 |
Камень Севера
|
|
|
|
Мать
Купальня, куда Ольгу принесли рожать, была жаркой и темной, влажной, как летняя ночь, и пахла свежим деревом, дымом, смолой, горячей водой и гнилью. Если женщины Ольги и заметили Васю, они не задались вопросом. На вопросы не было дыхания и времени. У Васи были сильные и умелые руки, она уже видела роды, и больше женщин ничто не тревожило.
Вася разделась до нижнего платья, как остальные, забыв о гневе и неуверенности в срочности родов. Ее сестра уже была голой, она устроилась на родильном стульчаке, черные волосы рассыпались. Вася опустилась, взяла сестру за руки и не дрогнула, когда Ольга сдавила ее пальцы.
– Ты похожа на нашу мать, – прошептала Ольга. – Васечка, я тебе говорила? – ее лицо исказилось от боли.
Вася держала ее за руки.
– Нет, – сказала она. – Не говорила.
Губы Ольги были бледными. Тени делали ее глаза больше, прогоняли разницу между ними. Ольга была обнажена, Вася – почти. Они будто снова были маленькими, до того, как мир встал между ними.
Боль приходила и уходила, Ольга дышала и потела, подавляла крики. Вася говорила с сестрой, забыв о бедах мира снаружи. Был только пот и роды, боль преодолевалась снова и снова. В купальне стало жарче, пар поднимался от их потных тел. Женщины принимали роды почти в темноте, но ребенок все еще не появился на свет.
– Вася, – Ольга прислонялась к сестре и задыхалась. – Вася, если я умру…
– Не умрешь, – рявкнула Вася.
Ольга улыбнулась. Ее взгляд блуждал.
– Постараюсь, – сказала она. – Но… тогда передай мою любовь Маше. Скажи ей, что мне жаль. Она будет злиться, не поймет, – Ольга замолчала, агония пришла снова, она не кричала, но звук подступал к горлу, и Вася думала, что ее руки сломаются в хватке сестры.
|
|
|
В комнате пахло потом и водами, черную кровь было видно меж бедер Ольги. Женщины были потными силуэтами в паре. От запаха крови Вася задыхалась.
– Больно, – прошептала Ольга. Она сидела, задыхаясь, обмякшая и тяжелая.
– Будь смелой, – сказала повитуха. – Все будет хорошо, – ее голос был добрым, но Вася видела, как она мрачно переглянулась с женщиной рядом.
Сапфир Васи вдруг вспыхнул холодом в жаре купальни. Ольга посмотрела за плечо сестры, ее глаза расширились. Вася обернулась, проследив за взглядом сестры. Тень в углу смотрела на них.
Вася отпустила руки Ольги.
– Нет, – сказала она.
– Я бы пощадил тебя, – ответила тень. Она знала этот голос, этот бледный безразличный взгляд. Она видела его, когда умер ее отец, когда…
– Нет, – повторила Вася. – Нет, уходи.
Он молчал.
– Прошу, – прошептала Вася. – Пожалуйста. Уходи.
«Они умоляли, когда я шел среди людей, – рассказывал ей как–то Морозко. – Они молили, увидев меня. Это вызывало зло. Мне лучше ступать тихо, лучше только мертвым и умирающим видеть меня».
Она была проклята зрением, он не мог скрыться от нее. Теперь была ее очередь молить. За ней женщины шептались, но она видела только его глаза.
Она пересекла комнату, не думая, и прижала ладонь к его груди.
– Прошу, уйди, – мгновение она словно касалась тени, а потом его плоть стала настоящей, но холодной. Он отпрянул, словно ее рука ранила его.
– Вася, – сказал он. На его безразличном лице были чувства? Она потянулась снова с мольбой. Ее ладони нашли его, он замер обеспокоено, меньше напоминая кошмар.
– Я здесь, – сказал он. – Я не выбирал.
– Ты можешь выбрать, – ответила она, следуя за ним, когда он отодвинулся. – Оставь мою сестру. Дай ей жить.
Тень смерти почти дотянулась до места, где сидела обессиленная Ольга на скамейке, окруженная потными женщинами. Вася не знала, что видели остальные, думали ли они, что она говорит с тьмой.
|
|
|
«Он любил мать Васи, – говорили люди об ее отце. – Он любил Марину Ивановну. Она умерла, рожая Василису, и половину души Петр Владимирович похоронил с ней»
Ее сестра завыла, вопль был тонким и пронзительным.
– Кровь, – услышала Вася от толпы рядом. – Слишком много крови. Зовите священника.
– Прошу! – закричала Вася Морозко. – Пожалуйста!
Шум купальни утих, стены пропали с ним. Вася оказалась в пустом лесу. Черные деревья бросали серые тени на белый снег, Смерть стояла перед ней.
Он был в черном. У демона холода были светло–голубые глаза, но у этого его старшего я были глаза как вода, почти бесцветные. Он был выше, чем когда–либо, и неподвижный.
Тихий вскрик. Вася отпустила его руки и обернулась. Ольга согнулась в снегу, полупрозрачная, окровавленная, голая, глотающая дыхание с болью.
Вася склонилась и подняла сестру. Где они были? Это было после жизни? Лес и одна фигура ждала… Где–то за деревьями жарко воняла купальня. Кожа Ольги была теплой, но запах и жар угасали. Лес был очень холодным. Вася крепко сжимала сестру, старалась отдать свой жар, свою пылающую яростную жизнь, Ольге. Ее ладони обжигали, но камень колол холодом меж грудей.
– Ты не можешь быть здесь, Вася, – сказал бог смерти, и нотка удивления закралась в его ровный голос.
– Не могу? – парировала Вася. – Ты не можешь забрать мою сестру, – она сжимала Ольгу, искала выход. Купальня еще была там, вокруг них, она ощущала запах. Но она не знала, как туда пройти.
Ольга обмякла в руках Васи, глаза были стеклянными и мутными. Она повернула голову и выдохнула вопрос богу смерти.
– А мой ребенок? Мой сын? Где он?
– Это девочка, Ольга Петровна, – ответил Морозко без чувств и осуждения, голос был тихим, ясным и холодным. – Вы обе не можете жить.
Его слова ударили по Васе кулаками, и она сжала сестру.
– Нет.
С жутким усилием Ольга выпрямилась, лицо было белым и красивым. Она отодвинула руки Васи.
– Не можем? – сказала она демону холода.
Морозко поклонился.
– Ребенок не мог родиться живым, – ровно сказал он. – Женщины могут вырезать его из вас, или вы выживете, а ребенок родится мертвым.
– Она, – едва слышно сказала Ольга. Вася пыталась говорить, но не могла. – Она. Дочь.
|
|
|
– Да, Ольга Петровна.
– Пусть она живет, – сказала просто Ольга и протянула руку.
Вася не могла это вынести.
– Нет! – закричала она, бросилась к Ольге, отбила ее протянутую руку и обняла сестру. – Живи, Оля, – прошептала она. – Подумай о Марье и Данииле. Живи, живи.
Глаза бога смерти сузились.
– Я умру ради ребенка, Вася, – сказала Ольга. – Я не боюсь.
– Нет, – выдохнула Вася. Она вроде слышала голос Морозко, но ей было все равно, что он скажет. Между ней и сестрой бежал поток любви, гнева и потери, и все остальное было забыто. Вася потянула изо всех сил и вернула Ольгу в купальню.
Вася пришла в себя, пошатнувшись, оказалась прислоненной к стене купальни. Занозы были в ее руках, волосы прилипли к лицу и шее. Потная толпа окружала Ольгу, словно душила руками. Среди них стоял один, одетый в черное, произносил последние слова голосом, что легко заглушал всех. Золотые волосы мерцали во тьме.
Он? Вася в ярости прошла по жаркой комнате, растолкала толпу и взяла сестру за руки. Священник резко замолк.
Вася не думала о нем. Вася видела перед глазами другую темноволосую женщину, другую купальню, другого ребенка, убившего мать.
– Оля, живи, – сказала она. – Прошу, живи.
Ольга пошевелилась, ее пульс забился под пальцами Васи. Ее мутные глаза открылись.
– Головка! – закричала повитуха. – Еще толчок…
Ольга посмотрела в глаза Васи, а потом ее глаза расширились от боли, ее живот рябил, как вода в бурю, а потом выскользнул ребенок. Ее губы были голубыми. Она не двигалась.
Тревожная тишина сменилась криками облегчения, повитуха очистила девочку, вдохнула ей в рот.
Она не двигалась.
Вася перевела взгляд с серого тельца на лицо сестры.
Священник прошел, оттолкнув Васю. Он налил масла на голову ребенка, начал крестить.
– Где она? – лепетала Ольга, протягивая слабые руки. – Где моя дочь? Покажите.
Ребенок все еще не двигался.
Вася стояла там с пустыми руками, ее толкала толпа, пот стекал по ее ребрам. Жар ярости остыл, остался пеплом на губах. Но она не смотрела на Ольгу. Или на священника. Она смотрела на фигуру в черном плаще, что нежно забрала белого окровавленного человечка и унесла.
|
|
|
Ольга издала жуткий звук, рука Константина упала, закончив ритуал: доброе дело для ребенка. Вася стояла на месте.
«Ты жива, Оля, – думала она. – Я спасла тебя», – но у мысли не было силы.
* * *
Уставшие глаза Ольги смотрели будто сквозь нее.
– Ты убила мою ночь.
– Оля, – начала Вася. – Я…
Рука в черной мантии схватила ее.
– Ведьма, – прошипел Константин.
Слово ощущалось камнем, по тишине шла рябь после него. Вася и священник стояли в центре безликого кольца, полного красных глаз.
В последний раз Вася видела Константина Никоновича, когда священник сжимался, и она просила его уйти – вернуться в Москву, Царьград или ад – но оставить ее семью в покое.
Константин вернулся в Москву, выглядел так, словно его пытали в аду. Выпирающие кости бросали тени на его красивое лицо, его золотые волосы спутались и свисали до плеч.
Женщины смотрели без слов. Ребенок умер в их руках, и эти руки дрожали от беспомощности.
– Это Василиса Петровна, – выдавил Константин. – Она убила своего отца. Теперь – ребенка своей сестры.
Ольга за ним закрыла глаза. Одна рука придерживала голову мертвого младенца.
– Она говорит с дьяволами, – Константин не сводил с нее взгляда. – Ольга Петровна была слишком добра, чтобы прогнать врущую сестру. И вот, что вышло.
Ольга молчала.
Вася не отвечала. Как тут защититься? Младенец был неподвижным, сжался, как лист. В уголке сгусток пара, что мог быть маленьким толстым созданием, тоже плакал.
Священник взглянул на тусклую фигуру банника – она могла поклясться – и побледнел сильнее.
– Ведьма, – прошептал он. – Ты ответишь за свои деяния.
Вася взяла себя в руки.
– Отвечу, – сказала она Константину. – Но не здесь. Неправильно делать это здесь. Оля…
– Уйди, Вася, – сказала Ольга. Она не смотрела на нее.
Вася, спотыкаясь от усталости, ослепленная слезами, не возразила, когда Константин вывел ее из купальни. Он захлопнул дверь за ними, убрав запах крови и звуки горя.
Платье Васи промокло и просвечивало, свисало с плеч. Она ощутила холод улицы и впилась пятками.
– Дайте хоть одеться, – сказала она священнику. – Или хотите, чтобы я замерзла до смерти?
Константин резко отпустил ее. Вася знала, что он видел все черты ее тела, ее соски торчали через платье.
– Что ты со мной сделала? – прошипел он.
– Сделала? – Вася была ошеломлена от печали, голова кружилась от смены жары на холод. Пот застыл на ее лице, босые ноги царапал деревянный пол. – Ничего.
– Врешь! – рявкнул он. – Врешь. Я был хорошим. Не видел чертей. А теперь…
|
|
|
– Видите их? – Вася была потрясена и горевала, смогла выдавить лишь горечь. Ее руки были в крови сестры, в ужасной реальности мертвых родов. – Может, вы это с собой и сделали своими разговорами о чертях. Не думали об этом? Идите и прячьтесь в монастыре. Никому вы не нужны.
Он был бледен, как она.
– Я хороший человек, – сказал он. – Зачем ты меня прокляла? Зачем не даешь покоя?
– Нет, – сказала Вася. – Зачем мне? Я прибыла в Москву к сестре. Вот, что вышло.
Холодно и бесстыдно она сняла мокрое платье. Если ей выходить в ночь, то она умирать не согласна.
– Что ты делаешь? – выдохнул он.
Вася схватила сарафан, блузку и плащ, что были брошены в предбаннике.
– Надеваю сухую одежду, – сказала она. – А вы что подумали? Что я буду танцевать для вас, как крестьянка весной, пока там лежит мертвый ребенок?
Он смотрел, как она одевается, сжимая и разжимая кулаки.
Ей было все равно. Она завязала плащ и выпрямилась.
– Куда вы меня поведете? – спросила она с горькой насмешкой. – Сами не знаете, наверное.
– Ты ответишь за свои деяния, – выдавил Константин, в голосе смешались гнев и дикое желание.
– Где? – уточнила она.
– Смеешься? – он призвал старое самообладание, сжал ее руку. – В монастыре. Тебя накажут. Я обещал, что буду охотиться на ведьм, – он шагнул ближе. – И я не буду больше видеть чертей, все будет по–прежнему.
Вася не отпрянула, а шагнула к нему, и он этого не ожидал. Священник застыл.
Еще ближе. Вася многого боялась, но не Константина Никоновича.
– Батюшка, – сказала она. – Я бы помогла вам.
Он сжал губы. Она коснулась его потного лица. Он не шевелился. Ее волосы упали влажно на его ладонь, где она сжимала ее руку.
Вася стояла ровно, хоть его хватка и причиняла боль.
– Как я могу вам помочь? – прошептала она.
– Касьян Лютович обещал мне отмщение, – прошептал Константин, пялясь, – если я… но не важно. Он мне не нужен. Ты здесь, этого хватит. Иди ко мне. Сделай меня целым.
Вася посмотрела ему в глаза.
– Это я не могу сделать.
Ее колено точно попало по цели.
Константин не кричал, не упал, хрипя, на пол. Его одежды были слишком плотными. Но он согнулся, и этого Васе хватило.
Она выбежала в ночь, пересекла тропу и побежала по двору.
Камень Севера
Серая, как труп, луна только показалась над башней Ольги. Двор князя Серпухова был полон криков города снаружи, но Вася знала, что там будет стража. Константин вот–вот поднимет тревогу. Ей нужно предупредить великого князя.
Вася уже бежала к загону Соловья, а потом вспомнила, что его там нет.
Но раздался стук, копыта хрустели по снегу.
Вася повернулась с облегчением и обняла шею жеребца.
Это был не Соловей. Лошадь была белой, и у нее был всадник.
Морозко слез с кобылицы. Девушка и демон холода смотрели друг на друга в тусклом свете луны.
– Вася, – сказал он.
Запах купальни пропитал кожу Васи, как и запах крови.
– Потому ты хотел, чтобы я убежала сегодня? – с горечью спросила она. – Чтобы я не видела, как умрет моя сестра?
Он молчал, что между ними вспыхнул синий, как летнее небо, огонь. Его не питал хворост, но жар окутал ее дрожащую кожу, отогнав ночь. Она отказывалась благодарить.
– Отвечай! – процедила она, топнув на огонь. Он угас так же быстро, как возник.
– Я знал, что мать или ребенок умрет, – сказал Морозко, отступив. – Я бы пощадил тебя, да. Но теперь…
– Ольга выгнала меня.
– И правильно, – холодно сказал он. – Это был не твой выбор.
Слова ударили по Васе. В ее животе был ком, в горле был ком. Ее лицо было липким от засохших слез.
– Я пришел спасти тебя, Вася, – сказал Морозко. – Потому что…
Узел горя взорвался.
– Мне плевать! Я не знаю, говоришь ли ты правду, так зачем мне слушать? Ты вел меня, будто я собака на охоте, манил то туда, то сюда, но ничего не говорил. Так ты знал, что Ольга могла умереть сегодня? Или что мой отец умрет на поляне Медведя? Ты не мог меня предупредить? Или… – она вытащила сапфир из–под блузки и подняла. – Что это? Касьян сказал, так я считаюсь твоей рабыней. Он врал, Морозко?
Он молчал.
Она подошла ближе и тихо добавила:
– Если бы ты хоть немного переживал за бедняжек, которых целуешь в темноте, ты бы рассказал мне всю правду. Больше лжи я сегодня не потерплю.
Они смотрели друг на друга с каменными лицами в серебряной тьме.
– Вася, – прошептал он из теней. – Сейчас не время. Уходи, дитя.
– Нет, – выдохнула она. – Сейчас время. Я ребенок, что ты должен мне врать?
Он молчал, и она добавила с тихим надрывом в голосе:
– Пожалуйста.
Мышца дергалась на его щеке.
– В ночь перед его смертью, – сухо сказал Морозко, – Петр Владимирович лежал без сна рядом с пеплом сожженной деревни. Я пришел к нему на заходе луны. Я рассказал об угасающих чертях, о страхе, что посеял священник, о Медведе, что почти освободился. Я сказал Петру, что его жизнь может спасти его народ. Он хотел, и сильно. Я повел твоего отца за собой в день, когда Медведь был скован, и он прибыл вовремя на поляну… и умер. Но я не убивал его. Я дал ему выбор. Он это выбрал. Я не могу просто забрать жизнь, Вася.
– Ты соврал мне, – сказала Вася. – Ты сказал, что отец просто очутился на поляне Медведя. О чем еще ты соврал, Морозко?
Он снова молчал.
– О чем же? – прошептала она, держа камень между ними.
Его взгляд метался от камня к ее лицу, острый, как осколки.
– Я его сделал, – сказал он. – Льдом и своими руками.
– Дуня…
– Взяла это у твоего отца. Петр получил его от меня, когда ты была ребенком.
Вася дернула за кулон, и он был сжат в ее ладони, а обрывки цепочки свисали.
– Зачем?
Она думала, что он не ответит. А потом он сказал:
– Давным–давно люди оживили меня, дали лицо холоду и тьме. Назначили меня править ими, – он смотрел мимо нее. – Но… мир менялся. Монахи пришли с бумагой и чернилами, с песнями и иконами, и я стал слабее. Теперь я лишь сказка для непослушных детей, – он посмотрел на синий камень. – Я не могу умереть, но могу угаснуть. Могу забыть и быть забытым. Но… я не готов забывать. И я привязал себя к человеческой девушке силой в ее крови, и ее сила сделала меня снова сильным, – его бледные глаза вспыхнули. – Я выбрал тебя, Вася.
Васе было не по себе. Это было связью между ними, а не общие приключения, симпатия или огонь в ее плоти от него. Это. Этот кристалл, эта не–магия. Она подумала об угасающих чертях, что таяли в их мире колоколов, и как ее ладонь, ее слова, ее дары делали их ненадолго настоящими.
– Потому ты привел меня в свой домик в лесу? – прошептала Вася. – Зачем ты отгонял мои кошмары и одаривал меня? Зачем… целовал меня во тьме? Чтобы я верила в тебя? Была твоей… рабыней? Это был план, чтобы сделать себя сильнее?
– Ты не рабыня, Василиса Петровна, – рявкнул он.
Она молчала, и он продолжил нежнее:
– Мне этого хватает. Мне нужны были от тебя эмоции… чувства.
– Поклонение, – парировала Вася. – Бедный демон холода. Все твои верующие повернулись к новым богам, и ты остался захватывать сердца глупых девочек, что не знают ничего лучше. Потому ты так часто приходил и уходил. Потому просил носить камень и помнить тебя.
– Я спас тебе жизнь, – резко ответил он. – Дважды. Ты носила камень, и твоя сила поддерживала меня. Разве это не справедливый обмен?
Вася не могла говорить. Она едва его слышала. Он использовал ее. Она обрекла родню. Ее семья была разрушена… как и ее сердце.
– Найди другую, – сказала она, удивляясь спокойствию в голосе. – Найди другую для своего талисмана. Я не могу.
– Вася… нет, ты должна выслушать…
– Я не буду! – закричала она. – Я ничего от тебя не хочу. Я никого не хочу. Мир велик, ты найдешь другую. Может, в этот раз ты сразу ей все расскажешь.
– Если ты сейчас оставишь меня, – ровно ответил он, – будешь в ужасной опасности. Чародей тебя найдет.
– Так помоги мне, – сказала она. – Скажи, что хочет сделать Касьян.
– Я не вижу. Он окружен магией, отгоняет меня. Лучше уходи, Вася.
Вася покачала головой.
– Может, я умру тут, как умирали другие. Но я не умру как твоя рабыня.
Ветер поднялся между ударами ее сердца, и Васе показалось, что они стоят одни в снегу, что запахи и силуэты города пропали. В свете луны были только она и демон холода. Ветер выл и носился вокруг них, но ее коса не шевелилась.
– Отпусти меня, – сказала она. – Я ничья слуга.
Ее ладонь разжалась, и сапфир упал. Он поймал его, и камень растаял в его руке, пока не осталась лишь горсть холодной воды.
Ветер резко утих, и все вокруг было в разворошенном снеге и высоких дворцах.
Она отвернулась от него. Двор князя Серпухова никогда не казался таким большим, а снег таким глубоким. Она не оглядывалась.
|
|
|
