 |
Е. В. Бородина. Роль крестьянской семьи первой четверти XVIII В. А. А. Левандовский. Семейные отношения в западническом кругу
|
|
|
|
Е. В. Бородина
Екатеринбург, Уральский государственный лесотехнический университет
РОЛЬ КРЕСТЬЯНСКОЙ СЕМЬИ ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XVIII в.
Первая четверть XVIII в. для России – период значительных социальных трансформаций, время перехода от Московской Руси к Российской империи. Годы правления Петра Великого стали для страны переломными не только с позиции повышения ее международного статуса, но и с точки зрения изменения отношений между государством и обществом.
Изменения коснулись и положения семьи, мужчины которой превращаются в субъектов налогообложения и не имеют права покинуть территорию проживания на долгое время. Право крестьянского отхода строго регулировалось Плакатом о подушном сборе 1724 г. Наряду с крепостными возможность свободного передвижения потеряли и черносошные крестьяне. Подушным сбором также облагались посадские. В случае смерти главы семейства оно не освобождалась от налоговой повинности. Требовалось получить особое разрешение от земской конторы или других органов, выполняющих обязанности по контролю над местным населением.
Одной из причин усиления контроля над обществом являлось создание новой системы набора в армию – рекрутской повинности. В ряде случаев семья стремилась укрыть от рекрутчины новобранца или получше спрятать сбежавшего «из солдат», как это произошло в 1723 г. в Тюмени[142].
Кроме того, в судебно–следственной документации этого времени постоянно встречаются челобитные с просьбой найти «беглых» жен и дочерей. Очень часто их обвиняли в «покраже» семейного имущества и прочих правонарушениях.
Не отрицая предположения Н. Ш. Коллманн, автор статьи более склонен к другому объяснению возникновения этих челобитных. Обращения в органы власти с просьбой помочь в поиске имели разные цели: любовь и семейные чувства, стремление восстановить status quo в традиционных семейных отношениях, возвращение похищенных материальных ценностей и рабочих рук. Несмотря на то, что челобитные в органы власти порой носили декларативный характер, были обращены в сторону местного сообщества, время от времени они приносили пользу. Беглецы находились.
|
|
|
Большинство из них наказывалось за совершенные правонарушения битьем батогами. Также общественному и государственному порицанию подвергались женщины, «прижившие блудно младенца» либо замеченные в «блудном воровстве»[143]. Дела такого рода инициировались самой крестьянской общиной или церковнослужителями, периодически устраивавшими обходы с целью найти «чревастых» девок.
Если наказание за блуд не устанавливалось сразу, то впоследствии в семье мог возникнуть вопрос о замужестве обесчещенной девушки. В противном случае глава семейства мог выгнать ее из дома. Таким образом, ей ничего не оставалось, как искать помощи и защиты у публичной власти.
Частная жизнь крестьян постоянно контролировалась местным сообществом или государственными органами власти, которые привлекались по инициативе крестьянской общины или отдельных индивидуумов. Все оскорбления, драки и другие острые моменты тут же становились достоянием общественности, и в случае, если дело доходило до суда, истец и ответчик имели возможность найти поддержку со стороны местного сообщества.
Русская народная пословица «на миру и смерть красна» вполне подходит для описания роли семьи в российском обществе первой четверти XVIII в. С одной стороны, семья представляла собой сферу частной жизни для любого человека этого времени, с другой, она играла очень большую роль в стабилизации общественных отношений. Этот общественный институт являлся удобным механизмом контроля над индивидами, выполняя одновременно функции воспроизводства и сохранения морально–нравственных устоев. Кроме того, контрольно–надзирательные функции за порядком в семье и добрачных отношениях активно выполняли и другие общественные структуры – общины и органы государственной власти. И семья, и окружавшее ее сообщество, и государство обеспечивали стабильность бесперебойной работы общественного механизма государства в целом, но не давали возможности укрепиться и развиться сфере частных отношений.
|
|
|
А. А. Левандовский
Москва, МГУ им. М. В. Ломоносова
СЕМЕЙНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ЗАПАДНИЧЕСКОМ КРУГУ
Западничество относится к числу наименее изученных – и, соответственно, наименее понятых исследователями – проблем, так или иначе связанных с историей русского общества. Обычно это феноменальное, во многом, явление трактуется как всего лишь «течение общественной мысли». Я бы рискнул определить его как декларацию и воплощение принципиально нового для России образа мысли и образа жизни.
Николай I и Уваров в известной степени предугадали западничество. Именно представители этого движения в первую очередь противостояли официальной идеологии. Это противостояние, которому Герцен дал такое удачное определение – «тихая работа» – проявилась в самых разных сферах: в творчестве, преподавании, издательской деятельности. Но, что особенно, оно выходило за эти рамки, насыщая собой повседневность, диктуя вполне определенный образ жизни, заставляя следовать вполне определенным нормам поведения.
Западнические позиции в этой сфере стали определяться, по сути, еще до формирования западничества – в 1830–е годы, в то время, на которое пришлась молодость большинства корифеев западничества. Ведь почти все они вышли из двух дружеских кружков – А. И. Герцена и Н. В. Станкевича – сыгравших, как известно, выдающуюся роль в становлении русского общества для западничества, в частности, эти кружки стали чем–то вроде детской, в которой закладывались основные жизненные понятия – и в интересующей нас сфере, может быть, в первую очередь. Этому способствовали определяющие увлечения членов кружков – социализмом в его сен–симонистской трактовке у Герцена и немецкой философией в ее крайне романтическом восприятии у Станкевича.
|
|
|
Сен–симонисты заявляли об извечной ошибке в отношениях к человеку: до сих пор о нем говорили, подразумевая под человеком исключительно мужчину. «Между тем человек – это мужчина и женщина вместе. Все общественные и личные функции люди должны выполняться парами, а любовь, являющаяся основой общества, – это прежде всего физическая, половая любовь». Сен–симонисты провозглашали при этом безоговорочный приоритет чувства: «связь между мужчиной и женщиной основывается только на чувстве, и это чувство не может быть заменено никаким принудительным законом»[144].
Что же касается членов кружка Станкевича, духовно окормляемых Фихте, Шеллингом, Гегелем, то и они одинокого человека, будь то мужчина или женщина, воспринимали, как нечто неполноценное – по–настоящему полноценным коллективным существом могла быть только пара – тут, как видим, единство мнений у молодых философов было полное. Однако, в отличие от своих чувственных сверстников, члены кружка Станкевича огромное, определяющее значение придавали гармонии духовной: мужчина и женщина должны быть достойны друг друга в этом отношении.
На этой, казалось бы, не очень надежной теоретической основе стали формироваться «западнические» семьи. Именно в них постепенно отлаживались, проходя испытание жизнью, те супружеские отношения, которые впоследствии стали типичными для интеллигентской среды. Тема эта чрезвычайно обширна, и каждый конкретный пример здесь нуждается в самом тщательном изучении. Пока же обратим внимание на три возможных варианта.
Первый. Драматическая история семьи Герцена, к которой не раз обращались историки, что позволяет мне быть предельно кратким. Обращу внимание на то, что эта семья совершенно сознательно создавалась Герценом и его Наташей в противовес традиционной, которая у обоих супругов вызывала самое искреннее отвращение. Этой старой семье, погрязшей в нелепых традициях, безобразных условностях и тяжелом, домостроевском быте, чета Герценов попыталась противопоставить силу и искренность чувства, взаимное доверие и свободу отношений, на этом доверии основанную. Современники – по крайней мере, некоторые – отмечали, некоторую пафосность, декларативность этих семейных отношений.
|
|
|
Второй. Диаметрально противоположный пример – семья Белинских. И современники, и историки были здесь единодушны. Мария Васильевна Белинская, урожденная Орлова, как личность их не заинтересовала. Если ее и поминали, то, во–первых, как правило, не очень добрым словом, а, во–вторых, скорее как символ – символ духовной капитуляции самого Виссариона Григорьевича, выразившейся в отказе его от юношеского стремления к «духовной гармонии» в браке. В беглых упоминаниях о супруге Белинского, как правило, подчеркивалась ее полная заурядность. «Жена, говорят, мало давала ему счастия и только во время болезни ходила за ним»[145]. Между тем это «только» дорогого стоило. Судя по всему, Мария Васильевна сумела–таки продлить жизнь своему смертельно больному мужу. Один из самых трезвых и вдумчивых свидетелей этой эпохи отмечал, что «с наступившим упадком сил Белинский видел уже в домашнем очаге своем как бы целящую силу для своего больного сердца и в руке, которая ему служила, как бы руку, удерживавшую его на свете»[146].
Третий. Умеренный вариант: семья Тимофея Николаевича и Елизаветы Богдановны (урожденной Мюльгаузен) Грановских. Этот брак, как и брак Белинского, не вызывал в западническом кругу особого интереса, но оценивался современниками благожелательно. В нем не было и намека на герценовский пафос и, в то же время, казалось, что супругам Грановским без особого труда удалось добиться вожделенной «духовной гармонии». Правда, Елизавета Богдановна практически всегда упоминалась современниками как «приложение» к своему знаменитому мужу, но она, судя по всему, на большее и не претендовала. Как бы то ни было, жизнь этой маленькой семьи выглядела вполне счастливой, хотя и не очень продолжительной: как в известном присловье, супруги «жили счастливо и умерли в один день».
Подводя итоги, отметим, что разница всех этих вариантов западнической семьи предопределялась индивидуальностями супругов, отчасти – случаем. Искренняя любовь Герцена к Наташе не мешала его изменам. Белинский, с благодарностью принимавший заботы своей жены, мог посетовать вслух на то, что в его браке не доставало «идеального повода и отсутствовало поэтическое настроение». Но при всех различиях было в этих семьях нечто общее и обусловливалось это «нечто», как представляется, общими жизненными установками. Речь идет о неиссякаемом, не нарушаемом никакими жизненными сложностями и конфликтами взаимном уважении супругов; об их открытости, постоянном стремлении найти общий язык; о соблюдении ими внутрисемейного равенства. Все эти качества, которые, по–моему, вполне укладываются в понятие «человечность», послужили фундаментом явлению, которое известно под названием русской интеллигентной семьи.
|
|
|
