Развлечение, трагедия, мистерия

забывать, что Марго спасается в конечном итоге именно благодаря этой случайности, а разоблачить виновного помогает как рассуждение полицейского, придерживающегося непоколебимых принципов, так и собственное сомнение преступника в порядке. Выходит, что случай приводит к счастливой развязке, спасая жертву и способствуя разоблачению двуличности убийцы, пытающегося соблюдать порядок, но не веря в него столь убежденно как инспектор.

Однако, раскрывая лицемерие убийцы, случай решительно ничего с собой не несет. Истинного раскрытия смысла не происходит, событие не свершается — перед нами лишь распутывание клубка обстоятельств. Мы не выходим за пределы мирской логики, и фильм так и не возвышается до измерения трагического. Речь идет всего лишь об увеселительной игре, драматической виртуозности в стиле бульварных пьес¹. Даже опираясь на случай, выстраиваемый порядок не рассказывает нам ничего нового ни о нас самих, ни о нашей судьбе. Мы выходим из зала в том же состоянии, что и перед просмотром фильма, не продвинувшись ни на шаг — или даже понимая, что оказались частью интриги, что Хичкок воспользовался нами, заставив ошибочно поверить в то, что спасительный для Марго случай есть проявление некоей высшей справедливости, тогда как на самом деле мы остаемся пленниками системы тех же самых общественных отношений. Таким образом, случай — в данном конкретном примере — оказывается поддельным и, уж конечно, чуждым какой-либо метафизике.

Можно усмотреть определенное родство между структурированием системы развлечения и нацистской теорией ценности руин. Деконструкция развлечения не явит нам ничего иного, кроме исходного, чаще всего иллюзорного повода для построения обстоятельства. Обстоятельство выдумано от начала и до конца без малейшей заботы научить нас хоть чему-нибудь, чего бы мы еще не знали о присущих человечеству слабостях или пагубных порывах.

Со времен первого убийства в человеческой истории — согласно иудейской традиции, убийства Авеля — эта кровь, по Библии взывающая из земли к Божьему суду, стала неиссякаемой рекой, в которую слились 120 миллионов жертв тоталитаризма. Из-

КОЛЛЕКТИВНАЯ КОММУНИКАЦИЯ

мышление обстоятельства в современном развлечении диаметрально противоположно различению события и, более того, своим презрением к смыслу прямо перекликается с основополагающей речью тоталитаризма. Весь тот увеселительный дискурс преступлений, насилия и ненависти, который коллективная коммуникация скармливает массам при помощи коммерческого кинематографа или телесериалов, задуман исключительно для того, чтобы запереть нас в неумолимо возводимых стенах логики зла; точно так же вся нацистская архитектура существует лишь для того, чтобы при помощи развалин подчеркнуть неумолимо вырастающую логику тоталитарного поведения с его безразличием к личности, к ее уникальной и незаменимой значимости, с его достойным тюремщика отказом от встречи и возможности. Мы находимся в области раскрытия репрезентации. Если трагедия ставит меня перед проблемой человеческой судьбы, ее смысла и надежд, которые она в себе таит, то развлечение лишь предлагает мне загадку, в которой на самом деле нет ничего загадочного: это раздробленный рассказ, восстановление которого откроет перед нами путь, кажущийся продвижением к смыслу, но на деле оказывающийся всего-навсего путешествием навстречу рядовому происшествию-обстоятельству; героями же его становятся морально незрелые существа, порабощенные собственным злопамятством или корыстными интересами. Это система, петлей замыкающаяся сама на себя.

Развлечение предлагает нам мнимую загадку, размыкая связность повествования, изначально лишенного смысла, в противоположность конструкциям, опирающимся на принцип композиции произведения искусства, функционирование которого мы могли изучить на примере фильмов Эйзенштейна или Рихтера. Развлечение штампует ситуации, драматический характер которых никогда не достигает истинного трагизма: его природа ограничена регистром занятных случаев, его движущая сила — страх или забава. Такой драматизм предстает избыточным отражением жизни общества и характерной для нее разобщенности индивидов. В отличие от трагедии, он никак не затрагивает проблему человеческой судьбы.