Маниакальное, параноидное и депрессивное решения 8 страница

Появление эго-психологии и школ объектных отно­шений вместе с возрастающим интересом к попыткам лече­ния пациентов с более серьезной патологией, чем невроз, привели после смерти Фрейда к большему вниманию к до-эдиповому формированию психики нее пониманию. Осо­бую важность в развитии этого вопроса имеют работы: Anna Freud (1963, 1965), Hartmann (1964), Hartmann, Kris и Loewenstein (1964), E. Jacobson (1964, 1971), Mahler (1968), Spitz (1965), Winnicott (1958, 1965) и позже у Kohut

(1971, 1977), Mahler, Pine и Bergman (1975) и Kernberg (1975, 1976, 1980, 1984).

Однако накопление знания о доэдиповом развитии и тот факт, что все большее число аналитиков начали ле­чить пограничных и психотических пациентов, не приве­ли, однако, к соответствующему развитию направления в психоаналитическом лечении, которое бы применило пси­хоаналитическое знание в терапии таких пациентов. Вмес­то этого классическая техника единственная обрела право считаться правильным «психоаналитическим лече­нием*. Почтение к методу, созданному Фрейдом, вера в его всемогущество вместе с подозрительностью и трево­гой, вызванными новыми обязательствами дать пациентам использовать себя в качестве объектов развития, привели к разнообразным попыткам разрешить сложившуюся ди­лемму.

Многие аналитики предпочитали и до сих пор предпо­читают твердо придерживаться классической техники, ста­раясь следовать определению Гилла от 1954 года, согласно которому в анализе должен быть нейтральный сеттинг, в котором регрессивный перенос может полностью развить­ся и быть разрешен исключительно с помощью интерпрета­ций. Некоторые из них соглашаются с первоначальным оп­ределением Фрейдом психоанализа как терапевтического метода для работы только с невротическими пациентами, в то время как лечение пограничных и психотических паци­ентов передается тем, кто практикует методы, принадле­жащие к спектру психотерапии или конвенциональным формам психиатрического лечения. Когда эти аналитики, как это чаще происходит в наши дни, также работают с пограничными и психотическими пациентами, используе­мые техники обычно приравниваются к психоаналитически ориентированной психотерапии. Есть аналитики с опреде­ленным опытом в лечении серьезно нарушенных пациен­тов, которые на основе этого опыта сделали важные вкла­ды в психоаналитическое понимание раннего развития психики и в применение этого понимания в лечении таких пациентов. Все же эти аналитики чувствуют себя обязан­ными сохранять разграничение между такой терапевтичес­кой работой и правильным психоаналитическим лечением (Kernberg, 1976, 1984; Volkan, 1987).

Наконец, есть такие, кто берется анализировать все категории пациентов согласно принципам классического

анализа. Случайные отклонения от классических техник, спровоцированные «дефектами эго * пациента, относятся к «параметрам» (Elsler, 1953), результаты которых должны быть разрешены и устранены с помощью интерпретаций до завершения анализа.

Расхождению между растущим объемом знаний о пре­вратностях развития, лежащих в основе более серьезных патологий, чем невроз, и недостатком признанных психо­аналитических техник для их лечения в последнее время уделяется больше внимания (Emde, 1988; Sandier, 1988); но кроме некоторых предварительных формулировок (Tahka, 1974a, 1979, 1984), никаких серьезных попыток заполнить этот пробел до сих пор не было сделано.

Потребность в фазово—специфическом подходе

Большинство аналитиков, работающих с пограничны­ми и психотическими пациентами, единодушны в том, что недостаточная структурализация и слабо развитые репре­зентации объектов и Собственного Я у этих пациентов не позволяют успешно применять к ним классическую техни­ку, которая может, наоборот, оказать вредное воздействие на их состояние. Поэтому часто обсуждаемую необходи­мость в «расширении границ психоанализа» (Rangell, 1954) нужно понимать не как распространение использования клас­сической техники на те уровни нарушений, для которых она не была разработана, а как потребность развить теорию и технику психоаналитического лечения для понимания и при­знания специфических терапевтических потребностей тех пациентов, которые не были способны развить психопато­логию невротического уровня.

Традиционно обобщающим психоаналитическим на­званием психических нарушений является невроз. Это была концепция, использованная Фрейдом (1915а) в его разделении психических расстройств на неврозы перено­са и нарциссические неврозы. В 1945 году Фенихель озаг­лавил свое выдающееся произведение о психоаналитичес­ком видении психопатологии «Психоаналитическая теория неврозов». Неврозу отдается преимущество как в психоаналитической теории, так и в психоаналитическом лечении, и даже сегодня влияние структурной модели не­врозов продолжает настойчиво проявляться в психоана-

литическом понимании и лечении психических нарушений. В клинических обсуждениях и докладах о пациентах с фиксацией на до-эдиповой стадии до сих пор часто дела­ются ссылки на подавленные конфликты, неосознанную вину, тоску и другие репрезентативные и функциональ­ные содержания и склонности, которые еще не могут быть включены в структурный багаж пациента. Аналогичным феноменом является убежденность в универсальной эф­фективности интерпретации в работе с пациентами любо­го уровня психопатологии.

Поэтому первым шагом на пути к выходу из сложив­шегося застоя в психоаналитическом лечении было бы пол­ное осознание того факта, что, являясь решающими в не­вротической патологии, подавленные эдиповы конфликты не играют центральной роли в психопатологии вообще, как сознательно или несознательно склонна подчеркивать пси­хоаналитическая традиция из почтения к труду жизни Фрей­да. Это понимание неизбежно приведет к переоценке пользы техник, которые были разработаны для осознания и разрешения подавленных эдиповых проблем и их повто­рения в неврозе переноса, для применения их к ранним за­держкам и искажениям структурализации психики и про­должению недостаточно дифференцированных процессов взаимодействий в данных терапевтических отношениях.

Клинический опыт работы с пограничными и психо­тическими пациентами показывает, что их недостаточно развитые структуры обычно не позволяют самостоятель­но контролировать регресс и, следовательно, делают их неспособными извлекать пользу из таких способствую­щих регрессу процедур классической техники, как метод свободных ассоциаций, положение лежа или визуальная недоступность аналитика. Недостаток дифференцирован-ности и интеграции индивидуальных репрезентаций объек­та и Собственного Я не позволяют развитие терапевтичес­кого альянса отдельно от фазово-специфического (phase-specific) продолжения задержанных в ранний пе­риод развития взаимодействий. Крайняя зависимость этих взаимодействий от объекта как замены нехватающих структур, делает невозможным для этих пациентов отка­заться от детского объекта с помощью интерпретаций пе­реноса и их проработки.

Поэтому похоже, что многие основные процедуры и особенности классической техники могут быть или беспо­лезны, или опасны, или не применимы в терапевтических

взаимодействиях с пациентами, страдающими более серь­езными нарушениями, чем невроз. Следовательно, очевид­но то, что психоаналитические техники, специфичные для их уровня нарушений, должны быть разработаны и оце­нены.

Здесь возникнут уместные вопросы. Во-первых, су­ществует ли достаточно полезная психоаналитическая ин­формация о до-эдиповом развитии психики, которая по­зволит в нужной мере понять условия, приводящие к задержкам и искажениям в личности и дифференциации репрезентаций объекта и Собственного Я? Во-вторых, есть ли у нас достаточный опыт и средства для использования этого знания о раннем развитии и его нарушениях, чтобы быть способными установить и правильно понять индиви­дуальное фазово-специфическое нарушение, когда оно проявится в психоаналитических отношениях? И, нако­нец, достаточно ли у нас знаний и опыта, чтобы опреде­лить, что является специфически целебным (т. е. специ­фически запускающим процессы развития в пациенте и способствующим им) в терапевтических взаимодействиях с пациентами, репрезентирующими разные уровни струк­турализации, чтобы иметь возможность на этой основе разработать максимально дифференцированные и утон­ченные методы лечения?

В случае утвердительного ответа на эти вопросы, важ­ным новым техникам должно быть отведено заслуженное место в психоаналитическом лечении. Если под психоана­литическим лечением понимаются приемы установленных психоаналитических знаний, которые способствуют мак­симальной реактивации задержанного роста личности па­циента, то очевидно, что техники, основанные на психо­аналитической психологии развития и являющиеся фазово-специфически адекватными и эффективными, должны быть включены в общее понятие психоаналити­ческого лечения. Это поможет встраиванию психоанали­тического лечения в процесс развития, в котором пациент с его потенциалом и дефектами развития может быть фа­зово-специфически понят и принят.

В частях II и III этой книги сделана попытка обрисо­вать общие принципы такого фазово-специфического по­нимания и его применения в лечении пациентов с разными уровнями структурализации и объектной привязанности. Многие затронутые терапевтические взаимодействия и техники могут рассматриваться как психотерапевтические, а не психоаналитические. Однако я все же предлагаю, чтобы при использовании в случаях, где, как доказано, они спо­собствуют развитию и основаны на фазово-специфическом подходе в установившейся психоаналитической теории раз­вития, они должны рассматриваться как важные элементы целостного психоаналитического лечения, в котором клас­сическая техника является передовой прочно установив­шейся частью для лечения прежде всего невротических па­циентов.

 

Глава 7

Психика аналитика как источник знания

Психика аналитика — единственный для него источ­ник знания (о пациенте). Это так, даже когда он наблюдает пациента как принадлежащего к внешнему миру. Процес­сы сенсорного восприятия становятся осмысленными и ин­формативными через их психическое представление в виде ощущений, восприятий, мнемических регистрации, чувств и образов, отражающих образующий психику потенциал человека, и порождают субъективные переживания, кото­рые на всем протяжении жизни остаются единственной информацией как о внешнем, так и о внутреннем мире, име­ющейся в его распоряжении. Такое положение дел обус­лавливает субъективность всех его восприятий и откликов во взаимодействиях между его Собственным Я и объект­ным миром. В естественных науках предпринимаются по­пытки минимизировать эту субъективность путем исполь­зования измерительных механизмов в работе наблюдателя с предметом наблюдения, а также путем проведения экс­периментов, результат которых не зависит от мотивацион-ного состояния наблюдателя. Однако для того чтобы ре­зультаты даже таких измерений и экспериментов стали человеческим знанием, они должны быть зарегистрирова­ны и оценены как интерпретации и события в психике на­блюдателя.

Таким образом, хотя считается, что использование собственной психики в качестве источника информации характерно для метода «участвующего наблюдения», ис-

пользуемого только определенными школами психологии естествоиспытатель не менее зависим от своей психики как инструмента исследования, чем психоаналитик. Естество­испытатель пытается, насколько это возможно, исклю­чить из наблюдаемого и оцениваемого процесса те облас­ти своего психического мира переживаний, которые включают в себя личные и вообще человеческие мотивы и смыслы, угрожающие оживить, или антропоморфизиро-вать неодушевленные или нечеловеческие объекты наблю­дения, а также заразить их различными личными и общи­ми оценками.

Селективное и ограничительное использование потен­циальных возможностей опыта человеческой психики ока­залось пригодным для сбора полезного и прочного знания о неодушевленных и нечеловеческих объектах и феноме­нах, однако те же самые ограничения утрачивают свою адекватность, когда предметом исследования становится психический мир переживаний человеческого индивида. Неудача осознания того, что приобретение полезного зна­ния от различных предметов и областей наблюдения тре­бует использования разных областей эмпирических спо­собностей человека, привела к тенденции рассматривать естественные дисциплины как единственных представи­телей подлинной науки или к метатеоретическим попыт­кам проведения различия между разными видами научно­го знания.

Наблюдение другого человека означает наблюдение его в частном мире его переживаний, куда наблюдатель входит как некто, воспринимаемый как принадлежащий к внешне­му миру. Психологические школы, находясь под впечатле­нием на вид точной и беспристрастной природы результа­тов и методов естественных наук, пытаются имитировать подходы и принципы точных наук в наблюдении и исследо­вании этого незваного гостя (наблюдателя) в соответствии с их пониманием психического мира переживаний. Соот­ветственно считаются полезными лишь те полученные пси­хикой наблюдателя данные, которые представляют собой восприятия и регистрации измеримых и экспериментально проверяемых бихевиоральных данных о субъекте. Внутрен­ние послания, отражающие объектно-поисковые и реаги­рующие на объект реакции на другого человека, либо игно­рируются, либо отвергаются от осознания наблюдателем как ненаучные и вводящие в заблуждение своей субъек­тивностью.

Когда эти ограниченные показатели психики наблю­дателя используются в качестве основополагающего зна­ния, из которого будут делаться заключения о наблюдае­мом индивиде, о нем может быть сказано очень мало как об особом человеке. Система координат наблюдателя, ис­пользование им своих эмпирических потенциальных воз­можностей слишком узки, чтобы позволить какое-либо, реальное знакомство с частным миром переживаний дру­гого человека. Дедукциям из доступных данных относи­тельно другого человека как уникального индивида суж­дено оставаться разрозненными интеллектуальными гипотезами, которые представляют собой скорее попыт­ки альтернативных объяснений, нежели продукты пони­мания.

Я не собираюсь делать обзор концепций объяснения и понимания, а также различных придаваемых им смыслов (Hartmann, 1964). В данном контексте под объяснением понимаются те дедукции, гипотезы и заключения, которые используются при рациональных и общепринятых откли­ках наблюдателя на воспринимаемый объект, тогда как по­нимание относится к знанию частного мира переживаний другого человека, достигнутому через использование всех доступных для наблюдателя откликов на данного индиви­да. Хотя как объяснение, так и понимание контролируются и эмпирически вырабатываются Собственным Я наблюда­теля, они радикально отличаются по способам использова­ния откликов наблюдателя на субъект. Их участие в увели­чении знания определяется соответствующей природой наблюдаемых явлений.

Если цель научного наблюдения — приобретение как можно более независимого, надежного и беспристраст­ного знания о предмете, выбор метода исследования дол­жен соответствовать наблюдаемым феноменам, а не на­оборот. Хотя полезное и заслуживающее доверия знание относительно исследуемого предмета традиционных ес­тественных наук является, в сущности, объяснительным по своей природе, то, что эти науки опираются исключи­тельно на рациональные отклики наблюдателя, не дает возможности использовать их методы для достижения такого знания о частном мире переживаний другого чело­века. Близкое знакомство с другим индивидом может быть Достигнуто лишь посредством вступления с ним в эмпири­ческие взаимодействия, в которых мобилизуются направ­ленные на объект и возникающие на него реакции как не-

сущие информацию о частных смыслах и мотивациях зат­ронутых сторон. Понимание в научном смысле достигает­ся через полученное в результате обучения и интегратив-ное использование различных эмоционально заряженных и рациональных интерпретаций в эмпирической психике наблюдателя.

Хотя общепризнано, что понять более важно, чем объяснить, в приобретении знания о личности другого ин­формативная достоверность эмоционально окрашенных откликов наблюдателя на субъект наблюдения обычно се­рьезно ставится под сомнение не только учеными-есте­ствоиспытателями, но также многими психоаналитиками, которые озабочены статусом психоанализа как науки. Чисто рациональные отклики наблюдателя на субъект на­блюдения, а также построенные на их основе заключе­ния, лежат в соответствующей области общечеловеческо­го способа восприятия реальности, обеспечивая такие переживания иллюзорным качеством большей или мень­шей объективности по сравнению с различными аффек­тивно окрашенными откликами на наблюдаемое лицо.

Хотя справедливо, что отклики наблюдателя, вовле­ченного в понимание другого человека, не защищены от того, что динамически активные психические элементы по множеству причин могут ускользать от интегративного гос­подства над ними рефлексирующего Собственного Я на­блюдателя, делая использование иных, отличных от раци­ональных, откликов на другого человека единственным доступным путем достичь реального и полезного знания о его частном мире переживаний. Учиться узнавать что-либо об уникальном способе переживаний Собственного Я и объектного мира другим индивидом {то есть о его субъек­тивности) возможно лишь через использование собствен­ной субъективности наблюдателя как поставщика необхо­димых информативных истолкований. Максимальное понимание психики другого человека возможно лишь че­рез максимальное использование собственной психики как воспринимающего, регистрирующего и делающего заклю­чения инструмента.

Представляется, что тогда, когда речь идет о стремле­нии к прочному и беспристрастному знанию, нетникакого различия между естественными науками и психоанализом в базисных отношениях и целях. Формальные различия меж­ду ними обусловлены тем, что природа их областей иссле-

дования требует использования разных областей психичес­кой восприимчивости наблюдателя как основы для дедук­ций и заключений. В отличие от знания, получаемого через исключительное использование рациональных откликов на­блюдателя на субъект, знание, получаемое через интегра-тивное использование тотальности собственных психичес­ких откликов на исследуемое лицо, не может быть представлено с числовой точностью, и прямая причинность между наблюдаемыми феноменами должна быть заменена менее ригидной концепцией детерминизма. Однако, хотя природа психоаналитического предмета исследования и используемого им метода не позволяет точных вычислений и их математического представления, количественный ас­пект не отвергается (и не может быть отвергнут) в психо­аналитическом исследовании. Хотя в психоаналитическом понимании возможны лишь приблизительные оценки и сравнения, различные виды значений постоянно оценива­ются по принципу больше или меньше.

Таким образом, можно предположить, что имеются области наблюдения и исследования, в которых адекват­ное знание может быть получено лишь в форме понима­ния, тогда как в других областях прочное знание в основ­ном объяснительное по своей природе. Специфика психоанализа в том, что он является наукой понимания, в которой максимально используется психика наблюдате­ля как источник информации относительно изменяющих­ся проявлений в психике другого человека. Однако при рассмотрении вопроса о значимости различных психичес­ких откликов аналитика как элементов, способствующих психоаналитическому пониманию, предпринималось до удивления малое число попыток более тщательного изу­чения этих откликов и выделения различных их способов и разновидностей. Такая попытка будет предпринята да­лее в данной главе.

Рациональные отклики

Та часть откликов аналитика на вербальное и невер­бальное присутствие и сообщения пациента, которая тра­диционно принималась как формирующая основу для на­учного знания, в основном состоит из регистрации и накопления обычно наблюдаемых и поддающихся провер­ке фактов о другом человеке, а также из попыток выведе-

ния логически не противоречивых дедукций и заключений на основе этих фактов. Они воспринимаются как пред­ставляющие «объективную» реальность, не загрязненную субъективными чувствами и оценками наблюдателя. Они выстраивают каркас реального знания о пациенте и исто­рии его жизни, с которым могут сравниваться и соотно­ситься текущие наблюдения. Так как познание как тоталь­ность психических процессов, посредством которых приобретается знание в человеческих делах, охватывает даже аффективные отклики на постигаемые феномены (Basch, 1976, 1983; Modell, 1984), я предлагаю называть эту группу откликов аналитика на пациента рациональ-. ной, а не познавательной.

Хотя получение и собирание основанного на фактах знания о пациенте, а также наличие полезных систем от­счета незаменимы в психоаналитическом понимании, по­лагаться аналитику исключительно на свои рациональные отклики нз пациента и поставляемый ими материал — зна­чит неизбежно ограничивать свои выводы и заключения независимо оттого, сколь они блестящи интеллектуально по сравнению с простыми объяснительными альтернати­вами.

В психоаналитической работе с пациентами время от времени наступают разной продолжительности перио­ды, когда аналитик еще не имеет достаточно полезных данных и еще не объединил в одно целое все субъектив­ные отклики, требуемые для понимания, и когда он вме­сто этого вынужден пытаться искать совета у альтерна­тивных интеллектуальных объяснений. Еще более наглядно это проявляется в клинических обсуждениях случая за­болевания, где аудитория в отличие от присутствующего терапевта лишена возможности непосредственных эмо­циональных откликов на пациента. Часто слушатели на­чинают соревноваться в желании поделиться с терапев­том своими более достоверными знаниями относительно данного случая в форме чисто интеллектуальных дога­док и объяснений, забывая, что терапевт, даже когда он неопытен, — единственный человек, имеющий в своем распоряжении, по крайней мере потенциально, ключи для непосредственного понимания пациента.

Такая ситуация, по-видимому, является для критичес­ки настроенного естествоиспытателя подтверждением от­сутствия научного статуса психоанализа. Если сходным

образом обученные люди, использующие общую систему координат, по-разному понимают один и тот же клиничес­кий материал, где же тогда согласованная объективность их мышления и заключений, где обоснованность тех услуг, которые они предлагают как якобы научно подготовлен­ные эксперты-профессионалы?

Большинство специалистов, участвующих в таких дис­куссиях, сами виноваты в том, что сложилась такая ситуа­ция, ибо, предаваясь теоретически обоснованным рас­суждениям относительно клинического материала, представленного кем-то другим, они, по-видимому, прини­мают критерии объективности естественных наук, делая себя, таким образом, уязвимыми для оправданной критики с их стороны. Если мы считаем само собой разумеющимся, что объективность — относительная категория, то прибли­жение к ней в науке заранее предполагает, что известно максимально много факторов, определяющих наблюдае­мый феномен и влияющих на него и таким образом позво­ляющих максимально обобщенные и согласованные утвер­ждения о его природе. Хотя рациональные отклики наблюдателя на наблюдаемый феномен являются лишь пси­хическими интерпретациями наблюдателя, которые разре­шаются и требуются для «объективных» наблюдений и за­ключений в традиционных естественных науках, те же самые отклики далеко не достаточны для объективных на­блюдений и заключений в психоанализе.

Наиболее полное использование психических откли­ков наблюдателя требуется для сбора материала, необхо­димого для максимального приближения к объективному знанию о мире переживаний другого человека. Важные об­ласти, центральные для понимания пациента постоянно отсутствуют в клинических описаниях, в особенности ког­да они (клинические описания) охватывают более длитель­ные периоды лечения. Как правило согласие среди слуша­телей бывает тем больше, чем более аккуратно податель информации сможет передать им аффективные взаимодей­ствия между ним и его пациентом. Такое согласие будет, вероятно, даже более полным при возможности для слу­шателей прямого наблюдения клинической ситуации без знания об этом ее участников.

Попытки повысить научный статус психоанализа по­средством применения к нему критериев объективности, приложимых к другим наукам, будут неизбежно приво-

дить к противоположному результату. Психоаналитичес­кое знание имеет собственные критерии объективности, придерживаться которых требуется для его развития в научную дисциплину с общей и бесспорной достоверно­стью.

Хотя аналитик с самого начала аффективно реагиру­ет на нового пациента как ответственный профессионал, первое время он будет уделять много внимания своим ра­циональным откликам, представляющим собрание фак­тических и исторических сведений о пациенте, а также впе­чатлениям о его физической внешности и явном поведении. Это соответствует традиционному сбору сведений об ис- -тории жизни пациента и установлению его «психического статуса », как этому обучают в медицинских институтах и что обычно считается достаточным для постановки диаг­ноза и разработки плана лечения среди «биологически » ориентированных профессионалов в области психики. В психоанализе эти сведения считаются лишь предвари­тельным^ для понимания, хотя они и необходимы, обра­зуя каркас и структуру для аффективно значимой инфор­мации, позволяя сравнение получаемых данных с относящимся к делу общим знанием и обеспечивая иссле­довательскую площадку для инсайтов и заключений, не защищенную от действия недоступных сознанию субъек­тивных факторов в аналитике.

Аффективные отклики

Сегодня, когда конкретные кляйнианские концепции, предполагающие прямые психические передачи извне, приобретают все большую популярность в психоаналити­ческом языке, есть повод напомнить о простом базисном факте, что все переживания психоаналитика, связанные с восприятием пациента, являются его откликами и его пси­хическими содержаниями, а не откликами и психически­ми содержаниями пациента. Пациент появляется в психи­ческом мире переживаний аналитика, и аналитик, будучи поверхностно мотивирован своим профессиональным ин­тересом, а более базисным образом — своими объектно-поисковыми и реагирующими на объект импульсами, на­чинает не только реагировать на пациента, но также регистрировать эти отклики как содержащие информа­цию о пациенте. Постепенно активизируется тотальная

восприимчивость аналитика к пациенту, приводящая ко все возрастающей аккумуляции регистрируемых откли­ков, которые, помимо того что они содержат информа­цию о пациенте, также зависят от структуры и истории собственного психического мира переживаний аналитика и ими определяются. Как неоднократно подчеркивалось, наиболее полезными, с точки зрения понимания, являют­ся те отклики аналитика на пациента, которые аффектив­но заряжены и, таким образом, наполнены субъективным смыслом для одной или обеих сторон в аналитическом вза­имоотношении.

Концепция аффективных откликов аналитика на па­циента на протяжении истории психоанализа была тесно связана с концепцией контрпереноса (Freud, 1910). Бу­дучи верен своей квалификации естествоиспытателя Фрейд глубоко сомневался в том, что аффективные реак­ции аналитика вообще являются полезными в качестве прочного источника знания о пациентах. Хотя он и реко­мендовал аналитикам использовать «собственное бессоз­нательное» в качестве воспринимающего органа (Freud, 1912с), а также позднее подчеркивал роль эмпатии как незаменимого механизма в понимании людьми друг друга (Freud, 1920), он предпочитал сравнивать аналитика с объективным зеркалом, просто отражающим проблемы пациента. Фрейд, очевидно, понимал контрперенос, хотя и не определял его таким образом, как перенос аналитика на пациента, что препятствовало объективности аналити­ка и что следовало исключить посредством самоанализа (Freud, 1910, 1912а). Согласно знаменитой аналогии с хи­рургом (Freud, 1912с), аналитик не должен в интересах объективности испытывать какие-либо чувства к своим па­циентам. Хотя в собственной аналитической работе Фрейд, очевидно, не следовал неукоснительно этим принципам, его последователи склонны были настаивать на том, что­бы никакие аффективные отклики аналитика на пациента не считались «реалистическими», «объективными» или разрешаемыми в аналитической работе. В соответствии с этим идеалом появились поколения аналитиков, похожих на роботов, с каменными лицами, склонных верить в то, что даже соблюдение правил приличия по отношению к пациентам может угрожать стерильности аналитического операционного поля.

Довольно интересно, что после Фрейда те аналитики, которые рассматривали природу и возможную полезность

эмоциональных откликов аналитика на пациентов, в це­лом показывали большую лояльность подразумеваемому Фрейдом приписыванию всех чувств аналитика контрпе­реносу, чем его более ясно выраженному мнению о контр­переносе как вредном и мешающем аналитическому пони­манию. Даже если Ференци (1919), а позднее Винникотт (1949) полагали, что часть эмоциональных откликов ана­литиков на пациентов могла быть полезной и называться «объективной», они обозначали эти реакции общим тер­мином «контрперенос* и совершенно не отделяли их от переносных феноменов. То же самое справедливо отно­сительно новаторской формулировки Дейч (1926) по по­воду двух информативно полезных способов идентифи­кации, используемых аналитиком в его взаимодействиях с пациентом. Первый из них возникает во взаимодействиях с инфантильным эго пациента и обеспечивает основу для интуитивной эяпатии. Второй тип идентификации, ко­торый Дейч назвала комплиментарным отношением, ана­литика, возникает во взаимоотношениях с инфантильным объектом пациента, как это обычно бывает в переносе па­циента на врача. Независимо от вызываемой природы и информативной полезности этих откликов со стороны аналитика, Дейч предпочла говорить о них как о формах контрпереноса. Так же поступил Ракер (1957) и другие аналитики, которые позднее по существу основали свою концептуализацию на формулировке Дейч о двойной иден­тификации аналитика с пациентом и с инфантильным объектом последнего (Modell, 1984).

⇐ Предыдущая18192021222324252627Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: