Маниакальное, параноидное и депрессивное решения 7 страница

Тревога, которую в достаточной мере приходится пре­одолевать субъекту, прежде чем он станет способным осоз­навать и прорабатывать агрессивные аспекты потерянных индивидуальных отношений с объектом, обычно, по всей видимости, относится к бессознательным угрозам кастра­ции и наказания суперэго.

Интеграция

Обычно внутреннее обращение с потерей индивидуа­лизированного объекта ведет к прогрессивной интеграции его или ее различных аспектов, переживаемых как пози­тивные и негативные, во все более реалистичных пропор­циях. Промежуточный интроект постепенно заменяется воспоминанием о потерянном индивидуальном человечес­ком существе, которое было не только любимо, но также ненавистно, и с которым были связаны не только хорошие и счастливые, но и фрустрирующие, несчастливые пережи­вания.

* О мертвых хорошо либо ничего (лат. ). — (Прим. перев. )

То, что было сказано до сих пор, относится к индиви­дуальным элементам потерянных отношений. Главной фор­мой интернализации, используемой в обращении с потерей этих элементов, по-видимому, является то, что я предла­гаю назвать «образованием воспоминания », в котором реп­резентация внешнего и живого объекта становится воспо­минанием об объекте, то есть — представлением об объекте из прошлого.

В зависимости от жизненной ситуации субъекта образ объекта, живущий теперь только в воспоминаниях субъек­та, будет сохранять различные количества аффективного катексиса. Тем не менее теперь субъект в принципе волен искать новые объекты для индивидуализированных частей своей объектной взаимосвязи. Это также представляет со­бой ту часть проработки потери объекта, из которой субъект может реально научиться тому, что искать, а чего избегать в своих последующих выборах объекта.

Обращение с потерей функционального объекта (потеря вспомогательного Собственного Я)

В этом разделе я вкратце опишу главные способы, ко­торыми при (относительно) нормальной проработке поте­ри объекта обращаются с функциональными элементами, свойственными объектным отношениям. Эти функциональ­ные элементы представляют отношение не к личности, а к функциям, которые она или он выполняли для субъекта, так что в этом отношении объект представлен недостаю­щей, неинтернализованной частью личности субъекта. В той мере, в какой объект представлял такое функциональное вспомогательное Собственное Я в дополнение к тому, что был объектом как таковым, его потеря будет также всегда приводить и к повреждению Собственного Я. Часть Соб­ственного Я утрачивается вместе с объектом.

Следует подчеркнуть, что хотя в существующих отно­шениях функциональные элементы часто остаются неза­меченными и затененными индивидуальными объектными отношениями, большинство значимых и длительных объек­тных отношений имеют и функциональные, и индивиду­альные элементы. Поэтому потеря такого объекта также постоянно означает в различной степени потерю вспомога­тельного Собственного Я.

Как утверждалось выше, потеря функции не может быть урегулирована теми же способами, что и потеря лич­ности. Отношение субъекта к оказываемым функциональ­ным объектом услугам в высшей степени зависимо от них, и их потеря может быть успешно пережита лишь на одном из двух альтернативных направлений: либо субъекту са­мому приходится начинать выполнять функции, до сих пор выполнявшиеся объектом, либо он вынужден искать ему замену. Первый вариант означает установление иден­тификаций с теми функциональными услугами, которые потерянный объект обычно выполнял для субъекта. Вне сомнений, он представляет альтернативу, более выгодную для субъекта, чем замена, поскольку такие идентифика­ции при условии их успешности будут расширять набор защитных средств личности субъекта и повышать степень его структурализации.

Несмотря на это, процесс идентификации часто будет оставаться лишь частичным или не достигать цели. Эта тен­денция тем больше выражена, чем более существенно было участие, которое имели функциональные элементы в поте­рянных отношениях и/или чем более значимы были функ­ции субъекта, требующие поддержки извне. В таких об­стоятельствах попытка субъекта начать самому выполнять функциональные услуги, ранее выполнявшиеся объектом, означала бы разрыв связи с функциональным объектом с вытекающей отсюда мобилизацией интенсивной сепараци-онной тревоги.

Поэтому даже при относительно нормальном процес­се проработки, следующим за потерей объекта, субъект нередко временно прибегает к замене (потерянных функ­циональных элементов) в то время, когда он работает с по­терей индивидуального объекта, поскольку задействованы функциональные элементы потери. Такая замена предла­гается выпивкой, перееданием, употреблением наркотиков или поиском функциональных объектов в неспецифичес­ких, часто мимолетных взаимоотношениях. Когда прора­ботка потери объекта как такового в достаточной степени завершена и субъект готов искать новый объект, функцио­нальные элементы, подвергшиеся замене, обычно перено­сятся как таковые в новые отношения.

Проработка потери объекта, таким образом, в норме всегда будет вовлекать в себя три главных типа интернали­зации: интроекцию, идентификацию и образование воспо­минания. Интроекция делает данный процесс возможным, сохраняя объект таким образом, что расставание с его

(объекта) внешним существованием может быть постепен­но осуществлено. Идентификация используется в попыт­ках заменить потерю вспомогательного Собственного Я, представленного функциональным объектом, в то время как формирование воспоминания об объекте как таковом дела­ет возможным расставание с ним как с личностью, живу­щей во внешнем мире. Последнее является также необхо­димым предварительным условием для того, чтобы последующий объект стал новым объектом, а не просто копией или суррогатом потерянного.

Не/дача проработки потери объекта

Выше я попытался проанализировать элементы, кото­рые, вероятно, в различных пропорциях включены в про­цесс нормальной проработки потери объекта. Я также по­пытался изложить в порядке рабочей гипотезы факторы, которые обычно имеют тенденцию задерживать или нару­шать течение этого нормального процесса. До определен­ной степени такие нарушения являются скорее правилом, нежели исключением в обращении с потерей значимого объекта.

Однако, насколько мы знаем, этот процесс может быть более серьезно нарушен или совсем не состояться, что при­водит к различным патологическим результатам. Очевид­но, что девиантные и искаженные формы проработки поте­ри объекта отражают нарушенные истории личностей и объектных отношений этих личностей с людьми, имеющи­ми к ним отношение. В этом контексте я не готов простран­но обсуждать, каким образом следовало бы понимать раз­витие различных патологических альтернатив на основе того, что было сказано выше о различных аспектах и эле­ментах, присущих проработке потери объекта. По этой при­чине я затрону эти вопросы лишь кратко и в порядке рабо­чей гипотезы.

Неудача проработки потери индивидуального объекта

Факторами, которые, по-видимому, наиболее серь­езно нарушают процесс проработки потери индивидуаль­ного объекта, являются динамически активные невроти­ческие конфликты, которые исказили потерю объектных отношений элементами чрезмерного триадного переноса. Относительное высвобождение от потерянного объекта как результат успешной проработки потери означал бы

потом оставление эдипового объекта и его любви, к кото­рой субъект привязан посредством своих бессознатель­ных конфликтов.

Невротические чувства вины и страха кастрации и осуждения со стороны суперэго также могут частично или полностью не позволять агрессивным аспектам потерянных отношений становиться сознательными и быть проработан­ными, таким образом, в результате вместо этого будет про­исходить ригидная и продолжительная идеализация поте­рянного объекта.

Невротические проблемы могут, таким образом, раз­ными способами прекращать проработку потери индивиду­ального объекта и приводить к пролонгированию или сохра­нению навсегда конфликтного отношения с интроектом, как в описанном Волканом (1981) случае с патологическим трау­ром. Когда невротические чувства вины и бессознательные агрессивные элементы отношений находятся на переднем плане, в конечном результате имеется тенденция к развитию невротической депрессии. Вполне обычным результатом так­же является перемещение эдиповых переносных элементов как таковых на новые объектные отношения.

Неудача проработки потери

функционального объекта

Как уже подчеркивалось, попытки разрешить пробле­му потери функциональных элементов объекта посредством структурообразующих идентификаций затруднены или не допускаются прежде всего вследствие сепарационной тре­воги, которая специфически связана с функциональной привязанностью к объекту.

Если потерянный объект был в значительной степени функциональным, обращение с потерей этих элементов бу­дет иметь первостепенное значение для всей проработки потери и будет решающим образом определять ее течение и результат. Из клинической практики мы знаем, что чем менее структурирована личность субъекта и, соответствен­но, чем более функциональны его отношения к потерянно­му объекту, тем больше вероятность того, что потеря бу­дет сопровождаться немедленной заменой потерянного объекта новым — чрезмерным пристрастием к алкоголю или наркотикам, или развитием психосоматических симптомов, соматического заболевания, или депрессией более тяже­лой, чем невротическая.

Поскольку здесь затрагиваются различные патологи­ческие результаты проработки потери объекта, больший-

ство психоаналитических рассуждений на эту тему связа­но с депрессией. Здесь я не буду пытаться делать обзор различных теорий, касающихся развития и движущих сил депрессии, но, по-видимому, разработка психоаналитичес­кой теории психотической депрессии не продвинулась осо­бенно далеко со времен классических формулировок Фрей­да (1917). Как хорошо известно, эта теория базируется на концепции глобальной интернализации амбивалентно пе­реживаемого потерянного объекта и последующего обра­щения агрессии против Собственного Я субъекта, изменен­ного идентификацией.

Формулировки Бибринга (1953) относительно общего значения нарциссических травм как производителей депрес­сивного аффекта и взгляд Иоффе и Сандлера (1965) на деп­рессию как на психическую боль, проистекающую из пере­живания различия между идеалом и реальным состоянием Собственного Я, представляют важные дополнения к пси­хоаналитической теории депрессии, но являются менее по­лезными для понимания развития и движущих сил тяжелых клинических депрессий.

Представленная здесь схема обращения с потерей объекта, так же, как и представленный во второй главе об­зор, касающийся депрессивного решения проблемы в ран­нем детстве, может быть использована для достижения более глубокого понимания внутренних условий, способ­ствующих тяжелым и откровенно психотическим депрес­сиям. Однако эта тема слишком обширна и сложна, чтобы быть предметом обсуждения в данной связи.

Потеря дополнительного объекта

Потеря главного объекта любви часто включает в себя дополнительную объектную потерю, отличающуюся по своей природе и степени значимости. Это прежде всего от­носится к тем объектам, в сознании которых потерянный объект и выживший партнер (субъект) были нераздельно связаны Друг с другом. В частности, потеря супруга как правило влечет за собой потерю определенных друзей и родственников.

В какой мере это будет иметь место, зависит от того, насколько эти дополнительные объекты воспринимали как потерянный объект, так и уцелевший субъект в качестве индивидуальных личностей или в качестве нераздельного функционального целого, которое после исчезновения его важных частичных аспектов теряет свою полезность для

друзей и родственников, имеющих к нему отношение. Кро­ме того, даже на индивидуальном уровне объектной связи различные эдипально-детерминированные фантазии о раз­битой паре могут часто приводить к отказу от ее оставшей­ся части.

Если в отношении к паре друзей и родственников пре­обладали эдиповы переносные элементы, то они склонны переживать потерю одного из партнеров как потерю важ­ной бессознательной фантазии. Независимо от того, каса­ется ли это взрослых детей, других родственников или дру­зей, потеря такого объекта приводит как правило к потрясению или разрушению в них компенсирующей и урав­новешивающей фантазии, которая возможно была для них существенно важной в совладании с их остающимися эди­повыми проблемами. Результатом могут быть такие пере­мены в их отношении к оставшемуся в живых супругу, ко­торые будут представлять для последнего неожиданную потерю дополнительного объекта,

Вольфенштейн (1966, 1967) подчеркивал, что дети, по­терявшие родителя, стараются управлять враждебностью, прежде направленной на этого родителя, путем его или ее идеализации и смещая свои агрессивные чувства на оставше­гося родителя. Тем не менее, это наблюдение в равной степе­ни применимо к подобным потерям в последующей жизни при условии, что данная пара бессознательно представляла преобладающе эдиповы объекты для их родственников или друзей. Выживший партнер может потом обнаружить себя в качестве мишени неожиданной и очевидно неудовлетво­ренной враждебности, которая может значительно усили­вать и активизировать его переживание потери объекта и со­путствующую необходимость ее проработки.

Отношение родственников и друзей к выжившему члену пары будет подвержено даже еще более жесткому испытанию, если и когда последний найдет для себя но­вый объект любви. Уже порядочно потрясенная, но все еще возможно функционирующая эдипова фантазия мо­жет тогда полностью обрушиться и потерять свое при­вычное удовлетворяющее и защитное значение. Вместо этого первичные конфликты имеют склонность к актива­ции со всеми сопровождающими их чувствами фрустра­ции, ревности и агрессии, либо явными, либо маски­руемыми различными защитными действиями. Далее оставшаяся часть первоначальной пары часто пережива­ется как изменившаяся в худшую сторону и часто обвиня­ется в пренебрежении и отвержении своих родственников

и друзей. Если она выбирает новый объект любви вместо того, чтобы с удвоенной силой бороться за спасение по крайней мере части их компенсаторных и уравновешива­ющих фантазий, то некоторым неопределенным способом воспринимается ими как предавшая и своего потерянного партнера, и своих друзей, и родственников. Достаточно часто результат будет таковым, что друзья и родственни­ки прерывают свой эмоциональный контакт с выжившей частью пары, которая потом обнаруживает себя столк­нувшейся лицом к лицу со множественной объектной по­терей.

Такой разрыв с тем, кто первоначально пострадал от потери, не только представляет для последнего потерю объекта, но и часто также несет более или менее ясное по­слание: «Ты должен был бы умереть со своим супругом — по крайней мере я буду относиться к тебе, как если бы ты был мертв ». Своей прямой обвиняющей враждебностью это послание склонно мешать проработке субъектом потери дополнительного объекта и склонно приводить к контраг­рессии и отрицанию значения потери или к усилению тен­денции к депрессивному развитию.

Поскольку другие объекты редко являются настоль­ко жизненно значимыми, как центральный объект любви, то их потеря, как правило, не влечет за собой образование интроектов. С другой стороны, несмотря на это, эти виды дополнительной потери будут прорабатываться по суще­ству теми же методами, которые были использованы при обращении с первичной потерей, а именно посредством за­мещения, идентификации и образованием воспоминания. Этот процесс включает соответствующую ревизию образа СобственногоЯ субъекта, в ходе которой покидаются его прежние роли в качестве функционального поставщика или носителя эдиповых фантазий для других объектов.

Заключение

Все значимые, длительные и устойчивые объектные

отношения включают в себя в различных пропорциях как функциональные (объект, представляющий недостающие части личности субъекта), так и индивидуализированные (объект, переживаемый как отдельный индивид) аспекты. В ходе проработки потери объекта эти два аспекта преодо­леваются разными способами: функциональные элементы в основном путем замещения и идентификации с потерян­ными функциональными услугами, а индивидуальные ас-

пекты по большей части путем образования воспоминания. Выражение «образование воспоминания» впервые было введено здесь как название для третьей главной формы ин-тернализации в последовательном развитии способов пре­одоления потери объекта.

Эти процессы могут быть нарушены большим количе­ством факторов, и патологический результат, по всей ви­димости, будет тем более вероятным, чем больше в поте­рянных отношениях доминировали функциональные

элементы.

Также важно понять, что потеря главного объекта имеет склонность приводить к дополнительным объектным потерям, которые должны быть проработаны в дополне­ние к первичной потере.

Приложение

Потери, сопровождающие жизнь, не ограничены по­терями отношений со значимыми лицами. Потеря являет­ся существенной составляющей человеческой жизни, с ко­торой ей постоянно приходится сталкиваться, чтобы поддерживать жизнь как значимое переживание. В своих классических работах Эриксон (1950, 1956, 1959) описал серию психосоциальных кризисов, каждый из которых представляет собой фазово-специфическую задачу, через которую индивид должен найти свою соответствующую этой фазе идентичность. Кроме этих нормативных кризи­сов, любое изменение в жизни означает потерю некото­рых аспектов привычных представлений о Собственном Я и объекте, неизбежно влекущую за собой их постоянное тестирование и ревизию. Это непрерывное движение тес­тирования и модификации своего мира представлений за­висит от сохраняемой открытости для новых пережива­ний, связанных с внешними объектами. Когда это уже больше невозможно, сознание закрывается, теряет свою готовность к обновлению и становится способным только к повторению.

Такая относительная закрытость мира представлений проявляется в привычке многих людей жить либо во вспо­минаемом, часто вызывающем раскаяние прошлом, кото­рого больше не существует, либо в тревожном ожидании будущего, которое еще не существует. Привилегией чело­века является способность вспоминать и предвосхищать, УЧИТЬСЯ на своих ошибках и планировать свое будущее, что­бы быть способным жить наполненным смыслом настоя-

щим, без сожаления о прошлом или страха перед будущим. Тем не менее, память и предвосхищение сами по себе по­стоянно будут разрушать единственное, что человек не те­ряет в течение всей своей жизни, — возможность пережи­вания настоящего момента.

С наступлением старости все больше и больше растет осознание приближения конца жизни. Это обычно счита­ется величайшей из всех потерь, которая по сравнению с более ранними потерями в жизни, похоже, не включает в себя какие-либо известные способы преодолеть ее с сохра­ненными переживаниями Собственного Я.

Несмотря на это, в своем страхе смерти человек связан с переживаниями жизни и своими представлениями о них. Никто из живых никогда не переживал смерть, которая, сле­довательно, не имеет данных в опыте представлений, кото­рые можно предвосхищать или которых надо бояться. Мы не боимся переживания смерти как таковой, так как о ней ничего не знаем, но боимся значения, которое мы придаем ей на основе нашего жизненного опыта. Кажется, что наиболее общий прбтотип для страха смерти обусловлен ранней детс­кой тревогой о потере переживания Собственного Я, кото­рое после своей дифференциации становится носителем субъективно ощущаемого существования. Смерть внушает страх как разрушающая это наиболее важное человеческое достояние, а также как разрушающая переживание объек­тов, от которых первоначально зависит переживание Соб­ственного Я. Вследствие этого смерть часто изображается как бесконечная, ужасная пустота и одиночество.

Смерть как переживание является, таким образом, фантазией, основанной на переживаниях жизни, и по су­ществу даже сама эта фантазия принадлежит жизни.

Вслед за финским поэтом Гостом Агреном (1974) мож­но сказать:

Это не так,

Что смерть начинается после жизни. Когда кончается жизнь, Кончается и смерть.

 

ЧАСТЬ II

ПРИРОДА И ЭЛЕМЕНТЫ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОГО

ПОНИМАНИЯ

Глава 6

Психоаналитическое лечение как процесс развития

 

Определение термина «психоаналитическое лечение»

Слово «лечение» в терапии означает «борьбу с заболе­ванием или функциональным расстройством путем приме­нения лекарственных средств по отношению к объекту, подвергающемуся лечению». (The American Heritage Dictionary, 1982). Однако, несмотря на то, что психоана­лиз как метод исследования и теоретическая дисциплина возник при лечении Фрейдом невротических пациентов на рубеже XX века, и хотя сам Фрейд до конца жизни считал лечение одним из трех значений термина психоанализ (Фрейд, 1923), некоторые его последователи пытались це­ликом отрицать статус психоанализа как лечебного метода или принимали его только с определенными оговорками.

Некоторые авторы предостерегают от «медикализации » психоанализа, подчеркивая его «чистую» исследовательскую природу, которая должна оставаться незараженной сомни­тельными «оценками здоровья » (диагностическими) (Lesche, 1913), в то время как большинство аналитиков, хотя и гово­рят о психоанализе как о лечении, хотят подчеркнуть его уникальность и особое место среди методов, объединенных общим названием психотерапия. Если психоаналитическая система координат используется в терапевтических подхо-

дах, когда используют техники, отличные от «классическо­го » анализа, принято говорить о психоаналитически ориен­тированной психотерапии или, более современно, о психо­аналитической психотерапии (Langs, 1973). Лапланш и Понталис (1976) относятся к тем немногим, кто определяет психоаналитическое лечение как «психотерапевтический метод» (р. 367).

Если «чистый » анализ, в котором мотивация к психо­аналитической работе ограничивается потребностью па­циента увеличить знание о себе, не соответствует действи­тельной человеческой природе и таким образом остается игрой идей, то и медицинская модель как таковая не при-ложима к психоаналитическому лечению. Медицинское лечение, так же, как и многие формы психотерапии, обыч­но направлено на немедленное снятие боли и страданий с быстрым устранением беспокоящих симптомов, что не всегда можно сказать о психоаналитическом лечении. Не­смотря на то, что в большинстве случаев личные страда­ния заставляют пациента прибегнуть к психоаналитичес­кому лечению, быстрое снятие психического дискомфорта и симптоматическое улучшение его состояния могут не способствовать, а иногда и мешать достижению целей ле­чения.

Можно возразить, что медицинское лечение и тера­певтические процедуры также могут быть болезненными и долговременными, приносящими значительные страда­ния и требующими активного сотрудничества со стороны пациента до того, как можно будет ожидать улучшения в его состоянии. Однако даже в этих случаях цель медицин­ского лечения остается той же: уменьшение или устране­ние беспокоящих симптомов. В отличие от усилий меди­цины, направленных на восстановление здоровья или хотя бы создание условий, при которых страдания минималь­ны, психоаналитическое лечение не стремится в первую очередь восстановить прежнее, менее болезненное и ме­нее симптоматическое состояние, но вместо этого, борет­ся за начало определенного нового развития в индивиде (задержанного из-за каких-то патогенных или травмати­ческих факторов).

Это происходит с помощью продолжения или повторе­ния связанных с развитием пациента моделей патогенных взаимодействий в отношении пациента к аналитику. Это про­должение или повторение не только является главным ис­точником информации, помогающим аналитику понять при-

 

роду и период эволюционных нарушений в развитии пациен­та но и ставит аналитика в позицию, аналогичную той, в ко­торой находился первоначальный объект. Это в свою оче­редь является необходимым условием для того, чтобы терапевтическое взаимодействие стало периодом, способным фазово-специфически (phase-specifically) восстановить, а затем продолжать однажды задержанное и искаженное ран­нее развитие (Tahka, 1974a, 1976, 1979).

Термин «психоаналитическое лечение» использует­ся здесь для обозначения тех профессиональных приемов психоаналитического знания, которые в наибольшей мере способствуют устранению задержки роста психического мира переживаний пациента. Это включает одновременно и восстановление у пациента потенциала развития, и помощь ему в реактивации задержавшегося процесса развития в тех рамках, которые допускает его личность. Перед тем как обсудить критерии адекватности таких действий, способ­ствующих развитию, нужно кратко затронуть некоторые вопросы диагностики.

Вопросы диагностики

Психоаналитическая теория утверждает, что человечес­кая психика формируется, а также нарушается в ранних вза­имодействиях между ребенком и объектами, связанными с его развитием. Переживаемый процесс дифференциации объекта и Собственного Я продолжается в значительной мере через интернализацию аспектов объектного мира в область Собственного Я. Эта структурализация психики может быть на любом этапе нарушена, искажена или задержана в силу разных причин.

В зависимости от периода и природы основного нару­шения в развитии у индивида могут позже развиться раз­ной степени тяжести нарушения и искажения в опыте переживаний и функционировании. В современной кон­цепции психопатология условно разделяется на три кате­гории: психотический, пограничный и невротический уров­ни личностной организации. Эти уровни нарушений могут приблизительно коррелировать с уровнями нормального развития, которые ясно показаны главными вехами раз­вития, и пациенты, принадлежащие к одной и той же ка­тегории, обычно демонстрируют базисные сходства в структуре и динамике их мира душевных переживаний. Поэтому деление спектра психопатологии на три части

кажется наименее произвольным из существующих диаг­ностических классификаций.

Психотическая патология обычно представляет ба­зисную слабость установившейся дифференциации реп­резентаций объекта и Собственного Я. Эта дифференциа­ция полностью отсутствует в основе переживаний пациента с острой шизофренией, в других же психотичес­ких констеляциях (маниакальной, параноидной и депрес­сивной) дифференцированный собственный опыт пережи­ваний поддерживается лишь примитивными психическими процессами, которые грубо искажают восприятие Соб­ственного Я и объектного мира пациента. Какими бы ни были причины, эти пациенты обычно демонстрируют де­фицит тех ранних структур, которые выстраиваются с помощью недифференцированных мнемонических осад­ков приятных переживаний и обеспечивают материал для образов себя и объектов как твердо дифференцирован­ных сущностей (Tahka, 1984).

Люди с пограничным уровнем патологии задержи­ваются на разных этапах сепарации-индивидуации в ре­зультате неудач в структурных построениях взаимодей­ствий между ними и их главными объектами. Несмотря на то, что их репрезентации объекта и Собственного Я достаточно дифференцированы для того, чтобы избежать серьезного регресса в психотические переживания, по­граничные пациенты не достигли константности объекта и Собственного Я. Из-за этого недостатка развития у них проявляются примитивно амбивалентные и функцио­нальные формы объектной привязанности, которые обычно являются наиболее точным индикатором их со­стояния.

Пациенты с преимущественно невротической органи­зацией личности достигли константности объекта и Соб­ственного Я, и, следовательно, у них есть индивидуальные образы себя и объектов. Для них характерна фиксация на интроецированных и подавленных взаимодействиях с эди­повыми объектами. Хотя важные структурообразующие ин-тернализации, особенно те, которые ведут к формирова­нию личных норм и идеалов, чаще всего не осуществляются, приобретение константности объекта и Собственного Я снабжает невротических пациентов способностью подав­лять и создавать интрапсихические конфликты, а также формировать альтернативные отношения на индивидуаль­ной основе.

Ясно, что даже такая условная классификация так ясе ограничена, как и любые другие попытки классифици­ровать человеческие существа с безгранично разными ис­ториями, неравной структурализацией и характерными особенностями личного опыта переживаний. Но все же преобладающий уровень структурализации и функциони­рования психики пациента обычно можно определить с помощью такого главного критерия, как установление пер­вичной дифференциации и константности объекта и Соб­ственного Я. Наиболее показательную и надежную осно­ву для установления правильного диагностического уровня обеспечивает природа объектных отношений па­циента, включая особенности отношений, которые он раз­вивает с терапевтом.

Застой в психоаналитическом лечении

Фрейд четко определил психоайализ как «метод лече­ния невротических расстройств* (Freud, 1923, стр. 235, выделено мной). Техника, часто обозначаемая как «клас­сический » анализ, была специально разработана им для лечения невротических пациентов, и он никогда не реко­мендовал ее использование в лечении других категорий па­циентов. Наоборот, Фрейд исключил из показанных к ана­лизу тех пациентов, которые не были способны развить поддающийся анализу невроз переноса (Freud, 1915a).

Это полностью соответствовало основным психоана­литическим знаниям, имевшимся в то время. Фрейд никог­да не развивал теорию доэдипова развития и его трудно­стей, которая бы дала структурное и динамическое понимание патогенных условий, лежащих в основе психо­тического и пограничного уровней психопатологии. При от­сутствии такой теории и такого понимания нельзя разрабо­тать никакого определенного психоаналитического подхода для лечения.

⇐ Предыдущая17181920212223242526Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: