Ограничения пиктографии

В «Пятой Эннеаде» философ Плотин (205–270 годы н. э. ), комментируя «Федр» Платона (см. эпиграф к этой главе), выразил свое безграничное восхищение древнеегипетской письменностью:

Нам кажется, что мудрецы Египта, желая дать верное выражение своим представлениям о вещах, не прибегали к буквам, которые входят в состав слов и предложений и указывают на те голосовые звуки, посредством которых те и другие выговариваются, но вместо этого делали как бы статуи, рисунки вещей – чертили иероглифы и имели в святилищах для каждого предмета особый иероглиф, особую символическую эмблему, которая выражала его смысл и значение. Каждый такой иероглиф уже и сам по себе может быть принимаем за образчик знания и мудрости египетских жрецов. [293]

К сожалению, Плотин ошибался. Если бы иероглифы, как комиксы, действительно давали прямой доступ к смыслу, нам бы не пришлось ждать, пока их расшифрует французский египтолог Жан‑ Франсуа Шампольон. Концепция универсальной пиктографической системы, которую без специальной подготовки могли бы понимать представители всех культур, нереалистична. В эволюции письменности пиктографическая стадия была столь короткой, что можно усомниться в том, существовала ли она вообще. С самого начала письменность использовалась для выражения абстрактных идей. Для этого было введено огромное количество произвольных условностей, многие из которых требовалось заучивать наизусть. В результате письменность и чтение быстро стали привилегией элиты.

На ранней стадии писцы столкнулись с рядом практических проблем. Во‑ первых, писать нужно было как можно быстрее. В гробницах некоторых богатых египтян иероглифы отличаются невероятной детализацией, включая великолепные изображения птиц и цветов. Однако на создание этих крошечных произведений искусства уходило так много времени, что для повседневного использования они не были пригодны. Вскоре появилась более быстрая и упрощенная система письма, ныне известная как демотическая (буквально – «народное письмо»). Во всех странах, где письменность была широко распространена, стилизация привела к быстрому переходу от пиктографии к более простому набору символических знаков.

Принятые формы письма частично зависели от доступных материалов. Шумеры писали на мягких глиняных табличках тонко заточенными тростниковыми палочками. Единственной формой, которая давалась им без труда, был клин (по‑ латыни cuneus). Их письменность, состоявшая из разных вариантов базового клиновидного штриха, в итоге превратилась в «клинопись». По‑ разному комбинируя клинья, шумеры создали десятки знаков, настолько стилизованных, что начальная пиктограмма стала неузнаваемой (рис. 4. 3). Например, символом водного пространства изначально были две параллельные волны. В клинописи он превратился в большой клин и два маленьких – чистая условность, которую должен был запомнить каждый писец.

Китайцы пошли по аналогичному пути. В самых древних известных записях, датируемых династией Шан (1000 год до н. э. ), символы вырезались на костях или черепаховых панцирях (так называемые гадательные надписи). Знак, обозначающий слово «лошадь», действительно напоминал благородное животное: . Однако вскоре стилизация взяла верх. Разве сегодня можно догадаться, что 馬 означает «лошадь»? Этот знак обрел свою окончательную форму еще в III веке, а в последнее время был упрощен до . Считается, что только 2 % современных китайских иероглифов содержат узнаваемый пиктографический элемент[294].

Стилизация, образующая фундамент всех существующих систем письменности, лежит в основе орфографии. Этот термин буквально означает «рисовать правильно». До тех пор, пока письмо базировалось на рисовании распознаваемой картинки, ее точная форма могла варьироваться. Совсем иначе обстояли дела с условными символами: был только один способ писать их правильно, одна «орфография».

Вторым фактором, который содействовал отказу от пиктографии, была проблема изображения абстрактных понятий. Никакая картинка не могла передать концепцию свободы, господина и раба, победы или бога. Во многих случаях помогала ассоциация идей. В клинописи звезда обозначала божество; яйцо рядом с птицей – рождение ребенка; профиль человека, касающегося губами чаши, – пищу. К сожалению, какими бы удачными они ни были, эти условности ничего не значили для нетренированного глаза – прямая связь между картинкой и смыслом была утрачена.

Рис. 4. 3. Традиция и симплификация (упрощение) – два важнейших фактора в эволюции письменности. В шумерском языке (вверху) первые знаки, пиктографическое происхождение которых очевидно, быстро превратились в абстрактные символы. Это произошло главным образом потому, что их выдавливали в мягкой глине с помощью заостренной палочки. Протосинайская письменность (в середине) включала небольшое количество условных изображений для обозначения согласных семитского языка. Перенятые финикийцами и греками, эти формы подверглись дальнейшему упрощению и были повернуты на 90 или 180 градусов под влиянием изменений в направлении письма. В итоге они стали буквами нашего алфавита. Каждую из них, например букву А (внизу), можно рассматривать как конечную точку культурной эволюции, которая стремилась, с одной стороны, к максимальной простоте, а с другой – к сохранению базовой формы, легко распознаваемой нейронами нашей нижневисочной коры. Перепечатано с разрешения Роберта Фрадкина.

Другая хитрость состояла в использовании сходства между определенными звуками, чтобы изобразить своеобразные зрительные каламбуры. Историки называют это принципом ребуса. Он предполагает применение пиктограммы для репрезентации слогового звука, то есть преобразование пиктограмм в фонограммы. Для шумерских писцов слово «жизнь», произносимое как [тил], иллюстрировалось стрелкой, которая произносилась [ти][295]. Постепенно такая разновидность транскрипции смысла уступила место записи звуков. В шумерском языке рисунок растения, произносимого как [му], сначала использовался для обозначения года, затем существительного и, наконец, притяжательного местоимения «му» («мой»). В итоге он стал условным знаком для любого слога «му», даже когда тот появлялся в других словах.

Благодаря принципу ребуса шумеры и египтяне создали множество символов, которые могли транскрибировать любой звук в их языках. И действительно, подмножество иероглифических знаков образует так называемый иероглифический алфавит (хотя такое название не совсем корректно): несколько десятков знаков, представляющих все согласные в древнеегипетском языке. Эта система использовалась для транскрипции имен собственных, например «Александр» или «Клеопатра». Именно его простота позволила основателю египтологии Шампольону разгадать иероглифический код. Шумеры использовали более обширный набор символов для репрезентации всех своих слогов. Они изобрели клиновидные знаки для всех возможных комбинаций одной согласной [С] или гласной, окруженной согласными [СГ, ГС или СГС].

Таким образом, египтяне и шумеры очень близко подошли к алфавитному принципу, но не сумели извлечь этот бриллиант из своих раздутых систем письма. Хотя стратегия ребуса позволяла им записывать слова и предложения с помощью компактного набора фонетических знаков, они продолжали дополнять их множеством пиктограмм. Это неудачное смешение двух систем, одна из которых была основана на звуке, а другая – на смысле, порождало неопределенность. Например, по знаку звезды невозможно было сказать, что конкретно имел в виду писец: слово «бог», «звезда» или просто соответствующий звук. Сейчас очевидно, что можно было значительно упростить эту систему, придерживаясь исключительно звуков речи. К сожалению, культурная эволюция нетороплива и не склонна к рациональным решениям. В результате и египтяне, и шумеры следовали по естественному пути возрастающей сложности. На протяжении сотен лет, вместо того чтобы упрощать системы письма, обе цивилизации пытались устранить двусмысленности, добавляя все новые и новые знаки. Так, клинопись обзавелась «детерминативными» идеограммами для уточнения смысла сопровождающих знаков. Каждая из них обозначала семантические категории: город, человек, камень, дерево, бог и так далее. Например, знак «плуг» в сочетании с детерминативом «дерево» означал сельскохозяйственный инструмент. Тот же самый символ с детерминативом «человек» обозначал пахаря. Кроме того, детерминативы уточняли значения слов, записанных в слоговой нотации – хорошая идея, поскольку практически любой слог мог соответствовать нескольким омофонным словам (почти как английские «one» и «won»[296]).

Поразительно, но египетская письменность развивалась аналогичным образом. Иероглифы включали сложную систему детерминативов для таких категорий, как человек, вода, огонь, растение, действие и даже абстрактные понятия. В этой сложной схеме слово представляло собой смесь звука, категории и прямого значения. Например, глагол «выходить», который произносился как [пр], содержал минимум три знака:

• Дом, который произносился как [пр], служил фонетическим элементом.

• Рот, который произносился как [р], служил фонетическим дополнением и указывал, что символ дома следует читать ради его произношения, а не ради значения.

• Наконец, пара ног служила детерминативом, выражающим идею движения[297].

Похожая логика управляла эволюцией китайских иероглифов. Они тоже состоят из субъединиц, содержащих смысловые и фонетические маркеры. Например, знак, обозначающий «солнечный свет», [qing], содержит символы, обозначающие «солнце» и «зеленый». Первый – это семантический маркер, а второй, [qing], указывает на правильное произношение.

Хотя все эти графические комбинации весьма замысловаты, они не намного сложнее той логики, благодаря которой англичане различают омонимы «cellar» («погреб») и «seller» («продавец»), «I» («я») и «eye» («глаз») или «but» («но») и «butt» («окурок»). Они тоже полагаются на орфографические условности, которые включают в себя комбинацию морфем и фонем. Английское правописание может показаться сложным, но на самом деле оно проясняет двусмысленности фонетических обозначений. Оно использует специальные письменные формы для разных значений слов, которые звучат одинаково, например «lessen» («уменьшать») и «lesson» («урок»), «pea» («горох») и «pee» («моча»), «horse» («лошадь») и «hoarse» («хриплый»). В словах «board» («доска») и «bored» («скучающий») окончание – ed служит маркером причастия прошедшего времени и в этом отношении мало чем отличается от тех, что использовались в древнеегипетском языке или клинописи.

Вкратце, смешанная система письма, сочетающая смысл и звук, была независимо принята разными культурами. Но почему смешанные системы письменности представляют собой такой стабильный фактор для обществ во всем мире? Вероятно, этому способствуют сразу несколько ограничений: структура нашей памяти, организация языка и доступность определенных связей в мозге. Наша память плохо приспособлена для чисто пиктографического или логографического письма, где каждому слову соответствует свой собственный символ. В таком случае нам бы пришлось запоминать знаки для каждого из 50 000 слов в нашем лексиконе, а это вряд ли возможно. Система записи звуков тоже не подходит. Большинство языков содержат такое множество омофонов, что сугубо фонологическая система была бы переполнена двусмысленностями. Чтение превратилось бы в расшифровку ребуса. Смешанная система, использующая фрагменты как звука, так и смысла, кажется оптимальным решением.

Такая система письма имеет и другое преимущество: она отлично приспособлена для подключения «буквенной кассы». Проецируя как на медиальные височные и лобные зоны, кодирующие значение слова, так и на верхние височные и нижние лобные отделы, участвующие в слуховом анализе и артикуляции, эта область, вероятно, играет ключевую роль в распределении фонологических и семантических фрагментов информации. Если бы эти связи не существовали у всех людей, нашим шумерским и египетским предкам, вероятно, пришлось бы изобретать совсем иной зрительный код.