Маниакальное, параноидное и депрессивное решения 5 страница

виваться, когда дополнительная интернализация с помо­щью оценочно-селективных и информативных идентифи­каций сделает такое развитие возможным и правдоподоб­но объяснимым.

Воспринимаемое физическое сходство с отцом склон­но делать отца идеализируемым образцом для мальчика. Это дает начало процессам оценочно-селективных иден­тификаций с характерными чертами отца, которые, в свою очередь, начнут выстраивать и придавать содержание спе­цифической индивидуальной идентичности мальчика. Та­кие диадные взаимоотношения еще не мотивируются соперничеством. И хотя мальчик сильно желает одобри­тельного отображения отца и зависит от него и таким об­разом склонен испытывать стыд и быть уязвимым к уни­жающим переживаниям, идеализированный образ отца существенно свободен от ощущаемой амбивалентности. Это раннее взаимодействие с доэдиповым отцом особенно важно для развивающейся половой идентичности мальчи­ка и в е господ готовке и мотивации возникновения эдипо­вой триады (см. также Bios, 1985). Хотя они и доэдиповы, это взаимоотношения между индивидами и их не следует ошибочно принимать за продолжение функциональной привязанности. Они также не должны приравниваться к негативной эдиповой констелляции, как это предлагалось некоторыми авторами (Lampl-de Groot, 1946; Blanck, 1984). Негативный эдипов комплекс основан на эдипаль-но мотивированных идентификациях, которые лишь по­зднее трансформируют взаимоотношения мальчика с от­цом в настоящие любовные взаимоотношения.

В то же самое время мальчик в своих взаимоотноше­ниях с главным объектом любви, матерью, становится все больше знаком с ее внутренним миром через процессы информативной идентификации. Во внутреннем мире ма­тери мальчик будет находить отца как человека, для кото­рого мать сберегает важные и специфические части и фор­мы своей любви. Это открытие делает отца соперником, и, при условии, что оценочно-селективные идентифика­ции с отцом достаточно усилили идентичность мальчика, начинаются триадные взаимоотношения.

Для девочки мать первоначально склонна быть и глав­ным индивидуальным объектом любви, и представитель­ницей идеального Собственного Я. Аналогично мальчику, она вскоре найдет отца в качестве объекта любви матери

во внутреннем мире последней. Таким образом, она по­буждается конкурировать за любовь матери. Однако не­сходство соперников и отсутствие предыдущей интерна-дизации отца как индивидуального объекта склонно делать сохранение иллюзии успеха в этом соревновании трудным делом для девочки. В «нормальной » семейной обстановке попытки девочки идентифицировать себя с характерными чертами противоположного пола не встре­чают доброго отношения со стороны каждого родителя, тогда как отсутствие у нее пениса остается как постоян­ное и видимое напоминание об очевидно прочном несход­стве со своим отцом (Freud, 1925). При благоприятных условиях девочка чувствует, что отец ценит ее женские качества и, таким образом, ее отличие от него. Представ­ляется, что после периода увеличивающего унижение со­ревнования с отцом, включающего орально-садистские фантазии о захвате и инкорпорировании пениса отца {Jacobson, 1964), девочка неохотно заменяет мать отцом в качестве своего главного объекта любви, который, по-ви­димому, обещает любовь и высокую оценку без постоян­ного нарциссического унижения. Как объект любви отец становится главным объектом для информативных иден­тификаций девочки с неизбежным открытием матери в ка­честве привилегированного объекта любви во внутреннем мире отца. Эдипальное соперничество девочки будет за­тем продолжаться с матерью как главным соперником и основным объектом для ее оценочно-селективных иден­тификаций.

Таким образом, предполагается, что различные фор­мы идентификации в диадных взаимодействиях с доэдипо-выми, но уже индивидуально воспринимаемыми родителя­ми и мотивируют и делают возможным вступление ребенка в триадные взаимоотношения с ними.

Относительное исчезновение эдиповой привязаннос­ти как со стороны сознательного переживания ребенка, так и со стороны его внешних отношений со своими роди­телями в возрасте около шести лет знаменует третью глав­ную реорганизацию в развитии человеческой психики. Как первоначально описывал Фрейд (1924), а позднее тщатель­но разрабатывали многие аналитики, ребенок постепенно становится принуждаем к решению своей эдиповой ди­леммы по многим причинам, среди которых постоянные нарциссические унижения, страх утраты родительской

любви, страх наказания и кастрации, а также окрашенное амбивалентной ненавистью эдипальное соперничество.

Как писал Фрейд (1923, 1924), существенно важным в «разрешении» эдипова комплекса является образование суперэго в качестве новой структурной организации в пси­хике ребенка. Фрейд отмечал как решающие в этом про­цессе отказ от сексуальных эдиповых побуждений и замену утраченных родителей идентификаторной органи­зацией, которая, начиная с этих пор, будет представлять и осуществлять родительскую власть в психике ребенка. Садистическая природа суперэго объяснялась с точки зре­ния «расщепления» влечений (Freud, 1923, 1924, 1930, 1933, 1940).

Фрейд, хотя и признавал роль вытеснения в исчезно­вении эдипова комплекса, сильно полагался на идеи десек-суализации и действительного разрушения или деструкции данного комплекса (Loewald, 1978). Что касается формы интернализации, преобладающей в формировании суперэ­го, Фрейд не проводил ясного отличия между интроекцией и идентификацией (Compton, 1985), хотя использовал в данной связи главным образом последнюю концепцию. Однако ряд последующих авторов говорили о природе су­перэго как в основном интроективной организации (Sandier, 1960; Hartrnann and Loewenstein, 1962; Purer, 1972; Meissner, 1981).

Клиническая работа с невротическими пациентами го­ворит в пользу той точки зрения, что переживание ребен­ком внешнего восприятия родителей как эдипальных пре­кращается, когда происходит интернализация их эдиповых репрезентаций в качестве интроективной организации, ко­торая содержит конфликтные образы обоих эдипальных родителей. Она включает в себя фантазии и чувства, свя­занные с инцестуозными и убийственными желаниями, а также родительские образы, противостоящие этим жела­ниям и угрожающие ребенку утратой любви, наказанием или кастрацией.

Сексуально желаемые и убийственно ненавидимые родительские образы обычно будут вытесняться вместе с образами Собственного Я, переживающего эти чувства и участвующего в этих фантазиях. Ограничивающие и нака­зывающие аспекты родителей не полностью вытеснены, но становятся осознаваемыми в качестве укоряющего и осуж­дающего внутреннего присутствия за любые утечки в вы­теснении запретных импульсов. Таким образом, конфликт,

переживаемый во взаимоотношениях с родителями, будет продолжаться'как внутренние взаимоотношения с конф­ликтующими интроектами эдипальных родителей.

Эдипальные интроекты стремятся продолжать и за­мещать становящиеся невыносимыми эдипальные отноше­ния. Интернализация и вытеснение образов эдипальных родителей производит впечатление, что от них (эдипаль­ных отношений) отказались во взаимоотношениях с вне­шними родителями, с которыми взаимоотношения могут теперь продолжаться в приемлемой атмосфере асексуаль­ной любви и значительно ослабленных негативных чувств.

Эдипальные интернализации, описанные выше, стано­вятся возможны, когда оценочно-селективные и информа­тивные идентификации с родителями побуждают Соб­ственное Я ребенка и делают его достаточно сильным для отказа от них в качестве внешних эдипальных объектов. Все же вытесняющая мощь Собственного Я ребенка еще недо­статочна для поддержания основных требуемых вытесне­ний без одновременной интернализации запрещающей и ограничивающей родительской власти.

Согласно представленному здесь взгляду, первоначаль­ным решением эдипального конфликта является его пол­ная интернализация. Как во всякой утрате важного объек­та в дальнейшей жизни, утраченные объекты вначале становятся восстановленными и сохраненными в качестве интроектов (Abraham, 1924; Fenichel, 1945). Некоторым образом аналогично работе траура эти эдипальные интро­екты в должное время будут в значительной степени заме­нены посредством идентификаций и нахождения новых (неинцестуозных) объектов. Это развитие тесно связано с развитием нормативных структур и индивидуальных цен­ностей.

Нормативные структуры и относительная автономия

БОЛЬШИНСТВО современных психоаналитиков, по всей видимости, согласны в том, что относительное разрешение эдипова конфликта обычно происходит во время подрост­кового кризиса, который Блос (1967) назвал «второйинди-видуацией». Хотя подростковый бунт производит впечат­ление в первую очередь борьбы между подростком и его нынешними родителями, его ядерные движущие силы обыч-

но отражают болезненное высвобождение подростка от интроектов, порожденных эдиповыми интервализациями и вытеснениями.

В мои намерения не входит вдаваться в данном месте в исследование проблем подросткового возраста, надле­жащим образом описанных многими психоаналитически­ми авторами (Erikson, 195'0, 1956; Spiegel, 1951; A. Freud 1958; Bios, 1962, 1967, 1968, 1979, 1985; Laufer, 1964* 1965; Esman, 1975). Я ограничусь некоторыми общими ас­пектами, которые представляются наиболее важными в достижении индивидом относительной психологической автономии.

Центральной мотивационной силой подросткового кризиса несомненно является возрастание сексуального же­лания в пубертатный период и необходимость нахождения для него объектов. Это активирует эдиповы образы, идеа­лизированные в качестве объектов любви, а также в каче­стве образцов для Собственного Я, приводя к их постепен­ной повторной экстернализации и сравнению с реальными родителями и к растущему разочарованию, лишению ил­люзий, ярости и восстанию. Без осознания самим индиви­дом или его родителями истинной природы этого процесса повторной экстернализации и сравнения образы эдипаль-ных родителей постепенно становятся декатектированы и от них в значительной степени отказываются как от обра­зов идеального объекта и идеального Собственного Я. Они постепенно становятся образами, в основном принадлежа­щими детству, и утрачивают большую часть своей текущей значимости в определении индивидом объектов любви и не­нависти, а также в определении его личных идеалов и цен­ностей. Этот относительный отказ от эдипальных объек­тов через столкновение с реальностью и сравнение между прошлыми и текущими ситуациями является базисной про­цедурой траура в прямом смысле этого слова, который те­перь впервые широко наблюдается у личности. Оконча­тельное разрешение эдипова конфликта в отрочестве представляется важной, если не необходимой предпосыл­кой для более поздней способности к трауру {Loewald, 1962).

После окончательного разочарования в эдипальном объекте любви и деидеализации последнего его или ее об­раз становится интегрирован в развивающийся, более реа­листический и достижимый образ идеального объекта люб­ви. Этот образ более не моделируется соответственно

образу частного лица, но представляет собой объединение отобранных ценных аспектов полученного индивидом ли-бидинального объектного опыта. Он представляет собой новый уникальный синтез, который теперь будет направ­лять его или ее поиск и выбор объекта. Он составляет важ­ную часть зрелой идеальной структуры индивида, которую я предлагаю называть объект-идеал в соответствии с кон­цепцией эго-идеала, или идеала Собственного Я. Нужен относительный отказ от эдипального идеального объекта и его замещение объект-идеалом (как структурой психики) до того, как станет возможен неинцестуозный объектный выбор и полное сексуальное наслаждение. Он также необ­ходим для развития полной объектной любви и для спо­собности устанавливать длительные любовные отношения.

Так же точно образ эдипального родителя, представ­ляющий идеальное Собственное Я для ребенка, будет пос­ле его сравнительной деидеализации интегрирован в новый личностный идеал, обычно называемый эго-идеалом (Freud, 1914а)4 или, как я предлагаю, идеалом Собственного Я. В отличие от эдипального идеального Собственного Я, иде­ал Собственного Я не связан с каким-либо частным лицом, но представляет селективную интеграцию аспектов от ра­нее идеализировавшихся и вызывавших восхищение реаль­ных или вымышленных объектов. Это — абстрактный син­тез качеств и жизненных целей, личная путеводная звезда, которая будет более важна, чем любые внешние образцы.

Вместе с относительным отказом от любимых, ненави­димых и идеализируемых эдипальных объектов, интроект суперэго становится в идеале по большей части разрушен через селективные идентификации с некоторыми из своих аспектов и отказ от других. Эти идентификации становят­ся абсорбированы в нормативную структуру Собственного Я, таким образом делая понятия правильного и неправиль­ного по сути вопросами собственного суждения (относи­тельно схожих или близких точек зрения см. Loewald [1962]; Sandier and Rosenblatt [1962]; Meissner [1981]).

Люди, страдающие невротическими расстройствами, типично сохраняют свои вытесненные как желанные, так и ненавидимые эдипальные интроекты, а также суровые и

4 Относительно психоаналитической трактовки эго-идеала см. Bios (1962, 1979), Hartmann and Loewenstein (1962), Jacobson (1954, 1964), Sandier and Rosenblatt (1962), Laufer (1964), Chassequet-Smirgel (1985). )

чрезмерно запрещающие интроекты суперэго. Все эти инт-роекты будут переноситься на личность аналитика в ходе психоаналитического лечения, во время которого их посте­пенное осознавание и тщательная проработка сравнимы как с работой траура, так и с запоздалым завершением неза­конченного подросткового кризиса пациента.

Для подростка кризис'означает крупную ревизию пе­реживаний его Собственного Я, он способствует дости­жению идентичности юноши, живущего в обществе и обладающего собственной системой ценностей и подхо­дящими для данного общества объектами любви, по кон­трасту с ребенком, живущим в первичной семье с родите­лями, которые являются главными объектами любви и идеализации. Этот шаг от детства к взрослости включает проработку утраты родителей детства и будет часто, если не всегда, оставаться незавершенным в различных отно­шениях. Однако достаточно успешное прохождение че­рез подростковый кризис, по-видимому, представляет необходимую генеральную репетицию процессов прора­ботки, которые в дальнейшей жизни будут необходимы при столкновении с важными утратами, в особенности с утратами главных объектов любви (Wolfenstein, 1966). Способность к трауру, таким образом, возникает вместе со способностью к свободной объектной любви после от­каза от родителей детства и их относительного декатек-тирования.

Способность преодолевать утраты посредством тра­ура и таким образом оставаться способным к любви и вос­становлению важным образом содействует психологичес­кой автономии индивида. Однако решающим ингредиентом в относительно длительном и реалистичном субъективном переживании внутренней свободы и независимости, по-видимому, является примирение с установившейся иерар­хией интернализированных личных ценностей. Ригидные внутренние запреты, правила и ограничения принадлежат неинтегрированному суперэго-интроекту и при благопри­ятных условиях будут в основном заменены осознанием и признанием Собственным Я налагаемых реальностью ог­раничений. Большая часть нормативной структуры взрос­лого индивида будет в идеале состоять из его личных цен­ностей и идеалов, согласно которым он сознательно пытается направлять свою жизнь. В отличие от чисто нар-циссических ценностей, которые преобладают до установ-

ления константности Собственного Я и объекта, и выз­ванных родителями предрассудков и оценок, которые в основном составляют ценности эдипальной стадии и ла­тентного периода, установление прочной личной системы ценностей требует окончательной эмансипации от эди-пальных родителей с сопутствующей интеграцией новых нормативных структур для внутренних идеалов Собствен­ного Я и объекта у индивида.

 

Глава 4

Об аффектах

С того времени (1915а), когда Фрейд дал определение аффектам как феноменам разрядки и частично пересмот­рел эту концепцию в 1926 году, представив свою теорию сигнальной функции тревоги, а также вследствие часто при­водимого высказывания Рапапорта (1953) о том, что в пси­хоаналитической теории отсутствует теория аффектов, очень многое было сказано по поводу происхождения, при­роды аффектов и их значимости для развития и функцио­нирования человеческой психики.

Потенциальная возможность переживания и проявле­ния аффектов в основном рассматривалась как врожденная склонность, которая дает людям общую основу для взаимо­понимания. Активация этой потенциальной возможности в постнатальных взаимодействиях считалась базисной как для коммуникации, так и для познавательных процессов (Basch, 1976; Modell71984). Считалось, что аффекты обеспечивают главную мотивационную силу как для нормального, так и для патологического развития и функционирования личнос­ти. Подчеркивалось важное значение аффектов как носите­лей смысла в психическом переживании и вследствие этого их незаменимость как для социальных отношений в целом, так и для психоаналитического лечения в частности (Spitz, 1956, 1959; Kohut, 1959; Novey, 1959; Schafer, 1964; Rangell, 1967; Sandier и Joffe, 1969; Kernberg, 1976; Modell, 1973, 1978, 1984).

 

Представляется, что первоначальный взгляд Фрейда на аффекты как'на самые непосредственные проводники напряжения влечения все еще полезен в том отношении, что аффекты воспринимаются как количественные силы, мотивирующие и регулирующие эмпирические и поведен­ческие манифестации психической жизни в постоянно бо­лее или менее варьирующем достижении по шкале удоволь­ствия и неудовольствия. Из всех психических феноменов аффекты наиболее явно представляют такие принуждаю­щие силы, которые могут рассматриваться как проводники постоянно накапливающихся и требующих разрядки энер­гетических давлений организма. Как говорилось в преды­дущих главах, можно предположить, что именно количе­ственная полезность переживаний уменьшения напряжения придает вначале им и сопровождающим их процессам сен­сорного восприятия качество и содержание психически пе­реживаемого удовольствия. Экономическая необходимость и безотлагательность организмического уменьшения напря­жения становится представлена в сфере психического пе­реживания в качестве неотложной потребности в поиске удовольствия, а когда переживаемое неудовольствие ста­новится возможным и обусловленным, в качестве потреб­ности в избегании и защите от неудовольствия. Как интен­сивность, так и приятное или неприятное качество аффектов продолжает определять субъективный смысл психическо­го переживания индивида на всем протяжении его жизни, то есть качественную и количественную природу катекси-са психически переживаемых феноменов.

Открытие Фрейдом сигнальной функции аффектов все еще представляется безусловно обоснованным и полезным. Воспринимаемые непосредственно в связи с удовольствием и неудовольствием, когда последнее выражено в грубой или несколько утонченной форме, аффекты приобретают пре­дупреждающую функцию, функцию предчувствия прият­ных или неприятных переживаний, которые соответству­ют специфическому качеству данного аффекта. Таким образом, являясь носителями как количественной безот­лагательности, так и качественного смысла, а также их пред­варительными сигналами в психической жизни, аффекты представляют главные мотивационные силы для развития и функционирования психики, включая реактивацию за­держанных эволюционных потенциальных возможностей индивида в психоаналитических взаимоотношениях.

Хотя некоторые авторы придерживаются мнения, что нет аффектов без мыслительного содержания (Brenner, 1974, 1976, 1983), эта точка зрения представляется обо­снованной лишь по отношению к позитивным аффектам, которые с самого начала будут представляться совместно с некоторыми перцептуальными элементами. По контрасту с позитивными аффектами психическая репрезентация нега­тивных аффектов рассматривается здесь как становящая­ся возможной и правдоподобно объяснимой лишь после первичной. дифференциации самостных и объектных реп­резентаций (см. главу 1). Агрессивный аффект, возникаю­щий как первая психическая репрезентация фрустрации, неизбежно ощущаемой после дифференциации Собствен­ного Я и объекта, вначале будет лишен мыслительных реп­резентаций. Это обусловлено тем, что первые образы Соб­ственного Я и объекта становятся дифференцированы из мнемически накопленных масс недифференцированных пе­реживаний удовлетворения, первоначально придающих Собственному Я и объекту характер формаций чистого удо­вольствия. До создания специфических репрезентаций «аб­солютно плохого* объекта агрессивные импульсы, кото­рые автоматически направлены против мнимой причины фрустрации, будут неоднократно разрушать представле­ние об «абсолютно хорошем » объекте, а также восприятие дифференцированного Собственного Я ребенка, которое вначале может существовать лишь как всемогущий владе­лец приносящего полное удовлетворение объекта. Недо­статочная мыслительная репрезентация агрессии постоян­но наблюдается у пациентов с эволюционными задержками на различных стадиях сепарации-индивидуации, обычно у индивидов с явно выраженными психозами или тяжелыми состояниями «алекситимии».

В то время как примитивная ярость при нормальном структурном развитии становится как правило достаточно мыслительно представленной, делая возможными количе­ственно более умеренные и качественно более дифферен­цированные переживания агрессивного аффекта, имеются негативные аффекты, в особенности тревога и депрессив­ный аффект, которые, по-видимому, сохраняют свой мыс­лительно бессодержательный характер на протяжении всей жизни.

Тревога и депрессивный аффект, по всей видимос­ти, являются реакциями на и сигналами об опасности и

потерях, которые, по крайней мере на данный момент, не могут быть в достаточной мере представлены для созна­тельного Собственного Я. В предыдущей главе было де­тально показано, что тревога рассматривается здесь как проистекающая от самых ранних переживаний Собствен­ным Я угрозы потери дифференцированности, сигнали­зирующих об опасности, у которой по определению от­сутствует какая-либо эмпирическая репрезентация для дифференцированного Собственного Я. Было высказано предположение, что тревога будет продолжать сохра­нять эту позицию стража аффекта, предупреждая со­знательное Собственное Я о неизвестных опасностях, у которых отсутствует репрезентация, пригодная для их обработки и достижения над ними господства, и кото­рые таким образом угрожают интеграции или существо­ванию Собственного Я.

В отличие от аффектов, которые сигнализируют об аффективных состояниях, связанных с мыслительными репрезентациями, ранее испытанными дифференцирован­ным Собственным Я, тревога не может порождать образцы недифференцированного состояния, которые никогда не переживались Собственным Я. Вместо этого она воспроиз­водит с различной интенсивностью архаический экзистен­циальный дистресс, испытываемый недавно образованным дифференцированным Собственным Я непосредственно перед его повторной деструкцией со стороны все еще мыс­лительно не представленной агрессии.

Хотя репрезентативная недоступность агрессии мо­жет в последующей жизни вызываться в большей степени вытеснением, нежели первичным отсутствием репрезен­таций, тревога всегда специфически приводится в дей­ствие опасностью, недостаточно представленной в сознании, и будет сохранять свое качество пустоты и пред­чувствия катастрофы независимо от природы угрожаю­щей опасности. Когда опасность представима, но вытес­нена и таким образом недоступна для рефлексирующего Собственного Я, приведение ее к осознаванию сделает излишней тревогу в качестве сигнала о неизвестной и по­этому не поддающейся контролю угрозе. Вместо этого Собственное Я будет испытывать страх, вину или стыд и, возможно, аффекты, также более непосредственно свя­занные с теми либидинозными и агрессивными самостны-ми и объектными репрезентациями, которые когда-то были

вытеснены как чересчур опасные, позорные или вызыва­ющие чувство вины. Все эти аффекты качественно отлич­ны от тревоги и регулярно сочетаются со специфическими мыслительными представлениями. Точка зрения Бренне­ра (1974, 1976, 1983), согласно которой эти возникающие мыслительные репрезентации будут составлять вытеснен­ное мыслительное содержание тревожности, не представ­ляется логичной. Это становится особенно очевидным, когда у несущей угрозу опасности отсутствует даже бес­сознательная репрезентация, как в случае предпсихоти-ческой паники и в других состояниях, в которых возника­ет эмпирическая угроза базисной дифференцированности самостных и объектных репрезентаций.

Так же как тревога представляет собой сигналы об опасностях, у которых отсутствует доступная репрезен­тация, депрессивный аффект представляется сигналом о потере, которая по различным причинам не может быть представлена в достаточной мере для сознательной пере-работки*и принятия. Кактревога является первоначаль­ной реакцией Собственного Я на грозящую ему эмпири­ческую гибель, так и депрессивный аффект является первичным откликом Собственного Я на объектную по­терю, которая лишена психической репрезентации. До тех пор, пока дифференцированное восприятие Собствен­ного Я все еще существенно зависит от одновременно су­ществующего переживания реального или интроецирован-ного присутствия объекта, потеря объекта не может быть представлена и принята. Еще нет каких-либо репрезента­ций Собственного Я, которые смогли бы уцелеть без та­кого ощущаемого присутствия объекта. Вместо этого, как говорилось во второй главе относительно депрессивного решения, действительная потеря объекта на этой стадии будет вызывать депрессивный аффект, приводя в действие спусковой механизм отчаянных усилий со стороны Соб­ственного Я манипулировать репрезентативным миром таким образом, который помогал бы Собственному Я со­хранять как можно дольше иллюзию все еще существую­щего объекта.

Аналогично неизвестным опасностям, стоящим за тре­вогой, недействительность потери объекта для сознатель­ного Собственного Я может зависеть от первичного отсут­ствия соответствующих репрезентаций, как в случае начальной стадии в развитии, или она может быть вызвана

вытеснением после установления константности Собствен­ного Я и объекта. Первый случай соответствует клиничес­кой картине психотической, второй — невротической деп­рессии. Так же как те опасности, о которых сигнализирует тревога, могут быть подвергнуты обработке после того, как станут доступны для рефлексирующего Собственного Я, так и сознательная репрезентация утраты и ее значимости делает возможным ее оплакивание и постепенное приня­тие. Аффект печали, который связан с утратой и представ­ляет ее, резко отличается по качеству от депрессивного аффекта, который к этому времени стал излишним.

Возникая вместе с переживанием Собственного Я при раннем развитии психики, негативные аффекты проявля­ют себя как реакции Собственного Я на предупреждающие сигналы о переживаниях, которые нападают на связанное с Собственным Я идеальное состояние или угрожают ему. Это идеальное состояние Собственного Я будет изменять­ся вместе с продолжающейся структурализацией психики и в каждый данный момент зависеть от превалирующего способа восприятия себя и объектного мира. Даже если богатые и разносторонние репрезентативные структуры оказывают модулирующее воздействие на негативные аф­фекты и увеличивают пороги их переживания и выраже­ния, Собственное Я человека остается уязвимым и склонно реагировать с некоторым вариантом гнева на чрезмерные фрустрации, ощущать стыд и вину, когда поведение чело­века не соответствует его нормам и идеалам, а также испы­тывать тревогу и депрессивный аффект, когда ему угрожа­ют опасности или утраты, у которых отсутствуют осознаваемые и доступные проработке психические репре­зентации.

Позитивные аффекты, которые с самого начала были связаны с приятными процессами сенсорного восприятия, будут после дифференциации самостных и объектных репрезентаций на протяжении всей жизни сопровождать­ся образом Собственного Я, которое либо ожидает полу­чить удовлетворение, либо испытывает удовлетворение, либо ощущает себя получившим удовлетворение. Как пси­хический феномен удовольствие является эмпирическим аффективным состоянием, которое связывается со спе­цифическими мыслительными содержаниями, а не просто отражением количественных изменений в энергетических напряжениях организма. Хотя разрядка таких напряже-

ний несомненно имеет место в переживаниях, сопровож­дающихся интенсивными чувствами удовольствия и удов­летворения, именно сигнальный характер аффектов, свя­занных с антиципаторным использованием мнемически накопленных репрезентаций удовлетворения, делает при­ятное ожидание возможным, включая важную часть сек­суального предудовольствия.

В данном месте в скобках следует отметить, что осоз­нание того, что ослабление организмического напряже­ния не может быть просто приравнено к психически пред­ставленному удовлетворению, делает устаревшим применение Фрейдом (Breuer, Freud, 1895) принципа по­стоянства к психологии. Тезис, согласно которому пре­кращение возбуждения приносит удовлетворение, а само возбуждение вызывает неприятные чувства, не соответ­ствует субъективному психическому переживанию чело­века. Возбуждение становится как правило эмпирически неприятным, лишь когда его удовлетворение откладыва­ется за пределы способности Собственного Я связать его с предварительными репрезентациями удовольствия. До тех пор, пока последнее возможно, возбуждение будет переживаться как приятное без какого-либо значитель­ного ослабления напряжения. Напротив, возрастание на­пряжения склонно увеличивать предчувствуемое психи­ческое удовольствие. Вдобавок, не состояние покоя после разрядки напряжения представляет психически воспри­нимаемый пик удовлетворения, а само переживание раз-Рядки, Засыпание младенца после кормления, а также старая поговорка: post coitum omne animal triste*, свиде­тельствуют в большей степени о сравнительно аффектив­ном декатексисе репрезентаций удовольствия после удовлетворения, нежели о максимальном переживании самого удовлетворения

⇐ Предыдущая15161718192021222324Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: