Метаморфозы идеи прогресса

— Да, были люди в наше время, Не то, что нынешнее племя:

Богатыри — не вы!

М.Ю. Лермонтов

 

Я думаю — ученые наврали,—

Прокол у них в теории, порез:

Развитие идет не по спирали,

А вкривь и вкось, вразнос,

наперерез.

В.С.Высоцкий

Кажется, со второй половины 80-х годов ни о чем в россий­ской печати не пишут так же много, как о падении нравов. По радио я слышал выступление старого журналиста, утверждав­шего, что даже среди его коллег резко снизились моральные нормы...

Не странно ли? Советская журналистика, десятилетиями "стоявшая на полусогнутых", поголовно готовая откликнуться на любое веление очередного партийного вождя (от государст­венного до районного уровня), видится более нравственной, нежели журналистика посткоммунистическая, где каждый имеет возможность действовать согласно своим убеждениям и кто-то реально пользуется этой возможностью. Общество, в котором понятия милосердия, терпимости, инакомыслия были чуть ли не ругательствами, в котором писались сотни тысяч анонимных доносов, военные вторжения в зарубежные госу­дарства получали такую же шумную всенародную поддержку, как и массовые расправы над соотечественниками, а природ­ные и социальные катаклизмы сопровождались неумолчным громом фанфар — это общество представляется образцом мора­ли...

...В 1989 году в Тбилиси от саперных лопаток и давки погибли 19 человек — и это вызвало взрыв негодования в далеких от Грузии городах. А в 1962 году после расстрела рабочей демонстрации жители Новочеркасска, от которых нельзя было, как от всей страны, скрыть происшедшее, на собраниях клеймили погибших "хулиганов". Отношение к бе­женцам в 90-х не самое благородное. Но спросите очевидцев, перечитайте воспоминания о том, как относились государство и население к миллионам высланных, умиравших от голода "кулацких" семей. Лично меня, например, из всей истории большевизма, теперь более или менее известной, особенно по­тряс такой факт: в то самое время, когда на Украине и в Поволжье крестьяне (уже те, кто остались после "раскулачива­ния") гибли без хлеба целыми деревнями, советское правитель­ство продавало зерно за рубеж...

Долго еще можно приводить факты, сравнения, остро кон­трастирующие с распространенным представлением о нынеш­нем моральном упадке. Но я даже не хочу сейчас ставить акцент на том, что понятие нравственности трактуется нами как-то уж очень ситуативно, под влиянием сиюминутного на­строения. Подчеркну другое: сама массовая убежденность в падении нравов — добрый признак. И напомню: в СССР 20— 30-х годов преобладала уверенность в том, что мораль совер­шенствуется, на смену лживым буржуазным ценностям прихо­дят истинные — пролетарские; революционное правосознание вытесняет лукавое крючкотворство эксплуататоров. Нечто по­добное происходило в Германии 30-х годов, когда массы при­верженцев идеологии арийского всеединства с энтузиазмом отпевали упадническую мораль сострадания к слабому...

Политическим психологам хорошо известен этот удивитель­ный феномен, названный "ретроспективной аберрацией": обы­денное сознание оценивает динамику социальных тенденций с точностью до наоборот. Сказанное относится не только к таким "трудноопределимым" реалиям, как моральное состояние об­щества, но и к легко доступным для объективной регистрации политическим, даже экономическим процессам.

Так, советские люди десятилетиями не испытывали столь острого и массового ощущения недоинформированности, как в конце 80-х, т.е. именно тогда, когда в стране утверждалась "гласность". А в начале 90-х отстраненные от власти функцио­неры КПСС с телеэкранов и со страниц оппозиционной прессы бичевали новых руководителей страны за... неуважение к сво­боде печати, и это даже не казалось смешным.

Со школьных лет нам проповедовали расхожую теорию, будто революции совершаются обнищавшими массами. На уро­ках истории рассказывали анекдоты наподобие того, как коро­лева Франции Мария-Антуанетта, услышав за день до начала восстания, что у крестьян нет хлеба, якобы заявила: "Пусть едят пирожные"... Между тем еще в прошлом веке выдающий­ся историк А. де Токвиль убедительно доказал: революции всегда следуют за годами экономического роста, расширения политических свобод и возможностей. В частности, в 80-х годах XVIII века — в преддверии революции — уровень жизни французских крестьян и ремесленников был самым высоким в Европе.

Этот пример весьма характерен. На большом историческом материале, касающемся различных стран и эпох, подтвержде­но: революционной ситуации действительно всегда предшест­вует длительный период улучшений. Концепцию Токвиля при­шлось, правда, немного уточнить: за этим периодом следует короткий период относительного спада, часто связанного с неудачной войной. Быстро увеличивающийся разрыв между социальными ожиданиями, продолжающими по инерции расти, и снижающимися объективными возможностями усили­вает напряжение, чреватое взрывом. Тогда в памяти современ­ников весь предшествующий этап окрашивается цветом акту­альной неудовлетворенности, историки доверчиво принимают документально зафиксированные настроения за бесспорные свидетельства, а теоретики (особенно, ангажированные рево­люцией) охотно выводят обобщения интуитивно очевидные: народный бунт — ответ на доведенную до предела нужду.

Особо подчеркну роль ожиданий, психических состояний в оценке социальной динамики. Растущие ожидания заставляют негативно оценивать происходящие процессы, и, наоборот, на фоне низких ожиданий происходящее оценивается положи­тельно. Социальная стабилизация после гражданской войны, разрухи, неопределенности (СССР), после унизительного воен­ного поражения и экономического кризиса (Германия) созда­вал благоприятный фон для восторженных оценок новой влас­ти и ее идеологии. А в 90-х годах нас, например, справедливо огорчают моральные качества отечественных политиков. Но десятью годами раньше подобные вопросы вообще не обсужда­лись не только в печати, но обычно и на кухнях, где это уже было "можно". Так не является ли красноречивым признаком растущего общественного сознания уже то, что данный ракурс стал для нас значим, что моральная сторона политической жизни сделалась предметом широкого интереса и обсуждения?

Я начал издалека обсуждение темы наших лекций, чтобы показать, насколько критично обязан относиться исследова­тель к обыденным взглядам и оценкам. Историки, этнографы многократно отмечали, что едва ли не во всех культурах и почти во всех эпохах сохранял свое влияние унаследованный от первобытного культа предков архетип нисходящего разви­тия (особенно в сфере человеческих добродетелей) с золотым веком в ретроспективе. То есть предки, как правило, виделись более умными, смелыми, справедливыми и счастливыми, чем современники. Само слово "происходить" по латыни (descend -еге) буквально означает "нисходить", а генеалогическое древо до середины прошлого века было принято рисовать растущим сверху вниз. Тогда же крупнейший этнолог Э.Тэйлор указал на дополнительные психологические причины, поддерживающие этот глубоко укоренившийся архетип. Старики видят прошлое в обаянии своей ушедшей юности, а молодые принимают муд­рость, обстоятельность старых людей за доказательство муд­рости прежних времен (нелегко представить себе дедушку лег­комысленным юнцом).

Архетип неуклонного упада искони сосуществовал с другим архетипом — циклического течения мировых событий ("ничто не ново под Луной"). Оба нашли свое отражение и в научных концепциях развития, попеременно сменяя друг друга.

Так, в антропологии исходным представлением об эволю­ции стала концепция вырождения, согласно которой нынеш­ние дикие народы — это потомки цивилизованных людей, а европейцев — потомков гораздо более совершенной цивилиза­ции — в перспективе ждет та же участь постепенного одича­ния. Первой биологической концепцией эволюции, пришед­шей на смену убеждению в абсолютной неизменности природы, оказалась теория катастроф. Ее создатель и вместе с тем осно­воположник палеонтологии Ж.Кювье, обнаружив наличие в прошлом отсутствующих ныне живых форм, пришел к выводу, что прежде видовой состав планеты был неизмеримо разнооб­разнее, но последовательно сокращался из-за геологических катаклизмов. Наконец, в физике и космогонии идея нестацио­нарности, векторности происходящих в мире процессов была связана с открытием второго начала термодинамики (закона возрастания энтропии) и вылилась в теорию тепловой смерти: физическая вселенная развивается от абсолютного порядка, организации к абсолютному хаосу, равновесию, энтропии.

Вместе с тем новые данные науки входили в противоречие с представлением о нисходящем течении мировых процессов. Археологи не находили следов таких цивилизаций, которые заметно превосходили бы современную,— напротив, выясня­лось, что по крайней мере технологическое оснащение тем примитивнее, чем далее мы погружаемся в глубь веков. Пале­онтологи с удивлением обнаружили, что в прежних геологи­ческих наслоениях отсутствуют следы современных живот­ных, а их место занимают организмы более простые, морфоло­гически примитивные. С физикой и космологией дело обстоит не столь однозначно. Но уже в XX веке выявлены надежные признаки того, что и Метагалактика в целом с течением време­ни усложнялась, наполнялась все более высокоорганизованны­ми образованиями.

В итоге из чисто эмпирических данных складывается до­вольно странная картина: на протяжении последних 15—20 миллиардов лет весь наш универсум, вместо того чтобы дегра­дировать, последовательно становился более сложным, органи­зованным, невероятным и в некотором смысле даже "противо­естественным".

Мы с вами еще вернемся к этому вопросу. Но сейчас стоит отметить, что научные данные о прогрессивном развитии при­роды и общества ложились на социальную и социально-психо­логическую почву, удобренную очевидными достижениями ин­дустриальной цивилизации. В Европе, особенно во Франции XVIII века, уже ясно обозначилась новая идеология прогрессизма, социального оптимизма, атеизма и гуманизма. Это было оригинальное, в цельности своей не имеющее прямых истори­ческих аналогов мировоззрение, в контексте которого образ устремленной ввысь бесконечной линии (позже — спирали) заметно потеснил традиционные образы наклонной прямой и замкнутой окружности.

Передовые мыслители приходили к убеждению о безгранич­ных возможностях рационального ума, о светлом будущем человечества. Старинная сократовская формула "Знание есть добродетель" была вынута из сундука исторической памяти и, дополненная бэконовской: "Знание есть сила",— заиграла но­выми красками. Просвещение сделалось синонимом улучше­ния нравов и социального благоденствия; образованность, ум, могущество, доброта без обиняков связывались прямыми про­порциями. Человек Знающий, человек, творящий мир по свое­му образу и подобию, стал считаться высшим и самодостаточ­ным существом, природа — пассивным материалом для его преобразующей воли, а трансцендентные фигуры (бесчислен­ные божества, дьяволы) — вредным порождением темных эпох.

Я, разумеется, нарочно утрирую, несколько упрощаю соби­рательное мировоззрение прогрессистов, но все эти мотивы отчетливо звучат в социальных концепциях XVIII-XX веков. Они вдохновляли на подвиги ради лучшего будущего ученых, просветителей, миссионеров, революционеров и завоевателей. Прямолинейная идея прогресса отвергала ценность ставшего, игнорировала прелесть природной (или божественной) гармо­нии, неповторимость каждой этнической культуры, историчес­кой эпохи, жизненного уклада. Будучи по сути евроцентристской, а потому одномерной, она плохо совмещалась с другой идеей, тогда еще недостаточно оформившейся — идеей разно­образия. Прогресс, понимаемый как развитие по европейскому образцу, объявлялся самоцелью, способной оправдать отрица­ние и разрушение всего, что этому образцу не соответствовало.

Концептуальное противодействие идеологии прогрессизма в Европе происходило сначала из среды консервативных клери­калов, затем к нему присоединились некоторые "реакцион­ные" философы, политики, а в конце концов и ученые. Прак­тически же ей не могли не сопротивляться все те, кто, согласно ее логике, подлежали устранению либо, по меньшей мере, должны были отказаться от освященного традицией образа жизни: колонизируемые народы (Ч.Дарвин, например, уверял, что по закону естественного отбора отставшие в развитии этносы будут непременно уничтожены развитыми расами и признавал это нормальным), классы и сословия, сохранившие­ся от прежних эпох...

В России сильные аргументы против идеи прогресса были выдвинуты в начале XX века ироничным П.А.Сорокиным и темпераментным Н.А.Бердяевым. Первый доказывал, что это сугубо вкусовое понятие, которое не обеспечено и не может быть обеспечено какими-либо научными критериями. Второй настаивал на том, что сама эта идеология насквозь порочна, ибо усматривает во всех предыдущих поколениях только сред­ства, орудия, лишенные самостоятельной ценности, а неведо­мое поколение счастливцев представляет "вампирами, пирую­щими на костях предков".

Но именно России и именно в нашем столетии довелось стать плацдармом для драматического испытания прогрессистской идеологии в ее наиболее кристаллизованной форме. "Ис­торический эксперимент" привлек к себе внимание передового человечества, на некоторое время обеспечив большевикам со­чувствие со стороны мировой интеллектуальной элиты, упорно не желавшей замечать творимые "во имя социального прогрес­са" преступления.

Вообще XX век нанес по идеологии прогресса чувствитель­ные удары. Две мировые войны, завершившиеся созданием и практической апробацией беспримерного по убойной силе ору­жия, кошмар забытых было массовых геноцидов, экологичес­кий кризис, поставивший под вопрос дальнейшее существова­ние цивилизации на планете... В таком контексте унаследован­ная от просветителей вера в человека, в его разум и светлое будущее выглядит трагикомическим анахронизмом.

С изменением общественных настроений сменились и кон­цептуальные акценты в науке: как в гуманитарном, так и в естественнонаучном мышлении заметно усилился интерес к уникальным свойствам предмета. Этнографы сконцентрирова­ли внимание на неповторимости, самоценности, своеобразной завершенности каждой культуры. Историки открыли множест­во дотоле неизвестных самобытных цивилизаций, испытавших бурный расцвет и распад. О.Шпенглер, родоначальник "цивилизационного" подхода к истории, так резюмировал результат исследований: "Человечество" — это зоологическое понятие или пустое слово... Я вижу настоящий спектакль множества мощных культур... имеющих каждая собственную идею, соб­ственные страсти, собственную жизнь, волнения, чувствова­ния, собственную смерть"*.

* Шпенглер О. Закат Европы. М., 1993, с. 151

В искусствознании, социологи, экономике ученые приня­лись исследовать индивидуальности и циклы, а рассуждения о преемственности, кумулятивных эффектах, тем более сравне­ния по схеме "лучше — хуже", "выше — ниже" стали призна­ком дурного тона. В психологии перенос акцента на неповтори­мость каждой личности, каждого события и переживания ак­туализировали приемы вчувствования, понимания, эмпатии, дисквалифицируя привычные процедуры анализа, экспери­мента, объяснения и экстраполяции.

Сходные тенденции и у биологов. Здесь притчей во языцех сделались концептуальные слабости классического дарвиниз­ма, а акцент на уникальности и внутренней гармонии каждой живой клетки, рефлекса, организма, вида, биоценоза обесце­нил тему "прогрессивной" эволюции в глазах натуралистов, как и в глазах гуманитариев. Несколько даже насмешливое отношение к этой проблеме выражают слова знаменитого гене­тика Н.В.Тимофеева-Ресовского, что нет вразумительных кри­териев, которые позволили бы считать человека прогрессивнее чумной бациллы.

Свою лепту в развенчание прогрессизма внесли и физики-теоретики, доказав тщетность попыток ограничить закон воз­растания энтропии, вывести из сферы его влияния живое вещество, социум или разумную деятельность. Всеобщность этого закона видится сегодня в числе фундаментальных при­чин необратимости физического времени, содержание же его выражает полушутливая формулировка: "Со временем все в мире становится хуже". А далее логика рассуждений проста: поскольку организация одних систем всегда оплачивается раз­рушением других, то эпопея развития жизни и цивилизации обречена на самоисчерпание...

Я опять-таки излагаю все это в заведомо утрированной, гротескной форме. На самом деле факты, свидетельствующие о векторности происходящих в мире изменений, слишком многочисленны и красноречивы, чтобы от них можно было просто отмахнуться. Многообразны научные теории, призван­ные согласовать и объяснить такие факты. Но безусловно, идея прогресса вышла из моды. Начиная с 50-х годов это понятие изгоняется из энциклопедий и учебников (в СССР, Россия этот процесс начался позже, зато и проходит еще интенсивнее). Даже гораздо более нейтральное понятие "эволюция" подчас употребляют с неохотой, а добавить к нему определение "про­грессивная" решаются только самые отчаянные. Особенно же энергичный протест вызывают попытки примерить подобные эпитеты к сфере морали.

"Сама идея прогресса названа детской иллюзией,— писал выдающийся психолог и философ-гуманист Э.Фромм,— вместо него проповедуется "реализм", новое слово для окончательной утраты веры в человека. Идее достоинства и силы человека,

наделявшей его волей и мужеством для огромных достижений нескольких последних столетий, брошен вызов предложением вернуться к признанию полного бессилия и ничтожества <...> Результат — принятие релятивистской точки зрения, предла­гающей ценности, суждения и этические нормы считать ис­ключительно делом вкуса и произвольного предпочтения"*. Но поскольку человек не может жить без ценностей, продолжал Фромм, этот релятивизм толкает его в объятия иррационалистических идеологий.

Глубокое беспокойство по поводу того, что с идеей прогресса уходит и доверие к разуму, сон которого, как известно, рожда­ет чудовищ, высказывали и другие мыслители. Материалы социологических, социально- и индивидуально-психологичес­ких исследований в разных странах подтверждают, что потеря ориентировки в историческом пространстве-времени влечет за собой фрустрации, сильно затрудняя поиск жизненного смыс­ла, обесценивая вместе с тем различие между добром и злом, либо погружая сознание в пучину иррациональных мифоло­гий. А у нас с вами еще будет случай поговорить о том, почему последний вариант не столь безобиден, как теперь принято думать.

Но действительно ли это старомодное понятие "прогресс" совсем лишено научного содержания? Вполне ли правы крити­ки, утверждающие, что критерии здесь могут быть заданы только идеологической установкой и что при этом непременно реальные люди и поколения видятся лишь как средства для достижения высшей, идеологом же и установленной цели? Верно ли, что вся история жизни и (или) общества — не более чем множество замкнутых циклов, а в лучшем случае, один большой цикл с изначально заданными пределами? Что ум, образование, мораль — явления совершенно безотносительные друг к другу? И что растущая власть человека над силами природы — всего лишь ускоренное движение к неминуемой пропасти, непосредственное приближение к которой и знаме­нует нынешний планетарный кризис?..

Я давно размышляю над подобными вопросами. Работая профессионально как психолог, социолог и лингвист, я в меру сил изучал естественные науки, экологию, историю, этику. Но оказалось, что ни одна специальная дисциплина не дает ясной картины даже своего исконного предмета, чуть только мы пытаемся взглянуть на него с эволюционных позиций, а про­стое совмещение разнородных дисциплин еще более запутыва­ет ситуацию. Чтобы междисциплинарная картина эволюции получилась более или менее стройной, обоснованной и внут­ренне последовательной, пришлось внимательно ознакомиться

* Фромм Э. Человек для себя. Исследование психологических проблем этики. Минск, 1992, с. 12—13

с литературой по науковедению, теории самоорганизации (си­нергетике), неравновесной термодинамике и критически ос­мыслить их ценнейший материал. Конечно, сыграло роль и постоянное, с юношеских лет, увлечение философией.

Основные результаты этого многолетнего труда, включая разработанный методологический аппарат, историю вопроса и подробную библиографию, отражены в книге "Интеллект во Вселенной" (см. список рекомендуемой литературы). Там я попытался выделить единые критерии, векторы, движущие силы прогрессивной эволюции в природе и обществе, исследо­вать ее универсальные истоки и перспективы. А также вы­явить базисный механизм творчества, посредством которого познающий субъект умудряется организовывать материаль­ный мир согласно собственным целям, последовательно обходя при этом ограничения, налагаемые на деятельность объектив­ными законами.

В настоящем курсе лекций я буду лишь кратко касаться указанных вопросов — настолько, насколько это представляет­ся необходимым для изучения основного предмета. Собственно же предметом нашего обсуждения будут эволюционные пред­посылки и историческое развитие того загадочного явления Вселенной, которое И.Кант обозначил как "моральный закон во мне".

Концепция, излагаемая в лекциях, междисциплинарна, и материал строится таким образом, чтобы он был доступен представителям естественных, технических и гуманитарных наук, оставляя убеждение во взаимной дополнительности их миропонимании. Для этого подчас придется разъяснять хоро­шо известные специалистам вещи, рассчитывая вместе с тем на готовность читателя (слушателя) обратиться при необходимос­ти к соответствующей литературе, в том числе и к упомянутой книге автора.

Я не стану увлекаться формализованными определениями, не стану и злоупотреблять богатством современного русского языка, множа сущности без надобности. Но буду следить за тем, чтобы содержание используемых представлений об агрес­сии, насилии и ненасилии, морали, религии, технологи, кри­зисе и т.д. оставалось настолько ясным и непротиворечивым, насколько это возможно.

Само собой разумеется, что общая модель задала критерии подбора исторических фактов, помогла ориентироваться в их противоречивом многообразии. Но должен огорчить максима­листов: иначе не создаются научные концепции и, более того, иначе как через призму предварительных гипотез не обнару­живаются факты. Нет сомнения также в том, что предложен­ная концепция требует дальнейшего критического обсуждения с участием историков, культурологов, религиоведов. И, Думаю, бесполезно перечислять, на что этот краткий курс лекций "не претендует". Скажу, напротив, в чем вижу его задачи.

Я постараюсь показать, что культура, мораль и стадии их становления — такие же закономерные продукты развития Вселенной, как жизнь, психика, интеллект; что в переплете­нии противоречивых событий человеческой истории прослежи­вается общий вектор нравственной эволюции, которая сопря­жена непростыми, но последовательными зависимостями с растущей властью человека над силами природы; что ком­плексный кризис современной цивилизации, при всех его спе­цифических особенностях, имеет более или менее полные исто­рические прецеденты и в принципе может быть кардинально преодолен при наличии необходимых знаний и воли; наконец, что это потребует от людей не только глубокой перестройки морально-психологических принципов бытия, но также и го­товности к очень серьезным жертвам, подобных которым исто­рия еще не знала.

В соответствующем ключе и выстроены следующие лекции. Сначала поговорим о причинах агрессивности, исконно прису­щей живому веществу, о том, какие механизмы ограничения агрессии выработала природа и почему они оказались недоста­точны для человеческих предков. Затем — о дополнительных механизмах, вырабатываемых культурой (протокультурой) для компенсации возрастающего человеческого могущества и о драматических кризисах из-за диспропорций в развитии куль­тур. Исходя из сформулированных таким образом историчес­ких закономерностей, мы рассмотрим нынешний планетарный кризис, шансы и условия его преодоления и завершим курс обсуждением тех непростых проблем, которые могут ждать человечество в обозримом будущем.

Поскольку мне уже доводилось выступать с лекциями и докладами на эти темы в различных аудиториях, беседовать с учеными и журналистами, вести дискуссии в печати, я счел полезным выделить наиболее типичные и/или интересные во­просы. Их дополнительное обсуждение поможет полнее рас­крыть содержание концепции, сняв хотя бы отчасти возмож­ные недоразумения и не отвлекаясь на детали в основном тексте.

В подстраничных примечаниях указаны только цитируемые источники. Список рекомендуемой литературы к лекциям со­держит в основном наиболее доступные издания и почти ис­ключительно на русском языке; к тому же в нем практически отсутствуют классические философские произведения. Такие ограничения обусловлены междисциплинарным характером работы, а также популярной ориентацией лекций, чему проти­воречила бы чрезмерная насыщенность ссылками. Но тот, кто пожелает более скрупулезно изучить какой-либо аспект проблемы, найдет в рекомендуемых публикациях несравненно более полную библиографию.

 

* * *

В работе над курсом мне оказали большую помощь друзья, коллеги, студенты, участники Междисциплинарного семинара по изучению цивилизационных кризисов, проходившего под моим руководством в Институте востоковедения РАН в 1992/93 годах, а также Российский фонд фундаментальных исследований и Российский Государственный научный фонд, оплатившие подготовку и издание работы. Лично хочу побла­годарить историков проф. С.И.Семенова, доц. И.Н.Ионова, психолога проф. В.Ф.Петренко, биолога проф. А.Е.Седова за ценные консультации и замечания к рукописи, мою коллегу и сотрудника Т.В.Смольянинову — за решающую помощь при подготовке рукописи к печати.

Обсуждение лекции 1

— У вас выходит, что в России с конца 80-х годов происходил рост нравственности. Но ре­ально мы наблюдаем рост хозяйственной и насильственной преступности, национальных конфликтов. Как же все это согласовать с вашими утверждениями?

— Я вовсе не брал на себя роль морального судьи, но хотел показать, что тенденция не так однозначна, как это кажется на первый взгляд. Страна переживает глубокий кризис — эконо­мический, политический, идейный,— меняются многие крите­рии добра и зла, и проще простого доказать, что нравственное состояние общества чрезвычайно далеко от идеала. Когда-то большевикам удалось возродить первобытную схему мышле­ния, в которой социальная солидарность строится на жестком противопоставлении "своих" "чужим", при том, что к послед­ним неприменимы какие-либо моральные или правовые нормы. У поколений, воспитанных в таком контексте, привы­кших строить мировоззрение на образе врага, ментальная схема меняется трудно и болезненно, часто все дело сводится к смене идолов и образов врага ради сохранения привычной модели мира. В условиях идейного разброда, неопределеннос­ти, ослабления властных структур это чревато непредсказуе­мыми последствиями. Бесспорно, однако, что всевластие авто­ритарного мышления уходит в прошлое, и граждане России многократно доказывали, что они перестают служить столь легким объектом манипуляций, как в прежние десятилетия; подобные факты тоже не стоит недооценивать.

Что же касается преступности, то ведь никто не знает, какова она была прежде. При тоталитарном режиме обман происходил обоюдный — сверху вниз и снизу вверх, многие факты (даже в Москве, не говоря уже о провинциях) просто не регистрировались. Да и сами критерии преступности часто были совсем иными. Опытный хозяйственник подтвердит, что в СССР невозможно было что-либо сделать, не нарушив тот или иной закон, инструкцию, подзаконный акт, так что каждый руководитель находился "на крючке" у вышестоящего началь­ства. В этом смысле хозяйственная преступность была как бы "абсолютной величиной", и говорить теперь о ее росте нелепо. Более того, легко показать, что при коммунистической системе каждый человек был чем-то виноват перед государством и при

необходимости становился объектом уголовного или полити­ческого преследования...

В отличие от хозяйственной, насильственная преступность, наверное, действительно растет. Но известно, что самый про­стой способ ограничить преступность — отдать преступникам государственную власть. Тогда воровство, грабеж, рэкет, убий­ство и унижение личного достоинства становятся прерогативой государства, а низовая, "спонтанная" преступность временно отступает. Классик социологии Э.Дюркгейм, еще ничего не зная о большевизме, фашизме, нацизме, заметил на основании доступных ему статистических данных, что снижение преступ­ности часто оказывается признаком социального неблагополу­чия.

Бога ради, не воспринимайте сказанное как апологию пре­ступности. Могу только повторить, что тенденции противоре­чивы, и шок от происходящего возникает именно на фоне растущих ожиданий...

— В лекции много говорилось об обмане. Зна­чит ли это, что, по-вашему, в посткоммунис­тической России стало меньше лжи, пропа­ганды, мифотворчества?

— Ни в коем случае. Я думаю, критерий здесь должен задаваться иначе. Беда тоталитарного общества не в том, что "много" лжи, а в том, что ложь всегда одна, большая и всеобъемлющая. Любое событие при коммунизме либо было окружено фигурой умолчания, либо имело единообразную, одинаковую для всех трактовку. Но известна классическая формула: "Свобода слова — это право на ложь". Вроде неле­пость, парадокс, даже что-то циничное. Между тем это основа демократической системы информации, обобщение богатой со­циальной практики. Ибо без права на ложь нет права на правду, а ложь оборачивается обязанностью. Подобно тому как без права на безделье нет права на труд, который вырождается в тоскливую повинность и в собственное отрицание. (Задолго до "социалистического эксперимента" эту мысль подробно обо­сновал теоретик социализма П.Лафарг).

Я хочу сказать, что основа демократии — множественность, в которой только и может пребывать "правда". В России же 90-х годов несравненно больше людей говорят и пишут то, что думают (т.е. "правду"), чем в предыдущие десятилетия, и это как раз один из немногих показателей, по которым наличие прогресса неоспоримо.

На этом фоне, кстати, удивляет настроение неглупых людей, которые в 80-е годы жаждали кардинальных перемен, а в 90-е впали в меланхолию. Оказывается, они не догадыва­лись (?!), что при реальной свободе мнений всплывут на по­верхность разного рода мистики и шарлатаны, шовинисты,

сепаратисты, антисемиты и русофобы; что с отстранением от власти КПСС начнется развал Советского Союза; что пораже­ние социалистического режима повлечет имущественные рас­слоения, безработицу, спад производства (социалистического, затратного по природе)... Это издержки утопического мышле­ния, игнорирующего коренной вопрос, который мы далее по­дробно обсудим,— о цене, необходимой плате и оборотной стороне всякого успеха. Человеку с таким мышлением я обыч­но советую записать над кроватью: "Бойся своих желаний, ибо они имеют свойство исполняться!" Записать — не для того, чтобы отказаться от желаний или действий, но чтобы последст­вия собственных успешных деяний реже заставали врасплох...

— Вы несколько раз предупреждали, что на­рочно заостряете ситуацию. Относится ли это к утверждению, что до XVIII века идеи про­гресса не существовало (как же Эпикур, Лук­реций?) и что сегодня эта идея потеряла при­верженцев в науке?

— Идея необратимой поступательной эволюции — ориги­нальное изобретение Нового времени, это можно сказать без преувеличения. У Лукреция вы найдете прямые указания на грядущее разрушение земли и неба, и у Эпикура, у Эмпедокла, других "эволюционистов" время так же циклично, как и у восточных мыслителей. Зороастризм, иудаизм, христианство вроде бы "распрямили" временной цикл, придав ему опорные точки (скажем: сотворение мира — первородный грех — изгна­ние из рая — великий потоп — пришествие и смерть Христа — возвращение мессии и Страшный Суд). Но историки давно обратили внимание на то, что по большому счету циклическая модель только изменила форму, ибо "земная история, взятая в целом, в рамках, образуемых сотворением мира и концом его, представляет собой завершенный цикл: человек и мир возвра­щаются к творцу, время возвращается в вечность"*. Впрочем, я потом покажу, что и прогрессистам Нового времени, как правило, не удавалось последовательно выдержать принятую линию...

А вот насчет положения дел в сегодняшней науке я действи­тельно несколько утрировал. Есть яркие работы, написанные в парадигме междисциплинарного эволюционизма, и в России, и за рубежом. Многие из них строятся на естественнонаучных моделях самоорганизации, раскрывающих механизмы услож­нения материальных структур. Наиболее впечатляющая из таких работ — книга Э.Янча (Jantsch E.) "Самоорганизующая­ся Вселенная", в которой творчески развиваются синергетические идеи бельгийского ученого, лауреата Нобелевской премии.

 

* Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984, с. 21

Не буду специально ссылаться на эту и массу других публикаций данного направления, и в списке литературы они представлены лишь несколькими названиями. Но в лекциях отсажены критически переработанные идеи синергетики, не­линейной неравновесной термодинамики, откуда почерпнуты и некоторые опорные понятия.

Лекция 2

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: