Зритель и цель

Теперь я хотел бы вернуться к вопросу о связи между объек­тивным восприятием произведения искусства и теми способами, которыми достигается его понимание. Для объяснения результа­тов встречи зрителя с произведением искусства прежде всего нужно знать, какие психологические, социальные и философские

факторы определяют тот способ, с которым зритель подходит к данному произведению, а также каков весь предшествующий опыт зрителя, который был активизирован в памяти встречей с произведением искусства. Этим индивидуальным и культурным детерминантам зрительного опыта в наши дни уделяется много внимания. Особенно важны они, когда различия велики: напри­мер, когда делается попытка понять, почему разные поколения людей в разное время неодинаково воспринимали одни и те же произведения искусства. В столь раздробленной цивилизации, как наша, колоссальное разнообразие подходов легко ведет к край­ней теории, по которой за пределами разнообразия взглядов ни­чего нет и которая заявляет, что каждый опыт сугубо индивидуа­лен и не имеет точек соприкосновения с другими аналогичными опытами. Среди многих утверждений этой теории есть одно, при­надлежащее Карлу Густаву Юнгу, помещенное в заключительном разделе его книги «Психологические типы». Я позволю себе его привести: «На практике меня всякий раз приводило в изумление то, что, за редким исключением, люди не способны понять точку зрения, отличную от их собственной, и признать, что чужая точка зрения может быть вполне обоснованной и верной» [10, с. 353]. Юнг считал, что «коллективный» разум может существовать толь­ко на самом глубоком уровне подсознания. Тем не менее, чтобы успешно лечить своих пациентов, Юнг, очевидно, должен был общаться с ними на других уровнях, разделяемых с собе­седниками. Несмотря на то, что сегодня такая капитулянтская точка зрения более модная, чем когда-либо раньше, она явным образом является односторонней. Ее необходимо дополнить дру­гими подходами. Так, не вызывает обычно сомнений «объектив­ный» статус тщательных наблюдений в естественных науках. Хотя принято считать, что даже в точных науках на выбор науч­ных проблем и на подходы к их решению серьезное влияние сказывает философия и практические потребности, характерные для данной эпохи, никто не оспаривает объективной правильности открытых Ньютоном законов движения планет на том основании, что они явились субъективным порождением Англии XVII века. Для объяснения реакции на конкретную ситуацию нам необхо­димо знать нечто большее, чем факторы, определяющие такую реакцию. Пример из области архитектуры, который я хочу при­вести, показывает, что нельзя понять реакцию зрителя, если не знаешь, на какой стимул она последовала, а то, на что реагирует зритель, и есть «объективный перцепт».

Ситуацию можно пояснить с помощью рисунка, который я уже как-то приводил в другом месте (рис. 61). Здесь Т обозна­чает цель когнитивного процесса, а А, В, С и D — выборку из разных респондентов или групп респондентов [3, с. 6]. Каждая

реакция представляет собой гештальт-контекст, создаваемый Т и внутренними побудительными мотивами данного наблюдателя. Крайние релятивисты, о которых я говорил, не учитывают вкла­да Т и получают чуть ли не садистское наслаждение, злорадно высмеивая простаков, наивно верящих в существование Т. Другой крайностью являются те исследования, в которых изучается при­рода Т при молчаливом предположении, что все остальное ника­кого значения не имеет.

Радикальный релятивизм, хотя и высоко оценивался некоторы­ми философами, почти полностью игнорировался, когда дело до­ходило до конкретных приложений. На практике каждый дей­ствует, исходя из допущения, что сталкивается с объективными фактами, даже если часто ему приходится предпринимать усилия по их выявлению. Здесь уместно вспомнить, что главной целью Альберта Эйнштейна, знаменосца теории относительности, было не доказать, что «все относительно», а наоборот, показать, что законы природы имеют абсолютный характер и непреложны, не­смотря на относительность, привносимую индивидуальными рам­ками наблюдения. Дж. Холтон напоминает нам, что на первых порах Эйнштейн предпочитал называть свою теорию не «теорией относительности», а в точности противоположным термином: In­variantentheorie— теория инвариантов. К сожалению, этот пре­красный, точный термин не стал общеупотребительным: он мог бы вполне предотвратить злоупотребление теорией относительно­сти во многих областях. «Самое лучшее, что могли придумать наши современные софисты, — это погрузиться в размышление над маленьким карманным компасом, который Эйнштейн еще маль­чиком получил от своего отца. Компас произвел на него неиз­гладимое впечатление тем, что стрелка сохраняла свое направ­ление, как ни держать компас» [9, с. 359, 362].

Справедливо ли для психологии то, что верно для физики? Зачем нужно знать объективные свойства целевого объекта? Что­бы ответить на эти вопросы, можно рассмотреть один пример — из области медицинской психологии. Чернильные пятна, используе­мые в тесте Роршаха, сознательно подобраны (по возможности) мультиреферентными, поскольку они предназначаются для выде­ления максимально широкой области различий в реакциях. Тем не менее диагностическая интерпретация результатов эксперимен­та остается ограниченной до тех пор, пока не становится понят­ным, какие аспекты следует приписать свойствам самих пятен, а какие — личным идиосинкратическим свойствам респондентов. Было показано, например, что, будучи симметричными и похожи­ми один на другой органическими формами, стандартизованные объекты восприятия помогли одним видам атрибуции и помеша­ли другим [1, с. 90—101].

Рис. 61