Основные категории художественного текста 3 глава
Их появление обусловлено двумя причинами: 1) неполнотой словообразовательной парадигмы слова, в которой отсутствует единица с требуемыми морфолого-синтаксическими характеристиками и 2) неполнотой словоизменительной парадигмы. Второй тип в английском языке распространен мало. Он представлен преимущественно в языках с развитыми словоизменительными рядами — флективных, к которым относится, например, русский язык: «По своей природе неритмичная работа — это отрыжка патриархального сознания, которая кристаллизовалась в формах организации труда: „Давай! Давай!" и „Эй, ухнем!". Это прекрасно работало, когда бурлаки тащили свои грузы по реке или посуху. Но в век мини-компьютеров? Можно ли „эй-ухать" в космосе, при посадке лайнера? Смешно и говорить» (Ф. Бурлацкий). Гораздо более широко распространены авторские индивидуальные неологизмы при недостаточности словообразовательной парадигмы: «Не могу, не умею переводить датские стихи, написанные к датам, по случаю, по обязанности» (Л. Васильева). В связи с необычностью сочетания составляющих их морфем окказионализмы не только привлекают внимание к обозначаемому явлению, но и являются самым экономным способом его обозначения. Однословный окказионализм заменяет целый описательный оборот, в связи с чем его можно считать свернутым словосочетанием '. Экономией речевых средств и экспрессивностью не ограничиваются функции выдвижения окказионального сочетания морфем в новом слове. Как билатеральная единица морфема участвует в «игре морфем», которая, так же как игра слов, основана на полисемии и омонимии используемых единиц: «Я — воист. Напомню, что слово „ВОИСТ" возникло из слияния двух слогов: ВО(енный) и ИСТ(орик). Смысл его неоднозначен: кроме понятия „воин", „воитель", в нем звучит и корень слова „истина"» (В. Шефнер).
Морфемная игра часто восстанавливает полностью или частично утраченную внутреннюю форму производного слова 2: «...у церквей в полдень выстраиваются вереницы автомашин, означая, что прихожане, которых впору называть приезжана-ми, явились откупиться от нестрогого и очень практичного американского бога» (С. Кондрашев). К этому нередко присоединяется ложная этимология: Вдали темнели берега, Ершился лес на склоне,
Последнее в особой степени относится к ономатопеическим новообразованиям: «тиндидликал мандолиной, дундудел виолончелью» (В. Маяковский); «паровичок со свистом, с шипеньем пара, с неким чуфыхканьем» (А. Евсеев)! Е. Л. Гинзбург называет такое словообразование синтаксическим, т. к. оно вызвано необходимостью замещения определенной синтаксической позиции при отсутствии соответствующей морфологической формы. См.: Гинзбург Е. Л. Словообразование и синтаксис.— М., 1979. Ср. также случаи окказиональной конверсии: Nixon, who's Nixon? He's just a typical flatfooted Chamber of Commerce type who lucked his way into the hot seat and is so dumb he thinks it's good luck (J. Updike). Her father clerks in the commissary for the company (R. P. Warren). Ср. также вошедшие в употребление в последнее десятилетие формы: chairperson (= woman-chairman), fireperson (= woman-member of a fire-brigade) и даже wopeople (= women), появляющиеся в разных жанрах у феминистически настроенных авторов.
И кот, окрысясь на щенка, Мышонка проворонил. Слонялся черный таракан, Сазан с лещем судачил, И, как всегда, ослил баран, Что конь весь день ишачил. (Ф. Кривин) "Militant feminists grumble that history is exactly what it says,— His-story, and not Her-story at all" (J. Robinson). Морфемная игра сходна с игрой слов функционально: она тоже несет явно выраженную авторскую модальность, как правило, шутливо-ироническую или гротескно-сатирическую, и структурно прием осуществляется, преимущественно при повторе актуализируемой в нем единицы.
Повтор морфемы — важный способ выдвижения, при помощи которого она становится средством увеличения информационно-эстетической емкости художественного текста. Как частный вид приема повтора, морфемный повтор структурно неоднозначен. Однако его структурная вариативность ограничена тремя позициями: анафорической, медиальной и эпифорической (повтор, соответственно, префикса, корня, суффикса). При этом, в отличие от лексического, морфемный повтор функционально всегда направлен на логическое и / или эмфатическое выделение корневой морфемы. В случае ее собственного повторения это выражено эксплицитно: О, рассмейтесь, смехачи! О, засмейтесь, смехачи! Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно. О, засмейтесь усмеяльно! О рассмешит, надсмеяльных — смех усмейных смехачей! О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей! Смейево, смейево, Усмей, осмей, смешики, смешики, Смеюнчики, смеюнчики. О, рассмейтесь, смехачи! О, засмейтесь, смехачи! (В. Хлебников) "Не wished she would not look at him in this new way. For things were changing, something was changing now, this minute, just when he thought they would never change again just when he found a way to live in that changelessness" (R. P. Warren). Повтор аффикса естественно выделяет аффикс, сообщая ему дополнительную значимость, однако основной эмфазе и выделению 26 и здесь подвергается корневая морфема: «Нет женщин нелюбимых— «^встреченные есть» (А. Дементьев); «Женщины нашей квартиры дружно ревновали ко мне Федора. Странная ревность — без любви, без повода, без оснований. Бедный суррогат чувств, появляющийся там, где жизнь недожита, любовь недолюблена. Все эти женщины недожили свое, недолюбили, недоревновали» (И. Грекова). "There was then a calling over of names, and great work of singeing, sealing, stamping, inking and sanding, with exceedingly blurred, gritty and undecipherable results" (Ch. Dickens). Помимо логико-эмоционального выделения, через которое проявляется авторская модальность, морфемный повтор ритмизует высказывание, в связи с чем часто используется в сбалансированных структурах — антитезе, параллелизме, перечислении: "What's done, can't be undone" (W. Shakespeare); "Once you've learned a lesson, it's hard to unlearn it" (E. O'Neil); "She was waiting for something to happen. Or for everything to unhappen" (T. Howard).
Во многих случаях морфемного повтора мы обнаруживаем и окказиональные образования, что подтверждает языковой характер моделей, по которым «разово» сочетаются морфемы. Подчеркивая это обстоятельство, более сорока лет назад Г. О. Винокур назвал окказионализмы «потенциальными словами, т. е. словами, которых фактически нет, но которые могли бы быть, если бы того захотела историческая случайность» '. В самой структуре окказионализмов, в моделях, по которым они строятся, нет необычного, индивидуального, разового, сиюминутного. Их особенность — в непривычности именно лексической сочетаемости морфем, ее индивидуальном характере. Каждое новое слово рождается из еще не существовавшего сочетания морфем. Независимо от того, войдет ли оно впоследствии в общенациональный узус или останется разовым, ситуативно закрепленным словом, оно всегда впервые появляется в чьей-то индивидуальной речи, и роль мастеров литературы в этом процессе невозможно переоценить. Мы знаем об огромном вкладе в развитие своего национального языка таких выдающихся творцов, как В. Тредиаков-ский, М. Ломоносов, К. Батюшков, Н. Карамзин, Дж. Мильтон, В. Шекспир. Если новообразование вошло в словарь, о его создателе знают и помнят только специалисты. Употребляя ".consolidate" или "disregard", мы не цитируем Мильтона, создавшего эти слова, так же как не ссылаемся на К- Батюшкова, когда пользуемся введенными им в обиход лексемами «сладострастие» и «славянофил». Повторяя же окказионализм, мы должны восстановить ситуацию, в которой и для которой он был создан и / или назвать автора, предложившего столь необычное сочетание морфем. Например, Ш. Ан- Винокур Г. О. Маяковский — новатор языка.— М., 1943.— С. 15. дерсен так описывает злоключения своих родителей, занявшихся разведением кур: "(chickens)...passed on into semi-naked pullet-hood and from that into dead henhood". Бэббит фамильярно называет великих поэтов прошлого "Dant, Jack Shakespeare and the old Verg". Эти сокращения используются в речи современных американцев со ссылкой "As Babbit says...". Иными словами, повторение окказионального слова не делает его рекуррентным, ибо оно в чужой речи, за пределами текста, сохраняет цитатный характер и используется в функции, которую выполняло в первоисточнике: изобразительной, сатирической, интенсифицирующей и т. д. Отсюда следует, что особые контекстуальные условия, в которых актуализируется морфема, а также ее повтор определяются художественным заданием произведения, т. е. включаются в состав разноуровневых средств, создающих дополнительную содержательную и эстетическую насыщенность сообщения без увеличения его объема.
В качестве исключения из общего правила подчиненности каждого частного случая актуализации выполнению единой художественной задачи можно назвать окказиональные сочетания морфем, широко используемые в прозе модернистов. Например, в романе Дж. Барта "Giles Goat-Boy" находим "hopelesshood", "commence-domship", "gratituditynesshoodshipsy". В первом случае осуществлена неоправданная замена суффикса "-ness" синонимичным "hood", во втором — суффикс механически дублируется, в третьем происходит гипертрофированное наращивание пяти избыточных суффиксов, ничего не изменяющих ни в лексическом, ни в грамматическом значениях слова. Барт как будто задался целью переписать все суффиксы имени существительного, нанизывая их друг на друга и присоединяя всю цепочку к одной основе. Несущая лексическое значение основа в связи с этим столь отдаляется от последнего суффикса, завершающего все гипертрофированное образование, что для восприятия значения слова нужно вернуться к его началу. Главный эффект, достигаемый подобным нанизыванием морфем — усложненность восприятия, размывание привычных границ слова, расшатывание словообразовательной модели. Еще сложнее обстоят дела с придуманными словами, в которых нет опоры на существующие в языке знакомые корневые морфемы. Узнаваемые деривационные морфемы проясняют лишь морфолого-синтаксический статус таких слов, не способствуя пониманию их семантики: "Should, anerous, enthropro/se call homovirtue, duin-nafear!" (/. Joyce). В подобных окказиональных словах ощутимо проявляется звуковой символизм. Например, русский футурист А. Туфанов начинает свое стихотворение «Осенний подснежник» так: «Сноу шайле шуут шипиш сноу / Сноушип ниип нейчар снее...» Звуковые повторы выполняют здесь и в аналогичных случаях звукописи присущую им символико-изобразительную функцию, свойственную всем ономатопеическим образованиям. Но собствен- ного смыслового содержания эти окказионализмы лишены, следовательно, участвовать в коммуникативном акте они не могут, и рассматривать их в ряду средств, обеспечивающих информационно-эстетическую ценность текста, невозможно.
На основании сказанного мы приходим к выводу о том, что: 1) актуализация (выдвижение) языковой единицы может рассматриваться как художественно значимый факт только в связи с выполнением ею частной информационно-эстетической задачи, включенной в общую художественную перспективу произведения; 2) морфема принимает посильное участие в насыщении текста дополнительным содержанием и модальностью. Таким образом, несмотря на то, что морфема является связанной формой (bound form) и лишена самостоятельного функционирования в речи, она способна привнести в текст дополнительное содержание, выполняя функции характеризующей номинации (окказиональное сочетание морфем) и логико-эмоциональной интенсификации (морфемный повтор). Глава II. Лексический уровень Лексический уровень является следующим по сложности уровнем языковой иерархии после фоно-графического и морфологического. Важность слова для всей жизни и деятельности человека невозможно переоценить. Не называя все окружающие нас предметы, процессы, явления, понятия, мы не можем существовать как общество. Ученые нередко называют язык языком слов. Этим подчеркивается первостепенная значимость слова как основной единицы языка, которая обеспечивает усвоение, хранение и переработку всей информации о внешнем мире, поступающей в мозг человека. Словом обозначаются все объекты, процессы, явления, окружающие нас: без слова немыслима коммуникативная деятельность. Мы часто упоминаем такие понятия, как «язык танца», «язык жеста», или нам многое «говорит» музыка или живопись, и это действительно так: самые разнообразные виды информации ' можно закодировать и передать без помощи слов. Однако, не говоря уже о крайне ограниченных возможностях передачи логической информации названными и подобными им (не языковыми) знаковыми системами, следует подчеркнуть, что слово включается и в их использование на каком-то этапе их функционирования. В целом ряде случаев в переносных выражениях понятие «слово» означает речь вообще. Так, мы говорим о «художниках слова», о «мастерском владении словом», о «всемогуществе слова, которое и ранить, и убить может». Эта роль слова в жизни общества вызывает повышенный интерес филологов и мыслителей всех времен и народов к организованному собранию слов языка — словарю. Наполняемость словаря разных языков неодинакова. Например, язык индейцев Мейнаку из Южной Бразилии содержит всего
1000 слов. В это же время толковые словари развитых языков мира насчитывают около полумиллиона словарных статей. Если учесть, что большинство зарегистрированных слов неоднозначны, эту цифру можно увеличить в два-три раза. Но даже если считать только по количеству зафиксированных самостоятельных единиц (лексем), окажется, что этот гигантский фонд для человека слишком велик и он успевает освоить в течение жизни лишь 12—13 0/оэтого состава, причем только 10—15 °/о указанного количества (5500— 7500 единиц) — активно. Например, курс математики можно слушать, обладая запасом в 125 слов, физики — 150 слов '. При этом, однако, отмечается, что «человечество становится все говорливее. На десять библейских заповедей ушло 300 слов. Американская декларация независимости потребовала 1500 слов. Сообщение же о повышении цен на уголь в одной из капиталистических стран потребовало 26811 слов»2. В своей коммуникативной деятельности мы обходимся вполне обозримым количеством слов, многократно повторяя их в разных ситуациях. Для выявления того, как используется в речи имеющийся словарный потенциал, был создан особый тип словаря — частотный словарь. Именно он доказательно обнаружил несоответствие того места, которое слово занимает в списочном составе (словнике) всех лексических единиц текста (текстов), тому месту, которое оно занимает, повторяясь, в тексте. В словнике, так же как и в привычных типах алфавитных словарей, все слова равноправны и каждому отведена одна позиция. Так, в словнике из ста слов определенный артикль "the" и, например, лексема "assignment" занимают каждый по одному проценту списка. Иное дело текст (речь). Здесь они повторяются с разной частотой. Те, что повторяются чаще других, возглавляют частотный список и образуют его высокочастотную зону. Составление частотных словарей — дело очень трудоемкое: нужно расписать на отдельные карточки все словоупотребления текста, потом свести их вместе и представить в виде соответствующей словоформы. Потом все словоформы сводятся в единую лексему с общей абсолютной частотой (Fa), которая и служит основанием для определения места (ранга — R) данной лексемы в общем списке лексических единиц, обнаруженных в тексте. Для выявления частоты слова, характерной для речи вообще, берется материал из разных текстов и функциональных стилей. Чем длиннее такая выборка, тем достовернее результаты. Большинство имеющихся крупных частотных словарей исходят из выборки, приблизительно равной одному миллиону словоупотреблений. Расписывание этого огромного количества слов занимает столь долгое время, что лексикографы перешли на машинное составле- ние частотных словарей. Процедура работы многократно убыстряется, хотя результатом машинной обработки чаще является список словоформ, а не лексем. Сведение словоформ в лексемы естественно изменит порядок их следования. Вот, например, начала трех частотных списков. Первый дает частотность словоформ, другие — лексем.
1 Carrol J. American Heritage Word Frequency Book.— N. Y., 1971. Nelson W. Francis and Henry Kucera. Frequency Analysis of English Usage,— Boston, 1982. Частотный словарь русского языка/Под ред. Л. Н. Засориной.— М., 1977. Можно привлечь для сравнения другие словари этих же или других языков. Абсолютные частоты (т. е. сколько раз встретилось каждое слово во всей выборке) в них могут различаться, что зависит от объема выборки: чем она длиннее, тем вероятнее повторяемость слова. У. Фрэнсис, например, пишет, что выборка в 1 000 000 словоупотреблений дала 50 000 разных словоформ, т. е. отношение количества слов к количеству их употреблений составило 1: 20. Увеличение выборки в 5 раз — до 5 000 000 словоупотреблений — дало прирост новых слов на 74 °/о (87 000 единиц), т. е. более чем вдвое изменило соотношение — 1;57. Синсемантичная лексика Точные данные о частоте использования лексических единиц в речи необходимы для самых разных областей теоретического и прикладного языкознания. В данном же случае, однако, важно другое: частотные словари всех языков, всех текстов, выборок самой разнообразной протяженности показывают одно и то же принципиальное явление: все они возглавляются синсемантичными (неполнозначными, служебными, строевыми) словами. Артикли, предлоги, локально-темпоральные наречия, местоимения заполняют первую сотню позиций частотных словников разных языков. Им
1 См. Иностранные языки в школе.— М., 1965.— № 2.—С. 81. 2 Зубков Б. Пишу, печатаю, диктую // Знание — сила.— М., 1976.— № 8.— ' Фрэнсис У. Проблемы формирования и машинного представления большого корпуса текстов // Новое в зарубежной лингвистике.— Вып. XIV.— М., 1983.— С. 342.
принадлежит всего около 1 % списочного состава лексем, однако они покрывают почти половину всех словоупотреблений текста. Первая же тысяча слов частотного списка обеспечивает 75—80 % словоупотреблений любого текста. Частые слова (Fa > 10) составляют немногим более одной пятой словаря и 92,4 °/о текста, тогда как малоупотребительные (Fa= 1), которым отводится около 2 °/о текста, составляют основной массив каждого словаря (40—45 °/о). Следовательно, и художественный текст наполовину состоит из слов дейктических, синсемантичных. Зная, что все языковые средства служат автору для выполнения художественных задач, убедившись в том, что языковые единицы, по уровневой иерархии предшествующие слову, актуализируются — нагружаются дополнительными значениями и функциями в художественном тексте, трудно себе представить, что огромная словесная масса не вносит свою лепту в создание дополнительной смысловой и эстетической глубины и емкости произведения. Действительно, синсемантичные слова в художественном тексте — не просто необходимый элемент построения грамматически отмеченной фразы. Они тоже способны к актуализации, т. е. выступают в качестве носителей дополнительной информации. Рассмотрим некоторые из них. Начнем с артикля. Во всех частотных списках определенный артикль занимает первую позицию. Каждое четырнадцатое слово любого текста — определенный артикль, средняя частота которого (Fr) повсеместно превышает цифру семь. Помимо своей основной функции — указания на определенную соотнесенность означиваемого объекта, определенный артикль может передавать дополнительную эмфазу, принимая на себя ударение: "Babbitt's spectacles had huge, circular frameless lenses of the very best glass; the earpieces were thin bars of gold. In them... his head suddenly appeared not babyish but weighty, he was the modern business man!" (S. Lewis). В определенных дистрибутивных условиях (например, перед количественными числительными, именами собственными, местоимениями) определенный артикль становится эквивалентом'выделяющих «именно», «тот самый». Вот, например, мысли Джека Вердена, героя романа Р. П. Уоррена «Вся королевская рать», возвращающегося на машине домой после тяжелого разговора: "There is only the flow of the motor between the you which you have just left in one place and the you which you will be when you get to the other place". Выделительную функцию артикля в этом и подобных случаях можно считать нормативно закрепленной. Аналогичные примеры обнаруживаются не только в художественной речи: известный литературовед Р. Шоулз пишет об условности места действия в романах Дж. Хоукса ...the England of "The Lime Twig", the American West of "The Beetle Leg", the Gernany of the "Cannibal", the Italy of "The Owl". Участие артикля в субстантивации прилагательного тоже хорошо известно и широко используется. Художественная актуализация этого известного феномена заключается в активном расширении диапазона субстантивации. Например, цветообозначения приобретают материальную ощутимость физической субстанции, из зависимого становятся ведущим членом атрибутивного словосочетания: "The blue of the eyes was pale and washed out like the blue of the shirt" (R. P. Warren). "On the left bank of the stream to the west, reared the bluffs, sometimes showing the gray of lime-stone" {R. P. Warren). Определенный артикль превращает цвет из характеристики объекта в его репрезентанта: "Не could see only the white of the beach and the curve of the shore" (E. Hemingway). Неопределенный артикль тоже принимает активное участие в овеществлении цвета. В соответствии со своим основным значением неопределенной соотнесенности, он привносит в обозначение цвета некоторую неуверенность говорящего в точности указания на оттенок: "We regarded the new shower curtain. It had two colours, a red and a yellow. The red the red of red cabbage, the yellow the yellow of yellow beans" {D. Barthelme). Неуверенность в цветовом оттенке, которая вносится в его обозначение неопределенным артиклем, проявляется и в том, что название овеществляемого артиклем цвета всегда уточнено собственным модификатором: "The automobile, a bright green, was large enough only for two" (J. Hawkes); "Our coffee was a pale grey" (E. Hemingway). Оба артикля, каждый со своим сигнификативным значением, принимают активное участие в синтаксическом словообразовании, о котором шла речь в предыдущем параграфе: "Не started the motor with a rope pull, which brought on memories of outboard motors on mountain lakes in the long ago" (/. Cheever). "She knew, all at once, what her life was. It was a going away" (R. P. Warren). Определенный артикль во всех приведенных случаях актуализирует, выдвигает на передний план единственность, определенность обозначаемого, отсутствие альтернатив, подчеркивает факт состоявшегося окончательного выбора. Неопределенный артикль, наоборот, предполагает возможность уточнений, изменений,свидетельствует о том, что объект (явление)— не единственный, процесс выбора не завершен, возможны другие варианты. Особенно наглядно дополнительный смысл, привносимый артиклем, проявляется в заголовке. Подробно о заголовке мы поговорим позже. Сейчас же следует напомнить, что нормой для англоязычного субстантивного заголовка является либо определенный, либо нулевой артикль. Поэтому сам факт появления здесь неопределенного артикля сигнализирует о заданном, интенционном характере его введения в заголовок. "An American Tragedy" Т. Драйзера заранее подготавливает читателя к тому, что рассказанная история не уникальна, не
2 В. A. Kvxapенко 33 исключительна, не единственна в своем роде, а, наоборот — «одна из...», типичная, повторяющаяся. Заголовок романа Э. Хемингуэя A harewell to Arms" тоже далек от однозначного императива «Прощай, оружие!». Русский перевод представляет единственное и окончательное решение. Оригинал — только один из путей не закрывающий возможности существования иных. Наряду с романами "The Hunter", "The Diplomat", "The Sea Eagle", посвященными лицам, обозначенным в заголовках, у Дж. Олдриджа есть A Captive in the Land". И хотя в центре повествования тоже стоит персонаж, объявленный в заголовке, неопределенный артикль заранее сообщает, что он — не уникальное явление, а тоже «один из...». Позиция артикля, таким образом, обеспечивает его участие (в данном случае при заголовочном слове) в создании дополнительной информации сообщения. Очень весомый вклад в смысловое содержание текста вносит благодаря особенностям своего размещения, и определенный артикль. Речь идет о его потенциальной позиции в тексте. Будучи показателем определенной соотнесенности референта с ситуацией определенный артикль нормативно появляется в предложении для номинации уже известного, ранее упоминавшегося объекта Естественно поэтому, что, начиная главу или целое произведение он создает эффект продолжения или возобновления ранее начатого повествования: "The house was built on the highest part of the narrow tongue of land between the harbour and the open sea" — так начинает Э. Хемингуэй свой последний роман «Острова в океане» Экспозиция при таком «начале с середины» либо отсутствует вовсе либо перемещена в развитие действия так, что читатель сталкивается непосредственно с завязкой. Хемингуэй был признанным мастером такого начала. При общей высокой частотности определенного артикля в его произведениях (Fr=8,3) все же особенно выделяются начальные абзацы. Так, в первых повествовательных абзацах романов «Острова в океане», «Иметь и не иметь» «Прощай, оружие!», «По ком звонит колокол» на определенный артикль приходится соответственно 12; 13; 16; 5; 17,2 °/о текста Подобное введение лиц, фактов, событий в'повествование создает у читателя впечатление, что он стал свидетелем продолжающейся истории, начало которой осталось за кадром, но оно указывается как нечто уже знакомое из предыдущего изложения. Эта ложная опора на предположительно известное предшествующее действие создает импликацию пред шествования — один из видов подтекста, в который убрана часть событий и фактов. Таким образом, можно заключить, что артикль, всюду выполняя свою основную, нормативно присущую ему функцию, актуализируясь в художественном тексте, приобретает также и новую функцию: становится носителем дополнительной информации. Помимо артикля в первую сотню наиболее частотных слов входят почти все местоимения. Что может,местоимение, помимо своих обычных системно заданных возможностей, дополнительно к свое-яд му нормативному потенциалу? Личные местоимения 1-го и 2-го лица всегда указывают на распределение ролей в коммуникативной ситуации, они же и «интимизируют повествование», по выражению Л. А. Булаховского. Местоимения 3-го лица замещают наименования любого объекта, они же, выступая постоянным заместителем конкретного имени, становятся его эквивалентом, показывающим отчуждение, презрение, ненависть к обозначаемому лицу. Это, например, имеет место в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина», где согрешившая гувернантка не называется иначе чем «она», или в романе Джойс Кэрол Оутс, в котором ненавистная родительская семья героини обозначается ею только как "them". В этой же форме, написанное со строчной буквы, это местоимение вынесено в заголовок романа '.
Воспользуйтесь поиском по сайту: ![]() ©2015 - 2025 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...
|