Гигантский «Зор» двигался.

Пламенная фигура шагала вперёд, прямо на Наземный Крейсер, не обращая внимания на флагман Регента, который взлетел из космопорта и теперь осыпал «Зора» выстрелами из всего оружия. Регент безсвязно залопотал от чистого ужаса и ломанулся с мостика, отшвыривая техников, которые мешались на его пути.

Высокий демонический «Зор» наклонился к Крейсеру в обманчиво неторопливом движении, его руки были расставлены, а пальцы извивались, как будто желая окутать его. Прикосновение послало волны света, растекающиеся наружу, словно в озере, куда бросили камень. На передке Крейсера вспыхнули многоцветные огни, и фигура начала сливаться с ним.

Высоко на корпусе распахнулся аварийный люк, и оттуда вылетела, как стартовавшая ракета, металлическая форма. Летя на специальных реактивных модулях, Регент направился к своему флагману.

Под ним Наземный Крейсер был уже наполовину охвачен разрушительными силами оборонительной системы Хэйдона-IV. Серия взрывов разорвала военную машину, словно перегретый паровой котёл, заодно сравняв с землёй окружающую часть города.

В этот момент, пока он поднимался на реактивных модулях и вглядывался вниз, размышляя над общим количеством поражений и неудач, Регент отступил в запредельные ступени деэволюции. Но к тому времени, как автоматика его экзоскелета связалась с флагманом и доставила его в шлюз, и сам корабль на максимальной скорости пошёл прочь от Хэйдона-IV, Регент пересилил приступ истерики и пустые разглагольствования, и снова его мышление направилось по пути безличной недоброжелательности змеи.

Регис никогда не понимала его выбор деэволюции, но она просто никогда не пробовала это. Она никогда не знала, как, в его самой чистой форме, состояние деэволюции отгоняло боль самоанализа, рефлексии, позора, сожаления, и опасений.

Она никогда не знала безсмысленной ненависти и безличной враждебности, и душевный покой, который это состояние могло принести. Но для её супруга это был избранный образ жизни.

Он забыл о своих поражениях, как только признал себя выше их, он наслаждался злобой настолько всеобъемлющей, что это действовало на него как наркотик. Но в этом трансе, вопреки обычному ослеплению, ему явилось Видение. Оно появилось, войдя в центр разума, выплыло перед глазами Регента из глубин его ненависти и жажды мести. Это был ответ на его дилемму. Это было лицо генерала Эдвардса.

Подобно другим мирам, которые уже посетили Хранители, Хэйдон-IV имел свою святыню богоподобного существа, в честь которого был назван этот мир.

Святыня не стояла на городской площади, не размещалась на горном кряже и не занимала полярную шапку. Она стояла в центре отполированной, гладкой, как зеркало металлической равнины пятисоткилометрового диаметра, единственной в своём роде на планете.

В отличие от других миров, изображение Хэйдона не было вырезано изо льда или высечено из цельной горы. Вместо этого, посреди равнины стоял двухкилометровый, спроецированный из силовых полей образ легендарного существа. Фигура имела сходство с хэйдонийцем, со сглаженными, нераспознаваемыми чертами лица. Руки были спрятаны под длинным плащом, что ещё больше придавало ему сходство с аборигенами.

Земляне были удивлены, узнав, что в соответствии с личным указанием Хэйдона нигде никогда не делалось его точных изображений. И поэтому он продолжал оставаться окутанным тайной, как стоял его образ, закутавшись в плащ.

Хранители и освобождённые праксианки предложили обеспечить почётный караул для похорон Сарны, но Воувад и Вейдт отказали. Вместе они воспользовались небольшим «ковром» и отправились в путь с телом возлюбленной супруги и дочери.

Скоро разрушенный город остался позади, и под ними замелькали идиллические поля Хэйдона-IV. Но Воувад и Вейдт смотрели только вперёд. Во время всего полёта они не перемолвились не словом, каждый был погружен в свои мысли.

Когда они, наконец, застыли перед проекцией, тоже не было необходимости говорить вслух. Они уже обращали их горе и к самой планете, и друг к другу.

Однако, Вейдт, узнав новые обычаи в своих путешествиях и трудах, обратился к фигуре Хэйдона:

– Возьми её в свою опеку, ибо она была всем в моей жизни. Пусть её слова окажутся правдой, и мы снова будем вместе!

Он не молился Хэйдону, а скорее обращался к более высокой силе, что даже для хэйдонийцев было смутно понимаемым и неприемлемым в рамках нормальной логики.

Однако проекция Хэйдона зашевелилась, поскольку живое Всезнание планеты пожелало этого. Руки появились из-под плаща, и глаза, подобные Человеческим или Тирезианским, открылись на сглаженном лице. Оно подставило ладони.

Тело Сарны поднялось с «ковра» и приняло вертикальное положение, как будто она снова ожила. Отец и муж смотрели, как она легла в протянутые и сложенные чашей ладони Хэйдона.

Воувад боролся с собой, тронутый словами Вейдта и горестью момента. Сарна умерла, её сущность перешла на другой уровень существования, поэтому нелогично сожалеть. И всё-таки...

Тело Сарны скрылось в ладонях Хэйдона. В ладонях возник жар, освещая гладкое лицо Хэйдона и небо над ним. Двое скорбящих услышали множество голосов, слитых в хор, выводящие безсловесную мелодию в ответ на усиливающееся свечение. Внезапно смотреть стало невыносимо, и они отвернулись.

Когда они повернулись обратно, Хэйдон опускал пустые руки. Через несколько секунд проекция стояла как в тот момент, когда они только прилетели. Они парили на «ковре», смотря на Хэйдона в течение долгих-долгих минут.

– Вейдт, я… Я хотел бы стать твоим другом, если ты согласен.

– Спасибо, Воувад. Это бы очень её обрадовало.