социальным явлением в эпоху ранней Римской империи был гендерный сдвиг, проявлявшийся в перераспределении функций, способов действия, вариантов репрезентации, сексуальных предпочтений между представителями разных полов. Для женщин процесс смещения идентичности был преимущественно направлен на преодоление своей юридической «неполноценности» в семье и самореализацию в сфере публичного. «Примеривание» римлянкой коннотировавшихся как маскулинные качеств и моделей поведения, с одной стороны, открывало перед ней возможность осознания кончины «чужого» – врага (как непосредственного противника римского государства, так и вытесненного из категории «своих» члена семьи) в качестве не вызывавшего скорби и сожаления деяния, но, с другой стороны, существенно повышало тревожность такой женщины за свою жизнь.
|
|
|
Феминизация мужчины, в свою очередь, проявлялась преимущественно во внешнем облике, а также в интимной сфере. Трансформация поло–ролевой идентичности мужчины была менее глубока и вариативна, а новый способ репрезентации практически не был сопряжен с опасностью для жизни.
С. Н. Бородина
Ставрополь, Ставропольский государственный историко–культурный
музей–заповедник им. Г. Н. Прозрителева и Г. К. Праве
|
|
|
