Эпилог экспедиции 3 страница

С 24 июля ходили у нас в штабе слухи о желании Шамиля войти в переговоры. Имелись сведения, что в Ахульго свирепствуют болезни, что было вполне естественно. 27‑ го числа действительно явился парламентером чиркеевский житель Биакай, который сначала пробовал морочить нас, уверяя, что у Шамиля во всем изобилие и довольство. По случаю переговоров заключено было двухчасовое перемирие, которым обе стороны воспользовались, чтобы убрать хотя отчасти валявшиеся еще трупы убитых. Обитатели Ахульго вылезли из своих душных нор на поверхность утесов и наслаждались как дети, выпущенные на свободу. Но эти два часа прошли быстро; переговоры не привели ни к какому результату. Генерал Граббе требовал от Шамиля, в удостоверении искренности его, предварительной выдачи сына в заложники. С этим ответом Биакай возвратился в Ахульго. На другой день, 28‑ го числа, он снова явился парламентером; опять был перерыв военных действий – и опять без всякого результата. На этот раз Биакай даже не возвратился в Ахульго, а отправился в Чиркей. Уже тогда можно было заподозрить интриги чиркеевцев, что и подтвердилось впоследствии. На успех переговоров, очевидно, нельзя было рассчитывать, пока Шамиль имел еще возможность получать извне подкрепления и запасы; а потому решено было наконец привести в действие предположение, о котором давно уже были толки – распространить блокаду и на левый берег Койсу.

После целого ряда безуспешных рекогносцировок, моих и товарища моего Эдельгейма, в нижней части течения Андийского Койсу, положено было устроить переправу несколько выше Ахульго, и 25‑ го числа дано полковнику Лабынцеву приказание приступить к постройке там моста. В помощь ему даны были инженер Энбрехт и Генерального штаба – Эдельгейм. Последний с небольшою командою, в ночь с 25‑ го на 26‑ е число, спустился к реке, в расстоянии не более ружейного выстрела от Старого Ахульго; несмотря на чрезвычайно бурное течение реки, несколько хороших плотов переплыло на левый берег и благополучно возвратилось назад; вслед за тем началась разработка тропы с высот к избранному месту переправы. Но Лабынцев неохотно принимался за возложенное на него дело, и генерал Граббе был недоволен медленностью его распоряжений. В ночь с 30‑ го на 31 июля спущено с большим трудом к месту переправы несколько орудий (одно легкое, два горных и три мортирки), чтобы обстреливать противоположный берег Койсу. Несколько егерей опять переплыли реку, натянули канат и начали ставить туры. Но все эти попытки убедили в невыгодности избранного места, под выстрелами из Старого Ахульго. 31‑ го числа решено было отказаться от устройства здесь моста, а вместо того восстановить прежний у Чирката.

С 1 августа началось перемещение орудий и рабочей команды и приступлено к изготовлению сруба из бревен. Горяев, которому поручена была эта работа, жаловался на то, что Лабынцев своими странными распоряжениями только замедлял дело. Однако ж к 3 августа сруб был установлен на нашем берегу, и с передней его оконечности удалось перебросить на противоположный берег длинную (в 6 сажен) лестницу, по которой начали туда перебегать люди. К вечеру уже собрались на левом берегу реки полные три роты. В ночь они успели прикрыться укреплениями. Горцы, отброшенные огнем артиллерии, совсем очистили левый берег реки. 4 августа оба батальона Кабардинского полка, а за ними милиция Ахмет‑ хана двинулись к Чиркату. Оставив у этого селения милицию, Лабынцев со своими батальонами и двумя горными орудиями расположился на высотах левого берега Койсу против самого Ахульго. С наступлением темноты туда пущено было несколько гранат. Эти выстрелы были сигналом успешного исполнения предприятия. С этого времени (4 августа) Ахульго было обложено уже со всех сторон, и Шамиль лишился всяких сообщений. Прибывший к нему в тот день транспорт с шайкою андийцев не мог уже проникнуть в Ахульго и, постояв на высотах, должен был удалиться. Милиция Ахмет‑ хана решилась даже сделать поиск к Аргуни. Шамхальской же милиции приказано спуститься с высот для наблюдения за Согритлохским мостом, за Ихали и другими переправами на верхнем течении Койсу.

5 августа мне было поручено указать этой милиции место нового расположения. Несмотря на расстройство здоровья, я отправился с утра в лагерь милиции. Самого шамхала уже не было при ней; вместо него оставался брат его Шах‑ Абас; но настоящим начальником был прапорщик милиции Заусан – человек внушительной наружности, с окладистой бородой и, по‑ видимому, державший в руках свою орду. По прибытии моем в лагерь милиции, начались сборы к выступлению, продолжавшиеся невыносимо долго, так что мы двинулись только в 3‑ м часу пополудни. Проходя мимо Аккента, нашли там оставленную часть милиции Ахмет‑ хана, до 200 человек. Двигались мы очень медленно по узкой тропе и спустились на средний уступ гор, когда солнце уже садилось. Шах‑ Абас и его начальник штаба Заусан никак не решались идти далее и здесь остановились на ночлег. В то время как под Ахульго изнывали днем и ночью от зноя, здесь, на высотах, было так свежо, что перед рассветом я должен был встать и согреваться ходьбою, закутавшись в бурку. Утром снова пробовал я склонить шамхальских военачальников спуститься с гор к переправам на Койсу, но все мои убеждения были напрасны. Они объявили мне, что впереди у них есть верные люди, которые дадут им знать о приближении какой‑ либо неприятельской партии ранее, чем могли бы они сами заметить, находясь близ переправы. Видя бесполезность дальнейшего моего пребывания с шамхальскою милицией, я решился оставить ее на месте ночлега и вернуться в лагерь. Проехал я туда или, лучше сказать, прошел по кратчайшей тропинке с двумя проводниками из милиционеров.

Поездка эта не способствовала, конечно, поправлению моего здоровья; напротив того, после нее расстройство желудка и головные боли еще усиливались. Наш старший доктор Земский сначала не придавал значения моим недугам, приписывая их просто зною и худой пище; но с 12 августа, когда желудочные мои боли сделались нестерпимы, он должен был признать у меня все признаки кишечного воспаления и только с этого времени начал серьезно лечить меня, по методике тогдашних кавказских врачей, сильнейшими дозами каломеля. Я пролежал несколько дней в своем шалаше и едва мог следить за происходившим в это время кругом меня.

В ночь с 10‑ го на 11 августа неприятель опять произвел сильную вылазку из Нового Ахульго и вторично пытался разрушить работы галереи на спуске; однако ж на этот раз не имел успеха; как уже сказано, мантелет был прикреплен цепями. Горцы оставили на месте несколько тел; была потеря и с нашей стороны. От посещавших меня товарищей слышал я, что прибыла в отряд депутация андаляльцев, с письмом от тилитлийского кадия Кибит Магомы, который предлагал командующему войсками свое посредничество для «примирения» с Шамилем. Генерал Граббе ответил депутации, что русское начальство, признавая Шамиля и его приверженцев бунтовщиками, не может мириться с ним, а требует покорности. 12 августа снова явился парламентер из Ахульго; опять объявлено было перемирие на два часа, и по‑ прежнему генерал Граббе ставил непременным условием начатия переговоров предварительную выдачу заложником сына Шамилева. В то же время прибыл в отряд и чиркеевский старшина Джемал; но тогда имелись уже положительные улики в том, что этот хитрый и коварный дипломат, предлагая свое посредничество, вместе с тем отговаривал Шамиля от сдачи Ахульго. Известно было, что в числе защитников Ахульго находилось значительное число чиркеевцев. Джемал был арестован и впоследствии сослан. Переговоры продолжались 13 и 14‑ го числа; Шамиль, уклоняясь от выдачи сына, видимо, старался только протянуть время, а между тем в Ахульго деятельно производились работы для усиления обороны. Были сведения, что нескольким из его близких мюридов удалось выйти скрытно из Ахульго и пробраться к шайкам, показавшимся на высотах в тылу кабардинских батальонов Лабынцева.

16 августа наконец объявлено было Шамилю, что в случае, если он, до наступления ночи, не выдаст своего сына в заложники, то на другой же день последует решительный штурм. День прошел, и в течение наступившей ночи шли приготовления к приступу. Диспозиция была в главных чертах сходна с прежнею на 16 июля; но вместо Графского полка в главную колонну для штурма Нового Ахульго назначены были три батальона Куринского полка под личным начальством генерал‑ майора Пулло. Штурмующим войскам приказано быть готовыми на сборных пунктах ночью, дабы начать штурм с рассветом.

С первым лучом солнца артиллерия открыла огонь со всех батарей. 1‑ й Куринский батальон, имея в голове охотников, спустился крытою галереей ко рву Нового Ахульго, смело бросился через ров, и так же, как в первый штурм, скоро занял переднюю площадку за рвом. Но тут опять непреодолимое препятствие: неприятель защищайся отчаянно и не раз бросался в шашки. Передовые наши части войск столпились под сильнейшим перекрестным огнем. Несколько раз подавался сигнал «вперед», но никто не двигался. Из множества убитых и раненых некоторые валились в кручу и падали совершенно обезображенные. Однако ж на этот раз удалось саперам втащить на площадку несколько туров и наскоро устроить ложемент, в котором утвердились головные части войск. Шамиль, потеряв надежду оттеснить их и удержаться в Ахульго, поспешил выкинуть белый флаг и выслал наконец своего сына с несколькими мюридами в качестве заложников.

Генерал Граббе охотно согласился на перемирие, ввиду крайнего изнурения войск и понесенной опять большой потери: более 100 убитых и 455 раненых и контуженых. В том числе лишились мы 2 офицеров убитых и 6 раненых. Неприятель понес потерю, еще более для него чувствительную и преимущественно от огня артиллерии; в том числе лишился он Сурхая и некоторых других из главных его приближенных. Все окружавшие его так упали духом, что уговаривали его скорее согласиться на все требования русского начальства.

Прибывшего в отряд малолетнего сына Шамилева приняли у нас, разумеется, ласково, лелеяли его и холили. Для дальнейших переговоров, а также для уборки тел и помощи раненым, дано было трехдневное перемирие. Свирепые защитники Ахульго сходились мирно с нашими добродушными солдатами на месте только что прекратившейся кровопролитной схватки. Шамилем предложено было вести переговоры лично между ним и генерал‑ майором Пулло; но долго не могли сговориться о месте свидания их; недоверчивый горец все опасался какого‑ нибудь с нашей стороны злого умысла. Наконец согласились сойтись обоим на самом Ахульго, близ занятой уже нашими войсками площадки, и вот, наконец, 18‑ го числа генерал‑ майор Пулло, с небольшою свитою, вышел вперед нашего ложемента. Шамиль встретил его, и оба сели дружелюбно на ковре. Первые объяснения продолжались с полчаса, но не привели к соглашению. Шамиль все еще не покидал своих честолюбивых видов и ставил условием – свободное проживание в среде горского населения. Пошли опять переговоры и на письме, и через посланных доверенных лиц генерал Граббе получил от Шамиля два письма, которые давали мало надежды на соглашение. Трехдневный срок перемирия уже истекал; между тем замечалось, что в Ахульго продолжались работы для усиления обороны и тайком выпускались оттуда лишние люди: женщины и дети. Видимо, предстояло закончить дело кровавою развязкою.

21 августа с рассветом возобновилась канонада. Для штурма Нового Ахульго Куринские батальоны были заменены Кабардинскими, место которых на левой стороне Койсу заняли батальоны Графского полка. Полагали, что свежие войска пойдут смелее на новый штурм. Однако ж после всех испытанных неудач во всем отряде уже наступил такой упадок духа, что, несмотря на все приказания и на барабанный бой, солдаты не трогались с места. Защитники же Ахульго держались упорно в своих крытых убежищах. Пытались выживать их оттуда, пробивая отверстия в крышах и бросая вовнутрь гранаты и мешки с порохом. Так прошел весь день. У нас начинали опасаться, чтобы в ночь передовые части наших войск не были сбиты с занятой ими передней площадки Нового Ахульго. Саперы затевали было сделать подкоп под неприятельские ложементы; но для этого приходилось высекать галереи в сплошной скале, что потребовало бы очень много времени, при скудости материальных средств. Однако ж, по‑ видимому, один стук ломов и кирок произвел нравственное впечатление на неприятеля. Утром 22‑ го числа мы были обрадованы неожиданным известием, что Новое Ахульго очищено неприятелем. Кабардинские батальоны немедленно же бросились вперед и заняли всю верхнюю поверхность скалы; но, перебегая от одних неприятельских ложементов к другим, егеря встречали еще в некоторых из них отчаянное сопротивление со стороны горцев, не успевших уйти; случилось, что даже женщины оборонялись с исступлением. Часть горцев еще перебиралась с Нового Ахульго на Старое по узкой тропинке и через мостик, перекинутый сверх речки Ашильтинской. Егеря, пользуясь суматохой, бросились по пятам горцев в то самое время, когда с русла речки взбирались также на Старое Ахульго апшеронцы майора Тарасевича. С криком «ура» войска устремились и на верхнюю площадь Старого Ахульго. К 2‑ м часам пополудни заняты были оба Ахульго.

В этом бою, продолжавшемся полтора суток, потеря наша доходила до 150 убитых и 500 раненых; одних офицеров убито 4 и ранено 15. В числе убитых был майор Тарасевич; в числе раненых – опять Шульц, получивший в эту экспедицию уже третью рану (в ногу, в щеку и в грудь). В лагерь приводили много пленных, большею частью женщин и детей. Но сдавались не все; многие предпочитали погибнуть, защищаясь до последней крайности. Очевидцы рассказывали о происходивших при этом раздирающих сценах: матери своими руками убивали детей, чтобы не попали они в руки солдат; целые семейства погибали под развалинами. Были и такие случаи, что мюриды, изнемогая от ран и как бы отдавая свое оружие, вероломно наносили смерть тому, кто принимал его. Так погиб майор Тарасевич. Товарищ мой Эдельгейм также убит при обыске пещер на берегу Койсу. Солдаты, озлобленные упорством горцев, выказывали часто большую жестокость, тогда как офицеры употребляли все усилия, чтобы отвратить напрасное кровопролитие, и нередко брали на свое попечение осиротевших детей.

Несколько дней продолжалось окончательное очищение обоих Ахульго от последних укрывавшихся в разных норах несчастных жертв Шамиля. Особенного труда и потерь стоило выживать горцев из пещер, находившихся в отвесных обрывах. Чтобы достигнуть до некоторых из них, солдат спускали сверху на веревках. Кроме опасности, с которою сопряжены были такие поиски, войска должны были еще выносить страшный смрад от множества трупов, особенно в тесном ущелье между обоими Ахульго, где войска не могли оставаться долго без смены. Пленных набралось уже до 900 человек; в первое время они были собраны близ нашего штабного лагеря; день и ночь в этом таборе раздавались крики, стоны, детский плач; а были даже и такие случаи, что мужчины, в своем исступлении, бросались на часовых и производили в нашем лагере минутную тревогу.

О самом Шамиле в первое время не было никаких сведений; полагали, что он еще скрывается в которой‑ либо из пещер, почему и придавалось большое значение тщательному обыску всех трущоб, особенно на стороне, обращенной к Койсу. Впоследствии открылось, что действительно Шамиль со своим семейством и несколькими приближенными мюридами укрылся в ночь с 21‑ го на 22‑ е число в одну из таких пещер, а в следующую ночь пробрался скрытно между нашими постами вниз по течению Койсу и через Салатавию беспрепятственно достиг Нагорной Чечни. По рассказам туземцев, Шамиль в своем бегстве прибегнул к хитрости: по реке пущен был пустой плот, чтобы обратить на него внимание наших прибрежных постов, которые действительно и открыли по этому плоту стрельбу, в то время когда Шамиль прокрадывался по тропе между скалами. Однако ж ему удалось проскользнуть не совсем благополучно: сам он ранен, так же как и малолетний его сын и один из сопровождавших родственников.

Донесение Государю об успешном окончании продолжительной нашей стоянки под Ахульго (с 12 июля по 29 августа) было отправлено с поручиком Головиным, адъютантом генерала Граббе, сыном корпусного командира. Он застал Императора на Бородинских торжествах и был награжден назначением адъютантом Наследника Цесаревича Александра Николаевича.

Ахульго досталось нам дорогою ценою: за все время обложения и осады мы потеряли до 500 убитых и более 2400 раненых и контуженых; одних офицеров 23 убитых и 124 раненых.

Обо всем происходившем в последние дни я знал только по рассказам товарищей. Около 10 дней пролежал я почти неподвижно; всякое движение причиняло мне страдания. С 15‑ го числа погода переменилась; после нестерпимого зноя сделалось так свежо, что 16‑ го числа я перебрался из своего шалаша опять в палатку. Свежая погода оказала благоприятное влияние на мое выздоровление. С 22‑ го числа я начал вставать с постели; но чрезвычайная слабость не позволяла сделать шага; все зубы шатались от больших приемов каломеля. В первый раз вышел я из палатки 24 числа, а 25‑ го пробовал сесть верхом, 26‑ го происходило погребение нашего бедного Эдельгейма; за неимением в отряде лютеранского пастора, отпевание происходило по православному обряду. Шульц и другие раненые были отправлены в Шуру. Туда же отправлялись пленные, несколькими эшелонами. 27‑ го числа я уже не мог предпринять поездку для осмотра продолжавшихся еще работ дороги на Бетлетскую гору. По этой дороге предстояло всему отряду и тяжестям выбраться из проклятой котловины, которая так опротивела нам. На другой день ездил я к мосту на Койсу. К этому времени окончательно были обысканы все норы и пещеры в обоих Ахульго; все прежние укрепления горцев по возможности разрушались; местность очищалась. В лагере образовалось нечто вроде базара; солдаты распродавали доставшуюся им добычу: оружие, разные предметы, одежды и т. п. Между тем с батарей постепенно снимались орудия и поднимались на высоты. Окончательное выступление отряда из‑ под Ахульго назначено было на 30 августа.

Нужно ли говорить, какая общая радость изображалась на всех лицах? Как будто все вдруг переродились, от последнего солдата до самого командующего войсками. В назначенный для выступления день, утром, все штабные, облекшись в эполеты и шарфы, пошли in corpore поздравить генерала Граббе; потом отслужено молебствие, затем завтрак у генерал‑ майора Пулло, который в тот день был именинником. В пиршестве этом я не участвовал: мне поручено было ехать вперед на высоты прежнего казачьего лагеря, где предположено было собрать предварительно весь отряд. Отправившись туда с квартирьерами всех частей, я указал им места предположенного расположения и потом целый день поджидал постепенно приходившие войска. Отряд собрался только к вечеру; но тяжести, несмотря на разработанную дорогу, тянулись на гору почти всю ночь. Нелегко было выбраться из трущоб со всею массою разнородного добра, накопившегося при отряде в течение трех с половиною месяцев стоянки. Советники генерала Граббе уговаривали его выждать один день, чтобы дать время отряду окончательно стянуться и оправиться прежде выступления в обратный путь к Темир‑ Хан‑ Шуре. Но главный наш вождь был так нетерпелив и упрям, что не хотел слушать благоразумных советов и дал решительное приказание выступить на другой же день, утром.

 

 

Эпилог экспедиции

31 августа отряд двинулся от Ахульго к Унцукулю и далее по дороге, вновь разработанной, к Гимрам, где назначен был первый ночлег. Я ехал опять впереди с квартирьерами. Под Унцукулем дан был войскам привал. Жители селения встретили наши войска с радостью и сочувствием; даже женщины выражали приветствия; иные кричали нам: «яхши урус» (т. е. русские хорошие). Дорога между Унцукулем и Гимрами, по ущелью Аварского Койсу, несмотря на продолжительную разработку, все‑ таки оказалась весьма трудною. Отряд с вьючным обозом^[128] тянулся крайне медленно. Проехав несколько за Гимры, я занялся разбивкою лагеря и розыском ближайшей воды. Наступала уже вечерняя темнота, а войска все еще не подходили. Я поехал назад навстречу колонне: голова ее только что подходила к гимринскому мосту. Генерал Граббе сердился, был не в духе, хотя вся ответственность за неправильный расчет марша падала на него самого. Доехав до гимринского моста, он приказал тут разбить свою палатку и остался ночевать с арьергардом. Войска уже приходили в совершенную темноту на избранное для ночлега место, а вьюки тянулись почти всю ночь.

Следовавшая впереди отряда колонна с пленными также имела ночлег под Гимрами. Сердце сжималось при виде этой толпы несчастных, едва передвигавших ноги. Здоровые мужчины шли в оковах. Сколько можно было заметить, солдаты наши относились к пленным сурово. Некоторых из раненых, выбившихся из сил и умиравших, бросали на дороге без всякой помощи.

Утром 1 сентября генерал Граббе прибыл на место ночлега войск и на этот раз признал необходимым дать отряду дневку, хотя место стоянки, стесненное отвесными горами, было крайне невыгодно. Погода прояснилась. Вечером перед генеральскою палаткою играла музыка; гимринские дети плясали лезгинку. 2 сентября выступили с рассветом и по тяжелому Каранайскому подъему вышли на Шамхальскую плоскость. Трудно выразить то ощущение, которое испытываешь, когда после нескольких месяцев пребывания в тесных горных ущельях, среди голых скал, в спертой, душной атмосфере, вдруг очутишься на открытой, зеленой равнине, на свежем воздухе. Сам шамхал со своею свитою встретил отряд; тут же был и прежний товарищ мой Россильон. Войска, по мере выхода на равнину, располагались в указанных местах. Посреди лагеря стояли арбы с сеном, дровами и другими припасами, около них образовалось нечто вроде базара. Все в отряде чувствовали себя в отличном расположении духа, казалось, будто с выходом из горных трущоб мы там оставили и все недавние наши скорби.

3 сентября отряд двинулся к Темир‑ Хан‑ Шуре. По обыкновению, выехал я вперед, чтобы разбить лагерь. Дорога была ровная, удобная, и потому войска прибыли рано. Генерал Клюки фон Клугенау встретил отряд в полной парадной форме. Полковник Попов как хозяин в штаб‑ квартире Апшеронского полка угостил штабных завтраком. Когда же войска заняли свои места и пока ставили наши штабные палатки, я отправился в Шуру, чтобы навестить наших раненых: барона Врангеля, Шульца и других. В то время Темир‑ Хан‑ Шура имела еще весьма скромный вид и нисколько не была похожа на европейский город, а все‑ таки показалась нам уголком цивилизованного мира.

Отряд наш был в таком расстроенном состоянии, так обносился, утомился, что необходимо было дать ему хоть несколько дней отдыха; притом надо было выждать прибытия следовавшего через Зыраны колесного обоза. Я воспользовался этой стоянкой, чтобы съездить на берег Каспийского моря, взглянув на старую крепость Бурную, построенную еще во времена Ермолова на вершине крутой горы, по скату которой живописно расположено амфитеатром селение Тарки – тогдашнее местопребывание жены шамхала Салтанеты, прославленной Марлинским (Бестужевым) в его повести «Амалат‑ бек». 5‑ го числа, выехав рано утром верхом, с двумя донскими казаками, я проехал мимо Кафир‑ Кумыка – местопребывания самого шамхала, а около 2‑ х часов пополудни приехал в укрепление Низовое, прямо к воинскому начальнику подполковнику Сахновскому. Я попал к нему как раз к обеду и провел часа два в кругу его семьи, а затем отправился пешком на гору в крепость Бурную. Здесь приняла меня весьма любезно молодая жена заведовавшего крепостными строениями и госпиталем капитана гарнизонной артиллерии Дмитриева, который вскоре и сам явился. Разговорчивая капитанша рассказывала мне много любопытного о былых событиях в крепости, о нападении Казы‑ муллы и т. д. Осмотрев госпиталь и полюбовавшись обширным видом со стен крепости, я возвратился в Низовое; с наслаждением бросился в приготовленную гостеприимными хозяевами прекрасную постель; а на другой день, еще до света, поехал на самый берег моря, осмотрел соленые озера, целительные грязи и возвратился в укрепление. После сытного завтрака распростился я с подполковником Сахновским и его любезною супругою и к 7 часам вечера был уже в лагере.

В следующие два дня, 8‑ го и 9‑ го, ездил я в Шуру, еще раз навестить раненых и проститься с ними. И Шульц, и барон Врангель заметно поправились. В течение недели, которую отряд простоял под Темир‑ Хан‑ Шурою, нельзя было, конечно, сделать много для поправки расстроенного войска; нечего было и думать о продолжении военных действий в осеннее время; приходилось отказаться от исполнения тех предположений, которые имелись в виду в первоначальном плане экспедиции. Была речь о постройке укрепления у Чиркея, чтобы окончательно обуздать это беспокойное и враждебное нас селение и тем утвердить покорность всей Салатавии. Однако ж и тут встретилось важное затруднение: не было заготовлено никаких материалов для этой постройки, и самое производство работ было бы не выгодно в позднее осеннее время. По всем этим соображениям генерал Граббе решился возвратиться в крепость Внезапную и распустить отряд; но предположил пройти не обычным путем через Миаглинскую переправу, а кратчайшим – через Чиркей и Салатавию.

Чиркеевцы, как я уже упоминал, показывая вид покорности, в то же время настойчиво отклоняли посещение их русскими. Еще в недавнее время они не пропускали иначе наших офицеров через свое селение, как с завязанными глазами. Я говорил также о коварных происках старшины чиркеевского Джемала в переговорах с Шамилем и об участии многих чиркеевцев в самой защите Ахульго. Были слухи, что в последнее время произошли в Чиркее сильные раздоры, доходившие даже до перестрелки между разными партиями. Однако ж еще во время пребывания отряда под Темир‑ Хан‑ Шурою прибыла к генералу Граббе чиркеевская депутация с уверениями в покорности и с просьбою об освобождении Джемала.

8 сентября, накануне выступления отряда, назначен был войскам парад с молебствием. Парад это, конечно, мог только выказать наглядно слабость и расстройство войск. 9‑ го числа выступили мы с рассветом по прекрасной, ровной дороге к Чиркею; двигались совершенно как в мирное время. Авангард, под начальством генерала Клюки фон Клугенау, шел значительно впереди главной колонны, имея в голове команду саперов; ружья не были заряжены; обоз растянулся. Подойдя к чиркеевскому мосту (на Сулаке), авангард остановился для привала. Генерал Граббе со всем своим штабом расположился на пригорке, собираясь позавтракать. Старшины чиркеевские встретили его с хлебом‑ солью, поднесли фрукты и дружелюбно беседовали. После короткого отдыха приказано было авангарду переходить через мост, перекинутый через реку, стесненную здесь нависшими скалами. С моста дорога поворачивала под прямым углом налево, вдоль берега, у подошвы обрывистых высот, и в некотором расстоянии, обогнув эти высоты, входила в сады, поднимавшиеся террасами до самого селения, закрытого от нас высотами. Авангард двинулся с песенниками в голове; сам генерал Клюки ехал впереди. Едва успели перейти через мост саперы и часть головного батальона с двумя орудиями, как вдруг раздался из садов залп и затем затрещали выстрелы с разных сторон. Головные части колонны, неприготовленные к такой встрече, шарахнулись и в беспорядке бежали назад. Чиркеевцы провожали их выстрелами; даже бросались в шашки. Во время суматохи, когда отступавшие части авангарда не успели еще перейти обратно на наш берег, вспыхнуло пламя из‑ под моста; оказалось, что он подожжен. Хвост колонны перебегал уже по горевшему мосту; но несколько солдат было изрублено на глазах наших гнавшимися злодеями; некоторые спасались от них, пробираясь с опасностью вдоль левого скалистого берега Сулака; одно из бывших впереди двух орудий осталось в руках вероломных чиркеевцев.

Неожиданность и быстрота, с которыми разыгрался весь этот прискорбный эпизод, ошеломили нас. Мы потеряли тут, по непростительной беспечности, 55 убитых и до 97 раненых и без вести пропавших (т. е. оставшихся в плену). Сами старшины чиркеевские были поражены; они стояли бледные и смущенные. Приказано было немедленно арестовать их; войсковому старшине Алпатову с казаками – забрать пасшиеся по сю сторону Сулака чиркеевские стада. Между тем завязалась перестрелка; пули с левого берега заставили генерала Граббе со всем его штабом переменить место и отдалиться от берега. Скоро подошли и главные силы отряда. Я занялся размещением войск по возможности вне выстрелов; но за водою приходилось людям спускаться с высоты к самому руслу реки не совсем безопасно.

Оставшиеся в наших руках старшины, на расспросы наши, объясняли, что у них в селении немало людей беспокойных и сумасбродных, особенно из молодежи, и что, без сомнения, эти безумцы одни виноваты в прискорбном для самих чиркеевцев поступке. Объяснение это было правдоподобно; иначе старшины не решились бы рисковать своими головами и не вышли бы к нам навстречу. Тем не менее, им было объявлено, что Чиркей понесет беспощадную кару.

Генерал Граббе вознамерился переправиться через Сулак у Миатлов и двинуться через Гертме и Хубар к Чиркею. 10 сентября отряд дошел до Миатлинской переправы, которая состояла из парома, защищенного башнями на обоих берегах реки. Войска немедленно же начали переправляться; но при единственном пароме переправа шла очень медленно; на беду один из канатов парома лопнул, а к вечеру пошел проливной дождь, и поднялся такой сильный ветер, что срывал палатки в лагере. Все это выводило из терпения нашего вождя.

11‑ го числа чиркеевцы выслали новую депутацию с письменным заверением в покорности своей, в готовности исполнить всякое приказание генерала и с просьбою не вменять в вину всему населению «шалости» нескольких буйных голов. Депутаты обещали доставить к нам в отряд оставшихся в Чиркее солдат и орудие. Мне поручено было написать на этот адрес строгий ответ с угрозами. Переправа отряда продолжалась три дня (11, 12 и 13 числа). Из захваченных огромных стад чиркеевских досталась войскам обильная мясная порция. Но погода наступила осенняя – дождливая, сырая и холодная. Сделано было распоряжение о немедленной доставке в отряд из крепости Внезапной зимней одежды, лошадей и волов, для подъема и обоза. Полковнику Попову предписано с Апшеронским полком и несколькими орудиями расположиться на правом берегу Сулака у чиркеевского моста в виде демонстрации, а шамхалу Тарковскому – принять меры к охранению отхваченных стад чиркеевских и т. д.

⇐ Предыдущая19202122232425262728Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: