Основные категории художественного текста 4 глава

Благодаря своей лексико-семантической недостаточности мес­тоимение легко семантизируется, заполняя свои пустующие семан­тические емкости контекстуальным смыслом. Эта способность ме­стоимения актуализируется в тексте по меньшей мере в двух на­правлениях. Первое из них связано с процессом семантического включения ². Так, "something" в «Винни-Пухе» включает в себя продолжение — "something to eat" и становится контекстуальным синонимом еды — процесса, прельстительного для героя и потому имеющего положительную оценочность. Употребление неопреде­ленно-личного местоимения вместо соответствующего существи­тельного передает целый ряд коннотаций, которые отсутствуют в словаре. Это — некоторое лукавство Пуха, который не хочет явно признаваться в своей слабости, и его нетребовательность, и готов­ность удовлетвориться любым ассортиментом, и предвкушение чего-то приятного, хотя и неопределенного.

Неоднократное повторение местоимения в соседстве с эмоцио­нально-оценочными словами приписывает ему соответствующую контекстуальную оценочность, которой оно лишено в словаре: «Я глядел — и не мог оторваться: эти немые молнии, эти сдержанные

¹ Аналогично используется в русском языке возвратное местоимение «сам».
Обозначая определенное начальственное лицо, местоимение одновременно пере­
дает и страх, и униженное положение, и зависимость говорящего. Достаточно вспо­
мнить пьесы А. Н. Островского, где хозяин дома называется домочадцами «сам»,
или произведение Е. Евтушенко «Фуку!»:

«Сам был в отъезде и не ожидался (...)

— Ну, почему никто не танцует,— с натянутой веселостью спрашивала хозяй­ка, пытаясь вытащить за руку хоть кого-нибудь в центр комнаты. Но простран­ство в центре оставалось пустым, как будто там стоял неожиданно возникший сам, нахохлясь, как ястреб, в пальто с поднятым воротником».

2 *

² Семантическое включение означает такое обогащение смысла одного слова
за счет постоянно или часто соседствующего с ним другого слова, что это послед­
нее исключается из речи, полностью растворяясь в первом, включаясь в него. Нап­
ример, фраза «Ах, какой здесь воздух!» предполагает «какой здесь прекрасный,
чистый и т. п. воздух». Квалификативные определения не названы, но однознач­
но расшифровываются участниками коммуникативного акта на основании фено­
мена семантического включения.

 

блистания, казалось, отвечали тем немым и тайным порывам Я это Думал, я воображал себе эти дорогие черты, эти глаза, эти куд­ри...» {И. Тургенев). Последние два употребления указательного местоимения «эти», не имеющие при себе никаких квалификатив-ных слов, воспринимаются как положительно-оценочные атрибуты Они не только включают в себя высокую оценку предыдущих опре­делении, но и интенсифицируют их за счет повтора ' '

Преимущество включающего местоимения перед включаемой
полнозначнои лексемой заключается в его большей неопределен­
ности. Оно разрешает читательское додумывание, предлагает боль­
ший ассоциативный простор, так как не называет конкретное
качество, а лишь указывает направление поисков его обозначения
В конечном счете это создает у читателя эффект соучастия в ква­
лификации объектов и событий, предположительно снимает жест­
кую авторскую детерминированность оценок и рекомендаций
Подобная ассоциативная свобода свойственна и включающим
местоимениям, используемым в узуальных моделях. Например
some + наименование профессии» - some doctor, some engineer
some matador - означает высокую степень оценки их деятель­
ности. «irns (that) +имя собственное», наоборот, свидетельствует
о негативном отношении к носителю имени, как в следующих
случаях: this Smith, this Johnson, или при обозначении оскверни­
теля домашнего очага: "This Mr Body" в романе Дж. К Оутс
Expensive People".

«This (that) + наречие here (there)» используется для указа­
ния на олизкии/отдаленный предмет ² и квалифицирует речь как
малограмотную, т. е. служит характеристикой говорящего Разные
герои «Плавучей оперы» Дж. Барта, принадлежащие к одной соци-
альной среде, говорят Одинаково: "I watch Miss Clare jump down in
that there parаchute; "Ye see this here arm?" He held out his bony
right arm Well, sir, they could tie me to a cottonwood tree this
minute, and hitch a team to this here arm and they could pull 'er out
slow by the roots, and I'd let them, if they'd make "me forty again "
Местоимение способно и изменить направление оценки создан­
ное квалификативными прилагательными. Так, Ю. Бондарев изби­
рает для портрета героини романа «Берег» только положительные
определения, но общий эффект описания изменяется на противопо­
ложный в связи с введением местоимения: «...госпожа Герберт вся
тихая, утонченная, сдержанная».

1 Семантическая несамостоятельность местоимений, их полная зависимость от значения включаемого слова легко обнаруживается при проведении несложного

эксперимента: заменим эмоцоинальное "дорогие" на оценку с противоположным

зна коми вся фраза сразу приобретет противоположную оценочность, также уси-

леную повтором местоимения - "Ядумал, я воображал себе эти ненавитсныечерты,

эти глаза, эти кудри".

2 Второй член этой модели наречие here(there), тоже выполняет несвойстчен-

ную ему функцию интенсификатора (Ср. с рус. "вот эта самая рука, вот тот самый

парашют")

Помимо описанной семантизации, актуализируемое местоиме­ние создает дополнительную содержательную и стилистическую информацию произведения за счет растяжения своих связей с антецедентом: уже в самом термине «местоимение» заложено исходное назначение этого класса слов — замещение имени. Пози­ция и время появления личных и указательных местоимений отно­сительно четко определены. При этом местоимения 1 -го и 2-го лица, как было сказано выше, достаточно однозначно закреплены за непосредственными участниками коммуникативного акта, место­имению же 3-го лица, в связи с его всеобъемлющим характером, свойственна определенная безликость и непосредственно вытекаю­щая из нее предельная ситуативность. Фраза «Он стоял у самой ограды» может равновероятно относиться и к человеку, и к живот­ному, и к неодушевленному предмету. Затруднения в определении истинного характера обозначаемого объекта снимаются контекс­том, где называется антецедент местоимения. Понятно в связи с этим назначение личного местоимения 3-го лица, открывающего повествование: оно, так же как и определенный артикль, свиде­тельствует о «начале с середины», создает импликацию предшест­вования. Самый известный роман Дж. Джонса «Днесь и во веки веков», например, начинается так: When he finished packing, he walked out on to the third-floor porch of the barracks brushing the dust from his hands... Имя героя, введенного автором таким обра­зом, Robert E. Lee Prewitt появляется только на 18-й странице, уже во второй главе. Образ героя, его характер постепенно вырисовы­ваются перед читателем, но представление его автором сознатель­но оттягивается. Такая композиционная ретардация, как и прочие виды ретардации, создает напряженность текста.

Современная литература изобилует подобными началами с се­редины, требующими от читателя повышенного внимания к тексту, создающими импликацию предшествования, организованную ини­циальным употреблением личного местоимения: "Не believed he was safe" — так начинается роман Тони Моррисон "Tar Baby", и не только до конца первой главы, но и на протяжении нескольких последующих глав романа мы не знаем, о ком идет речь, внима­тельно собирая по мере продвижения по тексту вроде бы мимохо­дом оброненные сведения о персонаже. Аналогично открывается роман И. Стоуна "The Greek Treasure"- 'She was helping the other girls of the village...."'' большинство произведений Ск. Фитцдже­ральда, Э. Хемингуэя, Дж. Стейнбека и многих других авторов, русских в том числе. Сравните начала хорошо известных рассказов Л. Андреева и А. Куприна: "Она никому не принадлежала» — это о собаке («Кусака»! и «-Ее можно встретить нa Крещатике часа в 3—4 пополудни»—это о Манечке; «будущая Патти»;.

Так личное местоимение, актуализируясь. триобретает допол­нительные функции, значительно превышающие то (сходное общеязыковое назначение.

Указательные местоимения в инициальной позиции также орга-

низуют импликацию предшествования, ибо представляют собой, по сути дела, свернутые фразы: «тот, о котором речь шла раньше, отдаленный во времени и / или пространстве» и «этот, близкий, непосредственно участвующий в сиюминутном предмете разго­вора». В обоих случаях читатель сразу включается в продолжаю­щийся, а не только что начатый рассказ. " In the late summer of that year..." — начинает Э. Хемингуэй роман «Прощай, оружие!», апел­лируя к памяти читателя, предположительно знакомого с фактами, оставленными за пределами текста. Так же открывается роман У. Стайрона "Sophie's Choice": "In those days cheap apartments were almost impossible to find in Manhattan, so I had to move to Brooklyn".

Таким образом, все разряды местоимений с разной степенью регулярности включаются в осуществление авторского замысла. Семантически недостаточные по своей природе, они семантизиру­ются в тексте и, не увеличивая его объем, несут дополнительную информацию разных типов.

Наряду с местоимениями и артиклями, в состав высокочастот­ных синсемантичных слов входят союзы. Первое место в их списке всегда принадлежит сочинительному союзу and (и, соответственно, русскому союзу «и» — см. таблицу на с. 31), актуализация кото­рого в художественном тексте осуществляется благодаря повтору. Повтор союзного слова давно известен в стилистике как поли-синдетон, что по-гречески означает «многосоюзие». Повтор союза не только упорядочивает, ритмизует высказывание. В срав­нении с асиндетоном (бессоюзным соединением частей пред­ложения и предложений) полисиндетон создает впечатление уве­личения количества событий, уплотнения сюжетного времени:

"They buried the old man on a hill and said some words over him, and unloaded the car and had something to eat, because there was food in the kitchen; and they did nothing for three days but fix the house and look at the land and lie in the good beds, and then look at one another in surprise that all this was happening this way, and their stomachs were full and there was even a cigar for him to smoke in the evenings" (R. Bradbury. The Scythe).

Полисиндетон позволяет оформить изображение разносторон­ней деятельности разных персонажей в одну картину.

Помимо повтора, актуализация союза осуществляется при его присоединительном использовании в инициальной позиции. Открывая предложение (главу, раздел), союз устанавливает меж­ду ним и предшествующей частью изложения отношения аналогич­ности и неаналогичности '. Кроме этого, между двумя частями, объединяемыми присоединением, возникают семантические отно­шения, не свойственные каждому из них в отдельности: начинаю­щееся союзом предложение, несмотря на свою несамостоятель-

¹ Об этих отношениях см.: Холодов Н. Н. Об отношениях аналогичности и
неаналогичности в синтаксисе // Вопр. языкознания........... 1985. — № 5.

ность, оказывается выделенным благодаря предшествующей ему удлиненной паузе. В нее как будто вбираются какие-то смысловые звенья, служащие соединительным мостиком между двумя пред­ложениями. Замена эксплицитной связки паузой придает всей вто­рой части высказывания значение додумывания в процессе речи. Оно и становится основным структурным значением присоединяю­щего союза. Содержание первого, законченного, предложения дополняется, уточняется, продолжается во второй, присоединяе­мой к нему части. Побудительные мотивы, ассоциации и пути этого процесса выпущены из изложения, и читатель (слушатель) полу­чает лишь два крайних звена трехчленной цепочки. Роль единст­венной смысловой и структурной связки между ними выполняется союзом. Чем меньше видимая логическая связь присоединяемых частей, тем ответственнее роль союза, придающего единство высказыванию. Присоединяющий союз and чрезвычайно часто используется в фольклорном повествовании, придавая ему аутен­тичный характер непосредственно развивающейся речи, додумы­ваемой в самом процессе порождения.

Так, актуализация союза способствует созданию не только новых смыслов, но и общего стилистического тона изложения.

В создании дополнительного содержания текста участвует и группа предлогов, предложных и пространствен­ных наречий. При помощи их концентрации достигается впе­чатление динамизма происходящего события; направление, спо­соб, темп передвижения передаются не через название соответству­ющих действий и объектов, а через скопление указанных синсеман-тичных слов. Ниже следуют примеры из разных романов Хемин­гуэя, где изобразительность повествования создается именно таким способом:

"I slipped along behind the bar and out through the kitchen in back all the way out. I went clear around the outside of the square and went in through the gate and out onto the dock and got on board" (To Have and Have Not).

"The car went out of the square, along through the side street, out under the trees and down the hill and away from Pamplona" (Fies­ta)

"They took me down behind the line of officers below the road toward a group of people in a field by the river bank" (A Farewell

to Arms).

Динамизм всех приведенных отрезков текста, их насыщенность действием создается не за счет глаголов (в последних примерах их всего по одному), а именно за счет концентрации синсемантичных слов. Сходный эффект достигается и при несколько меньшей плот­ности их употребления: "I went quickly down the two steps, through the yard into the garden" (W. Golding. The Pyramid).

Из всего сказанного явствует, что синсемантичные слова, актуализируясь, представляют собой чрезвычайно экономный спо­соб создания дополнительной смысловой, эмоционально-оценоч-

 

 

нои, экспрессивной информации. Входя в художественную речь они изменяются качественно, наращивают свой смысловой объем и функциональную нагруженность. Естественно, не каждый случай употребления артикля или предлога, союза или местоимения насы­щен дополнительной информацией. Это и невозможно: только на фоне автоматизированного окружения возможна актуализация отдельного языкового факта. Приведенные выше рассуждения были призваны показать не стопроцентное включение всех слово­употреблении неполнозначных слов в образный баланс произведе ния, а наличие потенциальных изобразительных возможностей у каждого разряда слов и художественную реализацию этих воз­можностей, органически входящую в общую систему выразитель­ных средств художественного текста.

Если синсемантичные, т. е. семантически несамостоятельные слова могут столь существенно влиять на содержание высказыва­ния, строевыми элементами которого они являются, то сколь же велики должны быть возможности самостоятельного полнознач-ного слова, которое приходит со своим собственным значением в высказывание и таким образом непосредственно участвует в построении фразового содержания.

Для выяснения этого вопроса следует обратиться к автосеман-тичнои лексике.

§ 2. Автосемантичная лексика

Выше было сказано, что синсемантичные слова, составляющие всего 1 «/о словника, покрывают до 50% текста. Следовательно текст примерно поровну распределяется между строевыми и полно-значными словами. Однако если система языка заставляет каждого автора практически исчерпать весь состав первых много­кратно используя их для построения высказываний, вторые предо­ставляют ему неограниченные возможности выбора, ибо словарь на У8—У9 «/о состоит из автосемантичных слов, и отнюдь не каждое слово попадает даже в текстовые массивы большой протяжен­ности. По наблюдениям У Фрэнсиса, до 40 °/о словаря развитого литературного языка состоит из редко употребляющихся слов (парах legomena). Какие же свойства слова обеспечивают ему более или менее легкое попадание в текст?

Поскольку каждое речевое произведение отражает ситуацию внеязыковои действительности, в текст, естественно попадают прежде всего те слова, которые называют описываемые объекты явления, факты. За этот процесс обозначения, называния ответ­ственна та часть содержания слова, которая соотносит его с реаль­но существующим миром, реализует понятие языковыми средст­вами,, т. е. л е к с и ч е с к о е значение. Лексическое значение неоднородно, ибо отражает разные стороны действительности Оно подвижно и исторически изменчиво, ибо, как каждый живой орга­низм, оно рождаете?, эволюционирует и заканчивает свое сущест­вование — уходит из употребления. Развитие лексического значения

связано с расширением сферы его действия. От исходного зна­чения отпочковываются новые, слово становится полисемичным, а все его значения (или лексико-семантические варианты •— ЛСВ), вместе взятые, образуют его семантическую структуру.

Конечно, означивание объекта — главная функция слова, и предметно-логический (денотативный) аспект значения — глав­ный в его семантической структуре. Однако он не является единст­венным. Более того, в тексте он может потерять и свое главенству­ющее положение. Поскольку именно здесь, в контекстуальном выдвижении словарных значений, в первую очередь заложены дополнительные информационные и эстетические возможности слова в тексте, следует вспомнить типы лексических значений, вообще обнаруживаемых в слове. Одним из самых необходимых является значение эмоционально-оценочное.

Эмоциональное (эмотивное) значение отражает отношение к называемому объекту и непосредственно связано с познавательной деятельностью человека. «Без „человеческих эмо­ций" никогда не бывало, нет и быть не может человеческого иска­ния истины» '. Эмоциональное значение, как правило, выступает в сочетании с оценочным, и сам факт разделения эмоций на по­ложительные и отрицательные свидетельствует о тесной взаимо­связи эмоции и оценки. Конечно, существуют и безоценочные эмо­циональные слова (например, междометия), и слова рациональной оценки («хорошо / плохо»), но их количество не сравнимо с огром­ным количеством слов эмоционально-оценочных, через оценку предмета передающих и отношение к нему. Подавляющая масса качественных прилагательных является носителями данного типа значения ². Поэтому насыщенность текста прилагательными, как правило, свидетельствует о подробности авторских квалификаций и оценок. Отмечается, например, особая адъективность стиля Дж. Голсуорси, К- Мэнсфилд, О. Уайлда, У. Фолкнера ³.

Однако субъективная модальность высказывания и его оценоч-ность не создаются только соответственно заряженными словарны­ми единицами. Любое слово может выступать носителем контек­стуально созданной аксиологической (оценочной) информации: «Высказывание без оценки не построить: каждое высказывание есть прежде всего оценивающая ориентация. Поэтому в каждом высказывании каждый элемент не только значит, но и оценивает» ⁴. Такие, например, нейтральные слова, как. «глицериновый», "pen­cil", "modern", несут авторскую отрицательную оценку в сочета-

¹ Ленин В. И. Рецензия на книгу Н. А. Рубакина «Среди книг» // Поли. собр.
соч.—Т. 25.— С. 112.

² Это отражено в этимологии термина «эпитет». Известный как «самый субъек­
тивный из тропов» именно в силу своей эмоциональности и оценочное™, «эпитет»
(эпитетон) по-гречески означает «прилагательное».

³ См.: Бобылева Л. К. Очерки по языку английского романа XX века.— Влади­
восток, 1984.— С. 32.

⁴ Волошинов В. М. Марксизм и философия языка.— М., 1930.— С. 119.

 

ниях «глицериновые слезы Кларетты Петаччи» (Е. Евтушенко); "a pale, worried pencil of a man" (J. O'Hara); "mean, modern and pretentious suburbs" (J. Joyce).

Оценочность появляется и у нейтрального или положительно заряженного атрибута при его уточнении адвербиальным детерми­нативом. Так, портрет Лотты Титтель в романе Ю. Бондарева «Бе­рег» включает такие характеристики: «красивое, удлиненное лицо с веерообразными ресницами», но им предшествует уточняющее наречие — «косметически красивое,, удлиненное лицо...», которое сводит на нет комплиментарность определений. То же наблюдаем в романе Ю. Бондарева «Игра»: «Гричмар... засмеялся, забелели одинаково ровные, подозрительно молодые зубы». Еще пример из романа «Бэббит»: "Не seemed prosperous, extremely married and unromantic" (S. Lewis). Контекстуальные условия меняют поло­жительную оценочность и таких слов, как «кровинушка, гений» в саморазоблачениях героя романа С. Есина «Имитатор». «Искус­ство, знаете ли, принадлежит народу, а я — его кровинушка, его» плоть, его шустрый гений».

Во всех приведенных случаях преобладают отрицательные оценки. Это связано с большей распространенностью отрицатель­ной оценочное™ в речи (тексте) вообще, что обусловлено двумя основными причинами. Во-первых, все нормы — морально-эти­ческие^ эстетические, социальные и прочие — исходят из положи­тельной оценочное™. Поэтому положительная оценка описывае­мых фактов и явлений не всегда фиксируется — это норма. Нарушение же нормы вызывает повышенное внимание и, соответ­ственно, находит свое отражение в речи. Второй фактор, обу­словливающий преобладание отрицательной оценочное™,' про­истекает из критического восприятия отражаемой действитель­ности, свойственного большинству художников. Поскольку оценка и эмоция неразрывно связаны с мировосприятием говорящего, введение их в текст является сигналом открытого включения ав­тора в повествование, его непосредственного, эксплицитного ука­зания на распределение своих симпатий/антипатий.

Эмоционально-оценочное значение нередко отождествляют с экспрессивным. Они действительно часто сосуществуют в одном слове, не являясь при этом идентичными, ибо основная функция первого основывается на желании говорящего выразить себя, вто­рого — повлиять на адресата. Экспрессивным значением обладают все тропы, в которых оно создается за счет контекстуального вы­движения тропеического слова; в первую очередь это хорошо из­вестные стилистические приемы метафоры и метонимии.

Метафора основана на общности в семном составе двух слов, денотаты которых никак не связаны между собой в реальной дейст­вительности («солнце — шар»: общая сема — «круглый» — фор­ма; «солнце — небесный вулкан»: общая сема — «горячий, раска­ленный» — температура; «солнце — янтарь в ' небе»: общая сема — «желтый» — цвет и т. п.).

В зависимости от количества и характера объектов, с которыми человек сталкивается в окружающей действительности, и психоло­гических качеств данного индивидуума возрастает или уменьша­ется его способность обнаруживать сходное в различном. Развитое воображение и личный опыт позволяют сводить в единой ассоциа­ции весьма далекие друг от друга реальные объекты. Ассоциатив­ность человеческого мышления способствует развитию этого про­цесса, обеспечивает бесконечную вариативность обнаруживаемых сходных пар. Например, губы различных персонажей вызывают у разных авторов различные ассоциативные представления, что выливается в ряд ничем не похожих друг на друга метафор: "Their thick lips were walls" (Sh. Anderson); "His lips were bloodless. The iron teeth of confinement and privation had been slowly filing them down for twenty years" (Ch. Dickens); "Laughter played around his lips" {Ch. Dickens); "The rosebuds of her lips" (Th. Hardy); «Мысль гуляла вольной птицей по его лицу, садилась на полуотво­ренные губы...» (Гончаров).

В метонимии перенос наименования основан не на сходстве объектов (и, соответственно, не на наличии общей семы у обозна­чающих их слов), а на их реально существующих связях: «Серые шлемы с красной звездой белой ораве крикнули — стой!»,— пишет В. Маяковский, имея в виду красноармейцев, на которых действи­тельно были надеты серые шлемы с красной звездой. «Одинокая гармонь» у М. Исаковского бродит не сама по себе, а в руках гар­мониста, представителем которого она становится в стихотворе­нии, так как между исполнителем и инструментом (денотатами «гармониста» и «гармони») существуют реальные связи в действи­тельности.

Поскольку перенос названия в метонимии зиждется на отноше­ниях двух реально взаимосвязанных объектов, он в значительно меньшей степени зависит от развитости ассоциативного мышления. Номенклатура материально зафиксированных связей двух объек­тов носит гораздо более строго очерченный характер, чем практи­чески неограниченная свобода ассоциативно домысливаемого сходства. Типы отношений, используемые в метонимических пере­носах, повторяются, способы переносов стабилизируются, конкрет­ные случаи их реализации воспроизводятся, метонимия теряет свою свежесть и оригинальность, автоматизируется, входит в кол­лективный узус и вводится в качестве словарно закрепленного ком­понента в семантическую структуру слова.

Аналогичный процесс многократно имеет место и в случае мета­форы. Неслучайно оба эти вида переноса являются важными источниками обогащения и роста словаря. Однако, не имея таких широких вариативных возможностей, как метафора, метонимия гораздо реже, чем метафора, сохраняется как уникальное слово­употребление. Главным типом отношений, дающих метонимии неограниченные возможности индивидуальных проявлений, явля­ются отношения части и целого, в силу своей важности для метони-

 

мического переноса выделяемые в подтип синекдохи. Меньшая закрепляемость синекдохи в узусе, ее более высокая способность сохранять актуализированность объясняются, по-видимому, неис­черпаемостью отдельных частных сторон явления, которые могут избираться его репрезентантом.

Использование тропов настолько способствует увеличению образности, ассоциативного простора, изобразительности выска­зывания, что вся сила эстетического воздействия художественного текста нередко приписывается только тропам. Отдавая им долж­ное, не следует, однако, художественную выразительность сводить только к ним. Это подтверждается не только всем ходом предыду­щего и последующего изложения, но и наличием в системе языка значительного количества слов, имеющих экспрессивное значение, не связанное с переносом и зафиксированное в словаре. Вот не­сколько примеров подобных изобразительных слов из пьесы Р. П. Уоррена «Вся королевская рать»: "The car eased into the road"; "He extricated himself from the bedclothes"; "the shoes squished the mud"; "she came to fling out a pan of water" и многие другие. В каждом случае действие называется и характеризуется одновременно. Экономия средств изображения не уменьшает силы их воздействия. Более того, при помощи изобразительного глагола характеризуется не просто само действие, но и лицо, его совершаю­щее. Так, склочник и интриган Меньшиков из рассказа А. Авер­ченко «подсмотрел в окно, что на дворе светлая, радостная весна». Таким образом, экспрессивное значение слова, так же как и эмоциональное, и оценочное (эмоционально-оценочное), может быть и изначально заложено в слове, и создаваться в определенных контекстуальных условиях. Второе всегда неожиданно, поэтому его эффект сильнее и вклад в общий информационно-эстетический потенциал художественного текста весомее.

Социолингвистическое значение слова стало предметом внима­ния специалистов сравнительно недавно. Оно (в этом случае его называют также этническим) покрывает значение реалий — поня­тий, связанных с сугубо национальной спецификой бытия того народа, который пользуется данным языком. В разряд реалий попадают слова, обозначающие предметы быта, блюда националь­ной кухни, названия обычаев, обрядов, объектов, характерных только для определенных условий. Например, у эскимосов Канады есть 20 слов для обозначения снега разной плотности / рыхлости, разного назначения (для приготовления чая, строительства чума)' разных времен года и т. п. Социолингвистическое значение входит и в семантическую структуру слов, обозначающих социально-поли­тические понятия, соотнесенность которых с действительностью изменяется.в зависимости от идеологической ориентированности говорящих. Это — идеологическое значение. Содержание таких слов, как freedom, democracy, human rights, propaganda и многих других, весьма существенно различается в странах с разным соци­ально-политическим строем.

Важность адекватного восприятия социолингвистического зна­чения слов с особенной очевидностью проявляется при переводе. Адресованное своему национальному читателю, в собственном национальном контексте, оно воспринимается автоматически, в достаточно полном объеме присущих ему семантических характе­ристик, отражающих знакомые адресату (читателю) объекты вне-языковой действительности. Для столь же полного восприятия их иноязычным читателем необходим пояснительный комментарий, иначе образуется лакуна — полная или частичная потеря переда­ваемой словом информации. Читателю романа А. Хейли «Колеса» в переводе на русский язык неясно, почему разгорается яростная стычка между белым мастером и черными рабочими после доста­точно невинной фразы мастера «Вот посмотри, парень» — "Look here boy"; почему навсегда врезалась в память Дж. Болдуина ("I will never forget it",— говорит он) фраза белой дамы «Что тебе, парень?» — "What you want, boy?" (No Name in the Street); по­чему при знакомстве с Рафинадом (Sugar-boy), одним из персона­жей Р. П. Уоррена («Вся королевская рать»), другой персонаж удивляется: «А я думал, он черный». Для американца расшифровка ситуаций не представляет трудностей: презрительное "boy", при­меняемое к афро-американцам любого возраста, укоренившееся в белом обиходе, стало восприниматься ими как оскорбление, вызы­вая соответствующую реакцию.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: