 |
Послесловие к «Ждановской жидкости»
|
|
|
|
Я слышал такую критику моей статьи «Ждановская жидкость»: «Конечно, А. А. Жданов человек не святой, но нельзя же его так… Это не по-русски…» И при этом ни слова о ждановских списках, по которым уничтожены, сосланы, искалечены десятки тысяч людей… А такое беспамятство – по-русски? Или вот еще факт. Обнаружили в одном городе захоронение незаконно репрессированных или, как говорили на Руси, невинно убиенных. И что же? Было приказано: скрыть следы!.. То есть: опять забыть, залить память бетоном. Это – по-русски? Чем этот бетон лучше «ждановской жидкости»? Только не ведают бетонщики, что увековечивают они – себя, увековечивают в своем бесстыдстве, в своей бессовестности. Так хотели скрыть и Куропаты, этот сталинский Освенцим, – не удалось.
Знаю я и такой упрек в свой адрес: статьи «Грабли» и «Ждановская жидкость» написаны слишком эмоционально. Объяснюсь.
Во-первых, без эмоций нельзя, если ты – нормальный человек. В том-то и дело, что мы слишком долго отвыкали и почти отвыкли чувствовать, как чувствуется (а это – первоэлемент, это ядро «самостоянья человека»), отвыкали чувствовать без насилия над своими чувствами – свободно, честно, искренне. Именно сталинщина смертельно боялась нормальных человеческих эмоций, а потому их вытравляла, убивала, извращала, обесчеловечивала, заменяя их все на одну – стадную – эмоцию, на патологическую любовь к «вождю», на слепую веру в его абсолютную правоту и гениальность, на патологический же страх изменить этой любви, этой вере. Удушить, извратить эмоции и, значит, расколоть ядро «самостоянья». А бояться эмоций – значит бояться быть самим собой. К тому же упреки в излишней эмоциональности со стороны тех, кому сталинщина любезна, насквозь лицемерны: вот уж кто преисполнен эмоций, только каких?
|
|
|
Во-вторых, в определении самых главных жизненных ориентиров, координат – зла и добра – наши эмоции (если они не задавлены, не извращены, не обесчеловечены) куда умнее, проницательнее нашего ума, которым мы так гордимся, куда его честнее и неподкупнее. «Ах, ох, какое унижение ума!» Никакое не унижение. Ум – совести великий помощник, а не господин и не надзиратель. А иначе он – вышколенный циничный лакей бессовестности.
В-третьих, истинно человеческие эмоции и призваны стимулировать, взнуздывать, оплодотворять мысль. Чувства должны стать теоретиками, говорил один великий мыслитель. Сильное честное чувство и порождает сильную честную мысль. Извращенные же эмоции неизбежно заставляют и мысль становиться олигофренической, импотентной.
Как раз о такой слабоумной (хотя и страшной) мысли я и писал: «Да, Сталин оклеветал и уничтожил честных людей, но ведь – „во имя коммунизма!”. То, что оклеветал и уничтожал, – это, конечно, плохо. Но то, что „во имя коммунизма”, – это хорошо…»
Спрашивается: это что, эмоция, и только? А для меня это мысль о мысли, это сильная, горькая, честная мысль о мысли низкой, циничной и слабоумной. Говорю так, потому что идея этой сильной мысли вовсе не моя, а Достоевского: «Каламбур: иезуит лжет, убежденный, что лгать полезно для хорошей цели. Вы хвалите, что он верен своему убеждению, то есть он лжет, это дурно: но так как он по убеждению лжет, то это хорошо. В одном случае, что он лжет – хорошо, а в другом случае, что он лжет – дурно. Чудо что такое». Вот я и хотел выявить мысль об абсолютном самоистребительном алогизме (змея себя кусает!) сторонников сталинщины, о полной их неспособности понять, в каком кровавом нонсенсе они запутались. В одном случае убийство хорошо, в другом – то же самое убийство – дурно? И с доносами так? И с пытками? И с пытками, убийством детей – тоже так?..
|
|
|
А ведь, казалось бы, для нормального человека все так просто: не нужны миллионы чудовищных фактов клеветы и убийств, а достаточно одного-единственного: если человек клевещет на другого и убивает его (или организует убийство), клевещет и убивает его сознательно, боясь разоблачения своего полного несоответствия тому месту, которое он занимает (захватил), стремясь и дальше узурпировать власть, лживо прикрываясь высокими политическими, идеологическими целями, то какой еще может быть тут прежде всего, важнее всего вопрос, кроме вопроса о законе, о праве, об уголовном кодексе? Или для такого убийцы кодекс не нужен, неприменим, так как он, убийца, занимает слишком высокий пост и апеллирует к слишком высокой политике? Ну так прямо так и скажите! Ему – можно. Ему даже дóлжно. А остальным?.. И что получите в результате? Получите двойную мораль (одним можно, другим нельзя). Это раз. Получите цепную реакцию социального и духовного разврата, потому что другие захотят того же. Это два. Нас это устраивает? Значит, мы и заслуживаем того, чтобы с нами так и обращались, так, как обращались при Сталине. А если не устраивает, значит, придется вернуться к началу начал, придется пресечь всякое превращение уголовщины в политику и идеологию, а идеологии и политики – в уголовщину. Придется относиться к уголовщине как к уголовщине. Придется обратиться к праву, к закону, равному для всех, без исключения. Вот и все. И однако же понадобились именно миллионы фактов, чтобы признать: достаточно одного-единственного. Это и значит (повторю в последний раз): не постой за волосок – головы не станет…
Цель – средства – результаты… В среднем звене здесь скрыты как истинная цель, так и цена результатов. Средства (как цель в действии и как цена) и входят в самое содержание провозглашаемой цели.
И если мы желаем понять сущность сталинизма, то и надо взять реальные, неприкрашенные результаты его воплощения, сопоставить их с реальными, неприкрашенными средствами, то есть с реальной ценой, и тогда перед нами откроется действительный смысл провозглашаемых им целей, то есть мы перестанем наконец быть дурачками, верящими сталинизму на слово. Причем – «считать» надо на его реальное отношение к человеку, к людям, к народу: здесь-то и выявляется все, все, все – и средства (цена), и результаты, и действительная цель. Сколько и каких людей уничтожено, искалечено, унижено?.. А еще безошибочнее «считать» на детей. Тема: «Сталин, сталинщина и дети»… Когда эта тема будет осмыслена на основе всей совокупности фактов, тогда она окончательно просветит всех, еще способных просвещаться. Хотя не могу опять не сказать: здесь достаточно одного-единственного факта. И такой факт есть: отмена Сталиным всей и всякой законности, сталинский приказ-«рекомендация» – пытать, пытать подозреваемых (по клеветническим доносам!), приказ – «рекомендация» – применять беззаконие, применять «высшую меру», применять пытки – и к детям, достигшим двенадцати лет. А пока нас больше всего просвещают результаты соединения кровавого разврата сталинщины с наживательским развратом брежневщины-рашидовщины (а тут есть глубокая внутренняя связь: безграничное насилие вполне натурально выродилось в безграничную коррупцию, тут общий знаменатель – абсолютная бесконтрольность). Эти результаты поставили страну на грань, за которой ей грозит немыслимая отсталость. Все это доказано и передоказано, все это очевидно и сверхочевидно для всех, кроме малых и больших алхимиков, – вот оно, воплощение ваших любимых «принципов»! Вот плоды вашего интеллекта и вашей морали!
|
|
|
При такой-то цене – такие результаты…
И после всего этого вы снова смеете претендовать на власть?! И после этого: «Не могу поступаться принципами…» До пропасти довели – и все о «принципах» талдычат… Но их не могут прошибить никакая логика, никакие миллионы фактов. И тут мы упираемся (хватит наивности) вовсе не в их «концепции» и «принципы» и даже не в их поразительно не-скрываемую олигофрению (они ведь не только моральные, но и интеллектуальные жертвы сталинщины, которые уже не в силах понять своего убожества), мы упираемся в их интерес, в ту или иную их сопричастность к сталинщине (прямую или косвенную, грубую или потоньше, понезаметнее), в сопричастность к сталинской практике насилия над человеком, над мыслью, над культурой, в сопричастность к обесцениванию человека, в сопричастность к бесчеловечности. Упираемся в их страх (а это по-своему мощная сила), в страх признать эту сопричастность, в страх, спасающийся от самого себя переходом в наступление, упираемся в их агрессивность, конечно, под знаменем «верности принципам», упираемся в панические крики о «смертельной опасности» (для кого? Для чего? – для сталинщины!). Упираемся в страх, который именно от страха и выдает себя за смелость. И да не обманемся мы этой «смелостью»…
|
|
|
Мы присутствуем при последнем историческом акте – издыхания, агонии сталинской бесовщины.
Однако нам еще не раз придется потрястись, ужаснуться ее преступлениям. Мы еще не раз будем задыхаться от слез и праведного гнева. Но наступит, я уверен, и такой момент, когда мы вдруг над Сталиным и сталинщиной – засмеемся! И это будет смех-освобождение, окончательное освобождение от сталинских кошмаров и миражей. Мы еще удивимся, не поверим: как это так, мы, такие, жили при тех кошмарах и верили в те миражи? Как это мы верили: Сталин – гений, так как он сам выдал себя за гения?.. Или: Сталин – гений, так как мы ему в этом поверили?.. Но это и будет означать, что мы уже не такие, что мы стали – другими. То есть: мы засмеемся над самими собою…
Ленин назвал Сталина Держимордой (это Сталин образца не 29-го, не 34-го и 37-го годов, а всего лишь образца 22-го года) и был за снятие его с поста генсека. Сталин (не один, конечно) скрыл ленинское Завещание (таким образом, Ленин был первым, кого он лишил гласности) и пустил слух о том, что Ленин был «не в себе», а потом вообще объявил Завещание «фальшивкой» и расстреливал тех, кто его знал и помнил. Мало того: создал миф о «великой дружбе» Ленина со Сталиным и заставил всю страну распевать и слушать:
На дубу высоком, да над тем простором
Два сокола ясных вели разговоры.
И как первый сокол со вторым прощался,
Он с предсмертным словом к другу обращался:
«Сокол ты мой сизый, час пришел расстаться,
Все труды-заботы на тебя ложатся»,
А другой ответил: «Позабудь тревоги,
Мы тебе клянемся – не свернем с дороги».
Дал он другу клятву, клятву боевую,
И привел он к счастью всю страну родную.
А соколов этих люди все узнали:
Первый сокол – Ленин, второй сокол – Сталин.
А кругом летала соколятов стая…
Первый сказал о втором: «Держиморда». А поется: «Сокол ты мой сизый…» И ведь почти все мы слушали и пели…
И что же? Опять запоем? Запоем, если согласимся с Н. Андреевой, И. Шеховцевым, с их соавторами и почитателями. И. Шеховцев говорит о себе и о себе подобных даже не «мы», а «они», и говорит так: «Они хотят «реанимировать» Сталина как самого верного и последовательного продолжателя дела Ленина»* [2]. Должен признаться: я давно уже не верю ни в искренность, ни в принципиальность таких людей, как Н. Андреева и И. Шеховцев. Но вот если они сами запоют эту «народную песню», если исполнят ее публично (желательно по телевидению, на всю страну), тогда, пожалуй, я возьму свои слова обратно. Спойте «На дубу высоком…»! Спойте хоть дуэтом, хоть хором («соколятов стая…»). Только дайте свой первый концерт в Куропатах, Магадане, на Соловках или в сталинско-ежовско-бериевских подвалах и застенках, спойте над только что отрытыми скелетами «врагов народа» с простреленными в затылок черепами да призовите на свой концерт чудом оставшихся в живых людей, их родных (они, может быть, вам подпоют?), спойте, если уж вы действительно искренни, если вы и в самом деле верны своим «принципам»…
|
|
|
Сейчас мы находимся на пути понимания того, чтó и как с нами произошло, на пути понимания того, как превратились мы в людей несвободных. Мы это уже почти поняли. Но этого мало. Нам еще предстоит достигнуть непонимания, да, да, именно непонимания, органического, в плоть и кровь вошедшего непонимания: как это можно быть – несвободными?
А теперь – об одном курьезе, нарочно не придумаешь. В мае я выступал в Ленинградском технологическом институте, в том самом, где преподает Н. Андреева, преподает не только химию, но и алхимию. И вдруг получаю записку: оказывается, были в XIX веке братья Ждановы, которые и изобрели «ждановскую жидкость», и учились эти братья-химики как раз в этом институте. Не хватает еще, чтобы сам А. А. Жданов оказался их потомком.
Но все-таки закончить хочется совсем не этим. Сталинщина-ждановщина действительно подыхает – туда ей и дорога. Мучает по-настоящему вовсе не она:
На жизнь надвигается юность иная,
Особых надежд ни на что не питая.
Она по наследству не веру, не силу –
Усталое знанье от нас получила.
От наших пиров ей досталось похмелье.
Она не прельстится немыслимой целью,
И ей ничего теперь больше не надо –
Ни нашего рая, ни нашего ада.
Разомкнутый круг замыкается снова
В проклятие древнее рода людского!
А впрочем, не гладко, не просто, но вроде
Года в колею понемножечку входят, –
И люди трезвеют и все понимают,
И логика место свое занимает,
Но с юных годов соглашаются дети,
Что зло и добро равноправны на свете.
И так повторяют бестрепетно это,
Что кажется, нас на земле уже нету.
Но мы – существуем! Но мы – существуем!
Подчас подыхаем, подчас торжествуем.
Мы – опыт столетий, их горечь, их гуща.
И нас не растопчешь – мы жизни присущи.
Мы брошены в годы, как вечная сила,
Чтоб злу на планете препятствие было!
Препятствие в том нетерпенье и страсти,
В той тяге к добру, что приводит к несчастью…
(Н. Коржавин, «По ком звонит колокол»)
Великий Смешной человек нашего времени Д. С. Лихачев дает телеграмму съезду писателей: «Покайтесь!» Факт – насквозь русский. Факт – исторический. А ему в ответ – «Нам каяться не в чем!» А вслед этому ответу – недавно – другой: «Наши личные подлости прежние и не подлости вовсе, а исторические добродетели…»
И это – на глазах юных! Мотайте, мол, на ус… Бесстыдство равняется мужеству?
Достоевскому – было в чем каяться. Толстому – было. Чехову!.. А тут – все нипочем… Тоже факт исторический. Запомнится.
Наше поколение… Время нас спрессовало. Теперь – это поколение, середина, ось которого приходится на 25–30–35-й годы рождения (иногда – старше лет на пять, на десять, иногда – немножко младше). В 37-м моему собственному, так сказать, поколению всего семь, в 41-м – еще одиннадцать, а в 56-м – уже двадцать шесть (уже и путы житейские, а начинай все сначала), а с конца 60-х мы потихоньку начали отъезжать с ярмарки. Тогда-то и сказал один бывший идеолог: «Надо перепрыгнуть через поколение XX съезда». И перепрыгнули – в рашидовщину…
Смею думать: такого поколения не было в истории России, а может быть, и в истории всечеловеческой: такие надежды, такой террор, такая война, такая жестокая проверка прежней веры да плюс еще перелом во всем мировоззрении человечества, ставшего вдруг – смертным… И все это – выпало на долю одних и тех же людей, все это – по ним проехалось. Тут не о гордыне, тут – о последнем достоинстве.
Что отсюда следует? Только одно: мы должны обо всем этом честно рассказать, честно закончить свои дела. Из этого поколения уже вышли люди замечательные. Но я убежден: последнее слово этим поколением еще не сказано. Все зависит тут только от нас самих и прежде всего – опять от способности учиться. «Ошибаться и усовершенствовать суждения свои сродни мыслящему созданию. Бескорыстное признание в оном требует душевной силы» (А. Пушкин). «Нет раскаяния – потому что нет движения вперед, или нет движения вперед, потому что нет раскаяния. Раскаяние это как пролом яйца или зерна, вследствие которого зародыш и начинает расти и подвергается воздействию воздуха и света, или это последствие роста, от которого пробивается яйцо… важное и самое существенное деление людей: люди с раскаянием и люди без него» (Л. Толстой).
В июне 1988 года Егор Яковлев провел в газете «Московские новости» круглый стол «Что будет, если перестройка погибнет?» в ответ на контрнаступление противников перестройки, которых сплотила статья Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами». За нею стоял член ПБ ЦК КПСС Е.К. Лигачев. Вот мое выступление (в сокращенном виде).
ЭТО НАШ ПОСЛЕДНИЙ ШАНС
Давайте поставим и обсудим только один вопрос: что будет, если перестройка погибнет? Это наш последний исторический шанс. Здесь сплелись самые большие наши надежды и самые большие опасения. Одно из двух: либо она удастся, и тогда мы превратимся в нормально функционирующее общество со своими нарастающими стимулами саморазвития, то есть, наконец, найдем себя либо потеряем себя окончательно, и тогда наш народ, наша страна, наши идеи потерпят такое поражение, которое окажется буквально катастрофическим. Прибавим сюда еще чувства национального достоинства, национальной гордости и чести народов нашей страны, которым к тому же грозит небывалое отставание, небывалое унижение в случае гибели перестройки.
Чтобы перестройка сделалась действительно необратимой, и надо, по-моему, прежде всего трезво, бесстрашно и даже, если угодно, жестоко представить себе, осознать, что будет, если она погибнет. Представить, осознать так, чтобы этот путь, путь отступления, провала, катастрофы, стал въяве отвратителен всему нашему обществу, а потому – закрыт, отрезан, «заказан».
Что будет, если?.. Будет Чернобыль. Универсальный – экономический и политический, социальный и национальный, идеологический и духовно-нравственный. И это произойдет как бы по плану, в результате вполне сознательных, целеустремленных усилий тех, для кого нет ничего выше корыстных интересов и привилегий, тех, кто знать не желает, к чему все это ведет, тех, о ком сказано поэтом:
…страх увидеть бездну
Сильней, чем страх в нее шагнуть.
Возможно, предложенный подход покажется кому-то «запугивающим», «алармистским» и даже «апокалипсическим». Но вот именно это настроение, эту установку и необходимо преодолеть, переломить. Речь на самом деле идет лишь о мужестве увидеть бездну, чтобы в нее не шагнуть. Все думают, говорят, пишут: обратима или не обратима перестройка? Ну, так и будем последовательны до конца.
Решать задачу при наихудших из всех возможных условиях – это и есть высшая объективность и высшее деловое мужество.
Сейчас перестройке нужно самое трезвое, самое беспощадное выжигание всякого самообмана, всякого самообольщения, честная, мужественная самокритика. Пусть каждый отдаст себе ясный отчет; все ли сам (конкретно, лично) сделал для ее необратимости? Чем честнее, мужественнее, беспощаднее будет ответ, тем больше увеличатся шансы этой самой необратимости. Есть и программа конкретных действий.
СЪЕЗД НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ
Последний поход
Юрию Карякину
Всего на одно лишь мгновенье
Раскрылись две створки ворот,
И вышло мое поколенье
В свой самый последний поход.
Да, вышло мое поколенье
Усталые сдвоив ряды.
Непросто, наверно, движенье
В преддверии новой беды.
Да, это мое поколенье
И знамени скромен наряд.
Но риск, и любовь и терпенье
На наших погонах горят.
Гудят небеса грозовые,
Сливаются слезы и смех,
Все маршалы, все рядовые,
И общая участь на всех.
Булат Окуджава
В 1988 году кончилась моя кабинетная жизнь. Кончилась и чистая публицистика.
В начале февраля 1989 в дверь нашей квартиры неожиданно позвонили. На пороге стояли два молодых человека, мне незнакомых.
– Юрий Федорович! Мы из Фрязино. Мы создали инициативную группу по выборам на съезд народных депутатов и просим вас баллотироваться в депутаты от нас…
Предложению удивился, но приезду самих фрязинцев – не очень. Я там недавно выступал с впечатлениями о XIX партконференции.
– Ребята, а это ваше предложение – серьезно? В смысле – есть шансы? Хотя Фрязино, конечно, не Якутск, но местный кандидат жителям наверняка будет ближе…
Они заверили – есть.
Я задумался. Как раз накануне проходили выборы кандидатов в народные депутаты в нашем Союзе писателей. Там разгорелись свои страсти – не прошли Дудинцев, Рыбаков, другие достойные люди, а квота была всего десять мест. Распылять голоса было бы на руку тем, кто об «экстремистах», «прорабах перестройки» говорил с издевкой. Меня тоже выдвигали, но я взял самоотвод, мотивируя это тем, что есть гораздо более достойные писатели.
Теперь молодые фрязинцы (особенно запомнился Эльдар, с которым мы дружили потом несколько лет) уверяли меня: главное – люди вам поверят. Ведь раньше – горячился Эльдар – мы опускали бумажки за «спущенное», выборов не было в принципе. А теперь будут настоящие выборы, будут настоящие встречи с избирателями. Людям же нужны не столько программы-словеса, сколько честные депутаты.
Ребята хоть и горячились, но были правы. Личность – это уже программа. Главное, чего нам не хватает кровно, – личностей. Какие законы будут приняты, важно, но еще важнее, кто их будет выполнять. Голосовать. Делать запрос министру. Личность – это поступок в экстремальных обстоятельствах. Помню идущего к трибуне на XIX партконференции В. Коротича – добрая половина зала чуть ли не в крик: «Он оскорбил нас! Оскорбил делегатов!» Страшно ему было, я же видел. А кто оказался прав? Не крикуны, а мужество проявивший Коротич.
Задумался сразу, с какой предвыборной программой выступать. Конечно, у всех, и у фрязинцев, на первое место выходят свои нужды: жилье, автобусы не ходят, гибнет речка, да мало ли еще чего? Вы мне большие проблемы, а я вам мои – неотложные. Ведь они существуют. Существуют – и повсеместно, как близнецы. И неотделимы они от общих глобальных проблем. У нас же общественный рак. Корабль летит не туда, а если вы в кубрике порядок наведете, спастись можно? За счет кого будем выбивать блага для «своих», если дефицит повальный? А мы и не верим, что у нас рак, знать не хотим! Чуть что, бьем диагностов: устали от вашей гласности! Магазины-то пусты! Преступность растет! Смертность детская! – не понимая, что корень всех болезней в опутавшей нас лжи. «Гласность нужна нам как воздух»? (Горбачев) Как воздух! Но за этот воздух нам еще бороться и бороться.
Помнится, сказал тогда ребятам, а на встречах с избирателями уже повторил:
– Я вообще не верю в наилучшую программу, отточенную до деталей. Верю в позицию. Приоритеты важны. Реформа политической и экономической системы управления страной – с необходимой децентрализацией. Обязательность альтернативных проектов, в том числе и в законодательной сфере. Охранять надо две вещи: экологию (в широком смысле) и гласность. И это касается всех социальных институтов.
Уже задумывался: если выберут, немедленно оставляю службу, институт, полностью отдаюсь депутатским делам. Силы мои не беспредельны, и отрыв от «низовых» нужд губителен. И мне будет нужна как помощь специалистов, так и встречное изучение тонкостей всего местного. Я к этому готов, потому что привык учиться. И, думаю, противопоставлять «приспособленных» и «небожителей», «рабочих» и «гуманитариев» – дело безнадежное. Совесть – вот основа. Демократия не отменяет личной совести, а обостряет ее. И нужно, чтобы больше людей прониклись осознанием, что иначе перед лицом смерти нам, как стране, как народу, не спастись.
В общем, согласился. Началась предвыборная гонка. Сил потратил много. Ребята прекрасно работали. Но пришлось сойти с дистанции по собственному решению. Сам решил отдать «свой голос» в пользу Николая Травкина.
А история с Травкиным была такова. Как-то утром, довольно ранним, в марте, сижу в своей клетушке в квартире на Перекопской и соображаю, как же это мне добраться до Фрязино? Ведь машины у меня нет. Ребята тоже бесколесные. А надо обязательно быть на встрече с избирателями, там уже многое решилось. И вдруг звонок в дверь. Что за ранний гость? Открываю. Стоит молодой красивый парень с открытым лицом.
– Вы Карякин?
– Ну, я.
– А я Травкин. Николай Травкин, Герой Соцтруда, может, слышали о методе Травкина в строительстве? И ваш соперник. Вот еду во Фрязино. У меня машина. Поедем вместе?
Поехали. Поговорили. И парень этот мне понравился. Прямой, открытый, видно, прочно стоит на ногах. Хочет перемен, аж руки чешутся. Послушал, как выступает. Убедительно. Люди его в Подмосковье знали. А противостоял ему кандидат от партийно-хозяйственной номенклатуры Смирнов, директор авиационного (ракетного) завода. Ну, и решил я помочь Травкину, не распыляя голоса тех, кто хотел сдвинуть дело с мертвой точки. Обратился к тем избирателям, что мне симпатизировали, – отдайте голоса за Травкина. И Коля победил!
Я же оказался избранным на Первый съезд народных депутатов от Академии наук – совершенно для себя неожиданно.
Известный общественный деятель Виктор Шейнис, ставший своеобразным «хроникером» нашей демократической революции (см. его книгу «Взлет и падение парламента. Переломные годы в российской политике – 1985–1993»), выборы в Академии наук назвал сражением за «Сахаровский список». Умелая, последовательная и порой дерзкая работа инициативной группы интеллектуалов и честных людей, объединившаяся в группу «За демократические выборы в АН», позволила совершить маленькое чудо: сторонники перемен, демократы одержали убедительную победу над академическим истеблишментом.
Вначале выборы в Академии не предвещали ничего хорошего. Академии как «общественной организации» было выделено 25 мандатов. 55 академических институтов выдвинули Андрея Дмитриевича Сахарова, 24 – Роальда Сагдеева, 19 – Дмитрия Лихачева и т.д. Тем не менее 18 января 1989 на расширенном заседании Президиума АН, где собрался весь начальствующий состав, никто из ученых–лидеров общественного мнения, даже академик Сахаров, не были избраны. Академические начальники даже не смогли заполнить все 25 мандатов, им выделенных. Вышел скандал, так что у Академии даже отняли пять мест.
2 февраля у здания Президиума АН состоялся массовый митинг. Собравшиеся осудили верноподданническое начальство и потребовали демократических выборов. Была создана инициативная группа по выборам из демократически настроенных представителей различных академических институтов. Имя Сахарова было у всех на устах. Он был выдвинут и по московскому национально-территориальному округу, но принял жесткое и, как оказалось впоследствии, единственно верное решение: уступил московский округ Ельцину, чтобы самому баллотироваться только от Академии.
Добившись повторного выдвижения кандидатов на выборы народных депутатов от Академии наук СССР, инициативная группа подготовила список из 23 кандидатов на второй тур. На конференции АН было принято одно очень важное решение: в депутаты может быть выдвинут любой сотрудник АН, а не только академики и членкоры.
На второй избирательной конференции АН (19–21 апреля 89-го) на 12 мест, освободившихся после провала официальных кандидатов в результате переголосовки 21 марта, были избраны исключительно кандидаты, поддержанные демократами: известные ученые, активные «перестройщики», в большинстве своем не занимавшие никаких официальных постов: Андрей Сахаров, Сергей Аверинцев, Вячеслав Иванов, Николай Шмелев, Геннадий Лисичкин, Николай Петраков, Роальд Сагдеев, Павел Бунич, Александр Яковлев, Георгий Арбатов, Виталий Гинзбург. Был избран и я, оказавшись, к всеобщему удивлению, на четвертом месте по числу голосов. Конечно, мне очень помогла поддержка Андрея Дмитриевича Сахарова, который согласился быть моим «доверенным лицом» (а я соответственно его). Кандидатуру мою представлял Виктор Шейнис в свойственной ему манере говорить обстоятельно и убедительно. После его «презентации» зал взорвался аплодисментами. Говорить неудобно, а вспомнить приятно. Как всегда интересно, умно и не без юмора выступил за меня Владимир Лукин, а Рой Медведев прислал письменное «поручительство», которое зачитали на том бурном академическом выборном заседании. Недавно обнаружил это письмо Роя и хочу его привести с благодарностью. Ведь с Роем Медведевым нас связала дружба и борьба со сталинщиной в самые дремучие и опасные годы застоя, когда он разыскал меня в моей московской конуре и принес рукопись своей первой большой работы о Сталине и большом терроре.
Вот это письмо в Избирательную комиссию по выборам народных депутатов СССР от АН СССР.
Уважаемые товарищи!
В списке кандидатов в народные депутаты от Академии наук немало уважаемых людей, и надо иметь веские основания для того, чтобы выбрать наиболее достойных. Поэтому я далек от того, чтобы заниматься противопоставлением и «взвешиванием» репутаций людей, со многими из которых я незнаком лично, не знаю их общественной деятельности и некомпетентен в области их научных интересов.
Но уже 25 лет я хорошо знаю Юрия Федоровича Карякина, многие из изучаемых им проблем близки также и мне.
Ю.Ф. Карякин – один из немногих ученых-обществоведов, соединяющих начало шестидесятых и вторую половину восьмидесятых годов, из тех, что не пошли на сделку с совестью, благодаря которым не прервалась «связь времен».
В девятой книжке «Нового мира» за 1964 год, на которой закончилась «эпоха Хрущева», была напечатана статья Карякина о Солженицыне, в которой Карякин поставил перед мировым коммунистическим движением проблемы преодоления сталинизма, соотношения целей и средств в социалистическом строительстве и многие другие важнейшие проблемы теории и практики научного социализма. В самом начале 1986 г. в сборнике «Пути в незнаемое» вышло отвергнутое почти всеми московскими редакциями блистательное эссе «Не опоздать!» – манифест того, что мы называем сегодня «новым мышлением». Между двумя этими вехами – уход в изучение на материале XIX века проблем, актуальных для всего века XX, во имя того, чтобы наступил век XXI.
Я знаю Ю.Ф. Карякина как человека абсолютно бескорыстного, которому чужды сами понятия материальной или карьерной выгоды. Считаю его одним из крупнейших знатоков философии, в том числе марксистской, вдумчивым аналитиком социальных и исторических проблем. Я благодарю Юрия Карякина за помощь, о чем всегда указывал в своих работах.
Считаю, что Ю.Ф. Карякин сочетает в себе компетентность, порядочность и общественный темперамент, необходимые для народного депутата.
На академических выборах я представил развернутую программу, хотя и тогда, а теперь особенно понимаю, что сама по себе программа кандидата ничего не значила.
Выборы народных депутатов в 1989 году принесли немало сюрпризов не только в Академии наук. Народ, особенно в Москве и северной столице, будто проснулся от спячки. Почти каждая встреча депутатов с избирателями превращалась в бурное обсуждение самых насущных проблем. Митинги, демонстрации вздымали Москву. Мне особенно запомнился майский (21 числа) митинг 1989 года в Лужниках.
Трибуны не было. Подогнали грузовик, и на него взгромоздились уже известные в Москве, да и в стране новые лидеры во главе с А.Д. Сахаровым и Б.Н. Ельциным, которые позднее возглавили Межрегиональную группу на съезде народных депутатов СССР. Особенно горячо народ приветствовал Ельцина. А потом стали скандировать: «Ельцина – в президенты».
Я тогда спросил Бориса Николаевича о двух важных для меня вещах и поразился его честному и даже подкупающе наивному ответу.
– А вы могли бы начать все это, ну заварить всю эту перестройку, новое мышление?
– Да нет, пожалуй, нет.
– Ну а как насчет президента?
– Это как народ решит.
Мы тогда выступали очень резко, главным образом против партийной номенклатуры, которая, проиграв в одномандатных округах, не могла поверить в свой провал и действовала очень агрессивно.
Вот, к примеру, что я говорил на этом митинге, обращаясь к собравшимся:
Знаете, кто вы такие? Вы – выпавшая на улицу накипь, по словам Месяца, секретаря Московского обкома партии. Такого же мнения о вас и те, кто потерпел поражение на выборах в Ленинграде. Им подавай после их провала другой народ. Они готовы назвать народ антисоветским. Они готовы народ объявить антинародным. Почему? Только потому, что их «прокатили». Вот они теперь и трусят, боятся уходить в отставку.
Нужно победу на выборах, подъем народного сознания довести до конца.
Сколько здесь рабочих? (Возгласы: «Много!») Они, номенклатурные партийцы, внушают вам и нам, что рабочие – это одно, а интеллигенция – другое. Нас семьдесят лет этим обманывали. И вбивали этот клин, и тех и других эксплуатировали, и тех и других довели до этого кризисного положения.
Не верьте им, когда секретарь обкома, горкома, кандидат в члены Политбюро Мельников или Месяц говорят, что некоторые интеллигенты победили на выборах потому, что у них язык хорошо подвешен, а рабочие (те, которых они хотели ставить, а не настоящие рабочие) потерпели поражение. Вы поняли, чего они хотят? Не позволим им вбить этот клин между рабочими и интеллигенцией!
И последнее. Когда нас всех обманывают, что гласность нужна журналистам и интеллигентам, я скажу так: гласность рабочему классу нужна больше, чем интеллигенции. Гласность крестьянину (мыкающему горе, как говорили здесь) нужна еще больше, а гласность инвалидам, нищенствующим нашим, – еще больше, детям безгласным – еще больше… Без гласности мы не сделаем ни одного шага вперед. Поэтому они так боятся настоящей гласности.
Накануне открытия Первого съезда народных депутатов СССР М.С. Горбачев собрал депутатов-москвичей, «московскую группу». Познакомился с нами, конечно, достаточно поверхностно – иного и нельзя было сделать. Но видно было, что он сам искал, на кого ему в работе на съезде опереться.
То, что происходило на съезде, вынашивалось, копилось, может быть, все 70 лет… и прорвалось!
Особенно бросался в глаза вопиющий антагонизм между депутатами – так называемым «большинством» (его потом стали называть с легкой руки Юрия Афанасьева «агрессивно-послушным большинством») и так называемым «меньшинством». Почему «так называемым»? Потому что, несмотря на очевидную и повторяющуюся пропорцию голосования, я бы не рискнул все же определить эту пропорцию как чисто политическую. Было очевидно, что сама эта агрессивность «большинства» являлась как следствием его неинформированности, так и сознательно проводимой его дезинформации. Мне иногда казалось, что люди относились на съезде друг к другу примерно так, как лет 20–30 до этого первые советские туристы к «иностранцам», когда попадали за границу. Делегатов из провинции заранее настраивали на образ врага, и таким врагом для них выставляли москвичей, и прежде всего тех, кто объединился в Межрегиональную группу. Возглавляли ее Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, Борис Ельцин, Андрей Дмитриевич Сахаров и Виктор Пальм (Эстония).
Москвичи в своем большинстве выглядели если и не врагами, то, по крайней мере, «диссидентами». В прибалтах видели «пятую колонну», то же самое думали об армянах, грузинах.
Почти каждому, кто оказался в этом зале, захотелось высказаться с трибуны! И стояла эта трибуна как желанный приз. И если бы не воля председателя и элементарная дисциплина, то все вскочили и встали бы в то самое главное построение, в котором все семьдесят лет и стояли: в очередь.
– За чем стоите?
– Да вот, дают … высказаться.
Руководители областных делегаций обвиняли «москвичей» в каком-то заговоре, обособленности, а сами собирали своих в кучку, угрюмо и ожесточенно проводили «политинформацию». Порой дело доходило до противостояния неправедного, волны ненависти ходили.
Мне как раз совершенно неожиданно пришлось выступить в один из таких моментов организованной ненависти – спланированной, подготовленной серии ударов по Сахарову. При этом так называемое «большинство» в подавляющем большинстве своем, как говорится, просто не было информировано о том, кто такой Сахаров, что он сделал для страны, для Держав
|
|
|
